CC BY
65
2018.04.028. Т.М. ФАДЕЕВА. ПОНЯТИЕ «ЕВРОПЕЙСКАЯ СОЛИДАРНОСТЬ» В ТЕОРИИ И НА ПРАКТИКЕ. (Реферативный обзор)1.
Ключевые слова: концепция европейской солидарности; европейская солидарность и Третий мир; Г. Шмидт; Ф. Миттеран.
Понятие «европейская солидарность», пока не получившее четкого определения, менялось на протяжении истории Европы, наполняясь новым содержанием. Поэтому статьи, представленные в данном обзоре, являются своего рода вкладом в изучение отдельных аспектов европейской солидарности. Отношениям и связям европейской солидарности с Третьим миром в 1950-1980 гг., рассмотренным на отдельных примерах, посвящена статья Кима Кри-стенса (1). Данную тему продолжает статья Ангелы Сиболд (3), в которой вопрос открытых границ как акта солидарности между народами, государствами или мигрантами, рассматривается как важный пример наполнения новым смыслом понятия «европейская солидарность» в рамках Шенгенского процесса (3). Проявлению европейской солидарности в процессе послевоенной интеграции в хронологических рамках 1970-1980-х годов на примере Франции и Западной Германии посвящены две статьи. Фредерика Шоттер рассматривает взгляды Франсуа Миттерана на европейское строительство, определившие функции и пределы европейской солидарности во французской политике 1980-х годов (4). В статье Матиаса Хасс-лера (2) дан обстоятельный анализ взглядов Гельмута Шмидта, чьи убеждения реалиста и прагматика наложили свой отпечаток на проявления европейской солидарности в годы его канцлерства (1974-1982). Каждый из авторов в той или иной степени считает своей задачей преодолеть телеологическую тенденцию, представляющую европейскую интеграцию как своего рода неизбежность, свойственную, по их мнению, работам «отцов-основателей» Евросоюза. В их исследованиях заложено стремление показать много-слойность процесса европейской интеграции, не всегда предсказуемого, с кризисами и отступлениями, в ходе которого проявления европейской солидарности также наполняются новым содержанием.
1 Продолжение. Начало см.: РЖ «История». 2018.03.031.
В связи с этим история идей и практики европейской солидарности, во-первых, направлена на то, чтобы избежать риска обращения к телеологическому нарративу, что по-прежнему угрожает исследованиям по истории интеграционного процесса; во-вторых, служит еще одним напоминанием о том, что успешное создание Европейского союза и продвижение по пути интеграции отнюдь не предрешены.
Ким Кристенс, историк, старший исследователь университетов Антверпена и Левена (Бельгия), рассматривает проявление европейской солидарности по отношению к Третьему миру, возникшее на волне послевоенного процесса деколонизации (1). В центре его внимания - европейские общественные движения против Вьетнамской войны и режима Пиночета в Чили как примеры более широкого проявления солидарности в контексте времен холодной войны. Он стремится показать, как движение за прекращение войны во Вьетнаме, против нарушений прав человека в Чили Пиночета и другие темы, связанные с Третьим миром, превратились в борьбу за разрядку, преодоление «железного занавеса» и стали «символом построения общей идентичности между деколонизованным миром и Европой» (1, с. 932). Сквозной темой является критика европоцентристского подхода, узость которого была продемонстрирована в ходе послевоенного процесса деколонизации.
В последние годы растущее число историков обращают внимание на вопросы «глобального гражданского общества» после окончания холодной войны. Автор обращается к проблеме Север -Юг, проявлением которой является глубинное противоречие между развитыми и развивающимися странами. Согласно статистическим данным, страны Севера превосходят страны Юга по многим показателям, в том числе по уровню ВВП на душу населения. Так, по оценкам Программы развития ООН, доля в мировом ВВП так называемого «золотого миллиарда», т.е. богатейших стран - 86%, средних стран - 13%, на долю беднейших стран приходится лишь 1%. Различие темпов экономического роста приводит к увеличению разрыва между богатыми и бедными странами. Проблема Север - Юг получила международный резонанс еще во второй половине 1960-х годов, в период широкой деколонизации. Идея оказания той или иной помощи развивающимся государствам, а
также облегчения их долгового бремени напрямую увязывалась с социально-экономическими последствиями колониального периода в истории этих стран и моральной ответственностью бывших метрополий за эти последствия (так называемая «виктимизация» Европы).
В этом плане большой интерес представляют «международные кампании солидарности», прежде всего движения в поддержку стран Третьего мира. Невзирая на присущие им «романтизм и идеализм», они являлись реакцией на реалии дипломатии и политики времен холодной войны, переплетаясь с историей деколонизации. Подъем международных движений солидарности с Третьим миром был преимущественно связан с общественной реакцией Запада на европейский колониализм, с разоблачением его бремени для новых независимых стран и для общих отношений Север - Юг. При этом поразительно то, что кампании против Вьетнамской войны и нарушений прав человека в Чили рассматривались в плане построения общей идентичности Европы и стран Третьего мира, которые воспринимались как жертвы колониализма, империализма и фашизма, воплощением чего считались Соединенные Штаты. Указывая на распространенные настроения «европейской вины» или «самообвинения», автор показывает, что «виктимизация» (от слова «victime» - жертва. - Авт.) Европы и ее стремление создать модель «третьего пути» вступило в контакт с международными движениями в поддержку Вьетнама и Чили. Парадоксально, но с 1970-х годов такая «виктимизация» в возрастающей степени служила продвижению роли Западной Европы как глобальной модели по преодолению фашизма и преобразованию конфликта Север -Юг и Восток - Запад. Такие взгляды в особенности культивировали социал-демократы и христианские демократы после падения диктатур в Южной Европе в середине 1970-х годов. «В этот период западноевропейские политические движения стремились превратить европейский опыт перехода от фашизма к демократии в модель борьбы за права человека на "глобальном Юге" и сочетали эту антифашистскую борьбу с сопротивлением коммунизму восточноевропейских диссидентов» (1, с. 948). Однако, как показано в статье, эта глобальная антитоталитарная борьба скорее может быть отнесена к 1990-м годам, когда конец колониализма, апартеида и
коммунизма вместе взятых расценивался как победа идеологии «прав человека» в западном понимании, нежели как реальный ход событий в предшествующие десятилетия.
Политические движения «глобального Юга» воспринимали идею Европы как пространства между блоками и выступали за общую борьбу за мир и самоопределение. Европа поддерживала национально-освободительные и оппозиционные движения в Третьем мире. Постепенно в сознании вьетнамских и чилийских дипломатов, а также многих участников антиколониальных движений стала зреть идея, согласно которой объединенная Европа может изменить мировую политику и является ключевым союзником, бросающим вызов американской политике. Основные международные конференции, направленные против Вьетнамской войны и режима Пиночета, проходили на европейской территории, поддерживая борьбу с остатками диктаторских режимов в Греции, Португалии и Испании, либо за разрядку, что привлекало антиколониальные движения со всего мира. Их поворот «к Европе» раскрывает не только историю западной идиомы «прав человека», но и то, как Третий мир помог сблизиться Западной и Восточной Европе. Роль коммунистических движений и дипломатии Третьего мира в смещении европейской активности от языка радикального вооруженного сопротивления к идеям мира, прав человека и гуманитаризма, призыв этих движений к обретению панъевропейской идентичности способствовали взаимодействию между глобальными Севером - Югом и Западом - Востоком, как и их роли во всеобщей истории установления «прав человека» и международной солидарности.
Ангела Сиболд (Гёте-университет во Франкфурте-на-Майне) анализирует в статье историческое понимание термина «солидарность» в контексте открытых границ Шенгенского процесса, который берет начало в 1980-х годах и актуален и сегодня. В течение этого времени Шенгенская зона расширилась от пяти западноевропейских стран до 26. Шенгенское соглашение, подписанное в 1985 г., означало зону свободного перемещения между странами - членами Евросообщества, однако еще в 1990 г. Соглашение не вошло в силу. Вместо этого страны-члены приняли Шен-генскую конвенцию с целью введения Шенгенской зоны без регулярного пограничного контроля, но с целью объединения
внутреннего пространства и обеспечения внешних границ. Только в 1997 г. Шенгенская конвенция была включена в рамки ЕС. Шенген и Евросоюз не идентичны: в системе Шенгена участвует ряд стран -не членов ЕС (Норвегия, Исландия, Швейцария); часть стран - членов ЕС (Ирландия, Великобритания) не присоединились к общей зоне.
Сегодня Шенгенская зона выросла географически и превратилась в сложную современную систему контроля, особенно строгого на внешних границах. С учетом его значения для политики миграции, Шенген стал одной из самых дискутируемых проблем европейской политики, которой, однако, историки не уделяли внимания. Между тем именно в контексте существования Шенгенской зоны в официальных документах, в речах и в СМИ часто упоминается термин «солидарность», вопреки тому факту, что поначалу он не играл центральной роли. Однако важно отметить, что в ходе процесса расширения ЕС значение термина неоднократно менялось. Вначале он означал солидарность между всеми европейскими народами; в отношении западноевропейских стран речь шла и о примирении европейских народов после Второй мировой войны. В 1990-е годы официальное понимание «солидарности» подразумевало межгосударственное сотрудничество между странами -членами ЕС. В последние годы термин «солидарность» обычно используется в призывах к равному распределению бремени различных обязательств внутри Евросоюза. Все эти различные понимания имеют один общий смысл: они фокусируются на внутреннем измерении «европейской солидарности». Однако в истории Шенгенско-го процесса термин «солидарность» употреблялся и в другом, внешнем, глобальном измерении, как призыв к гуманитарной поддержке беженцев, достигших откуда бы то ни было Шенгенской зоны. Он поддерживался преимущественно представителями гражданского общества в Европе, отстаивающего права беженцев, и отражал внешнее измерение солидарности, при этом термин толкуется как гуманитарная ответственность европейских государств и их граждан по отношению к беженцам и мигрантам. Оба определения в высшей степени противоречивы: можно интерпретировать гуманитарную помощь беженцам как акт европейской солидарности, но и как общую защиту внешних границ, хотя последняя подвергается
суровой критике со стороны организаций по защите прав беженцев. «Рассматривая европейскую солидарность в контексте миграции и пограничного контроля, следует проводить различие между внутренней солидарностью в рамках Евросоюза (примирение и свобода передвижения, равно как и справедливое распределение беженцев) и общую европейскую солидарность с людьми из других регионов мира (согласие на иммиграцию и прием беженцев)» (3, с. 997).
Хотя отмена пограничного контроля рассматривается как одно из важнейших достижений европейской интеграции, в нем содержится немало противоречий. Выдвинутый европейскими институтами (Комиссией и Парламентом), Шенген сразу же был подвергнут критике. Правительства стран-членов не хотели отказываться от своих национальных систем контроля либо не доверяли способности стран-соседей обеспечивать общий внешний контроль. Неправительственные организации (НПО - NGO) и парламентарии порицали шенгенское регулирование за недостаточно демократичный контроль и низкий гуманитарный уровень по отношению к миграционным потокам в Европу. Шенген по-прежнему обвиняется в создании «Европы-крепости» и критикуется за отсутствие конструктивного подхода к политике миграции. В особенности агентство Евросоюза FRONTEX1 регулярно обвиняется в тысяче смертей беженцев на их пути в Европу. Поэтому изучение европейской солидарности в подобном аспекте постоянно меняется в зависимости от исторических обстоятельств (3, с. 998).
Более того, определение «внешнего» и «внутреннего» смысла со временем изменилось и зависит от точки зрения. В рамках Шен-генского процесса можно выделить различные уровни солидарности, одни принадлежат «старой Европе», включая средиземноморские страны, другие - восточноевропейским странам, и, наконец, неевропейским регионам. В контексте Шенгенских соглашений эти уровни отражают не столько общую идею или программу, сколько различные интересы действующих лиц (акторов). Применение термина «солидарность» в текущих политических дебатах, как и в
1 Frontex (от фр. Frontières extérieures), полное название: European Border and Coast Guard Agency - агентство Европейского союза по безопасности внешних границ «Фронтекс».
прошлом, показывает меняющиеся интересы и перспективы. Возможно, что термин оказался столь успешным в истории европейской интеграции потому, что допускал на протяжении лет такое разнообразие применений, без излишнего «углубления» самой интеграции.
Поэтому, как утверждается в статье, термин «солидарность» должен рассматриваться как политический концепт, а не как нейтральный термин. Критический взгляд на текущие политические интересы, как и на конкретный исторический контекст, важны для объективного рассмотрения места «европейской солидарности» в решении вопросов миграции, пограничного контроля и обеспечения безопасности (3, с. 1006).
Фредерика Шоттер, исследователь Отдела истории в университете г. Дуйсбург-Эссен (Германия), посвящает свою статью (4) интерпретации понятия «европейской солидарности» в замыслах и практике французского президента Франсуа Миттерана. Считая данное понятие «фундаментальным для европейской идеи», автор проводит различие между европейской идеей и европейскими институтами, а также анализирует соотношение между такими концепциями, как «европейская солидарность», «западноевропейская солидарность» и «панъевропейская солидарность» (4, с. 973). Для более полного понимания особенностей «европейской солидарности» она считает необходимым рассмотрение идеи и практики европейской солидарности на различных примерах, выбирая для этого позицию Миттерана.
Когда Миттеран стал президентом Франции в 1981 г., европейская идея развивалась в условиях холодной войны, «ялтинской системы» и французской политики разрядки (détente). Его собственное видение европейской интеграции опиралось на традиции и опыт, связанный с де Голлем и с Пятой и даже более ранней, Четвертой республиками. Преодоление противостояния двух военных блоков и разделения Европы на Западную и Восточную являлось долгосрочной целью французской политики разрядки со времени президентства де Голля.
Европейская солидарность времен холодной войны была ограничена западноевропейскими странами на протяжении первой половины 1980-х годов. Однако в ней намечались перспективы
оживления «панъевропейской солидарности» в случае изменения политического контекста и высвобождения автономной Европы из-под власти сверхдержав. Такие идеи содержались в знаменитом высказывании де Голля о «Европе от Атлантики до Урала».
В начале президентства Миттеран старался избегать франко-германской гегемонии внутри Евросообщества, полагая, что это может вызвать недоверие более слабых европейских партнеров. При таком понимании европейской солидарности отношения между странами-членами должны строиться на равноправной, неиерархической основе (4, с. 977). Разногласия между Ф. Миттераном и Г. Колем после падения Берлинской стены связаны с разными ожиданиями. Мотивы Миттерана по поддержанию мира в Европе, во избежание нового беспорядка и анархии, укрепление ее автономии по отношению к двум сверхдержавам, не менялись в новом политическом контексте. «"Европейская солидарность" и даже европейская независимость были ответом Миттерана на вызовы времени» (там же).
Покуда новые европейские структуры не укрепились, статус-кво оставался единственным условием предупреждения новых военных конфликтов. Участие Западной Европы в НАТО и американский ядерный щит обеспечивали таким образом западноевропейскую безопасность в период холодной войны. По этой же причине «трансатлантическая» солидарность, понимаемая как взаимное доверие к обязательствам атлантических партнеров и сотрудничество с ними, рассматривались как необходимая поддержка «западноевропейской» солидарности, покуда независимой системой обороны Европа не располагала. Так, в плане безопасности, «трансатлантическая» солидарность компенсировала дефицит «западноевропейской» солидарности (4, с. 979).
Для Миттерана различие между трансатлантической и западноевропейской солидарностью было не только географическим, но и смысловым. Первое заключалось в отношениях США к их партнерам по НАТО. США обещали Западной Европе защиту и взамен навязывали членам НАТО свою политику. Аспекты односторонности и зависимости ослабляли стремление к солидарности, которая становилась «верностью под давлением». Для французского президента европейская солидарность была добровольным союзом рав-
ных партнеров, вступающих в определенные взаимоотношения на основе взаимного доверия и надежности участников.
«В первой половине 1980-х Миттеран и его окружение приобрели двоякий опыт: разочарование в администрации Рейгана, с одной стороны; и удовлетворение от солидарности с ФРГ - с другой ... Это показывает, что для Миттерана солидарность - трансатлантическая или западноевропейская - была основана на вере в сотрудничество и поддержку, в то время как с американской точки зрения солидарность рассматривалась скорее как лояльность» (4, с. 981). Однако в ответ на поддержку НАТО Миттеран не получил от США ожидаемого сотрудничества в экономической и валютной сфере.
Дальнейшее укрепление Европейского сообщества предполагало развитие как трансатлантической, так и западноевропейской солидарности на взаимодополняемой основе. Но поскольку ЕС не занимался укреплением своих оборонных структур, основой безопасности Запада становилась трансатлантическая солидарность. При этом европейская солидарность как фактор становления собственной политической идентичности ЕС оставалась альтернативой политических блоков.
По мере наступления «постъялтинской эры», ставшей символом разделенной Европы, наметились два направления в восточной политике Миттерана: стремление обновить франко-советское партнерство ради поддержки горбачевской политики реформ; улучшение отношений между Парижем и Восточной Европой в целом. После переизбрания Миттерана в 1988 г. происходит пересмотр французской внешней политики. Франко-германское сотрудничество еще более укрепилось, быстрыми темпами развивалась европейская интеграция. Трения между Востоком и Западом уступили место новой разрядке, запущенной М. Горбачевым. Сближение Восточной и Западной Европы стало одним из основных направлений политики Миттерана в ходе его президентства во второй половине 1980-х годов. Разделяя оценки своих советников, Миттеран предпочитал поддержать экономическую и культурную автономию восточноевропейских народов, стремившихся к развитию собственной идентичности, вместо того чтобы бросать вызов существующим политическим порядкам. Посещением восточноевропей-
ских стран в конце 1989 г. Миттеран символически продемонстрировал поддержку движению за реформы и подчеркнул свое стремление к установлению связей между двумя частями Европы. Опасаясь проявлений разных форм восточноевропейского национализма и возникновения военных конфликтов, он стремился пробудить чувства панъевропейской солидарности. «Поскольку процесс западноевропейской интеграции рассматривался как ядро Большой Европы, Миттеран и его советники не были готовы рисковать стабильностью, покуда укрепление европейских институтов не завершено. Однако политический коллапс коммунистических режимов придал преобразованиям ускоренный, революционный характер, что противоречило миттерановской стратегии эволюционного перехода к панъевропейской солидарности» (4, с. 983).
В заключение автор заявляет о своей поддержке определения солидарности как «добровольного сотрудничества на основе взаимного доверия». Правда, далее возникает трудность с определением «европейской солидарности», поскольку она связана с пониманием особенностей исторического и политического опыта. Как минимум необходимо установить различие между европейскими идеями, с одной стороны, и европейскими институтами и политикой -с другой. Наконец, европейская солидарность должна пониматься в комплексе с концепциями другой солидарности - трансатлантической, транснациональной, западноевропейской и панъевропейской.
Другим примером развития идеи и практики европейской солидарности в 1970-1980-е годы является Германия. Автор статьи (2) Матиас Хасслер, историк, преподаватель Кембриджского университета (Великобритания), анализирует концепцию «европейской солидарности» в политических взглядах Гельмута Шмидта. В отличие от раннего, послевоенного периода, когда его взгляды были проникнуты идеями отцов-основателей Роберта Шумана и Жана Моне, его канцлерство (1974-1982) совпало с полосой серьезных кризисов. В статье показано, как на концепции и политику немецкого канцлера воздействовали последствия политических и экономических катастроф 1970-х годов, в результате чего Шмидт развил в значительной степени функционалистское понимание европейской солидарности, основанное на собственном опыте и на внутренней логике европейской интеграции. Шмидт полагал, что евро-
пейская солидарность не есть нечто данное, но что она должна быть сознательно выработана в ходе взаимного европейского сотрудничества. Он руководствовался двумя убеждениями: 1) что взаимозависимость европейских экономик делает их сотрудничество одновременно необходимым и желательным; и 2) что уникальная историческая роль Германии как и ее геостратегическое положение означают, что ее внешняя политика должна быть включена в более широкие европейские рамки. Г. Шмидт стремился претворить эти убеждения в практику, пытаясь избежать как протекционизма, так и опасности германского господства в экономической области. Однако он относился в высшей степени скептически к любой попытке преобразовать западноевропейскую интеграцию в некую более широкую «европейскую идентичность», считая, что в контексте холодной войны подобные попытки тщетны и что настоящая европейская солидарность осуществима лишь в панъевропейском масштабе. Считая такой подход прагматическим, автор полагает, что его анализ идей и практики немецкого канцлера 1970-х годов явится вкладом в новый, менее телеологический взгляд на развитие процесса европейской интеграции, что такой подход, акцентирующий сложность и неоднозначность интеграционного процесса, соответствует тенденциям современной историографии (2, с. 956).
Канцлерство Шмидта пришлось на годы кризисов: первым был экономический кризис, связанный с коллапсом Бреттон-Вудской системы в 1971 г. и четырехкратным ростом цен на нефть из-за израильской войны 1973 г.; в политическом плане тревожную обстановку создавали рост внутреннего терроризма, напряженность в Афганистане и Польше. Если 1950-е и 1960-е годы открывали перед шестью странами Европейского сообщества относительно спокойную перспективу для послевоенного восстановления, то кризисные 1970-е годы угрожали многим послевоенным достижениям европейской интеграции.
Коллеги из ХДС-ХСС нередко обвиняли Шмидта в отсутствии «эмоциональной связи с Европой», в излишней критике «бюрократии Брюсселя». Историки и современные комментаторы видели в нем «недовольного европеиста», более связанного с макроэкономической политикой и трансатлантической безопасно-
стью, нежели с процессом евроинтеграции. «Однако новейшие исследования показывают, что Шмидт был главным двигателем создания в 1970-е годы таких важных институтов как Европейский совет и европейская валютная система. Продвижению дела интеграции в периоды кризисов более способствовали прагматическая и рациональная позиция Шмидта», - считает автор (2, с. 957). Так, в статье в «Форин афферс» в апреле 1974 г. Шмидт выступил против замыкания в эгоистическом национализме и протекционизме, противопоставив этому идеи европейской солидарности, описав европейскую интеграцию как «исторически необходимый процесс», ведущий к выравниванию различий в ресурсах между западноевропейскими странами и даже передачу фондов от сильных к более слабым нациям. Он рассматривал солидарность между странами - членами ЕС не в плане чистого бескорыстия и альтруизма, но как экономическую необходимость, которая в конечном счете пойдет на пользу обеим сторонам» (2, с. 960).
«Европа будет выкована в кризисах, и станет суммой решений, принятых в ходе этих кризисов», - писал Жан Монне. Действительно, такая связь между кризисами и продвижением процесса европейской интеграции прослеживается в политической мысли Гельмута Шмидта на протяжении всей его жизни. Как показано в статье, на концепцию европейской интеграции Шмидта глубоко повлияло его восприятие прошлых и настоящих европейских кризисов. Во Вторую мировую войну он был солдатом, зрелость пришла в непосредственно послевоенные годы, поэтому его размышления о послевоенной Европе складывались под воздействием личного опыта 1930-1940-х годов. Шмидт видел в европейской интеграции не только способ преодолеть экономическое соперничество основных стран-участниц в пору растущей взаимозависимости, но и средство оживить экономическую и политическую мощь Германии, не возбуждая прежних страхов и опасений у ее соседей. Тем самым европейская интеграция явилась для Шмидта логическим выводом из истории Европы первой половины XX столетия. В то же время скептицизм Шмидта по отношению к «большим идеологемам», в сочетании с его идентичностью (социал-демократ, протестант из Северной Германии), означали, что он питал мало симпатии к пышной риторике по поводу европейского единства и
что его больше привлекали прагматический, не-идеологический пошаговый подход в духе Жана Монне.
Учет эволюции взглядов Шмидта на интеграцию помогает сделать более широкие выводы о понимании им европейской солидарности, что также носило функциональный характер. Согласно Шмидту, «естественной» солидарности между европейскими государствами не существует; не верит он и в социалистические идеи межнациональной солидарности европейских рабочих. Напротив, европейская солидарность для Шмидта была чем-то, что должно возникнуть в самом процессе европейской интеграции; это связь, которая должна быть сознательно выработана и укреплена благодаря демонстрации своей пользы европейским народам. В этом плане важно отметить, что представления Шмидта ограничены солидарностью между европейскими национальными государствами; он отвергает понятие транснациональной солидарности между европейскими обществами (2, с. 971). Это происходит потому, что европейская интеграция мыслилась им как преимущественно стратегический политический проект. ЕС в его глазах была создана европейскими национальными государствами потому, что служила их национальным интересам. Следовательно, солидарность между этими государствами строится подобным же образом, прежде всего, чтобы служить национальным интересам всех участников. В сравнении с взглядами отцов - основателей единой Европы, опередивших свое время, недогматический, прагматический подход Шмидта выглядит скорее тривиальным на первый взгляд. Однако, не оспаривая интеллектуальных и идеологических основ более ранних идей и концептов, важно вспомнить, что за громкой риторикой послевоенной интеграции нередко лежат весьма прагматические политические расчеты. В последнее время историография процесса европейской интеграции особо подчеркивала важность национальных интересов и строгих политических и экономических расчетов в большей степени, чем раньше.
Поэтому М. Хесслер сосредоточивает внимание на политической мысли политика, что позволит, по ее мнению, лучше понять циклический, диалектический, зачастую неупорядоченный характер процесса интеграции, нежели обращение только к мысли отцов-основателей. Анализ прагматического подхода Г. Шмидта к
европейской солидарности в ходе кризиса 1970-х годов поможет яснее представить сложность и противоречивость современного ЕС.
Список литературы
1. Christaens K. Europe at the crossroads of three worlds: alternative histories and connections of European solidarity with the Third world, 1950-80 s // European rev. of history. - [Abingdon, Oxfordshire], 2017. - Vol. 24, N 6. - P. 932-954.
2. Haeussler M. The convictions of a realist: concepts of 'solidarity' in Helmut Schmidt's European thought, 1945-82 // European rev. of history. - [Abingdon, Oxfordshire], 2017. - Vol. 24, N 6. - P. 955-972.
3. Siebold A. Open borders as an act of solidarity among peoples, between states or with migrants: changing applications of solidarity within the Schengen process // European rev. of history. - [Abingdon, Oxfordshire], 2017. - Vol. 24, N 6. - P. 9911006.
4. Schotters F. Mitterand's Europe: functions and limits of 'European solidarity' in French policy during the 1980 s // European rev. of history. - [Abingdon, Oxfordshire], 2017. - Vol. 24, N 6. - P. 973-990.
2018.04.029. МОСКВА И ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА. СОВЕТСКО-ЮГОСЛАВСКИЙ КОНФЛИКТ И СТРАНЫ СОВЕТСКОГО БЛОКА. 1948-1953 гг. ОЧЕРКИ ИСТОРИИ / Отв. ред. Аникеев АС. -М.; СПб.: Нестор-История, 2017. - 432 с.
Ключевые слова: СССР и Восточная Европа; советско-югославский конфликт; И.В. Сталин и И.Б. Тито.
Очерки посвящены одной из важных проблем послевоенной истории, известной как конфликт И. Сталина и И.Б. Тито. Советско-югославское противостояние 1948-1953 гг. исследуется не только как самостоятельный феномен, но и в контексте начавшего складываться после войны «лагеря стран народной демократии» во главе с Советским Союзом. Работа выполнена в Институте славяноведения РАН, состоит из введения («К читателю»), семи глав и заключения.
Отношения между ВКП (б) и КПЮ и их лидерами, Сталиным и Тито, «на рубеже войны и мира казались практически безоблачными» (с. 7), отмечается во введении. Однако осенью 1947 г. ситуация резко изменилась. В условиях обострения международной обстановки «Сталин и его ближайшее окружение с большим раз-
