CC BY
36
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ФИЛОЛОГИЯ
УДК: 82.02
ББК: 80/84
Дёрина Н.В., Залавина Т.Ю., ПоляковаЛ.С., Южакова Ю.В., Дёрина К.С.
СОТВОРЕНИЕ ГАРМОНИИ В «ТВОРИМЫХ» МИРАХ АКМЕИЗМА
И РОМАНТИКОВ
Dyorina N. V., Zalavina T.Yu., Polyakova L.S., Yuzhakova Yu. V., Dyorina K.S.
CREATION OF HARMONY IN THE "PERFORMED" WORLDS OF AKMEISM
AND ROMANTICS
Ключевые слова: «озерная школа», сотворение гармонии, синтез противоположных полюсов, художественная вселенная, равновесие-истина, истина-синтез, акмеизм, английский романтизм, романтическая идея, новое бытие.
Keywords: "lake school", the creation of harmony, the synthesis of opposite poles, the artistic universe, harmony-truth, truth-synthesis, acmeism, English romanticism, a romantic idea, a new being.
Аннотация : актуальность заявленной в статье проблемы обусловлена тем, что особенности художественного мироздания Н. Гумилева в системе взаимосвязей с идеей гармонизации противоположностей, восходящей к творческим исканиям романтизма, не исследованы в полной мере.
Цель статьи заключается в выявлении концептуально-значимых схождений художественного сотворения новых вселенных Н. Гумилевым с соответствующими художественными воплощениями романтической идеи.
Ведущий метод, заложенный в решение данной проблемы, - историко-литературный метод, поскольку в основе нашей работы лежит анализ литературных текстов Н. Гумилева и поэтов-романтиков. Широко применяемый в исследовании сравнительно-исторический метод позволяет корректно соотнести произведения Н. Гумилева и романтический дискурс.
Выявлены факторы, определяющие органичное единство творческих исканий Н. Гумилева и поэтов «озерной школы» как общее стремление к созданию идеала. Отличительной чертой художественно-философских систем, создаваемых и Н. Гумилевым, и английскими романтиками, явилось одновременное присутствие в них мотивов поиска гармонии и истины, разочарования в результатах исканий и вместе с тем - стремления к преодолению непримиримости полюсов и сотворению отсутствующей в мире гармонии.
Результаты исследования могут применяться при чтении лекционных и специальных курсов по истории русской литературы начала XX в., в трудах по проблемам художественного сознания в России этого периода.
Abstract: the urgency of the problem stated in the article is due to the fact that the features of the artistic universe of N. Gumilev in the system of interrelations with the idea of harmonization of opposites going back to creative searches of romanticism have not been fully investigated.
The purpose of the article is to identify the conceptually significant convergence of the artistic creation of new universes by N. Gumilev with the appropriate artistic embodiments of the romantic idea.
The leading method, laid down in the solution of this problem, is the historical-literary method, since our work is based on an analysis of N. Gumilev's literary texts and romantic poets. Widely used in the study of the comparative-historical method allows correctly to correlate the works of N. Gumilev and romantic discourse.
The factors that determine the organic unity of N. Gumilev's creative pursuits and the poets of
the "lake school" as a common desire to create an ideal are revealed. A distinctive feature of the artistic and philosophical systems created by N. Gumilev and the English Romantics was the simultaneous presence in them of motives for seeking harmony and truth, disappointment in the results of searches and at the same time - striving to overcome the irreconcilability of the poles and the creation of harmony that is absent in the world.
The results of the research can be used in reading lecture and special courses on the history of Russian literature of the early XX century, in works on the problems of artistic consciousness in Russia in this period.
Исследуя законы творения Н. Гумилевым художественного бытия и исключительные направления его художественного познания, обнаруживая истоки замыслов и образов в творчестве автора, ученые-гумилевоведы анализируют особенные отношения гумилевской поэзии с обширным спектром разнообразных веяний, которые оказываются необходимыми в период глубочайшего мировоззренческого кризиса, поразившего русскую культуру на заре двадцатого века, когда преобразился сам уклад и иерархия идей о реальности, был изменен порядок и строй представлений о нравственных ценностях, противоречия между обществом и индивидом стали глубже и заметнее, догматические пути преодоления главных жизненных противостояний снова становились проблемами и всего лишь проблемами [1]. Вопросы взаимодействия художественных исканий Н. Гумилева с предыдущими и нынешними литературно-философскими ценностями часто оказывались в центре внимания отечественных и зарубежных литературоведов [2].
Тем временем сопоставление создаваемого Гумилевым «инобытия» - иных поэтических вселенных, основанных на интеграции противоположных начал с главными художественно-онтологическими законами «озерной школы», может позволить уточнить ход эволюции романтической идеи как в произведениях самого русского поэта, так и в поэтических исканиях западноевропейских романтиков; корректное определение наиболее характерного для Гумилева художественного выражения мысли о гармонизации бытия в рамках романтического дискурса, а также прояснению вопроса об особенностях концептуально значимых связей акмеизма и европейского романтизма. И у Гумилева, и у английских поэтов наряду с оптимистичными поэтическими деклара-
циями звучат также и признания совершенно иного рода. Так, в текстах Вордсворта мы обнаруживаем не только призывы затеряться в горах, морях и травах, раствориться в созерцании «пышного празднества Природы», ответить на ее «вещий зов», но и предупреждение: под прелестью и загадочным волшебством природного мира прячутся мрачные тайны и смерть.
Уделяя повышенное внимание пониманию поэтом философии И. Канта и воздействию на него православной эсхатологии, раскрывая особенности восточной духовности и оккультные направления в его творчестве, отслеживая общие векторы с концепциями Гераклита Эфесского и Ф. Ницше, антропософией и теософией [1], [2], [3], ученые очень часто игнорируют в своих исследованиях глубокие элементы сходства литературного миротворения Н. Гумилева с квинтэссенцией мыслей, которые составляют базу художественно-философских поисков российской литературы в ту эпоху, когда бытие и природа оказались для личности чем-то поистине чуждым, неминуемым и на него тяготеющим[4], и которые сами философы и поэты определяли как «идею романтическую», предполагавшую органическую культуру и органический уклад общества[5], искания «новых перекличек с природой и ее силами», достижения «равновесия мировых сил»[6].
Для Гумилева, жаждущего «более явной гармонии противоположных сил», ближе оказывается именно тот путь гармонизации хаотической реальности, который был создан и апробирован в произведениях представителями старшего английского романтизма, в мирозданиях которых «понятие духовности или субъективности» оставалось равной «естественной сенсорной форме» [7].
Воплощение романтической идеи в
трудах Гумилева до сего момента не получает столь тщательного изучения. Сам автор отмечает, что вселенные, создаваемые англичанами-романтиками, оказывали на него «завораживающее влияние» [8]; упоминает о том, что художественные поиски авторов современной эпохи «сродны» английской поэзии озерников [9]; постоянно ссылается в программных статьях на поэтико-теоретический опыт поэтов-озерников [10]. Более того - анализирует творческий путь одного из «краеугольных камней для здания акмеизма» - Теофиля Готье в рамках тесных связей с литературными поисками по-этов-озерников. Он был последний, кто был убежден в том, что литература - вселенная, регулируемая принципами, созвучными жизненным законам, он ощущал себя гражданином этой вселенной. Он не делил ее на высшие и низшие классы, на противоположные направления. Он уверенно везде мог взять то, что ему было нужно, и все превращалось в чистое золото в этой руке. <...> Романтик по своим порывам, он представил на наш суд сцены в духе английской поэзии «Озерной школы», которые невозможно забыть [11]. Данный факт позволяет предположить, что к моменту написания посвященной Готье статьи (1911 г.), то есть к тому времени, когда Гумилевым были сформулированы основные положения акмеизма, «дух» старшего английского романтизма был ему хорошо знаком. И, возможно, в немалой степени повлиял на формирование тех мировоззренческих и поэтических принципов, которые были противопоставлены творчеству предшественников.
Тем более что идентичность одного из важнейших направлений поэтико-теорети-ческих поисков поэтов акмеистического периода и эпохи романтизма отмечается самим Гумилевым, сравнивающим свою антиномию с оппонентами-символистами и художественными новациями художников-англичан: поразительность сравнений символистов привела их<приверженцев акмеизма> к самым решительным виражам мысли; неопределенность слова, к которому они старались прислушиваться, заставила отыскивать в естественной народной речи новых - с более определенным значением<...>. В конечном счете, уважая поэтов-
символистов за то, что они показали смысл символа в искусстве, мы против приношения ему в жертву иных путей стихотворного влияния и пытаемся найти их абсолютное единство [12]. Кольридж и его единомышленники-озерники, Вордсворт и Саути, выступали за сохранение двух тождественных постулатов -образной истины и образной глубины. Ради образной истины они пренебрегли условными выражениями, ложной поэтичностью языка, <...> словом, всего, что скользит по поверхности сознанья, не занимая его и не удовлетворяя потребности в новом. Их язык пополнился множеством народных речений и чисто коллоквиальных выражений <...> Ради художественной наполненности они желали, чтобы их произведения удовлетворяли не только фантазии, но и ощущению [13].
Вместе с тем во всем многоголосии анализируемых литературоведами аллюзий, перекличек и аналогий поэзии английских романтиков отводится, пожалуй, довольно скромная роль. Парадоксальным образом, ученые-гумилевоведы, в унисон, отмечая сходство наиважнейших гумилевских мировоззренческих и образных представлений и художественно-философских новаций романтического периода в литературном творчестве, а также особенное «духовное братство», объединяющее Гумилева и художников английского романтизма, абсолютно не пытаются проанализировать природу данного единства, оставляя без объяснений уникальные характеристики возникновения, создаваемого поэтом художественного мира.
Не менее отчетливо мотив отсутствия равновесия (а значит - и истины) в мире Природы озвучивается в произведениях С.Т. Кольриджа, который именно одновременно с отправной точкой странствия своих героев к равновесию констатирует и его печальный итог. Казалось бы, в текстах 1797 -1798 годов поэт пытается убедить: «Нет ничего печального в Природе!», почти предлагает «слиться» с ее голосами. И вместе с тем, в «Оде уходящему году» (Ode to the Departing Year), относящейся к тому же периоду творчества, появляется образ страшного Бога Природы (God of Nature), созданный погубить человечество.
А чувство одиночества главного пер-
сонажа «Полуночного мороза», который предается думам о таинственных холмах, озерах и лесах, преисполненного чувством гармонии и совершенства, царящих в окружающей его Природе, и видящего в них своего рода залог возможности все узнать и понять, абсолютно отличается от состояния одиночества, потерянного между небом и водой героя «Поэмы о Старом Моряке», чье сердце «жжет ужасная боль», не давая приостановить скитания.
А сами скитания происходят при постоянном присутствии страшных видений и при нагромождении жутких существ: женщины-Призрака (Spectre-Woman), призрачного корабля (skeleton-ship), «огней смерти» (death-fires), полярных льдов, всевозможных химер и слизней (slimy things), мертвецов и демонов, наконец, Духа Мглы, который сначала был ночным кошмаром, а затем воплотился в кошмарное бытие.
В «Жемчугах» же мысли о «страшном» характере реальности, о недостижимости гармоничного состояния в нем только усиливаются. Если для английского Вечного Жида самым страшным в его участи становится неприкаянность: все обитатели земли, кроме него, находят приют, «спешат куда-то / В сень родную - на ночлег», начиная с «потоков» и «туч», которые могут «заснуть» в «глубоких долинах» или «улечься за холмами», и, заканчивая «морскими обитателями», чьим пристанищем являются морские волны, то и в «Заводях» Гумилева, как абсолютно справедливо отмечает Ю. Верховский, «мирные и тихие представ-ления<...> дома, тех, у кого есть дом - или вызывают печаль одиночества,<...> или заставляют бездомное сердце мучиться»[1].
Практически в каждом произведении поэта, в которых автор декларирует порыв к равновесию-истине, в то же самое время признается ее отсутствие. В «Деве Солнца» грезы о любви, невинности «лазурного дня» заканчиваются в итоге сильным разочарованием, когда уже, казалось бы, найденный идеал ускользает.
В «Песне о певце и короле» «равновесие», способное пробраться в новый замок, возведенный над мрачной бездной, оказывается обманом, существует лишь в виде «больной песни».
В «Сказке о королях» все пути, ведущие к истине - и «нирванический», когда равновесие - это «жизнь без счастья, без печали», и принятие истины от Люцифера, и попытка добыть «правду у Бога», - в конечном счете, объявляются тупиковыми.
В свете недвусмысленных и настойчиво повторяемых признаний сложно полностью разделить мысль о том, что движение у Гумилева - это всегда «божественное движение», «паломничество», религиозное служение, «символ Абсолютного начала» [1]. Ведь исследуя «семантическую систему, которую возможно определить атрибутами начала движения, пути и цели», которая, на самом деле, и работает в качестве определяющей для стилистической и образной особенности многих изданий Гумилева разных периодов его творческого пути» [2], мы видим, что гумилевский «путь» (вернее -«черные пути») осуществляется в компании не только «привыкшего к сумрачным победам», но и иных непонятных, страшных и часто враждебных спутников. К их числу на стартовом отрезке относятся и беспощадный «бог Тревоги» («Избиение женихов»), и «грусть ледяная», и думы о «счастье без рая» («Осень»), и ужасный «Призрак Счастья» («Ягуар»). И сюжет, в котором действуют гумилевские «вышел», «иду», «шли», «достигли», достаточно сложно интерпретировать как фон, на котором искания не только «христианской», но и вообще «Истины» завершаются успешно [3].
Гумилев резюмирует, говоря, что «подлинный мудрец, как правило, сужает рамки своего любопытства, прекрасно сознавая то, что есть области, недостижимые для человека, - то священное, тайное Начало бытия, в которое можно просто верить» [4]. Неудача в поисках «знаний» и гармонии, постигающая лирических героев английских поэтов, также представляется вполне закономерной в свете тезисов, озвученных в их программных произведениях. Ведь, например, Кольридж, говоря о недопустимости «праздных рассуждений о непостижимом», определяет «трепет души» как единственно возможное состояние художника при сближении с непознаваемым.
Однако и Гумилев, и его первые «духовные соратники» находят дальнейшие пу-
ти решения проблемы равновесия-истины. Их объединяет не только поиск существующего в мире равновесия, но и единый вектор поэтической мысли, когда Природа (лесные массивы, водная гладь) трактуется не только как вместилище всего ужасного и странного, но и как своего рода «передаточное звено» [5] в приближении к новой вселенной, с которой теперь связаны мысли о возможном идеале.
Отличительной чертой художественно-философских систем, создаваемых и Н. Гумилевым, и поэтами английского романтизма, оказалось одновременное присутствие в них мотивов поиска равновесия и истины, разочарования в итоге исканий и вместе с тем - желания к преодолению антагонизма полюсов и творению отсутствующего в бытии равновесия.
Не случайно, комментируя гумилев-ские акмеистические заявления о «приятии мира», уже Г. П. Струве писал: «Выражая <... > свое приятие мира, Гумилев, однако, принимает его не объективно. <...> Для него даже не существует мира обычной, повседневной действительности. Мир Гумилева -это мир, преображенный его творческой волей» [6].
Эта уникальная гносео-онтологичес-кая система, процессы познания и создания реальностей в которой становятся неразрывно связанными друг с другом, абсолютно отличает художественную философию Гумилева от творческих построений его современников-символистов. В частности, от символистской трактовки образа воды (моря, озера). Так, К. Бальмонт говорит о море в 1911 году: «Море никогда не рассказывает своих тайн. В море ничего нельзя увидеть, кроме него самого, «неугасающего, тоскующего, рисующего узоры движеньями волн своих, повторяющихся и каждое мгновенье возникающих в первый раз» [1].
Однако тот факт, что особый взгляд на проблемы познания и творения не только коренным образом отличает поэзию Гумилева от творчества его соотечественников, но и вплотную сближает гумилевскую художественную философию с творческими исканиями представителей английского романтизма, оставался и продолжает оставаться вне поля зрения исследователей. Тем
временем, сам Гумилев определил, возможно, главную, на его взгляд, цель художественно-философских исканий представителей «Озерной школы»: «Кольридж и его собратья по перу любили мир природы не ради нее самой, а благодаря возможности понимать с ее помощью <... > загадку бытия. Настоящее озеро, которому Кезикское служило только внешним воплощением, они пытались найти в глубинах своего духа и, смотрясь в него, постигали близость миров невидимого и видимого. Что-то похожее мы встречаем и в работах современных русских поэтов» (и в свете выявленных в результате проведенного анализа особенностей гуми-левских «вод» и «глубин» можно предположить, что первым среди таких поэтов был сам автор приведенных строк) [2].
В свете данного смещения акцентов -переноса идей о возможности достижения равновесия-истины с бытия на сферу иного бытия - вполне логичным выглядит возникновение призывов, озвученных Гумилевым в акмеистическом манифесте, а Кольриджем - в программной «Эоловой арфе» (The Eolian Harp). Не пытаясь изменить взаимоотношения начал, функционирующих в данной вселенной, делая вывод о невозможности проникновения в область неведомого «отсюда», Гумилев позволяет своим лирическим героям подобраться довольно близко к искомому уже в ином мире, в котором действуют абсолютно другие, отличные от действующих в данном бытии, законы. Если в гумилевском программном манифесте мы читаем: «Бунтовать ради иных условий бытия здесь, где есть смерть, так же странно, как узнику ломать стену, когда перед ним - открытая дверь» [3], то, например, в «Путешествии в Китай» обретение «счастья».
В рамках художественного пространства, создаваемого Гумилевым, также прежде всего сам путь к новой реальности, процесс обретения / создания гармонии может восприниматься как «счастье». Именно об этом мы читаем в «Путешествии в Китай» (где достигаемое странниками бытие, как постепенно становится понятно, представляет собой не что иное, как результат слияния диаметрально противоположных полюсов).
Таким образом, на вопрос, сформулированный еще в ранней гумилевской «Сказке о королях», -
Кто узнает, что томится За пределом наших знаний...
- и сам поэт, и его английские пред-
шественники дают общий ответ. Идея равновесия как истины трансформируется у них в представления об истине-синтезе, и искания гармонии приводят к сотворению совершенно особых реальностей, в которых возможно не просто утверждение паритета, но и синтез разнонаправленных сил.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Бальмонт, К.Д. Избранное. - М.: Сов. Россия, 1989. - 592 с.
2. Белый, А. Символизм как миропонимание. - М.: Республика, 1994. - 528 с.
3. Бердяев, Н. Философия свободного духа. - М.: Прогресс, 2001. - 472 с.
4. Блок, А. О романтизме // А.А. Блок. Избранное. - М.: Панорама, 1995. - С. 433 - 444.
5. Венгеров, С. Этапы неоромантического движения // Русская литература XX века (1890-1910). - М.: Издательский дом «XXI век - Согласие», 2000. Кн. 1. - С. 19 - 64.
6. Верховский, Ю. Путь поэта // Н. С. Гумилев: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 1995. -С. 505 - 550.
7. Гумилев, Н.С. Стихи. Письма о русской поэзии / Н.С. Гумилев. - М.: Худ. лит-ра,
1989.
8. Гумилев, Н.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. Т. 1. Стихотворения. Поэмы (1902 - 1910) / Н.С. Гумилев. - М.: Воскресенье, 1998. - 502 с.
9. Дёрина, Н.В. Художественное мироздание Н. Гумилева и романтическая идея: дис. ... канд. филол. наук. - Магнитогорск, 2009. - 185 с.
10. Дёрина, Н.В. Художественное мироздание Н. Гумилева и романтическая идея: ав-тореф. дис. ... канд. филолог. наук. - Магнитогорск, 2009. - 21 с.
11. Зобнин, Ю.В. Странник духа (о судьбе и творчестве Н.С. Гумилева) // Н.С. Гумилев: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 1995. - С. 5 - 52.
12. Павловский, А.И. О творчестве Николая Гумилева и проблемах его изучения // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. - СПб., 1994. - С. 3 - 30.
13. Скатов, Н.Н. О Николае Гумилеве и его поэзии // Гумилев Н.С. Стихотворения и поэмы. - М., 1989. - С. 5 - 12.
14. Слободнюк, С.Л. Н.С. Гумилев. Проблемы мировоззрения и поэтики. - Душанбе, 1992. - 181 с.
15. Соловьев, В С. Сочинения: в 2 т. Т. 2. - М., 1990. - 741 с.
16. Фридлендер, Г.Н. С. Гумилев - критик и теоретик поэзии // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. - СПб., 1994. - С. 30 - 55.
17. Шеллинг, Ф.В. Философия искусства. - М., 1999. - 572 с.
18. Coleridge, S.T. The Theory of Life. In: Coleridge S.T. The Complete Works. Vol. 1. N. Y. L., 1897. 204p.
