CC BY
25Тема номерд. НАЦИОНАЛИЗМ И ДЕМОКРАТИЯ
Совместимы ли русский национализм и демократия?
Экспертный опрос
Валерий Соловей,
доктор исторических наук, профессор
Для доказательства того, что демократия и национализм не только не антагонистичны, но, наоборот, дружественны и неразрывно связаны, соблазнительно прибегнуть к историческому методу. Возникновение и строительство национальных государств, национально-освободительные движения и проч., с конца XVIII в. и по сей день демонстрируют нам впечатляющий ряд не просто сотрудничества, а значительного совпадения самих субстанций национализма и демократии. Фундаментальный вывод из исторического опыта следующий: если национализм был обвенчан с демократией, он добивался политического успеха, если противостоял ей, то в конечном счете проигрывал (несмотря даже на временные успехи).
Однако, как говорил герой одного английского романа, не надо рассказывать о прошлом, которое и так хорошо известно, лучше расскажите о будущем. Это будущее вырастает из сегодняшнего дня, где для нас особенно интересны и важны два обстоятельства. Во-первых, безальтернативность демократии если не как формы политического устройства, то хотя бы как легитимирующего мифа. От Народно-демократической республики Корея и Ливийской Джамахирии до Исламской республики Иран, Российской Федерации, Венесуэлы и проч. подавляющее большинство современных стран присягает на верность демократии.
Наблюдатели, мнящие себя искушенными знатоками политиками, цинично полагают, что демократия не более чем клетка, в которую надо поймать птичку. Но ведь эта птичка, которая в нашем случае зовется русским народом, относится к демократии — не к слову, а к стоящим за ним ценностям и принципам — вполне серьезно. В подавляющем большинстве своем русские — это во-вторых — страстно жаждут социальной справедливости, свободы национальной жизни и права самим решать собственную судьбу. То есть они хотят всего того, что и составляет квинтэссенцию демократии, причем демократии социальной.
Если русские националисты действительно русские и действительно националисты, если они желают своему народу блага, то не имеют права игнорировать и презирать магистральное устремление собственного народа, устремление, которое по своей сути демократично.
Однако приверженность демократии для русского национализма — не только моральный выбор и проявление солидарности с собственной этнической группой, но и рациональный политический расчет. Союз национализма, демократии и идей социальной справедливости (только не в коммунистическом духе!) — единственный идеологический синтез, способный породить в современной России массовую динамику. Лозунг «Свобода, Нация, Справедливость» (в любом порядке перечисления) имеет гораздо
больше шансов на положительный отклик в обществе, чем отдельно взятые лозунги «Нация», «Справедливость», «Свобода».
Предельно огрубляя, выбор следующий: если вы всерьез боретесь за политическую власть, то, оставаясь националистами, обязаны стать еще демократами и сторонниками социальной справедливости. Если вы выступаете за реставрацию самодержавной монархии,евразийской империи и прочий откровенно или завуалированно антирусский бред, то вы не занимаетесь политикой, а имитируете ее.
Дмитрий Андреев, политолог
Симбиоз национализма и демократии может быть продуктивным для обоих компонентов только в том случае, когда речь идет о монокультурных и однородных в этническом отношении государствах. Например, о Польше. Или — на противоположном конце Евразии — о Японии. С западноевропейскими обществами, которые принято считать эталонными демократиями, уже сложнее. Здесь задействованы колоссальные пропагандистские ресурсы для подмены естественного национализма титульного народа по-литкультурным суррогатом — гражданственностью, чтобы хотя бы как-то противостоять тоталитаризму иммигрантских анклавов. Однако бесплодность подобного искусственного цивилизма очевидна. Обретя заветное гражданство, иммигранты не становятся французами, англичанами и немцами. Напротив, они обращают полученные вместе с заветным паспортом колоссальные социально-политические возможности на безукоризненное с точки зрения формальных демократических норм оттеснение местных «аборигенов» от власти и собственности.
Две тысячи лет назад варвар изо всех сил стремился стать римлянином и уже в качестве именно римлянина бороться
за место в жизни. Сегодня налицо обратная ситуация — новый варвар хочет оставаться варваром, но при этом пользоваться всеми благами сытой и обустроенной Европы — от соцпакета до Интернета — за счет налогов, аккуратно выплачиваемых законопослушными бюргерами. А в перспективе — кстати, совсем недалекой — превратить этих самых бюргеров в функциональную обслугу, антропомассу, стремительно сокращающуюся в результате депопуляции и неспособную воспрепятствовать утверждению на пространстве от Атлантики до Рейна и от Балтики до Альп новой культурной идентичности. То есть совершенно очевидно, что на Западе национализм и демократия не совместимы. Автохтонный европеец никогда в жизни не предпочтет — побоится или же просто не сможет — сохранение собственной культурной идентичности слепому поклонению химере демократии. Последняя же в свою очередь будет все больше и больше становиться инструментом культурной стерилизации Старого Света от рудиментов умирающей европейской культуры. Похожая ситуация и по другую сторону Атлантики. Американское гражданство не в силах перевоспитать «латиносов», вожделеющих о Великой Мексике. Да и с «расовым миром» «васповцев» и «афроамери-канцев», как оказывается, не все в порядке.
Зачем же нам повторять чужие ошибки и заниматься выведением нежизнеспособного гибрида — русского национализма с демократическим лицом? Для такого гибрида нужны совершенно иные государственные границы и принципиально другой состав населения. Самым правильным решением в нашей ситуации стал бы отказ как от национализма, так и от демократии — благо, что ни то, ни другое у нас еще толком не прижилось. Однако столь сильный ход — дело не сегодняшнего дня, а в лучшем случае отдаленного будущего. Русский на-
ционализм сейчас — растущая (или же целенаправленно выращиваемая?) величина, во многом закономерная и естественная (хотя при этом лишенная примитивизма толпы и поражающая своей организованностью) реакция на внешнее управление, топорно маскируемое под демократию, которая в свою очередь в новом веке старательно расписывается в патриотические тона. Поэтому уже сама постановка вопроса о совместимости русского национализма и демократии приводит к двум суждениям. Если русский национализм — пускай ущербная, но все же подлинная, не имитационная попытка сопротивления внешнему управлению, то его приручение к демократическим ценностям неизбежно выхолостит и обессмыслит эту попытку. Если же русский национализм — просто очередной параллельный сценарий внешнего управления, то пропаганда его совместимости с демократией — это тот поводок, за который при случае можно будет осадить политизделие, если оно возомнит себя субъектом, способным принимать решения.
Удивительно только, что на фоне, казалось бы, явной непригодности бывших европейских империй к одновременной адаптации национализма и демократии Россию пытаются развести по столь примитивной и устаревшей схеме. Подобной концептуальной беспечностью проектантов русского демократического национализма грех не воспользоваться.
Александр Кустарев, социолог
Совместим ли русский национализм с демократией? Приступая к импровизированным рассуждениям на указанную тему, поясним, что на сей раз будем понимать под демократией только политический строй с такими свойствами: а) всеобщее избирательное право; и б) многопартийность. То есть либеральную представительную демократию. Впрочем, это, я думаю,
совпадает с интуитивным пониманием большинства тех, кто сейчас это читает.
Теперь приступим к самой импровизации. Сначала посмотрим, помогает ли демократия в борьбе с разными проявлениями национализма как синдрома общественного поведения.
Если «национализм» — это дискриминационные практики в пользу одних этнических групп и в ущерб другим, то это нарушение прав человека (равенства возможностей) и в той мере, в какой соблюдение прав человека коррелирует с демократией, подобная практика может считаться несовместимой с демократией. В условиях демократической конституции больше вероятность, что такая практика будет объявлена нелегальной. Но будет ли антидискриминационное законодательство соблюдаться более последовательно и эффективно в условиях демократии, я сказать затрудняюсь. Мне даже кажется, что попытки выяснить это кончатся ничем из-за того, что эмпирия в данном случае слишком хаотична, а если ее обобщение все-таки возможно, то оно не имеет никакой прогностической силы. Соответствующим образом индоктринированный диктатор завтра может бороться с любой дурной практикой (злоупотреблением) решительнее и успешнее, чем сегодня самоуправляемая нация, тем более что вчера такое уже бывало, о чем враги демократии, кстати, и не перестают нам злорадно напоминать.
Если «национализм» — это установка (в виде политического требования или действующего законодательства) на формально-легальное ограничение иммиграции, затрудненное предоставление полного гражданства иммигрантам и ограничения в правах неграждан, то напрямую это демократии не противоречит, коль скоро любой коллектив может быть конституирован как демократия и в то же время оставаться частично и даже полностью закрытым для посторонних. Право
клуба ограничивать доступ в него по каким угодно критериям неоспоримо, коль скоро сам клуб легален. Суверенное национал-государство легально. Можно объявить его нелегальным и тем более поставить под сомнение целесообразность его легальности, но пока оно легально, оно имеет право давать или не давать свое гражданство кому хочет. Что думают об этом недо-пускаемые в «клуб», но желающие в него вступить посторонние, не имеет никакого значения.
Можно подозревать, что закрытый характер коллектива косвенно неблагоприятен для его демократии, поскольку этически коррумпирует коллектив и по импликации подрывает эффективность демократии, но это лишь подозрение. Подозревать можно и прямо противоположное. Во многом это зависит от особенностей конкретного коллектива.
Но если мы понимаем национализм как идеологию, вдохновляющую проект самоорганизации популяции («множества» — multitude, как нас теперь приучают это называть) на исторически и легально закрепленной за ним территории в виде «национал-государства» (nation state), то вопрос о его совместимости с демократией становится проблемой конституции.
Тогда, прежде всего, следует напомнить, что становление современного национал-государства было жестко связано с политической эмансипацией масс, то есть превращением подданных государя в граждан государства, в электорат, в коллективного референдария (на ежедневном референдуме, как говорил Эрнест Ренан) и в суверена. В таком государстве нация и демократия — это эпифеномены друг друга, или, если угодно, содержания друг друга как формы и формы друг друга как содержания. Как сказал бы наш поэт: нация и демократия — близнецы-братья, / друг от друга им никуда не деться; / мы говорим: нация, подразумеваем — демократия, /
мы говорим: демократия, подразумеваем — нация...
Но на самом деле совместимость национализма и демократии проверяется в границах партикулярных коллектив-ностей. Большинство из них с самого начала искусственно, то есть они настолько разнородны, что в принципе должны бы сепарироваться. И национализм каждой из них предполагает не только суверенитет и единство «народа», но еще и культивирует своеобычие своей агентуры. Педалирование этой стороны националистического проекта оказалось необходимо именно в борьбе за независимость таких агентур.
И это привело к серьезной реконструкции проекта национал-государства. Концептуализация нации как демократии par excellence оказалась не единственно возможной.
Сперва возникла потребность, а потом появилась возможность концептуализировать нацию как особую культурматериальность, отличную от других. И среди выбираемых отличительных признаков (рядом с эпическим мифом, тотемами и табу) неизбежно оказался и традиционный опыт самоорганизации, то есть политического строя. Демократия из естественного скелета нации превратилась в особенность некоторых наций.
Соблазнительность недемократических национал-государственных проектов (подкрепляемых некоторыми новыми теориями нации, то есть авторитетом науки, и маскируемых разными толкованиями «демократии»), похоже, сейчас возрастает в связи с тем, что авторитет демократии (напомню: либеральной представительной демократии) сейчас вовсе не так высок, как это было 200, или 100, или даже 50 лет назад. Поводов для этого много, и я не буду сейчас их перечислять. Замечу только, что даже там, где она была, она имманентным образом перерождается в свою противоположность.
В соблазн концептуализировать себя как недемократическую нацию, как
мне кажется, впадает сейчас все более обширный сегмент российской просвещенной публики. Отсюда и сомнения в совместимости русского национализма с демократией — злорадные или восторженные.
Эти сомнения имеют достаточно оснований, если судить по опыту последних двух столетий, поскольку превратить исторически-географическое российство из империи в нацию-демократию не удалось. Не удалось в 1905-1917 гг.: от первоначального проекта отступали все дальше назад. После 1917 г. этого даже не пытались сделать, выдвинув проект «народной демократии» («однопартийной», или «тоталитарной демократии» как это называл Яков Тальмон).
Но не следует забывать, что попытка царизма преобразовать империю в нацию в XIX в. на скелете «недемократической» (не будем уточнять, какой именно) конституции не удалась тоже.
Что же получается? Русскую нацию (национал-государство) не удавалось до сих сформировать ни как «демократию», ни как «недемократию »? Рос-сийство в этом смысле остается не более чем сверхэтносом? Что же в таком случае представляет собой российская государственность?
Строй, существующий в России сейчас — по балансу критики в его адрес со всех сторон, да и по объективным параметрам — «ни рыба ни мясо». Как это прикажете понимать, как долго это будет продолжаться что из этого фи-туса в конце концов выйдет? Или это тупик?
Я не думаю, что это тупик. Я думаю, что, наоборот, это продуктивный хаос. Но остановимся на этом месте и не будем прогнозировать дальнейшую эволюцию российского конституционализма. Заметим лишь, что проблема эффективной самоорганизации рос_ сийства не сводится к выбору между
20 «демократией» и «недемократией» и _ будет решена не теоретиками и проек-
тантами (хотя и не без их каталитического участия), а в ходе исторического процесса усилиями разных агентур, преследующих свои материальные и духовные интересы. Некоторые контуры этого процесса, наверное, уже можно различить, если вооружиться адекватной оптикой.
Сергей Беляков,
историк, литературный критик
Обычно интеллигенция играет «руководящую и направляющую» роль в национальных движениях. Наша либеральная интеллигенция, к сожалению, воспринимает все национальное с предубеждением, хотя либерализм вовсе не исключает национальное чувство. В начале XX в. кадеты были вполне либеральными националистами. Но в национальном вопросе наши либералы наследуют вовсе не Струве и Милюкову, а Ленину. Именно Владимир Ильич заложил основы национальной политики, которых придерживались, с оговорками, все семьдесят с лишнем лет советской власти. Ленин призывал подавлять прежде всего «великорусский шовинизм», причем обвинял в нем Дзержинского и Орджоникидзе. Национализм малых народов он считал не столь опасным. Успешна ли такая модель национальной политики? Судите сами. Советский Союз развалился. Развалилась и социалистическая Югославия, где маршал Тито использовал как раз ленинскую модель.
Я за либерализм, ведь это идеология свободы. Но, к сожалению, в России пытаются создать лабораторно-чистую модель либерализма, то есть такой либерализм, которого не может быть в природе, как нет в природе идеального газа, а есть водород, азот, гелий и так далее. Жизнеспособный либерализм в Англии, Франции — где угодно — опирался на национальное чувство. Например, Джон Лильберн, один из основоположников либерализма, его герой и мученик, был солда-
том армии Кромвеля, протестантом и англичанином.
Если перенести либеральную модель идеального общества, состоящего из атомизируемых индивидов, в реальную жизнь, то произойдет катастрофа. Общество атомов-индивидов — это путь либо к анархии и хаосу, либо к закрепощению общества новым авторитарным режимом. Ведь атом-индивид, лишенный поддержки какой-либо группы, беззащитен. Гражданское общество как раз и состоит из множества групп, объединений, ассоциаций. А чтобы эти группы существовали, надо поступиться частью своей свободы, своих прав. Теория общественного договора, с которой, собственно, начинается либерализм, как раз и предусматривает такое сознательное и добровольное ограничение собственной свободы.
На каких облаках живут либералы? Неужели не понимают, что либерализм, оторванный от национальной почвы, обречен на поражение? Ведь слово «либерал», как и слово «демократ», уже давно стало ругательством. Сколько еще исторических поражений надо потерпеть российскому либерализму, чтобы наконец опомниться, оглянуться, пересмотреть старые догматы, отказаться от мифов и прекратить стращать самих себя пугалом русского национализма?
Беда нашей страны вовсе не либерализм, а либералы. Почему-то они не понимают, что любовь к Родине вовсе не исключает любовь к свободе. В этом нет злого умысла, либералы не ведают, что творят. Их действия определяют инерция мышления, недальновидность, незнание истории и страх. Они заражены болезнью, которую я назвал бы ксенофобией наоборот. Хлебом не корми либеральных журналистов, дай только поискать мифический русский фашизм. Неонацизм в России есть, но его влияние на самом деле ничтожно, а преступники-неонацисты почти все уже сидят по тюрьмам, чего нельзя сказать о вино-
вниках массового истребления русских на Северном Кавказе.
Многие либералы отличаются поразительным равнодушием к судьбе русских. Елена Масюк и покойная Анна Политковская предпочитали не замечать истребления русских в Чечне. В этом они солидарны с Рамзаном Кадыровым. Мол, или не было ничего, или ничего мы не знаем. Хотя Чечня в 1990-е лишилась практически всего русского населения. Документов и воспоминаний — море! А ведь русских притесняли и убивали и в соседней Ингушетии, и в далекой Туве, я уж не говорю о странах СНГ. Но наша либеральная интеллигенция всегда готова защищать кого угодно, только не своих, не русских. Пока либералы не избавятся от этой извращенной ксенофобии, им нечего рассчитывать на поддержку народа. Будущее нашего либерализма в «национальном повороте». Если он случится, у либерализма появится исторический шанс. Нельзя же всерьез надеяться на поддержку народа, который ты не знаешь, не любишь и не готов взять под защиту. В «национальном повороте» заключен и рецепт выживания нации.
Проще всего сказать: «мы за толерантность и мультикультурализм», «мир-дружба», «пусть расцветают сто цветов». У нас так и делают чиновники, политики, ученые. И я с радостью повторил бы за ними, если бы не помнил, что вот так вот славили у нас интернационализм и «нерушимую дружбу народов». А потом дружба народов оказалась мифом, на Кавказе и в Средней Азии вспыхнули настоящие межнациональные войны, по стране разбрелись десятки тысяч беженцев.
Боюсь, что чиновники и ученые, получавшие за пропаганду мультикуль-турализма западные гранты и наше госфинансирование, будут жить где-нибудь на Мальдивах, когда на улицах Москвы, Петербурга, Орла, Петрозаводска, Екатеринбурга начнутся кровавые межэтнические столкновения. Вовсе не обязательно русских с «кав-
22
казцами». Вероятнее, армян с азербайджанцами или ингушей с осетинами. И страна распадется. Защищать ее будет некому, потому что те же русские вряд ли станут бороться за страну, где даже язык все чаще называют «российским», а словосочетание «русский патриотизм» скоро, кажется, начнут произносить шепотом, оглядываясь по сторонам.
Поэтому наша власть, от правительства до ФСБ, должна не питаться сказками о дружбе народов, а серьезно изучать межэтнические отношения. Не подавлять национальное самосознание русских. Не закрывать глаза на происходящее в национальных республиках. Но искать способ, как заставить работать на единство страны национализм русских, чеченцев, казанских и сибирских татар, осетин и всех прочих. Потому что убить национализм можно только с нацией. Искусственно ослабляя национальное самосознание русских, шельмуя русских, преступно отождествляя национальную гордость русских с фашизмом, мы убиваем и саму Россию.
Власть и либеральная интеллигенция должны понять, что без опоры на русский национализм Россия погибнет. А с Россией исчезнет и либеральная интеллигенция. Не все же смогут перебраться на Запад, да и что еще будет с Западом лет через тридцать?
Если у России есть будущее, то оно только в просвещенном либеральном русском национализме.
Русский националист в наши дни — не фашист и не погромщик, а современный, культурный, свободомыслящий деловой человек.
Виталий Куренной,
научный редактор журнал «Логос»
Ответ «да» на поставленный вопрос верен, но совершенно бессодержателен. Так как и «демократия», и «русский национализм» — очень много-смысленные понятия, а их комбинаций
и того больше. Но если говорить совсем грубо, то «национальное государство» и «демократическое государство» — это синонимы. Ибо, если в чем и заключается практический смысл идеи «нации», так в том, что эта идея уравнивает граждан, предписывая им равный онтологический статус — в отличие от сословных или иных дифференциаций. Нация возникает, когда это онтологическое равенство ее членов становится неотменяемым фактором общественного самосознания (разумеется, реальная политическая трансформация/революция может не совпадать с демократизацией духа). Соответственно, политический механизм, с которым могут согласиться эти равные субъекты, принимая на себя различие ролей подданных и властвующих, — это демократия, если, конечно, не тешить себя разными пустыми романтическими фантазиями.
Принципиальная связь национализма и демократии не должна, однако, заслонять то обстоятельство, что действительно важнейшим элементом этой самой демократии является ее процедурная часть. Ведь и нынешняя политическая система России является вполне демократической — хотя и в особом процедурном смысле. Назовем эту демократию, скажем, телевизионно-аудиторной. Насколько же я понимаю смысл заданного вопроса о совместимости русского национализма и демократии, он подразумевает-таки некий дефицит демократии (заключаю от обратного: раз есть журнал «Вопросы национализма», то национализм, видимо, какой-никакой есть, т.е. не в этом проблема). Получается, заданный вопрос подразумевает, что необходимо изменить процедуру демократии в пользу какой-то другой.
Еще одни азбучный нюанс про демократию: демократию нельзя понимать только как власть большинства. Такого рода демократия в условиях современного (массового) общества и национального государства может за-
канчиваться фашизмом (т.е. открытым попранием прав меньшинств). Хотя уже Джону Стюарту Миллю стало понятно, что проблема современной демократии — это вовсе не проблема обеспечения власти большинства, а соблюдения прав меньшинств. Соблюдение прав меньшинств — это не главное в современной демократии, но оно является ее принципиальным индикатором.
Если расценивать нынешнюю систему как не вполне демократическую, а, скажем так, представляющую собой власть меньшинства над большинством, то нетрудно заметить источники латентной легитимности и базовую стратегию самооправдания установившейся системы. Переход к более демократичным формам демократии сдерживается именно ввиду предполагаемого сценария установления режима если не прямо фашистского, то уж точно популистского типа (феномен Жириновского давно подтвердил возможность такого варианта). Соответственно, нынешняя политическая фаза определяется (косвенно) как режим чрезвычайного положения (так прямо не говорится, а предпочитаются эвфемизмы, вроде «ручного управления»), установленного до тех пор, пока политическая система не стабилизируется настолько, что сможет без опасных популистских кренов воспроизводиться в более демократическом режиме демократии.
Вопрос, однако, заключается в том, кто и как определяет, что фазу чрезвычайного положения пора завершать и переходить к более демократической демократии. Ибо есть подозрение, что из этой фазы сегодня просто невозможно выйти.
Егор Холмогоров,
главный редактор интернет-сайта
«Русский обозреватель»
Идея, что этнополитическая общность, нация, является высшей ценностью в государстве, а ее права и
интересы — превыше всего, голос нации — решающий, — это именно демократическая идея. Не случайно, что носители последовательного элитарного и антидемократического мировоззрения всегда отрицали и национализм. И, напротив, «национализация» многих монархических и аристократических институтов в XIX в. была своеобразной формой их демократизации, позволявшей до какого-то момента избегать принятия институтов представительной демократии. Например, для многих европейских монархий (в частности — русской) быть национальными значило быть демократичными, не идя при этом на поводу у либералов и революционеров.
Таким образом, противопоставлять национализм и демократию как таковые никакой возможности нет. И русского национализма это касается так же, как и любого другого.
Однако дальше начинаются проблемы, связанные с тем, что демократия как таковая есть политическая абстракция. Это даже не политический строй, а элемент конструкции политического строя — элемент власти большинства, элемент политической субъектности большинства народа. Никакой чистой демократии, где народ, как большинство, действительно бы правил сам собой, не существует. Поэтому «демократий», то есть политических режимов, в которые встроен элемент народовластия, довольно много и они достаточно разнообразны. Это и политический режим США, и политический режим Великобритании, и политический режим Венесуэлы, и политический режим Ирана, и политический режим Китая, и политический режим Украины.
Однако когда в современном мире говорят «Демократия» с большой буквы, разумеются обычно только «западные демократии», то есть США и
их союзники и совокупность тамошних _
политических ценностей, норм и режи- 23 мов. Совместимость русского нацио- _
нализма с западной демократией вызывает массу вопросов, прежде всего потому, что нет уверенности, что сама западная демократия считает себя совместимой с русским национализмом. По крайней мере, те силы в России, которые выступают в роли аутентичных представителей западных демократий и признаны таковыми и там (что выражается в форме грантов, наград, повышенного внимания западной прессы), ни с какой другой политической идеологией не ведут столь ожесточенной войны, как с русским национализмом.
Любая совместимость — понятие обоюдное. Значит, если западные демократии не считают, что русский национализм совместим с ними, то придется сделать вывод, что и русский национализм не совместим с западной демократией. Насильно мил не будешь. Поэтому особенное отвращение на мой, к примеру, взгляд, вызывают идеологические продукты, которые являются помесью «стокгольмского синдрома» и банальной смердяковщи-ны, попытки как-то так перестроить и переформатировать русский национализм, чтобы он, возможно, был бы приемлем для западных демократий. Обычно это переформатирование достигается за счет насыщения русского национализма русофобскими элементами, за счет попыток отделить русских от русской истории, русской государственности, русских национальных интересов. Вырабатывается особый тип человека, который кричит, что он русский националист, но при этом ненавидит все русское, поскольку именно это русское и мешает ему соединиться с вожделенной «Нормальной Жизнью Западного Человека».
В качестве национализма эта психологическая перверсия рассматриваться не может, поскольку концепция нации в отличие от концепции народа предполагает восприятие определен_ ной общности не только как поголо-
24 вья, но вместе с историей, культурой, _ самосознанием, то есть всем тем, что
мешает русским быть принятыми вполне современными западными демократиями.
Таким образом, на вопрос: совместим ли русский национализм с современной западной демократией? — придется однозначно ответить: нет! Не совместим. Не совместим потому, что западная демократия — это не институт, а сообщество, в котором русских никоим образом видеть не хотят, и меньше всего там хотят видеть русских националистов.
Здесь возникает определенный парадокс. Если для кого-то конечной целью является вхождение в западный мир и жизнь по западным стандартам, то он категорически не может придерживаться русского национализма и добиваться торжества демократии в России, поскольку эта идеология будет лишь отдалять его от цели. Для вхождения России в западный мир и пользования его благами наиболее успешны были недемократические, репрессивные по отношению к русским режимы, которые заставляли с собой Запад считаться. И, напротив, реализация русскими националистических принципов как демократических отдалит Россию от Запада и культурно, и политически. Русская демократия и западная демократия для России находятся на противоположных полюсах политической реальности — не надо себя обманывать.
Олег Неменский, историк, политолог
Национализм является демократическим явлением по определению, так как это идеология и движение за политические права широких слоев населения, за свое право на участие в управлении государством. Но более того, сама по себе нация есть неизбежная форма современного демократического общества.
Такова природа любой власти в любом обществе, что следует она не целям абстрактного общественного бла-
га и гармонии, а интересам каких-то конкретных социальных слоев и групп. Широкие народные массы обыкновенно в это не верят и искренне надеются, что глава страны думает о них, заботится — советская историография любила называть это «наивным монархизмом». А на самом деле люди во власти заботятся об интересах собственно тех, кто привел их к власти или благодаря кому они эту власть удерживают. Это нормально, так было и будет всегда. И есть только один способ сделать власть действительно озабоченной народным благом — для этого надо, чтобы она делегировалась обществом в целом, то есть его большинством с согласия меньшинств, и зависела от него всего. Это, собственно, и называется демократией.
Модель классической полисной демократии в наше время актуальна только на уровне, к примеру, деревенского самоуправления, так как это демократия «обществ знакомых людей», а не целых стран. Но для целых стран, для государств нужны другие формы демократии. И дело совсем не только в «прямой» и «представительской» ее формах. А дело в том, что субъект демократии — «демос» — в такой ситуации являет собой уже не «общество знакомых людей», а «большую социальную группу». Таким большим коллективам людей для поддержания единства требуется быть «воображаемыми сообществами», то есть иметь особое самосознание, закрепленное в самоназвании. Люди относят себя к нему не благодаря факту знакомства, а благодаря своей идентичности. Кроме того, такой общности нужно представлять собой целостность: не только политическую, но и культурную. Ведь невозможно «воображать сообщество», которое не являет собой ничего цельного. У такого сообщества и общие интересы могут быть только либо временными либо «общечеловеческими» (сыто есть и т.д.), никак само это общество не формирующими.
И вот здесь сама логика демократии приводит к понятию нации. Значит, функционирование демократии современного типа оказывается возможным только при наличии цельного по культуре и самосознанию общества, которое и является главным субъектом власти, делегируя свою волю политикам. Вот это и есть нация. А если объединить Китай и Россию или Польшу с Германией — демократии не будет, так как общество такого государства будет не цельно и у него не может быть «воли народа». Поэтому у поляков есть Польша, а у немцев — Германия.
Всегда в таких случаях, когда население страны не являет собой целостность и потому не способно воображать себя единым народом, «воображать» народ приходится самой власти. Как и фантазировать о том, какова воля этого народа. И, как ни странно, эта воображаемая воля всегда оказывается тождественна интересам конкретных лиц и корпораций, которых эта власть на деле представляет. Так складывается система авторитарная, не демократическая. В своем развитии, если власть действительно сильна, эта система ведет к тоталитаризму, так как декретируемая сверху «воля народа» становится идеологией, которая навязывается обществу, а все несогласные с ней оказываются «врагами народа». Впрочем, чаще случается революция или какой-нибудь другой политический слом, так как вся эта система очень хрупка. И такова судьба всех обществ с «декоративной» демократией, то есть с действующими процедурами политической демократии, но без того демоса, который выражает через нее свою волю.
Поэтому идея демократии без нации всегда провальная.
Эдуард Лимонов, писатель, лидер Национал-большевистской партии
Надо сначала определиться с терминологией. Национализм какой? Если
25
национализм имперский, тогда проблема упрощается, и тогда нет никаких особенных противоречий между общепринятой демократией и имперским национализмом. Если национализм этнический, то есть основанный только на национальности, — то это вообще явление странное. Сейчас, по-моему, нет ни одного чисто этнического государства, кроме Израиля.
Когда создавалась Национал-большевистская партия, мы давали определение, кто есть русский. Там четко звучало, что русскость определяется не по крови, а по принадлежности к русской цивилизации, по принадлежности к русской истории, языку, к тем, кто проливал свою кровь или готов пролить свою кровь за Россию. То есть это близко к тому, что существует в классических национальных государствах, например во Франции. В этническом национализме, хоть русском, хоть другом, я не вижу ничего умного. Возьмем пример того же Израиля. Его история неудачна. Сегодня Израиль живет на пороховой бочке, думали, что это с годами сгладится, но ничего не сглаживается, противоречия все острее, страна окружена огромным количеством врагов — вот как не надо делать. При всем уважении к этому сильному народу, сильному государству.
Россия никогда не была мононациональным государством. Надо смотреть на это как на реальность, как на данность. Наш национализм весь интеллектуален, он таким был (славянофилы тоже интеллектуалы), таким и остался, и не имеет ничего общего с реальностью. Тем более в XXI веке это никак не пройдет. Об этом надо забыть.
Мы в свое время с Дугиным занимались этим ничуть не меньше, чем эта новая волна националистов. Когда я увидел, как политик-практик, что ничего не совершишь с помощью этих идей, то мы стали делать ударение на
_ иных вещах. Наш национализм был
26 очень прагматичный и реалистичный, и _ таким он сегодня остается. Мы никог-
да не отказывались от ряда тех идей, которые были выработаны в 90-е годы, но мы приглушили эту тему еще в конце 90-х, потому что поняли, что власть это делает более успешно, а мы будем выглядеть на ее фоне просто бледно. И мы прекрасно поняли также силу левых идей, а поскольку мы все-таки создавались как партия лево-правая, то у нас были широкие возможности для маневра.
Даже если посчитать, что у нас 20 миллионов мусульман — куда вы их денете? Можно выстроить теорию, можно стремиться к победе этой теории, но есть реалии, которые не могут быть осуществлены. Мы с Чечней-то не могли справиться, в которой меньше миллиона населения, и до сих пор не смогли. Не можем же мы их уничтожить, как врага — значит, нужно с ними жить, выстраивать отношения. Любого назначь завтра руководителем государства, он вынужден будет мыслить шире, вынужден будет отказаться от любых идеологий и перейти на позицию чистейшего прагматизма: как удержать государство, как удовлетворить всех, как найти общую идею для всех, чтобы они не вцепились друг другу в глотки.
Я не понимаю, чего русские националисты добиваются. Вот говорят, нужно русское государство. Но Путин, Медведев, Ельцин, большая часть министров — русские. Кто им мешает? Предлагаю вообще отказаться от такого взгляда на мир, потому что он нелеп. Пока я не видел ни одной — может, я незнаком с этим вопросом — русской общины, которая жила бы и добилась каких-то успехов в области хотя бы демографии. Православие дряхлое, никуда не годное. Православный национализм у нас тоже не прижился. А вокруг чего, собственно, эти русские будут сплачиваться? Наибольших успехов хотя бы в организации подобной партии добился, конечно, Баркашов. Все-таки были реальные тысячи людей. Но дальше никуда это не уехало.
Несмотря на все благие намерения русского национализма (а есть не только благие намерения), но уже одно то, что русские автоматически претендуют, может, не на какие-то особые права, но на признание себя людьми первого сорта, вызовет контрреакцию со стороны всех других, кто не захочет становиться людьми второго сорта. И еще у нас огромное количество не то чтобы полукровок, но такой смеси кровей, и непонятно, что с ними дальше будет. Можно достать словарь этносов Российской Федерации и точно сказать, чего у нас сколько. У нас многие зачисляют себя в русские только потому, что так принято. Именно из-за желания хотя бы ментально принадлежать к людям первого сорта.
Нация — это продукт творчества, продукт истории, это производное от государства, а не наоборот. У нас практически то же самое — когда у нас появилось государство большое, тогда стали появляться русские, до этого был черт знает кто. То же самое и с Китаем, который вобрал в себя все что угодно. Любая нация, европейская, какая угодно — механизм один и тот же. Если мы не можем замирить Кавказ, то это не проблема национальная, это проблема государства, которое не может с ним справиться, не может справиться с территорией, которая не была ассимилирована до конца, лишь поверхностно притянута, и поэтому все зависит от силы кишок государства и руководителей этого государства. Поэтому стоит огромная проблема перед российским государством, что лучше: либо вести столетнюю войну, либо найти пути присоединения, либо эти люди уйдут. Тут проблема еще и моральная, проблема уязвленного самолюбия российской государственности: они от нас уходят, мы не хотим их отпустить. То есть, с одной стороны, левой ногой отпустили пятнадцать республик, да еще и каких — с богатейшими недрами Казахстан малонаселенный, плодородную Украину, все за одну ночь. А с
другой стороны — вцепились в крохотную Чечню под предлогом каких-то несуществующих там запасов нефти, каких-то ноль целых хрен сотых от мирового производства.
С ассимиляцией сейчас ничего не выйдет. Пропущено историческое время. Не создали советского человека, не смогли. А если бы создали, это было бы здорово. Это была бы новая нация, сверхнация. Тогда можно было бы с большей правдивостью говорить о каком-то племенном или мононациональном государстве. Нации, они не на бумаге существуют и создаются не на бумаге. И если кто-то хочет создать такой сверхнарод, как россияне, то это должно произойти исторически, в огне боев, защиты большого Отечества и так далее. Я не вижу сегодня никаких предпосылок для подобного становления. Это останется совершенно искусственным определением в словарях, но вряд ли оно выживет. Разумней было бы говорить о гражданах России, гражданин России — вот это было бы более честно и не искусственно.
Меня, честно говоря, абсолютно не интересует проблема национализма и демократии, ни с какой точки зрения. Я даже не размышляю в таких категориях, это очень старомодно. У России есть огромные внутренние проблемы. У нас у всех есть проблемы, а главное, у нас нет возможности влиять на судьбу страны. «Национализм и демократия» — это вопрос для Севастьянова, он, по-моему, ответил на этот вопрос, целую книгу написал. А я практик, и для меня практика — это победа над существующим порядком вещей. Основная проблема — власть, как ее получить, как ее добиться в условиях полицейского государства.
Константин Крылов, главный редактор журнала «Вопросы национализма»
На некоторые вопросы приходится отвечать пространно и начинать издалека — потому что их простая вроде
27
28
бы постановка связана с целым рядом невысказанных предположений, которые надо проговорить, прежде чем идти дальше.
Прежде всего: как связаны национализм и демократия в мировой истории? Ответ прост. Были и есть недемократические, но при этом националистические режимы. Но не существует успешных и состоявшихся демократических режимов, которые были бы созданы ненационалистическими силами.
Это касается и тех стран, которые сейчас почитаются образцом толерантности. Так, например, американский народ, начавший свою историю с глобальной этнической чистки доставшегося ему континента, практиковавший рабовладение и считавший себя «новым Израилем, союзом избранных», именно в эту малосимпатичную эпоху построил — разумеется, для себя — образцовое демократическое государство, на которое сейчас равняется весь мир. Или взять такую страну, как современная Германия, идеология которой основана на идее «исторической вины нации»: немцы тщательно сохраняют институты, созданные в период открытого немецкого национализма. Именно эти институты позволили восстановить разрушенную войнами страну и создать процветающую новую Германию.
Современный европейский опыт показывает: уже состоявшаяся демократия может (какое-то время) функционировать в условиях «национализма на запасном пути», когда соответствующие идеи, чувства и эмоции вытеснены в общественное подсознание, а то и подавляются. Но вот создать ее, построить действующие демократические институты, ввести в обиход подобающие обычаи и вырастить соответствующее самосознание — могут только сознательные националисты.
Попытки же построить работающую демократию на антинациональных принципах обычно приводят к тому,
что демократия вырождается или гибнет. Кстати сказать, современная Россия — в высшей степени наглядный пример того, что происходит, когда демократические идеи предлагаются вместе с национальным унижением в нагрузку.
Следующий вопрос. Допустим, демократии нужен национализм. Но нужна ли демократия для реализации национальной идеи? Особенно в России? Были ведь примеры успешных «диктатур развития», опирающихся на национальную мобилизацию, но не на классические демократические институты. Подобным программам сочувствуют и у нас, добрым словом поминая то китайский путь, то корейскую модернизацию, то какой-нибудь фантастический план стремительного подъема твердой рукой.
Эту точку зрения подкрепляют два соображения, а точнее, комплекса.
Первый родом из девяностых. Само слово «демократия» и все с ним связанное было чудовищно дискредитировано именно в эти годы. Люди, испытавшие на своей шкуре ельцинскую «швабоду», всегда будут относиться настороженно ко «всем этим словам». Но это лечится. Потому что объяснить тому же человеку девяностых, что демократия и расстрел парламента — две вещи несовместные, все-таки можно.
Второй старше и оттого вреднее. Я имею в виду распространенное среди отечественной интеллигенции (а еще более среди начальства) мнение, что именно русский менталитет категорически несовместим ни с каким liberté, égalité, fraternité. Русские по природе своей рабы и звери, понимающие и любящие только сапог и плетку, и любая попытка дать волю русским национальным чувствам обязательно приведет к ужасной и кровавой анархии, а потом к еще более кровавой диктатуре.
Не разбирая сейчас подробно предпосылок и следствий этого расистского мифа (это не ругательство, а точное определение: речь идет именно
о расизме и именно о мифе), скажу лишь, что демократизм русского национального движения признавали и его яростные ненавистники. Сам Ленин, один из самых последовательных врагов русского народа, писал о «глубоком демократизме» черносотенного движения. Если же отвлечься от книг и поговорить с так называемыми «простыми людьми», то выяснится, что им вовсе не хочется жить при сатрапии, а беззаконие и всевластие начальства они люто ненавидят.
Кстати сказать, во многих странах, принявших демократическую форму общественного устройства, нет и не
было такого стремления к свободе и правам. Для многих из них демократия — средство (например, средство достижения экономического благосостояния или хороших отношений с западным миром), но не ценность, важная сама по себе. Русские же воспринимают права именно как ценность, которой они несправедливо лишены.
Впрочем, в таких вопросах одного желания мало. Нам еще предстоит «учиться демократии настоящим образом». Нам — это прежде всего самим националистам.
Хватит ли у нас времени на учебу — покажет ближайшее будущее.
Фонд поддержки и развития гражданского общества «РОД»
создан в марте 2009 г. решением активистов Русского общественного движения.
Президент Фонда — известный публицист, деятель русского национального движения К.А. Крылов.
Дата государственной регистрации Фонда «РОД» — 15 мая 2009 г. Свою деятельность Фонд осуществляет на основе Федерального закона РФ «О некоммерческих организациях».
Целью деятельности Фонда «РОД» является содействие развитию русского гражданского общества, поддержка русского национального движения, привлечение на благотворительной основе средств для финансирования общественно значимых программ и проектов.
Реквизиты Фонда развития и поддержки гражданского общества «РОД» Полное наименование: Фонд развития и поддержки гражданского общества «РОД». Сокращенное наименование: Фонд «РОД» ОГРН 1097799008977, ИНН 7705043648, КПП 770501001 Юридический адрес: 115093, Москва, ул. Б. Серпуховская, д. 44, ком.19 Банковские реквизиты : КБ «Интеркоммерц» (ООО) г. Москва Р/с: 4070 3810 7000 0000 3564
К/с: 3010 1810 5000 0000 0684 -
БИК: 044552684 29
