CC BY
46ПОЛЕМИКА
Александр Храмов
Может ли националист быть ли6ералом?
Ответ Александру Севастьянову
Формула «Россия для русских» так же совместима с широким либерализмом, как и республиканская формула «Америка для американцев»1.
Михаил Меньшиков
В последнее время, в связи с бурным развитием национал-демократического направления в русском движении, разгорелись жаркие споры о том, кому же принадлежит пальма первенства в изобретении как самого понятия «национал-демократия», так и в разработке его смыслового наполнения. Многим хочется почувствовать себя «патриархами» и «отцами-основателями» многообещающего политического течения. Все эти самопровозглашенные «патриархи» считают себя эксклюзивными правообладателями национал-демократической доктрины и стремятся представить своих оппонентов в самом невыгодном свете.
Одним из таких ревнителей «единственно подлинной» национал-демократии оказался Александр Никитич Севастьянов, вступивший на страницах журналов «Наш современник»2 и «Вопросы национализма»3 в весьма нелицеприятную
222
1 Меньшиков М.О. Русское пробуждение. М., 2007. С. 198.
2 Севастьянов Александр. Расчлените-ли. Федеративное беснование под маской национал-демократии // Наш современник. 2012. № 2. С. 146-172.
3 См. его текст, опубликованный выше (Ред.).
полемику с автором этих строк. Поводом для этой полемики послужила моя книжка «Катехизис национал-демократа», вышедшая в конце 2011 г. в издательстве «Скименъ». Книжка представляет собой сборник моих статей за последние несколько лет, которым предпослан небольшой текст «Русская национал-демократия в вопросах и ответах» (собственно «Катехизис»).
Он-то и вызвал основное недовольство Севастьянова. Впрочем, другие статьи, вошедшие в этот сборник, также удостоились весьма резких критических замечаний с его стороны. Отвечу на эту критику по существу, оставив на совести г-на Севастьянова многочисленные нелестные эпитеты, высказанные в мой адрес, и не совсем чистоплотные приемы ведения полемики (так, он счел возможным публично полемизировать в Интернете с еще незаконченной рукописью «Катехизиса», попавшей ему в руки, и даже стал пересылать ее сторонним лицам).
Фактически Севастьянов выдвинул против меня обвинения по четырем пунктам: 1) я, молодой выскочка и нахал, забыл об «истоках» национал-демократии и посмел исказить доктрину, разработанную Александром Никитичем 20 лет назад; 2) являюсь сторонником федерализма и, следовательно, хочу развалить Россию; 3) скрестил в противоестественном союзе либерализм и национа-
лизм; 4) придерживаюсь мнения, что нация — это не только биология, но и культура. Соответственно, я разберу4 вкратце каждое из этих четырех обвинений.
1. Кто «придумал» национал-демократию?
Севастьянов провозглашает себя — ни много ни мало — живым «отцом-основателем» течения и представителем «подлинных» национал-демократов. Что дает ему для этого основания? Может быть, то, что в 1996 г. он издал сборник статей под общим названием «Национал-демократия»? Оставим за скобками содержание этих текстов, среди которых была статья, например, с характерным заголовком «Уроки Гитлера». Просто укажем на то, что еще в 1911 (!) г. в Санкт-Петербурге вышла книга, на обложке которой значилось «Сборник литературно-общественный, посвященный нарождающейся русской национал-демократии» (курсив мой. — А.Х.). Севастьянов любит укорять молодое поколение националистов в самоуверенности и незнании предшественников, но сам без тени смущения записывает себя в «отцы-основатели» течения, первые признаки которого в России обозначились еще до революции!
Так, один из авторов упомянутого сборника, публицист Михаил Баляс-ный писал: «...современный национализм есть понятие и явление демократическое (народное). Прежде, при отсутствии представительного строя и возможности широкой общественной деятельности, этот демократизм носил теоретический характер. ныне он должен претвориться в практическую работу по программе демокра-
тического (народного) характера»5. По мнению Балясного, основными пунктами этой программы, помимо превращения России в «государство национально-русское», должны стать свобода слова, печати, союзов, собраний, неприкосновенность личности и жилищ, свобода вероисповедания, всеобщее избирательное право, суд присяжных, автономия университетов, мелкая земельная собственность. Это и есть национал-демократия в подлинном смысле этого слова.
Если в начале XX в. многие представители нарождающейся русской национал-демократии вслед за немецкими национал-либералами говорили о необходимости имперского экспансионизма, то к концу столетия, после семидесятилетнего советского эксперимента, во время которого СССР занимался продвижением коммунизма за счет интересов русского народа, пагубность имперской политики стала очевидной. В 1990 г. Александр Исае-вич Солженицын в своей программной статье «Как нам обустроить Россию» провозгласил те антиимперские принципы, которые стали составной частью идеологии современных национал-демократов.
На этом фоне «отец-основатель» Севастьянов выглядит, скажем так, не очень убедительно. Неосновательными смотрятся и его попытки приписать мне некое «пренебрежение к истокам». Когда я утверждаю, что в России до середины 2000-х не было русского национализма как оформленного политического течения, это не значит, что российская история вообще не знала элементов русского национализма. Русский национализм, как и вообще все европейские национализ-мы, стал вызревать в России с момента начала наполеоновских войн, с первых лет XIX в. К первым его проявлениям
4 В сокращенном виде мой ответ (а именно пункты 2 и 4) были опубликован в «Нашем современнике» (2012. № 9).
5 Ладо. Сборник литературно-общественный, посвященный нарождающейся русской национал-демократии. СПб., 1911. С. 174.
223
224
можно отнести тексты Александра Семеновича Шишкова и Федора Васильевича Ростопчина. За ними последовал республиканский национализм декабристов, на смену декабристам пришли славянофилы, вдохновлявшиеся немецким романтизмом. «Письма из Риги» (1848) Юрия Федоровича Самарина стали одним из основополагающих текстов русского национализма. К началу XX в. тема дискриминации русских в Российской империи была подхвачена многочисленными националистическими публицистами.
Короче говоря, для русского национализма, при желании, можно выстроить захватывающую генеалогию наподобие ленинского «декабристы разбудили Герцена...». Но только если последовательность Герцен — Чернышевский — народовольцы в итоге завершилась большевиками, которые и взяли власть, то про русский национализм этого сказать нельзя. Носители идеологии русского национализма (вернее, его элементов) будили друг друга на протяжении десятилетий, но национализму так и не удалось вылиться в организованную политическую силу, которая бы смогла добиться создания русского национального государства. Вот на это-то я и указываю, как и профессор Дэвид Г. Роули, статье которого в моем переводе, опубликованной в журнале «Вопросы национализма», тоже досталось от Севастьянова.
2. Равнозначен ли федерализм развалу государству?
Основное расхождение между моими взглядами и взглядами моих коллег из формирующейся Национально-демократической партии (НДП) и между позицией Севастьянова состоит в подходе к внутреннему устройству России. Каким должно быть русское национальное государство, унитарным или федеративным? Я и мои коллеги из
НДП стоим на позициях федерализма, Севастьянов считает, что русское государство должно управляться сверхцентрализованно. Конечно, это важное расхождение, но то, что на этом основании Севастьянов зачисляет меня в «сепаратисты» и «расчлените-ли», мягко говоря, странно.
Если снова обратиться к идейным истокам, за отсутствие должного почтения к которым укоряет меня Севастьянов, то можно вспомнить, что полемика между унитаристами и федералистами в русской общественной мысли насчитывает почти два столетия. Так, среди декабристов, первых русских националистов, сторонником унитарного устройства будущей русской республики был автор «Русской Правды» Павел Иванович Пестель, вдохновленный французскими якобинцами. Напротив, Никита Михайлович Муравьев в своем проекте конституции отстаивал федеративное устройство, ориентируясь на опыт США. Он видел будущее русское государство как федерацию тринадцати «держав», которые, подобно американским штатам, в рамках своей компетенции должны самостоятельно заниматься решением внутренних вопросов.
Так что вопрос о необходимости федерализма для России дискутируется уже не первое столетие, и причислять всех его сторонников к «сепаратистам» и «врагам России» было бы, мягко говоря, странно. Тем не менее для Севастьянова между федерализмом и распадом страны стоит знак равенства, что не может не удивлять, учитывая, что мировая практика знает десятки федеративных государств, которые и не думают распадаться.
Вопреки «страшилкам» Севастьянова, вопрос о федерализме — это вопрос всего лишь об эффективности управления. Если президент назначает губернатора, губернатор назначает мэра, мэр назначает префекта, префект назначает дворника, то в конечном счете за то, что улица плохо
подметена, приходится отвечать непосредственно президенту6. Страна переходит в режим «ручного управления», когда верховная власть вынуждена решать проблемы, которые в норме должны решаться на уровне местных властей, ответственных перед избирателями того или иного города или региона. Нечто подобное происходит сейчас в России в связи с укреплением «вертикали власти».
Российское руководство, как всегда, наступает на чужие грабли: неэффективность сверхцентрализованных политических систем уже давно осознали на Западе. Во многих европейских странах, построенных ранее по унитарным лекалам, правящие элиты пришли к необходимости децентрализации власти. Например, в 19701980-х гг. Италия, классическое национальное государство унитарного типа, встала на путь регионализации, передав на места часть полномочий, касающихся, в том числе, сбора налогов и распределения налоговых поступлений. По этому же пути пошла Испания, где предоставление больших прав регионам помогло снизить накал сепаратистских настроений и сохранить единство страны после ухода диктатора Франко.
Конечно, «загнивающая» Европа Севастьянову не указ (в случае чего Севастьянов, по его словам, собирается доживать свой век в Индии или Китае) — но пусть тогда он взглянет на карту мира. Семь из восьми крупнейших по территории стран мира — Россия, Канада, США, Бразилия, Австралия, Индия, Аргентина — имеют федеративное устройство. Действительно, огромными территориями сложно управлять из единого центра, о чем и свидетельствует мировая практика. Единственным исключением яв-
6 Этим аргументом я обязан Павлу Святен-кову, который как-то озвучил его во время дискуссии, посвященной конституционному строительству в России.
ляется Китай — да и то почти половину его территории занимают автономные районы, в которых сосредоточены не-ханьские народности.
Можно с уверенностью сказать, что как только в Китае будет разморожен политический процесс, искусственно подавляемый коммунистической партией, формально автономные районы станут автономными на практике. Как сказал один из политических аналитиков, «федерализм — это территориальное измерение демократии», и поэтому демократические преобразования в стране с многочисленным населением и обширными территориями едва ли могут обойтись без развития федеративных институтов. Если граждане не в состоянии выбрать мэра собственного города или парламент своего штата, то как они будут выбирать президента и парламент страны в целом?
Севастьянов игнорирует опыт тех же США или Германии, которым развитый федерализм не мешает быть могущественными (и при этом демократическими) государствами, и ставит нам в пример опыт СССР и Китая с их партократией. Действительно, в условиях авторитарного строя, когда население не может влиять на политический процесс, единственным механизмом, позволяющим контролировать региональные элиты, является их интеграция в единую партийную иерархию. Насколько хрупок этот механизм, мы видели на примере СССР — как только политическая монополия КПСС была ликвидирована, уже ничто не могло сохранить единство страны. Судьба Китая, в конечном счете, тоже поставлена в зависимость от судьбы КПК. Какой контраст с демократическими федеративными государствами, где поражение правящей партии отнюдь не означает развала страны!
Поэтому весьма удивительно, что Севастьянов рекомендует для русского национального государства партократию по образцу СССР и Китая. Это и есть прямой путь к развалу и неста-
225
бильности. К тому же, если «русская партия» станет подобием КПСС или КПК, то какая же это демократия? Демократия предполагает многопартийность и конкурентность политического процесса. Если Севастьянов с этим не согласен, то зачем же он вообще называет себя национал-демократом? Не пора ли ему самому приступить к «исправлению имен»?
Наконец, утверждение Севастьянова, что «все русские националисты всегда считали федерализм губительным для России», тоже неверно. Напротив, русские националисты, как и многие другие думающие люди, размышляли о необходимости федерализма в России. Так, Михаил Осипович Меньшиков, к которому Севастьянов, по-видимому, относится с большим пиететом, в своих дневниковых записях указывал, что еще при Александре II следовало бы «разделить Россию на самоуправляемые области по образцу С. Штатов. На месте царя я строго отделил бы царские обязанности от нецарских. Разделил бы Россию на сто автономных земель-штатов и возложил бы на них всю ответственность за их судьбу.».7 Может быть, на этом основании Севастьянов зачислит в «расчленители» и самого Меньшикова? Или тут всё-таки он проявит снисходительность по отношению к альтернативной точке зрения?
3. Совместим ли либерализм с национализмом?
Севастьянов считает, что при построении русского национального государства следует отвергнуть ценности современного либерализма и искать вдохновение в глубине веков: «идеалом национальной демократии является республиканский Рим до Гая
_ 7 М.О. Меньшиков. Материалы к биогра-
226 фии // Российский архив. М., 1993. Вып. IV.
_ С. 26, 157.
Мария». Иначе говоря, у всего мира на календаре 2013 год — а у Александра Никитича, видимо, 150 год до нашей эры. Он очутился там без всякой машины времени — увлекшись противопоставлением демократии и либерализма. Действительно, это две разные вещи. Демократия, то есть система, при которой население само себе выбирает власть (при этом в выборах участвуют или все совершеннолетние граждане, или же только отцы семейств и земельные собственники) не обязательно предполагает либерализм. Афинская демократия 2500 лет назад или племенная демократия некоторых африканских и кавказских народностей 200 лет назад прекрасно обходились без либерализма. Но можем ли и мы обойтись без него в XXI веке?
Если совсем кратко, то либеральные принципы предполагают, что власть государства должна быть ограничена набором неотчуждаемых прав и свобод. Все члены племени мумба-юмба, желая умилостивить богов, могут единодушно проголосовать за принесение в жертву невинной девушки. Это решение будет вполне демократичным — но в либеральном государстве оно невозможно. Власть, даже если она опирается на волю большинства, не должна покушаться на жизнь и свободу личности. Наверно, именно это (превратно понятое) желание либералов ограничить власть государства заставило Севастьянова утверждать: «либерализм — это бунт "сильной" личности против многотысячелетнего монстра — государства со всем его аппаратом принуждения».
Тут остается только развести руками и подивиться историческому винегрету в голове Севастьянова: Гай Марий там соседствует с модерным национализмом, современный федерализм совпадает с феодальной раздробленностью, и всё это приправлено «законами Ману». Так вот, вопреки «отцу национал-демократии», государство, против которого «бунтует»
либерализм, вовсе не является «тысячелетним монстром». Современные централизованные государства с прямой формой правления (когда администрирование на всех уровнях осуществляется государственными чиновниками, а не отдается при случае на откуп знати или духовенству) ведут свой отсчет с Великой французской революции. И лишь в XIX в. государство действительно стало «монстром», стремящимся проникнуть в каждую клеточку общества и всё взять под свой контроль. «С введением прямого правления европейские государства переходили от того, что мы можем назвать репрессиями реагирования — к упреждающим репрессиям. учреждаются системы надзора и информирования. сфера деятельности государства значительно расширяется за пределы вопросов собственно вооруженных сил, и граждане теперь ждут от него самой широкой защиты, разрешения споров, производства и распределения»8.
Поэтому раньше — когда государство (у тех народов, у кого оно вообще было) не являлось столь могущественным и от него можно было спрятаться и сбежать — либерализм не стоял на повестке дня. Но как только оно переродилось в «монстра», не знающего преград, — либерализм стал вопросом жизни и смерти. Неслучайно, скажем, во Франции расцвет либеральной мысли пришелся на первые десятилетия XIX в. (вспомним о Бенжаме-не Констане и Алексисе де Токвиле), когда общество, пережившее якобинский террор и правление Наполеона, впервые увидело, насколько опасным может быть государство, даже если оно опирается на «волю народа». Что уж говорить о нашей стране, пережившей 70 лет советского тоталитаризма (заметим, что в Конституции СССР фигурировало словосочетание «под-
8 Тилли Чарльз. Принуждение, капитал и европейские государства. 990-1992 гг. М., 2009. С. 172-173.
линная демократия»). Никакую демократию — ни народную, ни социальную, ни национальную — в современном мире нельзя строить на отказе от либерализма.
Но Севастьянов считает, что национализм (и, следовательно, национальная демократия), с либерализмом не совместим. «Либерализм и национализм в принципе противоположны — истинно, онтологически. Если либерализм выражает идеалы и мотивы индивидуализма, то национализм... выражает идеалы и мотивы холизма (от английского hole — целый). Индивидуализм постулирует приоритет личности над обществом и государством, холизм — наоборот, постулирует приоритет общественного, а значит и государственного, над личным».
Но это противопоставление очень наивно. Разве личность — даже если мы говорим о ее приоритете — существует в вакууме, разве у нее нет национальных чувств, разве она не хочет быть сопричастной своей культуре и ей всё равно, звучит ли на улицах родная речь? И разве оскорбление национальных святынь не переживается большинством членов нации как личное оскорбление?
Как я писал в статье «Национализм и модернизация: перспективы либерального национализма», вошедшей в состав «Катехизиса. » (аргументы, изложенные в ней, Севастьянов полностью проигнорировал): «национальная идентичность составляет заметную часть идентичности индивидуума; индивидуумы идентифицируют себя в качестве членов определенной нации, следовательно, эта нация имеет право на политическое самоопределение». Так что национализм вовсе не противоречит индивидуализму и либеральному принципу уважения к личности. Другое дело, что этот аргумент лег в основу теории мультикультурализма, которая излагается в работах, например, Уилла Кимлики и Яэль Тамир. Дескать, раз право на культурную са-
227
моидентификацию является неотъемлемым правом личности, то либеральное государство должно поощрять национальные особенности всех групп населения, в том числе и мигрантов.
Однако все эти крайности мульти-культурализма опровергаются при помощи «республиканского тезиса», сформулированного канадским философом Чарльзом Тейлором: «свободное общество нуждается в мотивации для получения того, что деспотическое общество получает за счет страха». Любое политическое сообщество требует определенной дисциплины от своих членов (выплата налогов, служба в армии). «При деспотическом режиме совокупность дисциплинарных требований поддерживается насилием. Для того чтобы общество было свободно, это насилие нужно заменить чем-то иным». Перефразируя Герцена: в либеральных обществах человека останавливает сознание, в авторитарных — жандарм.
Необходимая внутренняя мотивация, отмечает Тейлор, «возможна только благодаря желанию со стороны граждан отождествить себя с государством в том смысле, чтобы признавать политические институты собственным выражением». Другими словами, «существенным условием свободного (недеспотического) режима является некоторая патриотическая идентификация граждан». При этом «патриотизм включает в себя не только совокупность моральных принципов, но и общую приверженность к конкретному историческому сообществу. Его поддержание и сохранение должно быть общей целью, а это нечто большее, чем простое согласие с правовым принципом»9 (курсив мой. — А.Х.).
«Конкретное историческое сообщество» — и есть нация. Иными словами, чтобы либеральное государство
_ 9 Современный либерализм: Ролз, Берлин,
228 Дворкин, Кимлика, Сэндел, Тейлор, Уолдрон. _ М., 1998. С. 235-240.
успешно функционировало, все его граждане должны принадлежать к той нации, которая нашла в этом государстве свое политическое выражение. Германия — это государство немцев, и поэтому они лояльны к его порядкам и не нуждаются в дополнительном надзоре. Если вместо немцев в Германии поселятся турки (не желающие забывать о том, что они турки!), то у них уже не будет внутреннего стимула уважать немецкий правопорядок и не кидать окурки на асфальт. Придется их заставлять — образно говоря, придется приставить к каждому турку по жандарму. Следовательно, сколько-нибудь значительный процент инокультурного населения сделает государство менее либеральным. Вот почему разрушение национальной идентичности особенно опасно для свободных государств, где всесилие репрессивного аппарата ограничено в пользу гражданского самосознания. «Прочность современных западных демократий проистекает из слияния чувства национальной самобытности и установившихся свободных режимов»10.
Отсюда следует, что от либерального государства нельзя ожидать поощрения национальных чувств всех групп населения, как того требуют сторонники мультикультурализма, — это просто подорвет его основы. Либеральное государство должно быть национальным, работая на воспроизводство национальной идентичности исторического сообщества, связанного с этим государством. Такой подход не противоречит индивидуализму — Ганс хочет жить в той Германии, в которой он вырос — и к этому требованию необходимо прислушаться, потому что Шиллер и немецкая речь составляют такую же часть личности Ганса, как и его хобби или сексуальная ориентация. Как писал уже цитировавшийся Михаил Меньшиков, «если от-
1 Там же. С. 239
дельному человеку необходима ясно выраженная индивидуальность, то нужна она и всему народу»11.
В принципе, все вышеприведенные доводы хорошо изложены в работе Дэвида Миллера «On Nationality». Сейчас идет работа над русским переводом этой книги — надеюсь, уже к концу текущего года она выйдет в свет. Ах, да, Севастьянов видит в обращении к европейской и американской политической мысли лишь «низкопоклонство перед Западом». Что ж, на это можно ответить лишь пословицей, которые так любит наш поклонник самобытности: «лучший из даров — ум, худшее из несчастий — невежество».
4. Что лежит в основе нации — биология или культура?
В заключение хотелось бы сказать еще об одном камне преткновения, мимо которого Севастьянов не мог спокойно пройти, — а именно, о концепции нации. «Основоположник национал-демократии» придерживается весьма экзотичного этно-биологического понимания нации, в обсуждение которого ввязываться не хотелось бы. Отметим лишь, что однобокость концепции Севастьянова мешает ему понять более комплексные и взвешенные подходы, свободные от доктринерских крайностей.
Большинство исследователей национализма сходятся в том, что гражданский и этнокультурный компоненты нации сложно различить. Неотъемлемой чертой любой полноценной нации является не только то, что все ее члены — это граждане определенного национального государства, но и то, что все они говорят на общем языке, имеют общую культуру, самосознание и во многих случаях общее происхождение. На этом основании я и полемизи-
11 Меньшиков М.О. Русское пробуждение. С. 274.
рую с академиком Валерием Тишко-вым, который считает, что важен только гражданский компонент — дескать, все граждане России автоматически образуют гражданскую нацию. Однако без общей культуры и самосознания нация невозможна.
Севастьянов не может взять в толк, в чем же состоят мои претензии к Тишкову, потому что он сам (только по другим причинам) отрицает культурную составляющую политического организма нации. Он считает, что в основе национального единства должно лежать лишь этническое происхождение, и поэтому указывает на Израиль как на эталонный образец нациестроительства. Действительно, еврейская нация во многом строится на чисто этнической принадлежности (хотя не стоит забывать и о роли религии), но это скорее не правило, а исключение. Евреи — это небольшой этнос, который веками жил среди других народов, подвергаясь культурному влиянию окружающего населения, при этом не смешиваясь с ним. Поэтому, например, между бухарскими или польскими евреями к моменту образования государства Израиль не было ничего общего, кроме этнического происхождения и приверженности иудаизму.
Однако странно ставить еврейский опыт в пример таким крупным нациям, как французская, немецкая или русская. Немцы в свое время ассимилировали ряд славянских племен, восточные славяне, в свою очередь, ассимилировали часть финноугорских народов. Крупные нации всегда, так или иначе, этнически гетерогенны, их связывает в основном общая культура и идентичность, которая для Севастьянова является второстепенным вопросом, как и для Тишкова. Севастьянов на страницах «Нашего современника» недоумевает: «.по Храмову выходит, что достаточно включить поляков или французов в состав Германии, дать им германское гражданство да
229
научить немецкому языку — так они сразу же и станут немцами» (курсив мой. — А.Х.). Но именно что так и выходит, Александр Никитич, представьте себе! Вот только умиляет легкомысленно брошенный союз «да»: «да научить немецкому языку», как если бы это было так просто! Границы между национальными государствами нельзя «передвигать» именно по той причине, что в современном мире ассимиляция населения, чуждого в культурном и языковом отношении, — это крайне дорогостоящий и сложный процесс.
Этот процесс становится еще более сложным в условиях, когда не работают институты национального государства, когда нация лишена своего «гражданского» измерения. По этой причине, скажем, массовый приток мигрантов куда опаснее для России, кото-
рая до сих пор не стала русским национальным государством, чем для Германии или Франции. В конечном итоге каждый гражданин Франции должен стать французом, а вот кем должен стать новоиспеченный гражданин «многонациональной» России — это большой вопрос.
Удастся ли русскому народу построить полноценное национальное государство, в каких границах оно осуществится и какое внутреннее устройство будет ему свойственно — этот вопрос и стоит в центре полемики как вокруг русской национал-демократии, так и вокруг современного русского национализма в целом. Хотелось бы, чтобы впредь эта полемика велась в более конструктивном духе, нежели тот, который был задан г-ном Севастьяновым.
230
НОВАЯ КНИГА ИЗДАТЕЛЬСТВА «СКИМЕНЪ» Александр Храмов. «Катехизис национал-демократа»
В книге молодого политика и публициста Александра Храмова затрагивается проблематика отношений нации и империи в российской истории, рассматриваются особенности и генезис российского федерализма. Что такое русский демократический национализм, возможно ли трансформировать Российскую Федерацию в русское национальное государство — на эти и другие вопросы автор пытается дать ответ в рамках национал-демократической парадигмы. Книга предназначена широкому кругу читателей, интересующихся историей и современным политическим процессом в России.
По вопросам распространения и приобретения: 8-964-580-1912, [email protected] (Надежда Шалимова).
