CC BY
40МИРОВОЙ ОПЫТ
Олег Кильдюшов
Немецкий нАционАл-либерАлизм как зеркдло русского национального движения
С любой силой на земле и даже с самим чертом я готов объединиться ради возрождения Германии, но только не с силой глупости.
Макс Вебер
Прошлый год оказался продуктивным для националистического сегмента интеллектуального пространства России. Во-первых, усилиями многих теоретиков и медиа-активистов были достигнуты определенные, пусть и скромные, успехи в деле политической реабилитация самого понятия русского национализма как идеологии демократического большинства. В этом смысле в нашей стране продолжается процесс «национализации» общественно-политического дискурса, активно усилившийся после известных событий в Кондопоге, где — как и во многих других городах и весях — возник поразительный на первый взгляд феномен отчуждения национального (народа) и политического (государства).
Речь идет о случаях, когда относительно небольшая, но активно и даже агрессивно действующая группа, причем этнически и фенотипически отличная от большинства населения, смогла захватить контроль над социальным пространством, открыто терроризируя местных обитателей. И все это, естественно, при попустительстве коррумпированных властей. Ведь, как удачно
выразился Виталий Третьяков, хотя каждый отдельно взятый российский чиновник — пламенный патриот России, на первом месте для него всегда стоят его личные интересы. Стоит ли говорить, что ключевым в этой истории является не стремление этнических группировок контролировать рынки и даже хозяйственные отрасли целых регионов, а сама возможность этого социально-онтологического рейдер-ства — ввиду отсутствия у абсолютного, но атомизированного большинства эффективных механизмов защиты собственных интересов, даже в такой стратегически важной сфере, как безопасность. По сути, это означает только одно — речь идет об отсутствии государства в современном смысле, способного действовать в интересах большинства, т.е. об отсутствии демократического государства. На этом до-гоббсовском фоне само существование в каком-либо городе учреждений с вывесками «милиция», «администрация» и т.п. ничего не меняет с точки зрения институциональной теории демократии. В этом смысле последние модер-низационные инициативы президента Медведева могут интерпретироваться как попытка высшей власти дать ответ в т.ч. и на этот массовый демократический запрос — ввиду полной нефункциональности коррумпированного госаппарата в центре и на местах.
Интеллектуальное осмысление необходимости демократии как важнейшего
141
принципа организации русской жизни как раз и стало заметным трендом теоретической дискуссии в националистической среде. В то же время также примечательно почти полное отсутствие интереса к данной проблематике среди либеральной публики, пытающейся скорее дискредитировать демократический поворот русского национализма посредством подмены понятий, например, при помощи страшилок вроде эт-низации русского дискурса.
Однако подобное «молчание ягнят» со стороны представителей русской либеральной мысли лишь подчеркивает всю актуальность, т.е. нерешенность задач объединения дела русской свободы с делом национальным и государственным, поскольку в России так и не случилось гегелевского «примирения» (Versöhnung) власти/габственности с народными представлениями о справедливости и социальной ответственности. Остается лишь надеется, что нынешнему поколению российских политических и интеллектуальных элит либерального толка удастся совершить национальный и социальный поворот до того, как они вновь окажутся на обочине истории.
В этом смысле не только русским либералам, но и русским националистам может оказаться небесполезным знакомство с таким феноменом европейской политической истории, как немецкий национал-либерализм.
Национализм плюс
За последнее время в мире и у нас было написано множество работ, посвященных истории понятия «национализм» и различным аспектам этого важнейшего маркера политического дискурса современности. При всех различиях в подходах и деталях, общим для большинства исследований является утверждение об амбивалентном характере этого явления общественного сознания эпохи Модерна. С одной стороны, их авторами, безусловно, признается взаимосвязь национализма
с республиканизмом, либерализмом и патриотизмом буржуазных демократий Европы и Америки с их представлением о массовой гражданской «нации патриотов», наделенных неотчуждаемыми правами и свободами. С другой стороны, очевидно, что национализм невозможно однозначно вывести ни из какой-либо политико-правовой идеологии, ни из характера правления, ни из любви к конституции, ведь формы конституции и правления, как и сами политические доктрины, не есть нечто, заранее предназначенное для конкретного народа. Всему этому как бы всегда предшествует «собственно любовь к отечеству», о которой, согласно Канту, «мы можем говорить только тогда, когда она направлена на соединенную коллективность народа, которую мы рассматриваем в качестве племени, а себя — в качестве его членов» («Метафизика нравов»)1. Или, говоря словами
1 Так что, как показал в своей работе «Универсализм прав человека и патриотизм» современный немецкий философ Манфред Ридель, в спорах «просвещенного космополитизма» с «национализмом» (якобы относящимся ко вчерашним традициям национального государства) первый напрасно ссылается на кантовский универсализм прав человека. В этом смысле «кенигсбергский затворник» никак не разделяет часто приписываемый ему абстрактно-универсалистский подход вульгарного Просвещения: у Канта любовь к своему народу и своей стране не противопоставляется космополитизму, но они вполне согласуются друг с другом как различные проявления любви к человечеству. То есть, вопреки распространенному заблуждению, кантовский «универсализм» не исключает патриотического чувства, которое он не сводит к конституции государств: принцип универсального права человечества (jus соsmopoliticum) реализуется через гражданское участие в конкретном государстве как политическом сообществе. Более того, существующие морально обоснованные чувства одновременно являются (потенциально) универсальными и (фактически) направленными на свой народ.
современного российского исследователя А.И. Миллера, «национализм, таким образом, не стоит в одном ряду с идеологиями типа либеральной или социалистической». На это указывает уже сама совместимость национализма с основными идеологическими доктринами современности, в виде, например, национал-коммунизма или национал-либерализма. Ральф Даррендорф на примере немецкой истории перечисляет примеры подобной политической валентности национализма как рамочной перспективы: «В имперской Германии были национал-националисты, как Трейчке, национал-социалисты, как Шмоллер, национал-либералы, как Ве-бер». На попытку национал-либералов и конкретно Макса Вебера соединить ценности индивидуальной свободы как важнейшего результата и фактора европейского Модерна с национальным как онтологическим горизонтом социального действия мы и попытаемся обратить внимание читателя в данном материале.
В целом здесь будет полезно сравнить данную ситуацию «национал-плюрализма» во Втором Германском рейхе с нашей, когда понятие «национализм» в значительной мере оказалось политически застолблено разношерстной группой «идеологических виртуозов» (М. Вебер) определенного разлива — то есть немногочисленными маргиналами, эдакими профессиональными любителями России до абсурда. Сегодня эта заметно увеличившаяся публика (различного толка «национал-державники», зоологические националисты, советские сталинисты, православные монархисты и проч.), переживает свой ренессанс, инспирированный в т.ч. рядом «русских» культурно-политических инициатив околовластных группировок. В результате подобного отождествления националистического с обскурантистским весь смысловой ряд русский — национальный — национализм оказался в серьезной степени дискредитирован
в глазах широкой публики сторонниками инфантильно-упрощенной версии прошлого и будущего России, не говоря уже о ее настоящем. Хотя, как показывает история понятий, нашим «нормальным», т.е. политическим националистам не стоит расстраиваться раньше времени — главное, чтобы у нас как можно скорее появился национализм в «подлинном», позитивном (нешовинистическом) значении идеологии большинства, и тогда это понятие будет тут же реабилитировано. Правда, здесь возможен и иной вариант: если спор за понятие будет иметь сомнительный исход, то после подобного периода семантической неясности может устареть первоначальное, а не новое словоупотребление. По Квентину Скиннеру, это будет означать серьезный идеологический провал, поскольку такие перемены указывают на утрату понятием его прежней оценочной силы. Так, закрепление за словом «националист» его нынешнего значения («красно-коричневый», шовинист, «жидоед») может значительно сократить сферу его применения, зарезервировав за ним узкую идентификационную функцию, что будет означать крах карьеры этого базового политического понятия эпохи Модерна.
Так что многим русским националистам — вместо того чтобы противопоставлять патриотизм и космополитизм, державность и демократию, Православие и Современность — стоит прислушаться к старику Канту и прекратить свои мракобесные, и самое главное — антигосударственные, антинародные, антирусские камлания по поводу «суеверной бюрократии», восстановления монархии, православной автаркии и т.п., поскольку, как показывает печальный исторический опыт нашего народа, за всей этой игрой в новый Иерусалим или новую Византию обычно маячит банальная Туркмения...
Краткая история вопроса
Говоря о генезисе немецкого национал-либерализма, обычно вспоминают последствия Венского конгресса, оставившего нереализованными национальные чаяния немцев, разбуженные в ходе т.н. «освободительных войн» против наполеоновской Франции. Парадоксальным, на первый взгляд, образом требование национального единства Германии сочеталось с борьбой за буржуазные права и свободы, введенные в некоторых германских княжествах под влиянием идей именно Французской революции. Многие из этих либерально-демократических завоеваний были впоследствии ограничены «Карлсбадскими постановлениями» Германского союза в августе 1819 г. в рамках политики реставрации2. Двойные требования — демократизации и объединения страны — составляли ядро политической программы либеральной и радикальной частей политического спектра Германии предмартовского периода. В ходе мартовской революции 1848 г. оба главных требования немецкого национал-либерализма нашли свое выражение в разработанной Франкфуртским национальным собранием «конституции Па-ульскирхе», гарантировавшей буржуазные права человека и соучастие народа в управлении государством. Поражение революции и успехи Бисмарка при малогерманском решении вопроса германского объединения привели к сближению национально ориентированных либералов с Пруссией3, где и возник-
144
2 Примечательно, что поводом к Карлсбад-ской конференции стало убийство политического агента русского правительства А. Ко-цебу радикально настроенным немецким студентом К. Зандом 23 марта 1819 г.
3 По меткому замечанию историка А. Патрушева, «с первыми победами прусского оружия еще недавно фрондировавшие вожди либералов открыто перешли к поддержке Бисмарка» (см.: Патрушев А.И. Германская история: через тернии двух тысячелетий. М., 2007. С. 280).
ла в 1861 г. Германская прогрессивная партия, из которой позже (1867) и образовалась Национально-либеральная партия (НЛП).
Помимо общелиберальных требований создания правового государства на основе конституции НЛП ориентировалась на защиту интересов крупной буржуазии в рамках политики национального объединения после Кенигграца. Созданная бывшими лидерами прогрессистов Хансом фон Унру и Эдуардом Ласкером новая политическая сила некоторое время даже являлась ведущей политической силой Второго рейха, просуществовав до 1918 г. Наряду с т.н. имперскими консерваторами национал-либералы стали главной опорой Бисмарка — например, в 70-е гг. XIX в. партия имела большинство мест в рейхстаге. Именно благодаря поддержке национал-либералов были реализованы многие внутри- и внешнеполитические планы Бисмарка, — и это при том, что НЛП никогда не отличалась большим количеством членов. Подобную структурную слабость партия компенсировала тесным взаимодействием с организациями, представлявшими интересы серьезных социальных групп, например, такими, как Центральный союз немецких промышленников (предшественник нынешнего Федерального союза немецких промышленников, крупнейшего объединения), а также националистический и империалистический Пангерманский союз. Подобные партнеры партии в свою очередь оказывали серьезное влияние на ее политику, вплоть до противоречий с собственно либеральными принципами. Достаточно вспомнить эпизоды, при которых национал-либералы стали для Бисмарка инструментом создания большинства: Культуркампф, закон против социалистов, введение заградительных пошлин и др. В ряде случаев им пришлось наступать на горло собственной песне, что помимо внутреннего размежевания приводило к ослаблению
собственно либеральной программы партии4.
Между тем политическая модернизация Второго Германского рейха, которой так отчаянно сопротивлялся «железный канцлер», привела к переносу давления широких социальных слоев и групп, возникавшего в социально-экономической сфере, в сферу политическую. В институциональном плане это привело к возникновению устойчивых клиентел, а не просто сторонников того или иного мировоззрения. В этом смысле германский политический либерализм, наряду с социал-демократией, также из идейного движения превратился в партийную структуру с широкой социальной базой. Впрочем, это его достоинство со временем превратилось в серьезный недостаток ввиду быстрой поляризации интересов внутри базового электората (протестантские средние слои). Попытки примирить интересы крупных промышленников и мелких предпринимателей, университетских профессоров и школьных учителей, не говоря уже об аграриях, были обречены на провал как в НЛП, так и других либеральных структурах и их фракциях5. Так что все время сво-
4 Так, в 1884 году руководство НЛП заявило, что оно «полностью поддерживает усилия имперского правительства, направленные на улучшение положения трудящихся классов. <...> Самым важным долгом государства мы считаем установление порядка и правовых норм, <...> и поэтому считаем совершенно необходимым продление закона о социалистах» (цит. по: Матвеева А.Г. Германская империя 1871-1914. М., 2002. С. 36). Стоит ли говорить, что подобными заявлениями партия окончательно утратила собственный политический профиль объединения, организованного в либеральном духе ради борьбы за либеральные принципы, растворившись в проправительственном курсе консерваторов.
5 Ср. признание видного деятеля НЛП
А. Хобрехта, писавшего в 1897 г.: «...соблюдение экономических интересов является для
его существования многочисленные политические организации национал-либералов были заняты непрекращающейся внутренней борьбой за определение партийного приоритета: нации в отношении свободы или же, напротив, национального в отношении либерального. Поэтому для них были характерны частые конфликты между различными фракциями и расколы (1880, 1887). Практически любой серьезный вопрос грозил партии размежеванием левого и правого флангов. Следствием выхода групп и фракций, не согласных с тесным сотрудничеством НЛП с консервативными и реакционными силами, стала угроза утраты ею своего политического профиля как силы, объединяющей национальные ценности с завоеваниями буржуазного либерализма. В результате идеологического мезальянса с правыми партия постоянно теряла голоса, набрав на последних предвоенных выборах 1912 г. в рейхстаг лишь 13,6%. В это время партия — под влиянием милитаристских организаций типа Союза в поддержку германского флота (Deutscher Flottenverein) — поддерживала агрессивную военную и колониальную политику, а во время начавшейся мировой бойни выступала за неограниченную подводную войну6.
нас скорее источником опасности, чем единства. Мы должны искать свою нишу в том, чтобы противоречащие друг другу экономические устремления пытаться примирить друг с другом и привести к какому-то единству. Мы не являемся представителями одного класса или социального слоя, тот тезис, что мы представляем интересы образованного среднего слоя, является ничем иным, как ораторским лозунгом» (см.: Там же. С. 90).
6 Что происходило в это время на либеральном фланге общественного мнения, хорошо демонстрируют съезды германских историков: по словам немецкого исследователя П. Шумана, начавшись как форма протеста ученых против вмешательства государства в дела нации, они за двадцать лет выродились в «конформистские съезды политических
Даже когда стало очевидно, что война проиграна, НЛП отказалась поддержать мирную резолюцию рейхстага, подготовленную левыми и центристами.
После Ноябрьской революции НЛП распалась, и ее левое крыло объединилось с левым крылом Прогрессивной народной партии в Немецкую демократическую партию (Deutsche Demokratische Partei, сокр. DDP)7. НДП объединила в своих рядах таких тогдашних и будущих знаменитостей, как министр иностранных дел Веймарской республики Вальтер Ратенау, первый президент ФРГ Теодор Хойс, нобелевский лауреат писатель Томас Манн, философ Эрнст Кассирер, лауреат Нобелевской премии мира Людвиг Квидде, «отец» Веймарской конституции Гуго Пройс и др. Среди ее членов мы даже встречаем будущего «клиента» Нюрнбергского трибунала
националистов», а сами либеральные ученые — в «национал-либералов или немецких националистов» (цит. по: Патрушев А.И. Расколдованный мир Макса Вебера. М., 1992. С. 20).
7 Правое крыло НЛП во главе с ее председателем Густавом Штреземаном, не сумев договориться с представителями левого крыла партии и прогрессистами об объединении в единую либеральную партию, образовало Немецкую народную партию (ННП), понимаемую как прямое продолжение НЛП. Камнем преткновения стало отношение правых либералов к республике и демократии, а также сама фигура их лидера, известного своими империалистическими взглядами. При этом ННП — как и НЛП кайзеровской эпохи — понимала себя прежде всего как либеральная, а не демократическая партия, для которой политика в интересах индивида была важнее защиты интересов большинства. Очевидно, что при подобном либерально-элитарном подходе под целевым электоратом понимались образованные и имущие, кото_ рых само их положение квалифицирует как
146 тех, кто лучше понимает подлинные интере-
_ сы общества и отдельных его членов.
Ялмара Шахта, имперского министра экономики и президента Рейхсбанка, по сути, одного из главных организаторов военной экономики нацистской Германии. Первым председателем партии стал теолог Фридрих Науман. Не без его влияния в рядах НДП оказался и выдающийся социолог Макс Вебер, о национал-либерализме которого у нас пойдет речь ниже.
Несмотря на столь «звездный» состав, новая партия сохранила все негативные черты, характерные для предшествующих политических объединений либералов: расплывчатость и даже конфликт целей, постоянные внутрипартийные трения, частую смену руководства. Настоящей катастрофой для НДП стала проблема отношения к позорному для Германии Версальскому договору, одобренному рядом ее депутатов. Все это неизменно сказывалось на популярности НДП у избирателей: если в 1919 г. она была третьей по силе партией Веймарской республики, то уже через год умудрилась потерять половину своих избирателей. Как всегда, виной тому были перманентные дискуссии об абстрактных принципах и ценностях, часто очень далекие от практических проблем масс. В результате неистребимой склонности либералов к бесконечным дебатам за НДП закрепился малопривлекательный имидж сборища малопрактичных теоретиков, занятых в основном своим интеллектуальным междусобойчиком. Помимо имиджа клуба болтунов, партия также получила в общественном мнении устойчивую ассоциацию в качестве представителей крупного капитала, что в дальнейшем успешно использовали национал-социалисты, диффамируя ее как «Judenpartei». Несмотря на участие НДП во всех выборах в рейхстаг вплоть до прихода к власти Гитлера, одновременно с потерей голосов партия постоянно теряла членов, финансовую поддержку и симпатию печатных органов. Лучше всего крах политического проекта выража-
ют цифры: если в январе 1919 г. партия собрала 18,5% голосов (75 мест в рейхстаге), то в мае 1928 г. — лишь около 5 процентов.
Макс Вебер как spiritus rector немецкого национал-либерализма8
Как уже говорилось, в соответствии с ключевой для Канта идеей мирового гражданства, человек как гражданин мира и земли, как истинный «космополит», чтобы «способствовать благу всего мира, должен иметь склонность в привязанности к своей стране». Более того, теоретик всемирного правопорядка борется с просветительской идеей всемирного братства людей: он даже называет знаком провидения то, что народы не сливаются в одно, а благодаря центробежным силам находятся в конфликте. При таком положении вещей национальное чувство и национальную гордость как факторы различения нации следует признать необходимыми, поскольку это суть естественные факторы разделения9.
8 Материалы данного раздела были частично опубликованы в работах: Кильдюшов О. [Рецензия на книгу:] Макс Вебер. Политические работы (1895-1919) // Критическая масса. 2003. №3; Кильдюшов О. По следам наших выступлений, или Несколько замечаний по поводу одной «странной» дискуссии // Логос. 2007. №1 (58). Раздел 2. С. 161-167.
9 Как показывает М. Ридель, Кант отличал их от таких искусственных факторов,
как религиозный фанатизм, милитаристский дух, национал-шовинизм (когда «народ лю-
бит свою страну против других»). Последние скорее являются инструментами во внутри- и внешнеполитической борьбе за власть: «Разум дает нам закон, на основании которого инстинкты, поскольку они слепы и дирижируют животностью в нас, должны быть заменены максимами разума. Чтобы искоренить национальное ослепление, его должны заменить патриотизм и космополитизм». Чтобы убедиться в том, что в современной России кантовское политическое завещание так и не дошло до патриотического адресата, доста-
О влиянии философии Канта на мир идей Макса Вебера хорошо известно: уже в возрасте 13 лет он приступил к изучению кантовского наследия. Более того, он был не просто знаком с идеями баденских неокантианцев, но часто принимал их главу В. Виндель-банда в своем доме в Гейдельберге, бывшем своеобразным интеллектуальным клубом, а с Г. Риккертом вообще вместе учился в гимназии10. Вполне в духе кантовского подхода к проблеме соотношения индивидуальной свободы и лояльности к своей мы-группе находятся и национально окрашенные идеи либерала Макса Вебера, все политические тексты которого (включая публицистические интервенции в текущую политику), несмотря на всю их жанровую гетерогенность, были написаны, по словам жены ученого Марианны Вебер, «кровью из сердца страстного немца», для которого «величие его нации, особенность ее сущности и задачи представляли несомненную ценность каждый день его жизни». Вебер за свою не очень продолжительную жизнь оставил заметный след в истории духа, например, в обосновании социологии как научной дисциплины, в теории науки и проч. Давно настало время обратить более серьезное внимание на либеральный национализм Вебера как политиче-
точно бросить беглый взгляд на сочинения многих наших «ревнителей России». Беглый, поскольку используемые в них образы и фигуры речи из языка ненависти представляют собой настолько незатейливые конструкции, что вопрос содержания часто отходит на второй план. Так, для многих профессиональных «русских», с одной стороны, характерно довольно сумбурное «миропонимание», а с другой — самопонимание в качестве неких воинов Света в окружении Тьмы.
10 Подробнее о диалоге-споре Вебера с неокантинцами см. главу «М. Вебер и Г. Рик-керт» в фундаментальном труде: Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология. М., 1998. С. 51-88.
147
ское следствие его интеллектуального проекта11.
Вольфганг Моммзен, говоря о национализме Вебера, называет его адекватным выражением национализма самой эпохи, для которой был характерен симбиоз политического либерализма и национализма, трудно представи-мый сегодня. Сразу следует отметить, что противоречивость или даже сомнительность многих политических представлений и самой деятельности Вебера-политика до сих пор являются предметов острых споров. Так, на одном из социологических конгрессов крупнейшие «специалисты по Веберу» всерьез обсуждали связь веберовско-го пафоса харизматического лидерства, его собственных политических воззрений и той интеллектуальной среды, где теоретически «готовился» нацистский вождизм. Результаты дискуссии неутешительны: вопросов по-прежнему больше, чем ответов. Стал ли Вебер интеллектуальным пророком национал-социализма поневоле12, был
11 Следует заметить, что примат национального оставался характерным для взглядов ученого на протяжении всей его жизни. Даже в конце жизни, выступая на тему «Германия среди мировых европейских держав», Вебер отказывался от партийной перспективы на происходящее, объясняя это тем, что «политику я всегда рассматривал только с национальной точки зрения, не только внешнюю, но всякую политику вообще». На что следует комментарий Марианны Ве-бер: «следовательно, совершенно так же, как уже в молодости». Ср.: Вебер Марианна. Жизнь и творчество Макса Вебера. М., 2007. С. 476.
12 Определенный интерес в этой связи представляет исследование К. Клингемана «Социология в Третьем рейхе». Особенно примечательно эссе «Макс Вебер в имперской социологии 1933-1945 гг.». Так, несмотря на тогдашнюю «несвоевременность» ве-беровского постулата о науке, свободной от ценностных суждений, сам Вебер, по Клин-геману, продолжал оставаться авторитетом
ли он реформатором-стратегом или даже радикалом, выступающим в пользу «безусловно радикальной социальной демократизации»13 или же всю жизнь оставался национал-либералом, хотя часто и «в пограничной ситуации»? Наиболее адекватной представляется мысль о том, что однозначное позиционирование Вебера на политическом поле вряд ли уместно, если учитывать его «методическое» упрямство и глубокий скепсис по отношению к реальной политике и политикам после Бисмарка. Фигура Вебера не позволяет так просто присвоить себя ни одному общественно-политическому течению, даже несмотря на то, что он был одним из основателей либеральной НДП14.
для нацистских социологов. Причем это касалось не только университетских преподавателей, пытавшихся дистанцироваться от нацистского концепта науки, но и откровенных национал-социалистов и даже отдельных партийных вождей вроде Ханса Франка: Klingemann Carsten. Max Weber in der Reichssoziologie 1933-1945 // Klingemann Carsten. Soziologie im Dritten Reich. Baden-Baden: Nomos Verlagsgesellschaft, 1996.
13 Вебер Макс. Политические работы (1895-1919). М.: Праксис, 2003. С. 345
14 Марианна Вебер таким образом выразила принципиальную амбивалентность политических взглядов своего великого супруга на рубеже веков: «Ему было бы нелегко войти в какую-либо из существующих партийных групп. Национально-социальное движение не могло серьезно браться в расчет. С левыми либералами он разделял демократические идеалы, но не находил у них атмосферы большого национально-политического пафоса — в этом отношении они были для него "обывателями". С национал-либералами он разделял индивидуалистические убеждения и отношение к промышленному капитализму как к необходимой для народного хозяйства организующей силе. Препятствием был недостаток у него социальных и демократических убеждений и социально-политического понимания. С консервативными и пангерман-скими кругами его объединял национальный
Тем не менее его собственные представления о Führerschaft и «плебисцитарной вождистской демократии» постоянно провоцируют вопрос — явно не без влияния важного исследования В. Моммзена «Макс Вебер и немецкая политика», — как бы повел себя Вебер по отношению к Гитлеру и движению национал-социалистов15.
Стоит ли говорить, что его работы вряд ли представляли бы сегодня для нас какой-нибудь интерес, если бы помимо «крови сердца» национально мыслящего немца они не были написаны еще и «холодной головой глубокого мыслителя, чье внимание было непрестанно приковано к необходимому и возможному в немецкой политике». С этим вполне созвучно утверждение самого Вебера: «политику делают головой». (Однако, учитывая собственную страсть к политике, к которой «его душа была привязана», он добавляет: «но, разумеется, не только головой».) Еще более красноречиво вынесенное в эпиграф высказывание, сделанное незадолго до его смерти: «С любой силой на земле и даже с самим чертом я го-
пафос, однако они поддерживали экономическую политику аграриев за счет немцев, за счет соотечественников» (см.: Вебер Марианна. Указ. соч. С. 199).
15 Несмотря на всю сомнительность подобного мыслительного эксперимента, можно все же с уверенностью утверждать следующее: интеллектуальный и моральный габитус Вебера полностью исключал саму возможность поведения в духе его «ученика» Карла Шмитта и многих других интеллектуалов (как правого, так и левого толка), поставивших волю к познанию на службу воли к власти, причем часто вполне программно и совершенно открыто. Дело в том, что национализм Вебера был вовсе не идентичен национализму немецких консерваторов и реакционеров, поскольку он всегда подчеркивал, что гражданские права и свободы не только не могут быть принесены в жертву интересам нации, но и сами являются предпосылкой национального могущества вовне.
тов объединиться ради возрождения Германии, но только не с силой глупости».
Удивительным на первый взгляд образом личная жизнь классика также имеет прямое отношение к обсуждаемому предмету «национализм». Осенью 1893 г. Макс Вебер женится на Марианне Шнитгер. Эта дама из семьи промышленников являлась одной из ключевых фигур женского движения в тогдашней Германии. Впоследствии это обстоятельство часто приводило к серьезным заблуждениям относительно политических оценок как самого ученого, так и его супруги. Как пишет Гюнтер Рот в своем предисловии к биографии Вебера, написанной Марианной Вебер: «Ничто так не разделяет большую часть предыдущего немецкого женского движения от сегодняшнего феминизма, как национализм 1914 года». Это объясняется очень просто: тогда не существовало никакого автоматизма отождествления общественного движения женщин с левыми, и тем более с интернациональными взглядами.
Даже занимаясь острыми политическими темами, Вебер всегда пытался избегать «социализма с кафедры», столь свойственного ненавистным ему «литераторам». Его основной интерес заключался не в абстрактном гуманизме и либерализме per se, а в укреплении национальной государственности, которая невозможна без социальной и политической справедливости: «Мы занимаемся социальной политикой вовсе не для достижения человеческого счастья», — заявляет Вебер на Евангелическо-социальном (!) конгрессе в 1894 г. И повторяет год спустя в своей лекции «Национальное государство и народнохозяйственная политика», прочитанной при вступлении в должность профессора Фрайбургского университета: «Цель нашей социально-политической работы — не осчастливить мир, а привести нацию к социальному единению, нарушенному современным экономическим развити-
ем, во имя тяжелых боев будущего»16. Эта переполненная национальным пафосом речь, состоящая из аналитико-эмпирической, научно-теоретической и прагматико-политической частей, начинается с актуального тогда «польского» вопроса и достигает кульминации в государственно-политическом тезисе, суть которого состоит в том, что сильная внешняя политика (ставшая, по Веберу, одновременно вызовом и судьбой немецкой нации после 1871 г.) невозможна без внутренней демократизации Германии. Несмотря на весь национализм, здесь нельзя не заметить острую критику кайзеровской плутократии, ее деструктивной политической близорукости, ориентированной лишь на внешний эффект. Но в целом это националистический манифест, нацеленный на артикуляцию теоретически фундированной позиции в ситуации политического противостояния: «Меня побудили опубликовать эти соображения не одобрения, а протесты, которые они встретили у многих слушателей», — говорит он в предисловии к публикации речи17. Примерно в это же время впервые проявляется интерес Вебера к вопросу о политической компетенции рабочего класса и проблеме его интеграции в национальное тело18.
150
16 ВеберМакс. Политические работы. С. 37. Впрочем, и он иногда использует язык вполне возвышенный, если не сказать поэтический: «В этой смутной, полуосознанной устремленности в даль скрыт момент примитивного идеализма. Кто не может расшифровать этого, тому неведомы чары свободы» (см.: Там же. С. 15).
17 Там же. С. 7.
18 По словам многолетнего друга Вебера
Ф. Наумана, отношение богатых и образо-
ванных к положению трудящихся характери-
зовалось тем, что рабочее движение «более чем на целое поколение было почти потеря-
но» для германского либерализма» (Патрушев А.И. Расколдованный мир Макса Вебе-ра. С. 28).
Но еще до Фрайбургской речи, в 1892 г. он опубликовал первые результаты исследования положения немецкого сельского населения в восточных провинциях и причин его миграции в города. Эта работа была проведена по заказу уже упоминавшегося Евангелическо-социального конгресса, организацией либеральных теологов, с которой он сблизился благодаря своей матери. В своих выводах Вебер требует закрытия восточных границ рейха для поляков: здоровое соотношение различных групп населения, особенно на оказавшемся под угрозой востоке страны, являлось для него основополагающим условием любой народнохозяйственной политики19. Стоит ли говорить, что сегодня, во времена всеобщей политкорректности, его прямое неприятие массового вторжения «иностранных сограждан» — именно таким понятием-противоречием-в-себе именуют иммигрантов в современной Германии — принесло бы ему репутацию ксенофоба и расиста. И лишь международная научная репутация «защищает» его от превращения в фигуру умолчания для т.н. прогрессивной либеральной общественности. Что не удивительно в свете высказываний следующего рода: «В первую очередь, я намереваюсь на одном примере наглядно показать ту роль, которую физические и психические расовые различия между национальностями играют в экономической борьбе за существование»20.
Но идеологические игры и табу должны мало интересовать ученого, изучающего реальный мир. Поэтому, сравнивая различные параметры (сре-
19 Интересно, что сегодня эти его разработки практически недоступны для исследователей, хотя они вновь стали актуальны и содержат слишком убедительные аргументы против усиливающегося Uberfremdung (засилья чужих) в форме бесконтрольного наплыва иммигрантов во многих частях современной Германии.
20 Вебер Макс. Политические работы. С. 8.
ди которых также род занятий и этническое происхождение), Вебер делает следующий социологический вывод: «у поляков есть тенденция концентрироваться в самых нижних в экономическом и социальном отношении слоях населения»21. То есть, употребляя понятие раса не столько в естественнонаучном понимании (с точки зрения биологии или физической антропологии), сколько в «социологическом» (в значении определенных социальных характеристик), он рассматривает поляков в качестве обозначения определенной социальной группы, обладающей общими наследуемыми свойствами. Наблюдая национальную и социальную корреляцию, Вебер диагностирует лучшую приспособляемость поляков, причину которой он видит в низких требованиях к уровню жизни, — их продвижение на все новые территории обусловлено тем, что поляк может жить «на подножном корму, не вопреки, а благодаря низкому уровню своих житейских и духовных привычек». И неважно, возникших ли «от природы» или привитых в прошлом. Главное и самое тревожное другое: «Не всегда — как мы уже видели — отбор при свободной игре сил в отличие от того, что считают наши оптимисты, завершается в пользу экономически более развитой или более способной национальности. История человечества ведает победы малоразвитых типов человека, а также вымирание интеллектуальной и духовной элиты, когда человеческое общество, породившее такую элиту, утрачивает приспособляемость к собственным жизненным условиям, будь то в силу своей социальной организации или же расовых качеств»22.
Неудивительно, что и в Национально-социальном союзе Фридриха На-умана Вебер надеется объединить национальные и социальные идеи, с безусловным приматом национально-
21 Там же. С. 10.
22 Там же. С. 17-18.
го23. Более того — с 1893 по 1899 год он являлся членом крайне националистического объединения Пангер-манский союз (Alldeutscher Verband), среди членов которого было множество крупных деятелей науки, например отец геополитики Ф. Ратцель и биолог Э. Геккель. Кстати, примечательны причины его выхода из этой организации, проявившей свой антинациональный и реакционный характер: «пангерманцы» по соображениям экономической выгоды выступали за привлечение дешевой польской рабочей силы на востоке рейха24. Вебер, как уже говорилось, отклонял это по принципиальным соображениям, опасаясь угрозы отчуждения и захвата в дальнейшем немецких областей (всего через 25 лет отторгнутых от Германии «версальскими умиротворителями» в пользу Польши). Для «экономических националистов» веберовского типа неприемлемо превращение экономики в самостоятельную сферу, находящуюся по ту сторону национальных интересов, поскольку существует лишь один масштаб ценностей — национальный...
Статьи и лекции о немецкой поли-
23 В организации союза он также принимал определенное участие, даже выступив на учредительном съезде с критикой утопических надежд («болтовни пасторов») отвоевывать рабочих у социал-демократии. Для Вебера здесь было важнее то, что с помощью социального законодательства можно было попытаться создать предпосылки для усиления национальной идентификации рабочих.
24 В своем заявлении о выходе из организа-
ции от 22 апреля 1899 г. Вебер прямо называет польский вопрос причиной своего выхода и сокрушается, что пангерманцы никогда не требовали выселения поляков с такой настойчивостью, с какой они выступали за депортацию чехов: «Денежные интересы аграрного капитала, представителями которого являются многочисленные консервативные члены Вашего союза, выше для него, чем жизненные интересы немецкого народа» (цит. по: Вебер Марианна. Указ. соч. С. 200).
тике сопровождают всю жизнь Макса Вебера с самого начала его интеллектуальной деятельности. Так, в годы Первой мировой войны его имя связано с кампанией против неограниченной подводной войны. В письмах и статье «Избирательное право и демократия в Германии» (1917) Вебер выступал в защиту прав возвращавшихся с фронта солдат, игнорировать которые безнаказанно нельзя «даже в политике», ведь и там существует «известный минимум чувства стыда и долга»25. Однако в последние месяцы войны работы, посвященные политической тематике (прежде всего — послевоенному устройству Германии) появляются с особой интенсивностью. За несколько недель серия его статей в газете «Франкфуртер Цайтунг» превратилась в небольшого формата книгу «Парламент и правительство в новой Германии». Эти статьи не потеряли своей актуальности в Германии и после Второй мировой войны. В них, как и в ряде других работ, Вебер рассматривает вопросы демократизации и пар-ламентаризации политической жизни, будущее федеративное и социальное устройство страны.
Несколько важных веберовских публикаций того времени были посвящены предстоящим мирным переговорам и вопросу об ответственности немцев за развязанную войну, вылившуюся в общеевропейскую катастрофу. С проблемой Версаля Вебер сталкивался не только за письменным столом, поскольку в качестве члена группы экспертов отправился туда в составе немецкой делегации. Еще до этой поездки, 3 февраля 1919 г. в Гейдельберге по инициативе принца Макса Баден-ского было основано «Общество правовой политики», объединившее таких выдающихся интеллектуалов, как Макс и Альфред Веберы, Эрнст Трельч, Луйо Брентано и др. Целью организации
было научное изучение вопроса о виновнике мировой войны, юридическое рассмотрение которого предполагалось провести в независимом международном суде. Естественно, подобная аналитическая деятельности Вебера и компании соединялась с критикой политики Антанты в отношении Германии и борьбой с распространяемой «ложью о виновнике войны». Так что великий ученый пытался действовать в Версале не только в интересах германского МИДа, но и представлял взгляды национально-ориентированной общественности побежденной страны.
В целом во время революционного карнавала26, как он сам это называл,
1 5 2 25 Вебер Макс. Политические работы. _ С. 43.
26 На пути в Париж Вебер навестил генерала Эриха Людендорфа, одного из главных кандидатов в военные преступники. Об их разговоре ученый так часто рассказывал, что друзья смогли впоследствии реконструировать ход беседы крупнейшего военного деятеля и выдающегося мыслителя. Не откажем себе в удовольствии привести здесь ее фрагмент.
Людендорф: Вот Вам Ваша прославленная демократия! В этом Виноваты Вы и «Франкфуртская газета»! Что стало теперь лучше?
Вебер: Неужели Вы думаете, что я считаю это свинство, которое мы теперь получили, демократией?
Людендорф: Если Вы так полагаете, мы можем, пожалуй, прийти к взаимопониманию.
Вебер: Но и прежнее свинство также не было монархией.
Людендорф: Что же вы тогда понимаете под демократией?
Вебер: В демократическом государстве народ избирает вождя, которому доверяет. Затем избранный говорит: «Теперь молчите и повинуйтесь». Народ и партии не должны вмешиваться.
Людендорф: Такая «демократия» может мне понравиться!
Вебер: Затем народ вершит суд — если вождь совершил ошибки — на виселицу его!..
Цит. по: Вебер Марианна. Указ. соч. С. 536.
взгляды Макса Вебера на политическое устройство Германии проделывают определенную эволюцию. Так, например, он стал выступать за республику с прямыми президентскими выборами вместо конституционной монархии, которая «не выполнила подобающей ей функции»27. «Итоговой» в этом смысле, помимо брошюры «Будущая государственная форма Германии», можно считать и статью «Рейхспрезидент». Проблема политического лидерства, столь волновавшая Вебера-теоретика, нашла свое отражение в практической деятельности Вебера-политика. Главный вопрос состоит в том, при каких институциональных условиях возможна эффективная деятельность лидера. В свете позднейшей истории не просто (особенно немцам) использовать термин, которым свободно оперирует Вебер28, тем не менее здесь речь идет о том, «чего бюрократия не может» в принципе: это новаторство, проявление инициативы, готовность и способность делать дело. Именно поэтому он поддержал тех, кто внес в Веймарскую конституцию статьи о прямом избрании рейхспрезидента и возможности правления путем внепарламентских чрезвычайных постановлений29. Впоследствии на него пытались возложить
27 Вебер Макс. Политические работы. С. 345.
28 Слова лидер (вождь) и лидерство (вождизм) принадлежат у Вебера к одним из наиболее употребимых — по-немецки соответственно Führer и Führerschaft.
29 Вебер выступал за усиление института президента, но также и за мажоритарную избирательную систему по английскому образцу, чтобы, с одной стороны, повысить эффективность парламентского контроля над исполнительной властью, а с другой — предотвратить распыление политических сил (и способных политиков) и обеспечить парламентскую преемственность. Карл Ясперс даже затрагивал в этой связи тему возможной кандидатуры Вебера на пост рейхспрези-дента.
часть ответственности за то, каким образом президент-фельдмаршал Гин-денбург использовал эту возможность в 1933 г. Помимо констатации очевидной несправедливости подобных обвинений, можно лишь добавить, что подлинной институциональной причиной нацистского «захвата власти» (Machtergreifung), как принято называть это событие на политкорректном немецком, явилось как раз отсутствие в Веймарской Германии полноценной президентской системы по американскому образцу или хотя бы парламентской демократии по-британски. В этом собственно и заключалась позиция Ве-бера в комитете по подготовке конституции, куда его пригласил подлинный отец Веймарской конституции Гуго Пройс.
Собственное участие Вебера в НДП разбилось о патологическую неспособность отказаться от собственных взглядов ради политического успеха. В комитете по подготовке конституции ему практически не удалось провести свои предложения, как, впрочем, и в руководящих органах своей партии. Свой выход из партии он обосновал следующим образом: «Политик должен находить компромиссы, ученый не вправе их прикрывать». Его попытка совершить невозможное, полностью отделив нейтральную науку от страстной политики, закончилась провалом. Но это вовсе не значит, что этот героический эксперимент была предпринят напрасно. Противоречие между холодным «расколдовывающим» анализом Вебера-ученого и предметом — т.е. тем, что было «страстью сердца» Вебера-политика — полностью отвечает веберовскому принципу научности. Научное исследование должно проблематизировать политические интересы и преференции самого исследователя и его класса. Не облегчать или научно легитимировать, а как раз
наоборот, — опираясь на свои методы, _
поставить под вопрос собственную по- 15 3 литическую вовлеченность. Лишь та- _
ким образом можно усилить, с одной стороны, реалистичность и эффективность политического действия, а с другой — рефлексивность и ответственность личности, которая определяет и одновременно ограничивает «расколдовывание мира посредством науки».
Политическое наследие национал-либерализма
Как уже говорилось, после победы над Австрией в 1866 г. немецкий либерализм раскололся на два основных направления — левых либералов и национал-либералов, которые, по утверждению современного российско-гоисследователя, «определяли развитие немецкого национализма впоследствии и тайно или открыто продолжают существовать в Германии до сих пор»30. Несмотря на первоначальную поддержку Бисмарка в деле национального объединения, понимаемого как реальный путь достижения и единства, и свободы, немецкие национал-либералы постоянно сталкивались с базовым противоречием своих практических целей и политических идеалов. Этот перманентный конфликт возможного и желаемого можно свести к следующей дилемме: могут ли либералы, поддерживая авторитарную власть, добиться своих политических и социальных целей, или же они, по сути, становятся банальным инструментом в руках власти, при том, что именно первым приходится поступаться своими высокими принципами политической свободы и морали. Сам Бисмарк прекрасно понимал идейные муки немецких либералов, однако вовсе не собирался влезать в их шкуру. Более того, отвечая в рейхстаге в феврале 1881 г. на инвективы одного из лидеров, О. Рихтера, он довольно доходчиво выстроил для них ясную иерархию ценностей: «С самого начала я действовал, наверное, быстро и необдуманно, но когда у меня появилось время об этом подумать, я попытался ответить на этот вопрос:
что для моей родины, для моей прусской династии, а сегодня для германской нации является необходимым, целесообразным и правильным? Я никогда не был доктринером; все системы, по отношению к которым партии ощущали себя обособленными или наоборот объединенными, были для меня явлениями второго порядка, в первую очередь я думал о нации, ее позиции вовне, ее самостоятельности, которая позволила бы нашей нации свободно чувствовать себя в мире. Все, что может вытекать отсюда — т.е. либеральное, консервативное или реакционное содержание наших законов, — для меня вторично, как отделка построенного дома. Я поддерживаю те или иные партии только исходя из потребностей страны. <..> Если мы сначала построим прочный, защищенный снаружи и национально укрепленный дом, а потом вы меня спрашиваете, с большей или меньшей степенью либерализма мне этот дом обставить мебелью, то этот вопрос не вызывает у меня никаких затруднений — давайте свои предложения, у меня нет никакого собственного предвзятого мнения, если мой монарх их одобрит. Существуют времена, когда надо действовать диктаторскими методами, но здесь нет ничего постоянного. С созданием Германской империи и единой нации <..> я по-прежнему считаю национальную цель наиглавнейшей»31.
Быстрая плюрализация немецкого общества одновременно с его национализацией разрушила иллюзии того, что либералы могут стать выразителем всеобщих интересов. Более того, они стали заложниками собственных попыток стать самоназначенными представителями «буржуазных средних слоев», которые сами превратились в идеологему в условиях обострения социальных антагонизмов. В конце концов либералы выбрали для себя единственно возможную линию пове-
' Матвеева А.Г. Указ. соч. С. 36.
31 Там же. С. 42.
дения, отказавшись от какого-то бы то ни было последовательного курса. Подобный оппортунизм поневоле также не добавил им симпатий в стремительно меняющемся немецком обществе начала XX столетия.
Да и сама фигура ведущего либерального теоретика, основателя Национально-социального союза Фридриха Наумана, пытавшегося совместить принципы либерализма, национализма и социализма, являлась довольно амбивалентной, как и политический профиль любого либерала-националиста32. Будучи, с одной стороны, безусловно, либеральным политиком, он в то же время всегда оставался «вильгельминцем». Здесь имеется в виду не только то, что его политическая активность пришлась на царствование последнего германского кайзера. Само его политическое мышление во многих аспектах являлось продуктом эпохи Вильгельма II, например, в виде одобрения германского милитаризма с его активной колониальной и военно-морской политикой. Также в этой связи обычно указывают на его сочинение 1915 г. «Срединная Европа» («Mitteleuropa»), в котором он выступает за тесное экономическое и военное сотрудничество центрально-европейских стран под руководством Германии. И лишь после поражения страны в Первой мировой войне надежды Наумана на возрождение стали связываться с внутренними реформами, в т.ч. посредством политического образования33.
32 Науман писал в 1906 г. о том, что «идея нации всегда и везде была либеральной, демократической идеей, она была идеей всего народа, державшего свою судьбу в собственных руках, идеей государства как организации всех для всех, а не как машины для использования массы в интересах большинства» (цит. по: Патрушев А.И. Расколдованный мир Макса Вебера. С. 28).
33 Для этих целей он даже основал «Школу
воспитания граждан государства».
Вебер также был убежден в том, что мировая экспансия Германии не только желательна, но обязательна в обстановке империалистического раздела мира. Его позицию от идей «взбесившихся пангермацев с их зоологическим национализмом» отличало то, что для обеспечения внутренней прочности страны он выступал за демократизацию социальных отношений в империи. Для него политика экспансии также являлась предпосылкой успешного развития народного хозяйства, однако она должна была быть увязана с институциализацией экономической и политической свободы.
Кстати, одной из причин падения НДП была партийная программа «социального капитализма», согласно которой трудящиеся и предприниматели должны взаимно признавать «долг, право, достижения и прибыль» для утверждения отношений солидарности между рабочими, служащими и работодателями. Очевидно, что подобные визионерские представления при растущей безработице и иных экономических трудностях, в т.ч. в результате Версальского договора, оказались абсолютно далеки от реальности.
Показательно, что после Второй мировой войны бывшие члены НДП активно участвовали в основании до сих пор существующей либеральной партии Свободных демократов (СвДП, нем. FDP), входящей сейчас в правящую коалицию с христианскими демократами (ХДС) в качестве младших партнеров. А ученик и последователь Ф. Наумана Теодор Хойс даже стал первым президентом ФРГ. Что касается самой СвДП, то в ней за последние десятилетия неоднократно предпринимались попытки возрождения национал-либеральной традиции. Так, например, в конце 70-х гг. А. фон Шталем и Х. Оксфортом было создано «Либеральное общество» с целью праволиберального обновления свободных демократов. Уже в 90-е тот же Шталь пытался усилить в партии
именно национально-либеральные акценты. В 1995 г. им было инициировано «Либеральное наступление» в СвДП, не приведшее ни к какому результату, помимо его ухода из политики.
В целом дух немецкого национализма давно выветрился из рядов главной либеральной партии Германии. На этом пути она прошла ряд этапов, включая громкие скандалы и чистки рядов. Здесь достаточно вспомнить т.н. «аферу Наумана», названную по имени Вернера Наумана, бывшего статс-секретаря в ведомстве доктора Геббельса, пытавшегося в 50-е годы захватить контроль именно над партией свободных демократов. Образовавшая вокруг него сеть бывших нацистских функционеров могла рассчитывать на успех именно потому, что в некоторых землях членами партии являлись носители консервативных и националистических взглядов. После исключения крайне правых многие национально ориентированные члены СвДП также покинули ее ряды. Это привело к усилению леволиберального курса партии. Последним национал-либералом в партийном руководстве можно считать Эрика Менде, возглавлявшего свободных демократов в 60-е годы: он не только не скрывал своих националистических взглядов, но и одним из первых начал вновь публично носить Рыцарский крест Железного креста, который он получил в последний год войны34. Правое крыло еще более ослабло с приходом в 1968 г. нового главы партии, проевропейски настроенного Вальтера Шееля, который хотя и происходил из рядов национал-либералов, но вместе с Х.-Д. Геншером пытался модернизировать СвДП для участия в коалициях с крупными партиями. В результате идеологической
переориентации она приобрела более социальный и даже прогрессивный имидж. Во внешней политика партия, помимо общего для политической системы ФРГ курса «на поддержание ев-роатлантической солидарности» (как на политкорректном немецком именуется готовность и дальше признавать военно-политический протекторат США над Европой), партия пытается позиционировать себя как «партия Европы». Причем ее еврооптимизм простирается столь далеко, что граждане страны не готовы его разделить. На первый взгляд, довольно экзотическое отчуждение от мнения народа для партии, традиционно поставляющей в правящие коалиции министров иностранных дел. Так, например, СвДП выступает за прием в члены ЕС Турции, что абсолютно неприемлемо для большинства немцев, которые на своем ежедневном опыте знают о «специфике» этого кандидата в европейцы.
Одним словом, сегодня национализм в любом виде является бранным словом для партийного уха нынешних немецких либералов. На этом фоне тем более странно, что близкий к партии свободных демократов фонд носит имя империалиста Фридриха Наумана ^пе^с^-Шитапп-З^Ш^)...35
Конечно, национализм, в латентном виде, присущ практически всем политическим партиям Германии (особен-
156
34 В знак протеста против соучастия либералов в «Новой восточной политике» кабинета Вилли Брандта реваншист Менде в октябре 1970 года даже вышел из фракции СвДП, перейдя в ряды ХДС.
35 В середине 90-х автор этих строк был участником мероприятия в рамках программы политического образования фонда им.
Фридриха Наумана в Кенигсвинтере, что под Бонном. Тот светлый образ давшего имя фонду основателя НДП, что нарисовали тогда для неофитов либерализма свободолюбивые просветители, во многом напоминал доброго дедушку Ленина из шедеврального опуса В.Д. Бонч-Бруевич «Ленин и дети». Примечательно, что в результате их «творческой» интерпретации даже наумановский экспансионистский концепт «Mitteleuropa» представал в качестве визионерской антиципации им процессов евроинтеграции.
но что касается его экономического и культурного аспектов), но гораздо более последовательно национальные позиции отстаивают не либералы, а христианские демократы.
К перспективам русского национализма
Как уже говорилось, многие работы российских публицистов и исследователей последнего времени свидетельствуют о «демократическом повороте» среди, как минимум, части теоретиков националистической сцены36. Конечно, было бы преждевременно говорить о том, что современный русский национализм вовсе не является таким, каким его пытаются представить идеологические конкуренты, — хтоническим, зоологически-ксенофобским, борющимся с «жидомасонами», «чурками» и т.д. Как и среди любого широкого движения, здесь хватает расистов, ксенофобов и антисемитов. Однако, как сказал бы товарищ Сталин, было бы идеологически неверно и политически недальновидно не замечать наметившуюся демократическую тенденцию хотя бы среди части националистического сегмента русского дискурсивного поля. Ибо, говоря словами С. Сергеева, «символ веры Макса Вебера ("нация и демократия") как нельзя более к месту в нынешней России. Эта диада способна объединить людей самых разных убеждений и самого разного социального статуса. <...> Те же идейно-политические направления, которые предпочтут приоритет своих абстракт-
36 Здесь достаточно указать на само появление журнала «Вопросы национализма», наукообразное название которого также подтверждает подмеченную тенденцию «возвращения» русского национализма как важной интеллектуальной составляющей российского дискурсивного процесса.
ных партийных схем (будь то вполне замшело-консервативный либерализм, архаически-реакционный коммунизм или бесплотно-мечтательный монархизм) над "вопросами национальной важности", перейдут в разряд маргинальных сект, не лишних в "цветущей сложности" русской жизни, но не могущих определять основное течение последней»37.
Все это дает надежду на то, что с националистической сцены исчезнет довольно распространенный и совершенно необоснованный автоматизм отождествления русского и антидемократического, патриотического и патриархального, государственного и деспотического. Иммануил Кант уже более двухсот лет назад выявил демократический характер современной любви к своему народу: «Деспотически правит тот, кто рассматривает государство как свою наследственную вотчину (patrimonium)», «патриотически, — кто видит в нем отечество, принадлежащее ему вместе со всеми гражданами», т.е. как страну, в которой все люди равны и каждый «при равенстве заслуг, до коих он себя может возвысить... обладает таким же достоинством, как всякий другой». Различение правления «отеческого» и «отечественного» (imperium non paternale, sed patrioticum), которое, по Канту, есть «единственно мыслимое для правоспособных людей также и в отношении благоволения властителя», должно оказаться вполне по силам интеллектуальным борцам за русское дело. Несмотря на все сложности объединения национального дела с делом свободы, на которые указывает опыт наших немецких коллег по «догоняющей модернизации».
37 Сергеев Сергей. Пришествие нации? Книга статей. М., 2010. С. 217.
