CC BY
42
Философские науки
СОВРЕМЕННЫЕ ОБРАЗЫ РАЦИОНАЛЬНОСТИ: ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ ИСТОКИ И СОЦИАЛЬНЫЕ
ОСНОВАНЯ
И.С. Бакланов
MODERN IMAGES OF RATIONALITY: ONTOLOGICAL: BACKGROUND AND SOCIAL FOUNDATION
Baklanov I.S.
The article views different approaches to the interpretation of "rationality" concept connected with methodological scientific innovations in ontology and sociology, which appeared in the 20h century. The author adverts to the conceptions of Russian (VS. Stepin, V.S. Shvyrev, V.A. Lek-torsky) and foreign scholars (М. Weber, К.-О. Apel, N. Luman) comparatively analyzing their works on the typology of rationality.
В статье рассматриваются различные подходы к понятию «рациональность», которые связаныы с методологическими новациями в области науки, онтологии и обществоз-нания, которые появились в ХХ веке. Автор обращается к концепциям как отечественных (В.С. Степин, В.С. Швырев, В.А. Лекторский), так и зарубежных мыслителей (М. Вебер, К.-О. Апель, Н. Луман), проводя их компаративистский анализ в области исследования типологии рациональности.
УДК 87.217
Вплоть до ХХ века отождествление классического образа рациональности с научной рациональностью приводило к очевидному с данной позиции единственному выводу, что рациональным и целесообразным является все ведущее к поиску истин науки, под которой понималось предпочтительно естествознание. В случае классической науки, пишет В.А. Лекторский, «речь идет прежде всего о понимании природы как простого ресурса человеческой деятельности, как некоторого пластического материала, в принципе допускающего возможность безграничного человеческого вмешательства, переделки и преобразования в интересах человека, который как бы противостоит природным процессам, регулируя и контролируя их» (1).
Новое же понимание рациональности предполагает переосмысление как процесса, так и видов познавательной деятельности, то есть пытается по-новому раскрыть проблему рационального и иррационального в познавательной деятельности, ограничить виды научного и ненаучного знания. В современных исследованиях проблемы рациональности условно можно выделить два направления.
Первое связано с исследованием роли рациональности в структуре научных исследований и степени их рационализированно-сти и логической обоснованности. Второе направления связано с рассмотрение рациональности в контексте деятельных, социальных и даже цивилизационных проблем.
Конечно, данные тенденции исследования рациональности имеют корни в философской мысли ХХ века. Для первого направления достаточно упомянуть об исследованиях постпозитивистов и философов-аналитиков. Вторая линия исследования, по нашему мнению, берет начало в работах Макса Ве-бера и, безусловно, генетически связана с социологией знания.
Однако несмотря на наличие существования в рамках указанных направлений классических теорий, исследования в данных областях продолжаются. Более того, можно говорить о ренессансе исследования проблемы рациональности, который связан с генезисом двух данных направлений, когда рациональность понимается не просто как доминанта науки, а как «ценность культуры» (2), как «постнеклассическая рациональность» (3), для которой характерно «соотнесение принципов научного этоса с социальными ценностями, представленными гуманистическими идеалами, и затем введение дополнительных этических обязательств при исследовании и технологическом освоении сложных человекоразмерных систем»
(3), наконец, как «способность человека к обоснованию и самостоятельному консти-туированию содержания своего сознания»
(4).
Примечательно, что все приведенные точки зрения ориентированы на широкое понимание рациональности, которое связано не только и не сколько с логико-эпистемологическими конструктами и бытием идеального и природного, но и с социальным уровнем бытия, как бытия общества и человека, а также с такими его модусами как свобода и творчество. Далеко не случайно В. С. Швырев замечает: «При неклассическом понимании предмета рациональности (как осознания специфики пребывания субъекта в открытых проблемных ситуациях, как необходимости саморазвития субъекта во взаимодействии с внешним миром и иными сознаниями)... свобода оказывается осознанной необходимостью, но не необходимостью объектной детерминации, а необходимостью творческого акта раскрытия новых горизонтов мироотношения, прорыва в но-
вые слои Бытия» (5). Иначе говоря, современный образ рациональности имеет более многообразные онтологические связи, а его фундирование обеспечено не только природным, но и другими видами бытия. Возникает резонный вопрос: а не утрачивает ли понятие рациональности свой изначальный смысл, не перестает ли рациональности быть доминантой интеллектуализма? Думается, что нет. Придание понятию рациональности более широкого онтологического статуса делает его более адекватным для описания как самого процесса интеллектуальной деятельности, так и динамики науки. Именно в современном образе рациональности сходятся внешняя и внутренняя история науки, когнитивно-логические и социально-антропологические особенности интеллектуальной деятельности, ее эссенциалы и эк-зистенциалы. Более того, рациональность сама проявляется как экзистенциальная и эссенциальная доминанта интеллектуализма.
Однако расширение онтологического статуса рациональности, по всей видимости, было бы невозможно без пересмотра ее фундирования объективно-природными процессами. Действительно, если в процессе становления новоевропейской науки принцип детерминизма понимался иногда даже чересчур жестко, как, например, у Пьера Лапласа (впрочем так легче обосновывать адекватность математических моделей знания), то ныне для современной науки приемлемым оказался принцип нелинейности. Это, конечно же, существенным образом трансформирует роль логического в структуре рациональность и заставляет взглянуть по-новому на его связь с когнитивным, не говоря уже о новом понимании места субъективных факторов.
В ХХ веке при описании взаимодействия объектов теперь обращаются не к демону Лапласа, а к хаосу Пригожина. Исходя из построений русско-бельгийского ученого, новая рациональность фундирована в большей степени вероятностными, нелинейными, а не жестко детерминированными процессами. В этой связи позволим здесь привести его пространную цитату: «Разумеется, каждому известно, что рассчитать траекто-
рию падающего камня проще, чем траекторию «системы трех тел», например, Солнца, Земли и Юпитера. Но трудность расчета системы трех тел считалась чисто технической, вычислительной проблемой. Однако в последние десятилетия выяснилось, что подобное мнение неверно. Не все динамические системы одинаковы. Динамические системы подразделяются на устойчивые и неустойчивые. Маятник без трения устойчив: слабые возмущения оказывают слабое воздействие на его движение, но для очень широкого класса (в действительности - для подавляющего большинства) динамических систем слабые возмущения усиливаются. В некотором смысле крайним случаем неустойчивых систем являются «хаотические системы», для которых описание в терминах траекторий становится недостаточным, поскольку траектории первоначально сколь угодно близкие, со временем экспоненциально расходятся» (6).
Конечно, одно само нелинейное понимание сущности природных процессов не является гарантом появления нового образа рациональности. Тут необходима целая совокупность новых методологических принципов и когнитивных подходов. Более того, динамика науки, ее реалии позволяют говорить не только о классическом, но и о целых двух иных типах образов науки (а значит, и рациональности), что в свое время и заметил В.С. Степин. Это особенно важно для описания и понимания современного образа интеллектуальной деятельности. «Классическая, неклассическая, постнеклассическая науки предполагают различные типы рефлексии над деятельностью: от элиминации из процедур объяснения всего, что не относится к объекту (классика), к осмыслению соотнесенности объясняемых характеристик объекта с особенностями средств и операций деятельности (неклассика), до осмысления ценностно-целевых ориентаций субъекта научной деятельности в их соотнесении с социальными целями и ценностями (постне-классика). Важно, что каждый из этих уровней рефлексии коррелятивен системным особенностям исследуемых объектов и выступает условием их эффективного освоения
(простых систем как доминирующих объектов в классической науке, сложных саморегулирующихся систем - в неклассической, сложных саморазвивающихся - в постне-классической). Объективность исследования как основная установка науки достигается каждый раз только благодаря соответствующему уровню рефлексии, а не вопреки ему. Я уже не раз отмечал, - пишет В.С. Степин, - что все три типа научной рациональности взаимодействуют и появление каждого нового из них не отменяет предшествующего, а лишь ограничивает его, очерчивает сферу его действия» (7). При теоретико-познавательном описании ситуаций, относящихся к различным типам рациональности, требуется вводить каждый раз особую идеализацию познающего субъекта. Заметим, что постнеклассический образ интеллектуализма требует существенно расширить спектр свойств, характеризующих субъект познания. Он должен не только быть профессионалом и эрудитом, а также усвоить этос науки (ориентацию на поиск истины и установку на рост истинного знания), не только ориентироваться на неклассические идеалы и методы описания и объяснения, обоснования и доказательности знания (относительность объекта к средствам и операциям деятельности), но и постоянно обращаться к ценностными основаниями интеллектуальной деятельности.
По нашему мнению, расширение онтологического фундамента понятия рациональности, понимание того, что рациональность берет начало не только в логических формах мысли, но и в социальном и индивидуальном опыте является одной из главных черт новой рациональности. Именно это вкупе с идеей мозаичности бытия, и создает условия, когда научная рациональность соседствует с ценностной рациональностью или даже с мифической рациональностью. Но, повторим, не следует забывать, что данные виды рациональности чаще всего являются эманациями различных уровней бытия. При этом наличное, физически-материальное бытие предстает как «тут-и-теперь-так-бытие», говоря словами Макса Шелера, или же действительность, тогда как «душевный»
слой бытия реализуется, по мнению его соотечественника и единомышленника Николая Гартмана, как более глубинный слой бытия - реальность, а точнее социальная реальность. Иначе говоря, создается определенная проблематичная ситуация, при которой можно обратиться к различным образам рациональности. И тут уже перед интеллектуалом встает проблема выбора той или иной рациональной схемы, которая будет актуальной с точки зрения насущной действительности, или же связана с панорамой всеобщей реальности, или же, наконец, будет коррелировать с личным опытом ученого. Безусловно, доминирующей является именно научная рациональность, но тут уже актуальным является набор определенных методов и схем мышления, парадигм (по Куну) или же научно-исследовательских программ (по Лакатосу).
Проблема социокультурного наполнения понятия рациональности, как уже указывалось раннее, исследовалась многими мыслителями ХХ века. Однако, к сожалению, их исследования зачастую имеют фрагментарный характер, когда внимание уделяется только определенным видам рациональности. Эта ситуация понятна и самоочевидна, так как, говоря словами Козьмы Пруткова, «нельзя объять необъятное». Тем не менее в современной мировой философии встречаются оригинальные концепции рациональности, претендующие на системность и задающие новые перспективы исследования рационализма в современную эпоху. Поговорим о подходе к проблеме рациональности германского философа Карла-Отто Апеля, анализируя также некоторые положения типологии рациональности М. Вебера, критика которой стала исходной точкой теоретических построений Апеля.
Согласно представлению Апеля, рациональность есть способность человека к обоснованию и самостоятельному конструированию содержания своего сознания. Поэтому должно существовать и существует множество типов рациональности, в рамках каждой из которых задается собственная система проекций и координат.
В контексте нашего исследования мы бы сказали, что выбор определенной системы рациональности зависит от того, на какой уровень бытия интенционально направлено сознание человека. То есть ученый-естественник является членом общества, но круг его профессиональных проблем, которые занимают его сознание заставляют его использовать прежде всего законы логики, руководствуясь при этом идеалами и нормами современного ему вида научной рациональности (вспомним Степина). Тогда как современные экономист и политик, коими бы этическими принципами они не прикрывались, исходят чаще всего из так называемой целевой рациональности. Для них рациональность способность методически достигать запланированные результаты с помощью расчета. Иначе говоря, при такой рациональности цель может даже торпедировать социальные нормы, не согласовываться с порядком социального бытия. В рафинированном виде данный подход выглядит следующим образом: «Существует эклектическая точка зрения, согласно которой одни действия рациональны, а другие - обусловлены нормами. Более точная и адекватная формулировка гласит, что обычно действия предпринимаются под влиянием интересов и норм... Иногда рациональность блокирует социальную норму... И наоборот, социальные нормы могут блокировать рациональный выбор» (8). Очевидно, что здесь мы видим свою систему координат рациональности, где основанная на расчете, а потому «рациональная» в каких-то узких установленных границах деятельность может быть вовсе не рациональной в общечеловеческом масштабе - с позиций учета некоторых универсальных ценностей. Таков, скажем, терроризм, который «рационален», как ни чудовищно это звучит, будучи построен на «методическом расчете» какого-нибудь бен Ладана, но нерационален по существу, так как противоречит самому социальному и человеческому бытию, посягая на жизнь и свободу.
Конечно, данное противоречие между целями и нормами попытался снять М. Ве-бер, введя в систему типологий рациональ-
ностей не только целевую, но и ценностную, а также традиционную и аффектную рациональности. Замечая, что типология Вебера уже сама по себе революционна, в ее критике мы вынуждены консолидироваться с В.С. Швыревым, который пишет, что до Вебера «рациональность преимущественно рассматривалась как рациональность познания. Но это неправильно. Проблема рациональности шире - это также и рациональность действия... Понятие и вообще концепция рациональности действия появляется в работах Макса Вебера. Здесь возникает интересная ситуация. Ограниченность европоцентристского классически-просвещенческого типа рациональности и признание эффективности, осмысленности различных типов того, что Вебер называл ценностно-рациональными действиями или даже традиционными действиями, как бы дает нам возможность говорить: это тоже рациональность, но она иного типа. Если в традиционном обществе определенный ритуал, такие-то действия приводят к такому-то позитивному эффекту, то это тоже по-своему рациональность... Такая позиция есть некая умственная ловушка, которую я называю концепцией рациональности без берегов. Все рационально, насколько оно эффективно и осмысленно. С моей точки зрения, это неверно. «Мне все-таки представляется, - продолжает В. С. Швырев, - что можно различать, с одной стороны, эффективность и функциональность тех или иных действий и, с другой стороны, рациональность» (9). Действительно, что там, где средства достижения цели отчуждаются от человека, превращаются в самоцель, рациональная деятельность с точки зрения своей онтологии трансформируется в нерациональную. И тогда, уже не сон, а деятельность разума рождает чудовищ.
Анализ концепции М. Вебера Апелем приводит его к выводу, что понятое целера-ционально социальное действие подразумевает у Вебера введение других персон в личный расчет целей и средств. Иначе говоря, веберовская целерациональность имеет инструментально-технический характер или, используя термин Ю. Хабермаса, стратеги-
ческий (читай - эгоистический) характер. Хотя инструментально-стратегическая рациональность в действительности имеет значение для объяснения поведения индивидов, объяснения феномена социальной реальности связывается Апелем с совершенно другим, более онтологически фундированном виде рациональности. Речь здесь идет о консенсуально-коммуникативной рациональности, ориентированной не на условные эмпирические цели, а на институт абсолютного нормативного значения. Именно использование языка является главным условием человеческой коммуникации координации индивидуальных действий. Таким образом, в контексте нашего исследования можно сказать, что консенсуально-ком-муникативная рациональность не только обладает значимым социально-онтологическим статусом, но и само фундирует общественную жизнь, предполагая нормы и правила, которые априори лежат «по ту сторону» калькулируемого собственного стратегического интереса индивидов.
В рамках самой консенсуально-коммуникативной рациональности Апель различает особую дискурсивную рациональность, посредством которой могут быть разрешимы ситуации в случае проблемати-зации выдвигаемых претензий на значимость. Аргументативный дискурс - это коммуникация об истинности выставляемых суждений. В ходе аргументативного дискурса происходит философско-трансцен-дентальное самообоснование рациональности, становящееся само тем исконным типом рациональности, на котором базируется вся теория типов рациональности Апеля. «Лишь после того как обоснована философская трансцендентально-прагматическая рациональность (относящаяся к речевым актам, выраженным в перформативно-пропозицио-нальных предложениях исходя из критерия перформативной непротиворечивости) возможно обоснование формально-логической и математической рациональности (относящихся к синтактико-семантическим высказываниям с соответствующим критерием логической непротиворечивости). Логическая рациональность, как и трансценден-
тально-прагматическая, не требует обоснования, а является условием возможности всякого логического обоснования» (10).
На первый взгляд, то, что Апель отдает пальму первенства именно языковым видам рациональности, таким как трансцендентально-прагматическая и консенсуально-коммуникативная, а не научной рациональности, кажется не логичным. Однако не следует забывать, что преимущественный интерес Апеля связан с обоснованием морального поведения и социального взаимодействия. С другой стороны, для германского мыслителя роль языка в научном познании также чрезвычайно велика, так что научная рациональность выступает у Апеля своеобразным дериватом трансцендентально-прагматической рациональности. Вот как в полемике с неопозитивизмом Апель обосновывает главенство трансцендентально-прагматической рациональности над научной: «Строго говоря, постижимая, т.е. понимаемая на основании чисто логической необходимости смысловая взаимосвязь представляет собой лишь одно измерение языка, а вместе с тем и понимания, - то измерение, которое задействовано в знаковом синтаксисе формализованного языка исчисления. Уже в математике, но в полной мере в науках о реальном, которые неопозитивизм стремился обосновать единым образом, самостоятельное значение семантического измерения языка также обнаруживается в качестве герменевтической проблемы: логическое «постижение» словно упаковывается в «понимание» содержательного значения понятий и предложений, которые невозможно редуцировать к формальным структурам» (11). Интересно, что по важности и ценности научный и формально-логический типы рациональности уступают также место этической рациональности, в рамках которой происходит обоснование этических норм. Этическая рациональность автономна, трансцендентна и подразумевает существование самостоятельного этического разума, цели которого могут быть реализованы только при условии рациональной взаимности действующих субъектов, в основе которой опять же находится дискурсивная рациональность.
Таким образом, в теории Апеля присутствует достаточно много типов рациональности. Не отрицая существование научной (в смысле - естественнонаучной), формально-логической, математической рациональности, Апель акцентирует внимание на роль языковой прагматики и контекстуаль-ности в их функционировании. Другие же виды рациональности - консенсуально-коммуникативная, дискурсивная, этическая - изначально имеют социальную природу, отражая реалии бытия взаимодействующих субъектов. Более того, если первые два вида имеют субъективно-социальную природу, то последний тип рациональности объективно-социален, надиндивидуален.
Однако существует тип рациональности, который непосредственно является эманацией жизни социальной системы. Апель, вслед за своим соотечественником - Никла-сом Луманом, называет ее «системная рациональность». По мнению Лумана, в рамках теории коммуникативного действия и вообще в рамках теории рационального действия нельзя изучать рациональность человеческой коммуникации. Так, он считает, что, самостоятельно от рациональной мотивации поступков (исходит ли эта мотивация от стратегической или этической рациональности), их функциональность внутри обусловленной общественной системы может стать иррациональной и наоборот. Лу-ман пишет по данному поводу в своей работе «Понятие цели и системная рациональность»: «Рациональность не может более пониматься как осмысленное разворачивание и выполнение заданного смысла. В первую очередь она является редукцией сложности (Komplexität)... Поэтому понятие рациональности следовало бы переосмыслить из простой, ориентированной на цель рациональности действия в более сложную, объемную системную рациональность. Ее смысл вытекал бы из отношения к проблеме сложности... Отдельный акт, отдельное действие, постановка цели сами по себе еще не могут утверждать какой-либо рациональности; они могут быть рациональными только в рамках и согласно масштабу системных референций» (12).
Системная рациональность может представляться как цивилизационная (в смысле - локально цивилизационная) и кажется, что она также диалектически воздействует на бытие конкретного общества. Но, оказывается, что она, по мнению Апеля, может еще обуславливать и интеллектуальную деятельность, по крайней мере в области социальных наук. «Дело в том, что реализация истины априори зависит от реализации неограниченного коммуникативного сообщества в обществе, исторически данном, -т.е. в обществе, каковое должно организоваться в ограниченные функциональные системы ради собственного выживания» (13). Иначе говоря, Апель считает, что именно интеллектуальные процессы заставляют системную рациональность вступать в диалектические взаимоотношения с консен-суально-коммуникативным и дискурсивным типами рациональности. Таким образом, на примере теории К.-О. Апеля мы видим не только иерархическую и онтологическую сложность типов рациональностей, но и то, что они перетекают друг в друга, активно взаимодействуя между собой. Возникает парадоксальная ситуация: с одной стороны практически все типы рациональности имеют границы («берега» - как их назвал В.С. Швырев), а с другой стороны, при определенных условиях эти границы становятся прозрачными между отдельными типам. Разрешением данного парадокса нам видится в том, что мерилом этих границ является не только объективная природная и социальная реальность, но и взаимоотношения коммуницирующих субъектов, невозможные без языковой прагматики.
Очевидно, что со времен Декарта, Лапласа и Канта теория рациональности ушла далеко вперед. Теперь понятие рациональности базируется не только на формальной логике или математических построениях. В определенной мере можно сказать, что в ХХ веке понятие рациональности все больше и больше «социализировалось», стараясь, тем не менее, избегать ловушек субъективизма и психологизма. Данный процесс закономерен, так как усложнение в современных теориях онтологического каркаса картины мира
генерирует новые образы рациональности и понимание того, что типология рациональ-ностей разнообразна. При этом некоторые виды рациональностей (как, например, кон-сенсуально-коммуникативная рациональность) сами могут фундировать реальность, а точнее говоря, социальную реальность. В интеллектуальных процессах, происходящих в структурах поиска истины и трансляции знания - в науке и в образовании еще сложнее оценить роли рациональности в структуре научных исследований и степени ра-ционализированности и логической обоснованности последних, а также степень социального влияния ни них.
ЛИТЕРАТУРА
1. Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. - М., 2001. - С. 40.
2. см. Швырев В.С. Рациональность как ценность культуры //Вопросы философии. - 1992. - № 6.
3. Степин В.С. Саморазвивающиеся системы и постнеклассическая рациональность // Вопросы философии. - № 8. - 2003. - С. 15.
4. Назарчук А.В. Понятие рациональности в философии К.-О. Апеля // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. - 2003. - № 3. - С. 53.
5. Швырев В.С. Рациональность в современной культуре // Общественные науки и современность. -1997. - № 1. - С. 114.
6. Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. -М.: Прогресс, 1994. - С. 8.
7. Степин В. С. Указ. соч. - С. 15.
8. Эльстер Ю. Социальные нормы и экономическая теория // Thesis, 1993. Т. 1. - Вып. 3. - С. 76.
9. Берега рациональности. Беседа с В.С. Швы-ревым // Вопросы философии. - 2004. - № 2. - С. 124125.
10. Назарчук А.В. Указ. соч. - С. 54-55.
11. Апель К.-О. Развитие «аналитической философии языка» и проблема «наук о духе» // Апель К.-О. Трансформация философии. - М.: Логос, 2002. - С. 140-141.
12. Luhmann N. Zweckbegriff und Systemrationalität. -Frankfurt, 1973. - S. 14-15. Цит. по: Назарчук А.В. Понятие рациональности в философии К.-О. Апеля // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. -2003. - № 3. - С. 60-61.
13. Апель К.-О. Коммуникативное сообщество как трансцендентальная предпосылка социальных наук // Апель К.-О. Трансформация философии. - М.: Логос, 2002. - С. 201.
Об авторе
Бакланов Игорь Спартакович, кандидат философских наук, доцент кафедры философии СевероКавказского государственного технического университета (г. Ставрополь).
