CC BY
24
ределяющим для историографии польско-германских отношений последних 25 лет (с. 132).
В заключительной части статьи автор пишет, что понятия «Germania Slavica» и «Slavia Germanica» появились, с одной стороны, благодаря некоторым общим тенденциям в научной литературе, а с другой - с ориентацией на разные исследовательские перспективы. Среди общих составляющих обоих направлений -акцент на культурное влияние, которому подверглось население исследуемого региона, учитывая межэтнические отношения. Но если течение «Germania Slavica» ориентировано на данные истории Средних веков, археологии и ономастики, то «Slavia Germanica» обращена к Новейшей истории, что подразумевает работу с архивными материалами и культурологические исследования. Понятие «Germania Slavica» соответствовало духу германо-центричной историографии Нового времени, а «Slavia Germanica» предусматривало перспективные исследования, имеющие целью пересмотреть польские и германские националистические амбиции в отношении спорных территорий. В то же время оба методологических подхода взаимосвязаны. В частности, «Slavia Germanica» частично включает в себя критический анализ историографии по концепции «Germania Slavica», которая стимулирует «более широкие публичные дебаты...» (там же). Последний термин уже десятки лет присутствует в немецкой историографической традиции, а польское «научное изобретение» «Slavia Germanica» еще не обрело твердых позиций в историографии. «Общая фокусировка на межкультурных и межэтнических связях, так же как и на межнациональных взаимодействиях в исторических исследованиях по германо-славянским территориям, могли бы стимулировать появление новых исследовательских подходов», - заключает автор (там же).
О. В. Бабенко
2018.03.031. Т.М. ФАДЕЕВА. СОВРЕМЕННАЯ ИСТОРИЯ «ЕВРОПЕЙСКОЙ СОЛИДАРНОСТИ». (Обзор).
Ключевые слова: «европейская солидарность»; «европейская солидарность» как термин; конкретные практики «европейской солидарности»; исторические пределы «европейской солидарности».
Термин «европейская солидарность» часто используется в политических дебатах, связанных с историей европейской интегра-
ции и европейских идей, однако раскрытию его смысла, а также изменениям, диктуемым временем, уделялось недостаточно внимания. Авторы статей, отраженных в настоящем обзоре, поставили задачу написания современной истории «европейской солидарности», попутно останавливаясь на ее возможностях и перспективах. Этому посвящен специальный выпуск журнала «Европейское обозрение истории», № 6 за 2017 г. Во введении научный сотрудник кафедры Новой и Новейшей истории Аугсбургского университета Флориан Грайнер указывает на нехватку эмпирических исследований, видя причину этого в нечеткости самого термина. Поэтому во введении ставится задача концептуализировать «европейскую солидарность», прежде чем приступить к анализу и обсуждению трех основных подходов к историзации данного понятия. Первый подход состоит в вычленении идей и дискурсивных понятий «европейской солидарности» как термина, часто встречающегося в литературе Х1Х-ХХ вв.; второй подход ставит задачу исследования конкретной практики «европейской солидарности», например в политике «государства благосостояния» или в усилиях по развитию гражданского общества; третий подход направлен на рассмотрение исторических пределов «европейской солидарности» с ее противоречиями (1, с. 837). Наконец, во введении ставится вопрос о перспективах такого анализа и необходимости новой периодизации истории данного понятия, что «поможет избежать телеологического подхода, равно как и отделения процесса европейской интеграции от учреждения собственно европейских сообществ» (там же).
Автор отмечает возросшую популярность термина в последние годы, когда в целом «солидарность» рассматривается как выражение единства группы народов, разделяющих сходные цели и интересы, приводит классические определения из энциклопедий. Поначалу проевропейские интеллектуалы употребляли его более или менее в абстрактном смысле; но после Второй мировой войны это понятие становится краеугольным камнем европейского единства, основой процесса интеграции. Тем более странно отсутствие систематических исследований природы данного понятия (концепта) в его историческом становлении. «Поэтому цель статьи - сделать первый шаг в деле историзации понятия "европейской солидарности" и, в то же время, пролить свет на его отношение к истории европейской идеи и интеграции... Это потребует рабочего
определения термина "европейская солидарность" как ценностно-нейтрального и эмпирически обоснованного. Соответственно, необходимо отделить слово "солидарность" от сходных с ним терминов "дружба", "братство", "семья" или "сотрудничество" (кооперация)» (1, с. 840).
Грайнер подчеркивает, что понятия «европейская солидарность» и «европейская идея» сосуществовали, но при этом не совпадали; причем следует различать солидарность в словах и делах. Первый подход к истории европейской солидарности состоит в ис-торизации понятия, которое присутствует в самых ранних источниках, касающихся европейской идеи. Так, прусский офицер и дипломат Ганс Лотар фон Швайниц, занимавший пост посла в Вене и Санкт-Петербурге во второй половине XIX в., чьи мемуары полны размышлений о Европе, уже рассматривал кросс-национальную солидарность как основу любой успешной европейской политики. В контексте плана Бриана 1929-1930 гг., первой серьезной попытки обсуждения планов Европейского союза на высоком политическом уровне, понятие солидарности также играло ключевую роль. Действительно, в кратком Меморандуме французского правительства «Организация системы Федерального европейского союза» термин «солидарность» употреблен не менее 10 раз. Он определяет цель построения Европейской федерации как «потребность в установлении постоянного режима солидарности, основанной на международных соглашениях по рациональной организации Европы» (1, с. 843). Учитывая территориальную фрагментацию Европы после Первой мировой войны, Меморандум заявляет, что «такой недостаток союза должен быть уравновешен новой формой солидарности между европейскими нациями, что будет способствовать преодолению национальных границ» (там же).
В известном «Манифесте европейского Сопротивления», принятом в Женеве 20 мая 1944 г., говорится, что группы европейского сопротивления в их объединенной борьбе против национал-социализма создали «солидарность и единство интересов и целей».
В то же самое время национал-социалисты также пропагандировали солидарность между всеми европейскими нациями. После Второй мировой войны один из отцов-основателей объединенной Европы, французский министр иностранных дел Робер Шуман возвестил в известной «Декларации Шумана»: «Европа не может
быть создана сразу или согласно единому плану. Она будет строиться как результат конкретных достижений, из них первым явится де-факто солидарность», причем первым шагом, с целью предупреждения новой войны, станет «солидарность в производстве». Лиссабонский договор 2007 г. также изобиловал использованием термина «солидарность», в частности, призывая членов ЕС к «духу солидарности» в вопросах обороны. Это лишь немногие примеры частого применения термина «солидарность» среди первоисточников. Важно понять семантическое значение данного термина, а также то, какие образы Европы и европейскости стояли за ним. В отличие от теоретизирования, «практиковать солидарность» всегда означает создавать общность. Это влечет вопросы о готовности общества идти на жертвы, ограничивать себя.
Поскольку сама «концепция Европы» менялась на протяжении истории, то и понятие «европейской солидарности» также наполнялось новым содержанием. Поэтому данный спецвыпуск журнала начинается с семантического введения в историю термина «европейская солидарность» в статье В. Шмале (3).
Ф. Грайнер (1) ставит вопрос: каким образом анализ истории «европейской солидарности» способствует лучшему пониманию истории европейской идеи или европейской интеграции? В этом контексте важны два аспекта. Во-первых, исследование идей и практики «европейской солидарности» показывает, с одной стороны, что данный концепт много старше, чем Европейский союз или даже чем институализованная европейская политика. Во-вторых, дискуссии о пределах солидарности происходили не только в 1970-х или 2010-х годах. Скорее, как показано в статье Хесслера, они были интегральной частью европейского мышления. В связи с этим история идей и практики «европейской солидарности», во-первых, помогает избежать риска обращения к телеологическому наррати-ву, что по-прежнему угрожает исследованиям по истории интеграционного процесса; во-вторых, служит еще одним напоминанием о том, что успешное создание Европейского союза и продвижение по пути интеграции были отнюдь не предрешены. Исследование истории «европейской солидарности» показывает амбивалентность европейского интеграционного процесса, подчеркивая его «темные стороны» (национал-социализм, авторитаризм).
Действующие лица и мотивы, стоящие за идеями и практикой «европейской солидарности» и представленные в статьях спецвыпуска, проливают новый свет на истоки европейского объединения: экономический подъем, стремление к миру, создание европейского центра силы наряду с подобными центрами в других регионах мира, а также интеграция отдельных европейских наций в международные властные структуры. В то же время историзация понятия помогает объяснить не только ускорение европейского интеграционного процесса в XIX и XX вв., но также торможение и перерывы в этом процессе.
Вольфганг Шмале, профессор Новой и Новейшей истории Венского университета, в статье «Европейская солидарность: семантическая история» (3) рассматривает историческую и семантическую основу термина «европейская солидарность» в английском, французском, немецком, итальянском и испанском языках со времен Французской революции, хотя идея «европейской солидарности» как орудия установления политического порядка на континенте появилась в период создания Священного союза в 1815 г.
Термин «солидарность» приобрел популярность в реальной политике с момента образования польской организации «Солидарность» в 1980 г. Французский президент Ф. Миттеран создал Министерство солидарности в 1981 г. Папа Иоанн Павел II заявил в энциклике 1987 г., что «Солидарность, несомненно, является христианской добродетелью». В преамбуле «Хартии фундаментальных прав Европейского союза» (декабрь 2000, текущая версия 2012 г.) говорится, что «Союз основан на универсальных ценностях человеческого достоинства, свободы, равенства и солидарности», а глава IV этого документа озаглавлена «Солидарность». В 2002 г. ЕС учредил Фонд солидарности Европейского союза, который «обеспечивает финансовую помощь странам ЕС, терпящим крупные природные бедствия» (3, с. 855).
Растущее значение термина «солидарность» как в национальном, так и в европейском контексте означает, что он становится элементом политической культуры. «Европейская солидарность» - весьма часто употребляемое сочетание в общественном дискурсе и массмедиа. Призывы к «европейской солидарности» множатся как следствие кризисов - финансовых, миграционных и др. В статье приводится таблица, отражающая частоту употреб-
ления этого словосочетания основными газетами европейских стран в последнее десятилетие, которая «подкрепляет впечатление, что "европейская солидарность" выражает важный аспект европейской политической культуры» (3, с. 856). Автор отмечает такой аспект семантической истории, как соотношение между лингвистической стороной, временем и частотой употребления. В статье применен частотный анализ различных европейских языков, который измеряется с помощью программы Google's Ngram Viewer (3, с. 856-857).
Сочетание слов «солидарность» и «европейская» появилось в Европе в XIX в., прежде всего во Франции, но в целом частота употребления вначале была относительно низкой; она заметно возросла в ходе и после Второй мировой войны. «Первой реализацией понятия "европейская солидарность", без использования именно этих слов, был Священный союз, предложенный русским царем Александром I в сентябре 1815 г. в завершение Венского конгресса. Как хорошо известно, этот Конгресс обеспечил определенный политический порядок в постнаполеоновской Европе. Однако, ей не хватало большой объединяющей политической идеи. Намерением Александра было предложить таковую» (3, с. 858).
Осенью 1815 г. преобладающей политической системой в Европе была монархия. Хотя ее конкретные формы варьировались от абсолютной (Россия) до конституционной монархии с парламентской системой (Великобритания), европейская политическая система в целом носила монархический характер. Это не означало, что политический ландшафт был однородным. Существовали различные политические движения и идеи, такие как либерализм и республиканизм. Ранний социализм представлял собой не столько политическое движение, сколько новый подход к анализу общества и социально-экономических вопросов. Наконец, национализм и европеизм существовали параллельно, но не противоречили друг другу. «В этом контексте православный русский царь сумел убедить прусского короля-протестанта и австрийского императора-католика подписать Декларацию о Священном союзе. Царь предложил сделать общей моральной основой политики универсальные христианские принципы, а также идеалистические идеи Европы. Все ее народы составляли христианскую нацию, управляемую монархами» (3, с. 859-860). Положения декларации соответствовали
семантическому полю слова «солидарность»: взаимные связи держав; взаимопомощь; дух братства. Вскоре более 40 суверенов присоединились к Священному союзу. Хотя английский парламент критиковал Священный союз (Альянс), бесчисленные христианские и миссионерские, как и пацифистские общества в Европе и США весьма позитивно восприняли эту инициативу, и многие видные деятели Европы возводили идеи и принципы Священного союза в род социально-политической философии. Он находил поддержку у значительной части европейцев и североамериканцев, которым было близко понятие христианского возрождения после почти 30-летия мятежей, революций и войн (3, с. 861).
Таким образом, Священный союз в известной степени положил начало идее «европейской солидарности». Стала ли она вкладом в европейскую политическую культуру? Ответ на вопрос предполагает рассмотрение актов солидарности и их истории, начиная с самого Священного союза. Общий ответ легко предугадать: в истории «европейской солидарности» были свои подъемы и спады, причем некоторые подъемы противоречили самой сути понятия, если они были связаны с фашистскими и нацистскими движениями.
Далее В. Шмале обращается к количественному и качественному семантическому анализу «солидарности» и «европейской солидарности». Изучение политического словаря в контексте длительного (longue durée), т.е. 200-летнего периода от 1800 г. до современности в пяти европейских странах показывает, что «частота употребления понятия "солидарность" связана с определенными кризисными моментами в истории, такими как революции, войны или экономические потрясения. "Солидарность" принадлежит области эмоций и пропаганды, но не является основой ценностной системы, консолидирующей политическую культуру. Представляется, что она играет более важную роль в национальном, нежели в европейском контексте» (3, с. 864).
В заключение автор рассматривает текущее значение термина «европейская солидарность». Со времени Французской революции термин «солидарность» прочно укоренен в пяти языках, взятых в качестве предмета анализа, но соответствующие семантические поля различны. В целом понимание «солидарности» в англоговорящем мире заметно отличается от понимания термина во франко-
фонном и германоговорящем мирах. В сравнении с термином «солидарность» сочетание «европейская солидарность» может быть охарактеризовано как редко используемое. Чаще всего оно употреблялось с середины 1950-х годов при определении ситуаций, требовавших проявлений солидарности: экономика, здравоохранение, климат, проблема иммиграции.
На этом фоне употребление выражения «европейская солидарность» имеет особую функцию. Оно призывает к проявлению солидарности в эмоциональном контексте, связанном с предполагаемым воздействием на ситуацию в будущем. Этот призыв повторяется по мере необходимости. Простой частотный анализ употребления термина в газетах за последние 10 лет дает такой же результат, а именно - связь «европейской солидарности» с кризисами в европейской зоне.
«Удивительно или нет, смысл "европейской солидарности", хотя он был вытражен иными словами в тексте декларации о Священном союзе в сентябре 1815 г., существенно не изменился: эмоциональный и моральный характер "европейской солидарности" сохранился» (3, с. 872).
Джефф Рокен, независимый исследователь из США, специализирующийся в области международного права и прав человека, в статье «Международное право и гуманность в создании и разрушении европейской солидарности» (2) выбирает в качестве рамок исследования «долгий XIX век» (1789-1914). Он отмечает противоречивость XX в.: ужас войны, экономический крах и последствия гипернационализма 1914-1945 гг., в противовес чему «долгий XIX век» отличался беспрецедентным экономическим ростом в этот относительно мирный период, завершившийся в известной степени континентальной солидарностью к концу века, вопреки революциям и столкновениям между империями. Этот «долгий век» не только ознаменовался технологическим прогрессом, но и вызвал к жизни новые нормы в международном законодательстве и распространил концепцию «гуманности».
Эти три компонента «континентальной солидарности» нашли достаточное освещение в литературе. Однако почти не наблюдалось попыток объяснить, каким образом международное право и гуманитарная деятельность подпитывались революциями в области транспорта и коммуникаций, что повлекло за собой ускоренное
развитие в экономической и социально-политической сферах. В свою очередь, необходимо рассмотреть основы «долгого XIX века» в более целостной перспективе, дабы надлежащим образом понять природу «европейской солидарности».
Пожалуй, неудивительно, что в эпоху, отмеченную ускоренным распространением информации и благ, термин «международный» ввел в 1780 г. английский философ Джереми Бентам - один из ранних теоретиков международного законодательства. Важно также, что начиная с середины XVII в. постоянно используется идея «гуманности» как выражения сочувствия, со свойственной ей объединяющей динамикой, способной скреплять континент с помощью секулярных норм. Понятие гуманности означало не только отмену рабства и пыток, но и распространение «прав человека» как основного элемента в социальном и легальном дискурсе. Высказывались идеи запрета войн, направленных на «тотальное уничтожение», на «причинение противнику вреда большего, чем необходимо для выполнения задачи» (2, с. 892). Нациям, потерпевшим поражение, дается возможность сохранить право на суверенитет и автономию, дабы минимизировать ущерб, наносимый жизни мирного населения. Так, уже при заключении Парижского мирного договора (1856) были предприняты шаги по защите мировой торговли на море. Приводится ряд примеров «гуманизации» войны, более гуманного обращения с пленными.
Международное право в последней трети XIX в. начинает оформляться институционально. В 1873 г. с инициативой создания Института международного права выступил Густав Ролен-Жакмэн, бельгийский юрист и редактор «Журнала международного права и сравнительного законодательства». Он составил записку с предложениями по созданию института и 10 марта 1873 г. направил ее 22 наиболее известным специалистам в области международного права в различных странах Европы и Америки. 8 сентября 1873 г. в здании городской ратуши Гента открылась учредительная конференция Института, в работе которой помимо Г. Ролен-Жакмэна и швейцарского юриста Г. Муанье участвовали 10 известных юристов из разных стран, включая Россию (В. Безобразов). Учредительная конференция приняла устав и «Объяснительную записку», в которой закреплялись цели и задачи института и провозглашались принципы его деятельности. В документе, в частности, гово-
рилось о необходимости отразить «юридическое мнение просвещенного мира по вопросам международного права и придать этому мнению выражение достаточно ясное, чтобы оно могло быть принято различными государствами как руководство по их внешним отношениям» (2, с. 894).
В следующем 1874 г. царь Александр II созвал представителей 14 европейских стран и Турции в Брюсселе для обсуждения упорядочения правил войны. На Брюссельской конференции был принят проект международной декларации относительно законов и обычаев войны, в котором впервые в международно-правовой практике предусматривалась защита культурных ценностей. Хотя декларация и не была ратифицирована, ее принятие сыграло определенную роль в выработке международных норм о законах и обычаях войны. «Международная декларация относительно законов и обычаев войны» так и осталась необязательным рядом предложений, притом что делегаты вынесли решения по важным вопросам, от обращения с военнопленными до заботы о больных и раненых.
Тем не менее эксперты из Института международного права, также руководствуясь мотивами гуманности, использовали и расширили труды Брюссельской конференции и на следующей встрече в Женеве приняли многие из статей, выпустив в Оксфорде в 1880 г. официальный документ «Справочник законов и обычаев войны». Примечательно, что эти проекты послужили основой для двух конструктивных конференций в Гааге в 1899 и 1907 гг. Помимо развития в области теории международное право стало чаще использоваться для критики государственной политики и для продвижения идеи гуманности. Важным шагом на этом пути было создание в 1863 г. Международного комитета Красного Креста, миссия которого состояла в предоставлении убежища, медицинской помощи, воды и пищи жертвам войны.
К концу 1890-х годов старые обиды и новые трения среди европейских держав усилили атмосферу недоверия и гонку вооружений. Царь Николай II пригласил глав мировых держав собраться в Гааге, чтобы обсудить «наиболее эффективные средства, обеспечивающие всем народам блага реального и длительного мира, и, кроме того, положить конец росту вооружений». Делегаты от 27 стран согласились с введением ограничений на рост вооружений. Конференция приняла три конвенции: «О мирном решении международ-
ных столкновений»; «О законах и обычаях сухопутной войны»; «О применении к морской войне начал Женевской конвенции 1864 г. о раненых и больных».
Конференция 1907 г., созванная в Гааге по инициативе США и поддержанная Россией, при участии 44 государств (всех участников конференции 1899 г. и 17 государств Центральной и Южной Америки), приняла, пересмотрев конвенции 1899 г., 13 новых конвенций. Среди них - мирное урегулирование споров; запрет на использование в войне ядов и отравляющих веществ. Гаагские конвенции 1899 и 1907 гг. впервые в рамках международного права закрепили принципы гуманизации ведения войны, ответственность государств, юридических и физических лиц за нарушение норм Гаагских конвенций. Во второй принятой резолюции «Уважение законов и обычаев сухопутной войны» Фредерик де Мартенс (1845-1909), русский эксперт, внесший вклад в создание «Справочника о законах войны», вице-президент Института международного права, развил современное идейное обоснование прав человека и международного права в преамбуле. Действия делегатов, по его заявлению, «мотивируются стремлением служить интересам человечества и возрастающими требованиями цивилизации» (2, с. 895).
По настоянию нескольких делегатов был создан Постоянный суд международного арбитража. Леон Буржуа, один из наиболее видных участников Гаагской конференции, опубликовал трактат «Солидарность», в котором призывал к созданию социального государства для смягчения последствий экономики свободного рынка, а в философии солидаризма видел основу единства соотечественников вне зависимости от идеологических и социальных границ. Философия солидаризма предусматривала «солидарность прав и обязанностей». Новый мировой порядок «основывался на солидарности... цивилизованных наций через царство закона и мирового правосудия». В заключительной речи российский представитель барон де Сталь, председатель конференции, одобрил «Конвенцию о мирном урегулировании международных конфликтов. а затем определил роль арбитража, который примирил принцип суверенитета государств и принцип международной солидарности» (2, с. 896). Частое повторение слов «солидарность» и «гуманность» (человечность), казалось, обещало гуманитарную революцию.
В целом с 1893 по 1914 г. состоялись четыре гаагских конференции с большим количеством участников, целью которых было распространение международного законодательства в частной сфере.
Менее известные, чем две первые конференции, посвященные войне и миру, следующие установили общие законы в «области брака, развода, наследования, банкротства и т.д. Работа авторитетных юристов из Австрии, Бельгии, Дании и др. установила ряд гражданских правил, действующих вне зависимости от национальных границ на континенте - солидарность на основе гражданского кодекса» (2, с. 897).
Первая мировая война подорвала юридические и идеологические построения, воздвигнутые со времени американской революции, однако надежды на возвращение к стабильности и безопасности на континенте не погибли. В апреле 1915 г. защитники международного права и мира из воюющих и нейтральных государств собрались в Гааге и заявили: «Существует сильное желание, чтобы за этой ужасной войной последовал долгий мир», поскольку «вооруженный конфликт явился мрачным доказательством солидарности интересов человечества». Эта солидарность, отчасти закрепленная в международном праве и укорененная в правах человека и в идеях гуманности, оказалась жизнеспособной в Европе и воскресла в конце ХХ в.
С начала «долгого XIX века» до августа 1914 г. на континенте преобладала эра мира и процветания, связанная с успехами в коммуникации и транспорте и с мучительными усилиями по установлению норм права военного времени. По мере того как все более взаимосвязанный мир XIX столетия изменял понятия и предоставлял новые возможности, «солидарность» служила ведущим принципом, целью и краеугольным камнем для европейского гражданина, будь то интеллектуал или активист (2, с. 899).
Ян Вермайрен, преподаватель истории (Университет Восточной Англии, Великобритания), в статье «Понятия солидарности и интеграции во время войны: идея Европы, 1914-1918 гг.» (4) утверждает, что Первая мировая война не только обострила национальные чувства, но также усилила межкультурный обмен и улучшила понимание других обществ и образов жизни. Незадолго до окончания Первой мировой войны чешский философ и государственный деятель Томас Масарик высказал уверенность в том, что
международный конфликт и его последствия «делают человечество ближе друг к другу: чувство интернационализма было выковано этой войной». Учитывая разрушения и страдания, причиненные четырьмя годами войны, такое заявление удивит многих. Исследователи обычно сосредоточиваются на национализме и взаимной ненависти воюющих сторон, следствием которых стал фундаментальный разрыв с понятиями европейской солидарности и единства. Однако не все соглашались с этим. В статье рассматриваются три ключевые проблемы, связанные с практикой солидарности и межнационального взаимодействия.
Вначале автор рассматривает связь солидарности и сообществ в ходе войны, а именно - военных союзов; затем соединенные действия восточно- и центральноевропейских движений за национальную независимость; и, наконец, роль нейтральных стран как убежища и места сбора пацифистских групп и интеллектуалов, распространявших дух единства и сотрудничества в послевоенной Европе.
Так, альтернативное видение кануна войны, которую многие считали неизбежной, указывало на попытки сближения и взаимопонимания, такие как две международные мирные конференции в Гааге (1899, 1907), англо-германская разрядка перед 1914 г., подъем пацифистских движений на рубеже столетий. Другие исследователи подчеркивают интернационализацию европейских обществ как следствие технологических инноваций и рост более мобильного и хорошо информированного среднего класса.
В то время как начало военных действий покончило со многими установившимися формами европейского сотрудничества и диалога, новые идеалы и практики трансграничного взаимодействия распространялись относительно быстро. Наряду с военными союзами держав возникали и планы европейской интеграции. Большинство европейских великих держав были многоэтничными образованиями, пересекавшими границы континентов (помимо Габсбургской империи), что способствовало превращению регионального военного конфликта в глобальный. Одно это должно было предупредить рассмотрение войны как чисто европейского конфликта и преувеличение элементов национального антагонизма. В ходе войны Германия объединилась не только с Австро-Венгрией, но и с Османской империей, этим вековечным врагом христианства, и с
Болгарией, славянской страной с прорусскими симпатиями. Это не мешало немцам прославлять этот союз как «органический», как естественную коалицию «молодых неиспорченных наций», ведущих борьбу в защиту европейской цивилизации против «русского варварства» и «материализма и упадка» западных демократий. Германия издавна усвоила роль защитника и освободителя нерусских национальностей на западных окраинах Российской империи и предпринимала различные инициативы по революционизации колониальных областей противника. Самым успешным из подобных вмешательств стал переезд Ленина в опломбированном вагоне из Швейцарии в Петроград в апреле 1917 г., ставший «самым ужасным из оружий», по выражению Черчилля (4, с. 877).
Подобные попытки предпринимались и со стороны Антанты по отношению к арабским племенам и восточноевропейским народам, находившимся под Габсбургским правлением. Одним из ключевых аргументов за участие Лондона в Великой войне была защита независимости Бельгии и малых наций. Западные державы представили себя в качестве защитников европейской цивилизации, свободы и демократии против прусско-германского милитаризма и автократии.
В противовес самопрославляющей риторике противоборствующих военных коалиций политики и публицисты выдвигали проекты более постоянного политико-экономического сотрудничества, такие как проект Центрально-Европейской экономической ассоциации. Так, Фридрих Науман, горячий сторонник проекта, называл его продолжением идеи военной солидарности и братства по оружию держав Центральной Европы. Подобные идеи экономической интеграции могли зародиться и в странах Антанты, в частности во Франции. В более конкретной форме она проявилась летом 1918 г. в виде проекта Западно-Европейского союза (4, с. 878).
Движения национальной независимости в странах Центральной и Восточной Европы существовали и раньше, война их замедлила, но также привела к радикализации требований, рупором которых выступала активная верхушка эмиграции этих стран. В апреле 1918 г. они встретились в Риме, на Конгрессе угнетенных национальностей, где приняли декларацию, призывающую к роспуску Австро-Венгрии и национальному самоопределению входивших в ее состав наций. Благодаря поддержке извне эти полити-
ки в изгнании получили официальное признание как фактические правительства своих стран. Поддержка национальной независимости в Восточной и Центральной Европе сочеталась с планами региональной интеграции. Декларация Корфу июля 1917 г. предлагала объединенное южнославянское королевство сербов, хорватов и словенцев. Польские интеллектуалы и политики выдвигали идею Восточно-Центрального европейского союза, включающего территории Польши, Литвы, Украины и Белоруссии. В 1918 г. в Филадельфии была предпринята попытка создания свободной ассоциации народов «Средней Европы» на либерально-демократических принципах, однако об общих институтах и наднациональном устройстве не было высказано ничего определенного.
Шесть европейских стран во время войны оставались нейтральными (три скандинавские, Испания, Швейцария и Нидерланды). Вместе с Международным Красным Крестом и Ватиканом они принимали активное участие в гуманитарных действиях по оказанию медицинской и продовольственной помощи как военнопленным, так и населению оккупированных зон (4, с. 879). На нейтральных территориях обосновались пацифисты, отсюда раздавались громкие голоса видных писателей и общественных деятелей, призывавших к прекращению войны, называя ее «гражданской войной». В Испании возник Комитет друзей за моральное единство Европы. Некоторые нейтралы пытались организовать род союза для координации своей деятельности и защиты политических и коммерческих прав. «В частности именно по этим каналам враждующие державы устанавливали контакт друг с другом и предпринимали различного рода усилия в интересах мира» (там же). Наиболее значительным из них был Голландский антивоенный союз (НЛОЯ), который сумел в начале 1915 г. провести два международных съезда в пользу мира.
Приведенный материал показывает, что и в годы Первой мировой войны проявлялись элементы сотрудничества, понятие «солидарности» было центральным в этом отношении, но понималось оно весьма различным образом. В случае военных союзов и движений за национальную независимость определенная группа сосредоточивала силы против другой, будь то военный противник, иностранное господство или имперское правление, с целью продвинуть государственно-политический или этнонациональный интерес.
Взаимная поддержка сосредоточивалась в различных областях Европы: англо-французское военное партнерство, Срединная Европа Фридриха Наумана или планы по освобождению национальностей, угнетенных Габсбургской или Царской империями в Восточной и Центральной Европе. Однако проекты и идеи более продвинутой континентальной интеграции предполагали решающую военную победу над противостоящей стороной. Таким образом, это была солидарность, хотя и подкрепляемая интеллектуальным дискурсом, на практике продвигаемая в первую очередь политиками, дипломатами и военными лидерами, превозносившими жертвы ради общего блага, описывавшими свои собственные усилия как часть миссии по спасению и возрождению Европы. В то время как понятия европейской идентичности и единства звучали в сочинениях и заявлениях многих националистов, они приобрели очень большое значение для пацифистов. Для последних солидарность была понятием миротворческим, демократичным, утопическим, нацеленным не против конкретного противника, но против войны и насилия в целом. Это понятие основалось на моральных императивах, уважении основных человеческих прав и справедливости, а не на защите интересов определенных групп и политических целей. Европа вышла из войны ослабленной, разоренной; после распада Габсбургской, Российской и Османской империй, поражения Германии континентальная геополитика значительно отличалась от предвоенной. Условия Парижского мирного договора во многом способствовали дестабилизации либерально-демократических режимов. Применение на практике права на национальное самоопределение вело к новым вспышкам насилия в Восточной и Центральной Европе, хотя идеи регионального сотрудничества сохранялись в форме «малой Антанты» и проектов Дунайской конфедерации. В целом обе русские революции и подъем США изменили параметры дискурса о европейском единстве. Президент Вильсон выдвинул глобальное решение вопросов мира и стабильности в Европе, хотя Лига наций не способствовала континентальной интеграции. Католическая и социалистическая концепции международной солидарности приобрели большее влияние в силу усталости от войны и были скорее универсальными, нежели европейскими в принципе.
«Болезненный опыт и тяжелое наследие Первой мировой войны, усиление американской и японской позиций в экономике и
распространившиеся опасения европейского упадка имели следствием возникновение одних из самых интенсивных в европейской истории дебатов о континентальном объединении и сотрудничестве, впрочем, не имевших практических последствий. Только после еще более крупного и разрушительного конфликта - Второй мировой войны - эти идеи получили воплощение» (4, с. 882).
Список литературы
1. Greiner F. Introduction: writing the contemporary history of european solidarity // European rev. of history. - [Abingdon, Oxfordshire], 2017. - Vol. 24, N 6. -P. 837-853.
2. Roquen J. International law and «humanity» in the making and unmaking of European solidarity, 1830-1915 // European rev. of history. - [Abingdon, Oxfordshire], 2017. - Vol. 24, N 6. - P. 889-904.
3. Schmale W. European Solidarity: a semantic history // European rev. of history. -[Abingdon, Oxfordshire], 2017. - Vol. 24, N 6. - P. 854-873.
4. Vermeiren J. Notions of solidarity and integratuin in times of war: the idea of Europe, 1914-18 // European rev. of history. - [Abingdon, Oxfordshire], 2017. -Vol. 24, N 6. - P. 874-888.
2018.03.032. ГРОМЫКО А.А. О НАСУЩНОМ. ЕВРОПА И СОВРЕМЕННЫЙ МИР. - М.; СПб.: Нестор-История, 2017. - 232 с.
Ключевые слова: современная Европа; политика; экономика; социальная жизнь; глобальное управление и регулирование.
Автор книги - Алексей Анатольевич Громыко, д-р полит. наук, чл.-корр. РАН (ИЕ РАН), признанный эксперт в области англо-ведения, европейской интеграции и безопасности, международных отношений. Книга повествует о современной истории Европы, о перипетиях политической, экономической, социальной жизни континента. Международные отношения помещены в контекст «большой дестабилизации», нового витка соперничества великих держав и нового популизма. Рассуждая о Старом Свете, автор использует представление о Большой Европе (от Атлантики до Тихого океана). Большое внимание уделено вопросам глобального управления и регулирования, места Европы в координатах XXI столетия. Рассмотрены острые проблемы развития этой части планеты: вызовы безопасности и стратегическому мышлению, кризис в отношениях России и коллективного Запада, угрозы международного террориз-
