CC BY
140
Вестник Челябинского государственного университета. 2014. № 16 (345). Филология. Искусствоведение. Вып. 91. С. 33-35.
Н. В. Дёрина, В. С. Севастьянова
ПРЕОДОЛЕНИЕ «ПУСТОТЫ» В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1910-Х ГОДОВ
(Н. ГУМИЛЕВ, О. МАНДЕЛЬШТАМ)
Анализируется тот «поворот к бытию», о котором заговорили поэты-акмеисты, формулируя свои антисимволистские тезисы. На материале текстов Н. Гумилева, О. Мандельштама раскрываются мотивы борьбы с пустотой, заполнения пустого пространства, непрерывности миросози-дания, играющие важную роль в художественно-философских исканиях двух поэтов.
Ключевые слова: русская литература, символизм, акмеизм, О. Мандельштам, Н. Гумилев, преодоление «пустоты».
Рубеж 1900-1910-х гг. в истории русской литературы был, как известно, ознаменован масштабным пересмотром ценностей. Критическому анализу была подвергнута система взглядов и идеалов, которыми на протяжении более чем десяти лет жили русское общество и русская культура. Под ударом оказались нравственные традиции и понятия, моральное и культурно-философское мировоззрение «интеллигентского мира», а также химеричность культуры, рожденной из пересечения несовместимых миров1. В выступлениях авторов известного сборника «Вехи» С. Булгакова, Н. Бердяева, Е. Трубецкого, Г. Федотова, С. Франка обличались характерные составляющие этой химеры: «религия самообожения», доводящая человека до самопожертвования и величайших подвигов, но в то же самое время - до «уродливого искажения всей жизненной перспективы и нетерпимого истребления всего несогласного с данной идеей»; нигилизм, направленный против существующего, во имя будущего; отрицание объективной истины и объективных ценностей. Вспомнились и пагубные последствия «любви к дальнему» - той любви к идеальному миру, от которой оказался один шаг до ненависти и презрения к «лежащему во зле» обществу и далее - до ненависти к бытию2.
Под прицелом критики не могла не оказаться также и литература русского символизма, усиленно приближавшая «провал всемирной культуры», «распад всех общественных связей, обрушение государственного порядка и внутреннего мира»3. Ведь в построениях русских поэтов рубежа Х1Х-ХХ вв. громко заявили о себе и последовательный анархизм, призвавший истинного художника к отрицанию не только всякого государства, но и самого мира, поскольку последний хаотичен, множествен и
смертен, и, разумеется, жертвенная готовность на любое всесожжение и даже самосожжение4.
При этом тоньше и острее других опасность, таящуюся в деяниях художников-символистов, не проводящих каких-либо существенных различий между светом и тьмой, собственной волей и волей первоначала, смогли ощутить поэты последовавшего за символизмом поколения: те, в ком перелом сознания сочетался с «глубочайшим переломом поэтического чув-ства»5.
Разумеется, сами символисты определяли свое мироотношение известной диалектической схемой: «тезис - мир прекрасен, и я принимаю мир, как наивный реалист; антитезис -мир ужасен, и все ценности этого мира - мнимые ценности, и я не принимаю мира; и, наконец, синтез - мир по-иному прекрасен, и ценности его воистину реальны, потому что они суть символы»6. Но их критики ясно видели: главной ценностью, обретенной посредством подобной «диалектики», оказалась пустота, раскрывшаяся на страницах произведений А. Белого, К. Бальмонта, А. Блока...7
Не случайно у художников, шедших на смену символизму, практически никаких нареканий не вызывало инобытие, сотворенное «колдуном»-Сологубом, переместившим, по словам Н. Гумилева, свой странный рай за «предел огня, где погибает все живое»8. Готовы они были оправдать и тех «первых и ненасытных открывателей», что так и не дошли до земли обетованной, «заглядевшись на звезду» и соблазнившись прелестями пути9. Не отталкивала их и мысль о смерти как о моменте перехода в загробный мир. И даже присущая некоторым из предшественников «шумиха ненужных слов», мешающая написать правильное стихотворение с четкими и выпуклыми образами, получала право на существование.
34
Н. В. Дёрина, В. С. Севастьянова
Ведь она не являлась помехой в создании великолепного «мира мечты, в котором отвлеченные понятия становятся реальными существами»10.
Настоящее размежевание двух поколений русских поэтов прошло по той линии, за которой утверждался принцип, в соответствии с которыми не-существование было превыше существования и вполне мыслимым являлось «отсутствие всего за исключением отсутствия пустоты...»11. И на передний план выдвигалось полное отсутствие иного бытия, загробного мира, мечты о звездном рае, - иными словами, наступало не-бытие12. Ведь именно перед лицом этого последнего все явления, как убеждал Гумилев, оказывались «братьями»13.
Задолго до М. Хайдеггера, призвавшего излечиться от опаснейшей болезни, поразившей современное человечество, - от «забвения бытия», о «повороте к бытию» заговорит и О. Мандельштам: «Существовать - высшее самолюбие художника. Он не хочет другого рая, кроме бытия»; «Нет равенства, нет соперничества, есть сообщничество сущих в заговоре против пустоты и небытия»14. В своем «Утре акмеизма» поэт требует любить существование вещи больше самой вещи и свое бытие больше самих себя, предлагает «гипнотизировать» пространство при помощи создания четко очерченных форм. Ведь если «паденье - неизменный спутник страха», а «самый страх есть чувство пустоты», то падение в бездну можно предотвратить, пустоту заполнив15. А в «Камне» требуемый эффект заполненности художественного космоса достигается посредством многочисленных мраморных столбов, апсидов и экседеров, поддерживающих «мудрое сферическое зданье», способное пережить века.
Еще одним методом борьбы с пустотой для Мандельштама становится отказ от зыбкости границ - полное исключение вибраций оснований поэтического универсума, с которых начинаются «свободные переходы начал друг в друга, когда эмпирические явления ускользают в пустоту, а последняя в свою очередь проскальзывает в мир»16. В «Утре акмеизма» речь идет о «гранях и перегородках», призванных наглухо закрыть те отверстия и трещины, через которые зияют бездны небытия. А заглавие первого поэтического сборника Мандельштама - «Камень» - отсылает к мысли В. Соловьева о том, что «камень есть типичнейшее воплощение категории бытия как такового, и <...> он не обнаруживает никакой склонности к
переходу в свое противоположное; камень есть то, что он есть, и он всегда служил символом неизменного бытия».
Иной, гораздо более активный способ преодоления пустоты был найден Н. Гумилевым. Важнейшим свойством его художественного мироздания оказалась «непрерывность - постоянное взаимодействие всех элементов, приводящее к появлению все новых частей»17. Центральная роль в этом процессе отводилась образу огня, в котором исчезают и возникают миры и в котором сгорают и возрождаются лирические герои18.
Об особом значении огня речь идет уже в самых ранних произведениях «Пути конквистадоров». Здесь впервые звучат и восхищение его «красивой яркостью», и желание быть сожженным. Здесь же впервые происходит и непосредственное столкновение пламени -«огненной Девы» - и лирического героя. Со временем огонь все более явно становится связующим звеном между творимыми мирами и способом перемещения лирического героя из одной художественной реальности в другую. Так, в «Осенней песне» возникает не только лес, из которого не уходят обычными тропами, но и огненный путь из него. Сожжение дриады объявляется обязательным и единственным условием перемещения героев из «лесного» мира в другой, новый. Позже в «Завещании» сгореть - будет означать прожить еще одну жизнь. А в «Северном Радже» смерть в огне повлечет за собой переход на иную, новую «межу» - к новому существованию.
В «Канцоне третьей» («Костер», 1918) встреча героя с той, что «создана из огня», также оказывается непосредственно связанной с вполне определенным изменением «земли». Здесь должно быть достигнуто состояние, когда «будут, как встарь, друиды / Учить с зеленых холмов <...>»19. И путь, по которому поведут гумилевские друиды, оказывается напрямую связанным с кометами и огнем, находящимся и в данном случае на границе между бытием и неведомым.
Особая функция огня прослеживается также и в произведениях «Шатра»20. Так, взаимосвязь образа огня с мотивом рождения нового мира возникает в стихотворении «Сахара», где на передний план помещается образ огня, являющегося средством создания другой реальности и перемещения в нее. Ведь именно это произойдет, когда на наш «старый» мир ринется и поглотит его пылающая и «юная» Сахара21.
Преодоление «пустоты» в русской литературе 1910-х годов.
35
Роль огня как переходного звена между бытием и инобытием в еще большей степени акцентируется Гумилевым в текстах «Огненного столпа»22. И, в частности, в стихотворении «Леопард», где герой-охотник, убивший леопарда, должен, как гласит старинное поверье, погибнуть сам. Страшная «чужая страна», где было совершено убийство зверя и где будет убит охотник («Брат мой, враг мой, ревы слышишь, / Запах чуешь, видишь дым?»), вполне может быть сопоставлена с «лесами» и «огнем» в них из более ранних текстов поэта (например, с огнем, звериным ревом и запахом дыма из «Лесного пожара», с дымом и огнем лесных костров «Шатра»). По сути дела, «огнем» является и орудие убийства («Данакиль припал за камень / С пламенеющим копьем»). Картину «воспламенения» завершает огонь, бьющий с неба: «Пальмы... С неба страшный пламень / Жжет песчаный водоем.»23.
И после прохождения страшного пламени герой Гумилева не исчезнет бесследно. Его душу неведомая сила бросит «неведомо куда». И, таким образом, он окажется перед неизвестным и страшным, но все же бытием.
Примечания
1 См.: Федотов, Г. П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 418.
2 Булгаков, С. Н. Героизм и подвижничество // Вехи : сб. ст. о рус. интеллигенции. М., 1909. С. 37 ; Франк, С. Л. Этика нигилизма // Там же. С.180.
3 Трубецкой, Е. Смысл жизни. М., 2000. С. 291.
4 См.: Чулков, Г. Валтасарово царство. М., 1998.С. 104.
5 Жирмунский, В. М. Два направления современной лирики // Жирмунский, В. М. Поэтика русской поэзии. СПб., 2001. С. 406.
6 Чулков, Г. Валтасарово царство... С. 426.
7 См.: Севастьянова, В. С. «Символизм небытия» Андрея Белого // Проблемы истории, филологии, культуры. 2009. № 25. С. 263.
8 Гумилев, Н. Письма о русской поэзии. Федор Сологуб. Пламенный круг // Гумилев, Н. С. Сочинения : в 3 т. М., 1991. Т. 3. С. 36.
9 Там же. С. 37.
10 Там же. С. 39.
11 Слободнюк, С. Л. Философия литературы: от утопии к Искаженному Миру. СПб., 2009. С. 291.
12 См.: Севастьянова, В. С. Модель мира в русской литературе 1900-1920-х гг. (В. Брюсов, Е. Замятин) // Проблемы истории, филологии, культуры. 2012. № 1. С. 285.
13 Гумилев, Н. Письма о русской поэзии... С. 18.
14 Севастьянова, В. С. «В заговоре против пустоты...» (О борьбе с не-бытием в «Камне» О. Мандельштама) // Проблемы истории, филологии, культуры. 2010. № 4. С. 130.
15 См.: Мандельштам, О. Стихотворения. Проза. М., 2001. С. 130
16 Севастьянова, В. С. «Весь ужас переставшей пустоты...»: трагедия творения в художественном пространстве русской поэзии 1920-х гг // Изв. Росс. гос. пед. ун-та им. А. И. Герцена. 2011. № 131. С. 150.
17 Дерина, Н. В. Художественное мироздание Н. Гумилева и романтическая идея : дис. ... канд. филол. наук. Магнитогорск, 2009. 185 с.
18 См.: Дерина, Н. В. Идеи равновесия и синтеза в творчестве Н. Гумилёва и в поэзии английского романтизма // Проблемы истории, филологии, культуры. 2008. № 22. С. 349-357.
19 Гумилев, Н. С. Сочинения : в 3 т. М., 1991. Т. 3. С. 175.
20 См.: Дерина, Н. В. Художественное мироздание Н. Гумилева и романтическая идея : авто-реф. дис. ... канд. филол. наук. Магнитогорск, 2009.
21 Гумилев, Н. С. Сочинения... С. 21.
22 См.: Слободнюк, С. Л. Н. С. Гумилев: проблемы мировоззрения и поэтики. Душанбе, 1992. С. 89.
23 Гумилев, Н. С. Сочинения... С. 118.
