CC BY
25
УДК: 821.161.1 ББК: 84(4/8)
Дёрина Н.В., Залавина Т.Ю., Савинова Т.А.
ПРОБЛЕМА СОТВОРЕНИЯ ИНОБЫТИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ИСКАНИЯХ
Н. ГУМИЛЕВА И С.Т. КОЛЬРИДЖА
Dyorina N. V., Zalavina T.YU., Savinova T.A.
OTHERNESS ISSUE IN N. GUMILEV’S AND S.T. COLERIDGE’S
ARTISTIC QUESTS
Ключевые слова: инобытие, художественное мироздание, генетическая связь, романтическая идея, художественная модель бытия, проблема творения, проблема познания, художественная реальность, поэтический синтез, полюса оппозиции.
Keywords: otherness, artistic universe, genetic relation, romantic idea, artistic genesis model, creation problem, perception problem, artistic reality, poetic synthesis, opposition poles.
Аннотация: в статье рассматриваются взаимоотношения «инобытия» и «мира» в художественном мироздании Н. Гумилева, неразрывно связанные с романтической идеей и воплощающиеся в специфических системах образов и мотивов, предпринимаются попытки установления характера романтического и акмеистического решения художественно-онтологических и художественно-гносеологических задач. Актуальность нашей работы определяется необходимостью исследования художественного мироздания Н. Гумилева в системе взаимосвязей с идеей гармонизации противоположностей, восходящей к творческим исканиям романтизма.
Цель настоящей работы состоит в выявлении концептуально-значимых схождений/ расхождений художественного инобытия Н. Гумилева с соответствующими художественными воплощениями романтической идеи.
Исследователями предпринимается попытка сопоставительного анализа специфики отношений оппозиции «мир» и «инобытие» в художественных реальностях Н. Гумилева и С. Т. Кольриджа, что позволяет сделать вывод о генетической связи, существующей между художественным воплощением романтической идеи в зрелой лирике русского поэта и в поэтикотеоретическом опыте английского романтика.
Авторы выявляют роль романтической идеи в процессе становления «инобытия» и «мира» в художественном мироздании Н. Гумилева, устанавливают особенности взаимосвязей данной оппозиции с романтическим и акмеистическим разрешением проблем познания и творения.
Следовательно, теоретическая значимость работы определяется возможностью применения полученных результатов в исследованиях, посвященных историко-литературным проблемам развития русской поэзии начала XX в., а также вопросам диалога культур.
Abstract: the article deals with the relationship of "otherness" and "world" in Gumilev’s artistic universe, which is inextricably linked with the romantic idea and implementing in specific systems of images and motifs, the authors attempt to establish the nature of romantic and acmeistic solutions of artistic-ontological and artistic and epistemological issues. The relevance of our work is determined by the need to explore N. Gumilev’s artistic universe in the system of interrelations with the idea of opposite’s harmonization, which goes back to the creative search of romanticism.
The purpose of this work is to identify the conceptually significant differences / divergences of artistic non-existence of N. Gumilev with the appropriate artistic embodiments of the romantic idea.
The researchers carry out a comparative analysis of the opposition relations specifics between "world" and "otherness" in the artistic universe of Gumilev and S. T. Coleridge, which makes it possible to come to a conclusion about the genetic relation between the artistic embodiment of romantic ideas in mature lyrics of the Russian poet andpoetic-theoretical experience of English romanticism.
The authors reveal the role of the romantic idea in the process of formation of "otherness" and "peace" in the artistic universe of N. Gumilev; establish the peculiarities of the relationship of this opposi-
tion with the romantic and acmeistic resolution of the cognition and creation problems.
Consequently, the theoretical significance of the work is determined by the possibility of applying the results obtained in studies devoted to the historical and literary problems of the development of Russian poetry in the early 20th century, as well as to the issues of the cultures dialogue.
Взаимодействие творчества Н. Гумилева с предшествующей и современной литературно-философской традицией всегда привлекали повышенное внимание отечественного и зарубежного гумилевоведения. Анализируя принципы создания гумилевского поэтического мира и особенности гумилевской художественной гносеологии, раскрывая первоисточники идей и образов в произведениях поэта, ученые устанавливают характер отношений гумилевской поэзии с широким кругом различных идей, оказавшихся востребованными в эпоху глубокого мировоззренческого кризиса, переживаемого российской культурой в начале XX в., когда «изменился весь строй и порядок понятий о действительности, изменился строй и порядок мыслей о моральных ценностях, углубилась антиномия между личностью и обществом, догматические решения основных противоречий жизни вновь стали проблемами и только проблемами».1 Однако, уделяя особое внимание осмыслению поэтом учения И. Канта и влиянию на него православной эсхатологии, анализируя элементы восточной духовности и оккультные мотивы в его текстах, прослеживая параллели с учениями Г ераклита Эфесского и Ф. Ницше, антропософией и теософией, авторы гумилевоведческих трудов нередко оставляют за рамками своих исследований взаимосвязи художественного мироздания Н. Гумилева с идеей, которая составила основание художественно-философских исканий русской литературы в тот момент, когда «мир и природа стали для человека чем-то особенно чужим, роковым и на него тяго-теющим».1 2
Русские художники-модернисты, ощущают необходимость выстоять под напором хаоса, который размывал «песчаные обрывы материка истории и культуры» 3 и вновь стать
1 Белый, А. Символизм как миропонимание [Текст] / А. Белый. - М.: Республика, 1994. С. 339.
2 Соловьев В.С. Критика отвлеченных начал / Соловьев В.С. Сочинения в 2 т. Т. 1 / В.С. Соловьев. М., 1990. С. 742.
3 Белый А. Собрание сочинений. Стихотворения
и поэмы / А. Белый. М.: Республика, 1994. С. 405.
«сынами гармонии»4, особенно значимым становится поиск единомышленников среди поэтов европейского романтизма рубежа XVIII-XIX вв., выдвинувших в качестве идеала «преодоление противоположностей, стремление к синтезу... разума и чувства, сознания и бессознательного, природы и духа, личности и общества, особенного и всеобщего, посюстороннего и потустороннего»5. Гумилевские современники-символисты, как правило, избирают в качестве ориентира романтизм немецкий с его специфическими представлениями о совмещении противоположностей и достижении абсолютной гармонии и красоты, которые нашли отражение в мотивах призрачности конечной земной действительности и «возвращения» в истинный бесконечный мир. Для Гумилева же, стремящегося к «большему равновесию сил», более близким оказывается тот способ гармонизации хаоса, который был предложен и опробован старшими английскими романтиками, в чьих построениях «идея в форме духовности или субъективности» не
перевешивала «природную чувственную фор-
6
му».
Но если проблема генетических связей творчества западноевропейских и русских романтиков и поэзии русского символизма является достаточно хорошо изученной, то воплощение идеи иного мира в поэтических исканиях Гумилева до настоящего времени не получило достаточно подробного освещения. Сам поэт неоднократно ссылается в своих программных работах на поэтический и теоретический опыт «озерной школы», признает, что миры, творимые английскими романтиками, оказывали на него «гипнотизирующее действие»; говорит о том, что творческие искания современных поэтов «сродны» поэзии С.Т. Кольриджа, В. Вордсворта, Р. Саути, по-своему примирявших «миры невидимый и ви-
4 Блок А. О романтизме // А.А. Блок. Избранное. М.: Панорама, 1995. С. 445.
5 Манн Ю. Динамика русского романтизма / Ю. Манн. М., 1995. С. 364.
6 Соловьев В.С. Гегель / Соловьев В.С. Сочинения в 2 т. Т. 2 / В.С. Соловьев. М., 1990. С. 436.
димый»1. Однако ученые, единодушно признавая близость важнейших гумилевских мировоззренческих и поэтических концепций и художественно-философских открытий романтизма, а также факт особого «духовного братства», связывающего Гумилева и поэтов-романтиков, практически не предпринимают попыток раскрыть природу этого родства, оставляя необъясненными уникальные особенности генезиса творимого поэтом художественного бытия.
Несмотря на значительное число литературоведческих трудов, посвященных мировоззренческим и литературным истокам творчества Н. Гумилева, проблема взаимосвязей художественных исканий поэта с романтической идеей в целом, а также с ее реализацией в творчестве различных представителей европейского и русского романтизма не может считаться в достаточной мере изученной. Авторы исследований размышляют о стремлении поэта к созданию гармоничного «мира мечты», который для Ю. Верховского - «<...> мир цветущий и <.> цветистый», «красочнопластический и декоративный», создающийся «проецированием личного момента во вне»; для А.И. Павловского - превращенная в реальность мечта, «вычитанная из книг» и казавшаяся «доселе несуществующей, недостижимой»; для М. Баскера и Н. А. Богомолова -художественное воплощение владевших Гумилевым и применяемых им в своем жизнетворчестве оккультных доктрин. Вместе с тем, ученые практически не пытаются проследить эволюцию романтической идеи в творчестве поэта, осмыслить специфику ее актуализации на различных этапах гумилевских исканий, сопоставить гумилевские поиски «романтического» идеала с исканиями поэтов-романтиков, данный идеал сформулировавших.
В сферу внимания исследователей не попадает сходство творимого Гумилевым особого художественного бытия с его внешними атрибутами (морями и озерами, огнями и лесами) и особыми внутренними характеристиками (такими, как примирение и слияние в нем разнонаправленных сил - добра и зла, света и тьмы, юга и севера) с художественными реальностями, созданными романтиками. В то
1 Соловьев В.С. Гегель / Соловьев В.С. Сочинения в 2 т. Т. 2 / В.С. Соловьев. М., 1990. С. 196.
время как именно отказ от непримиримой противоположности полюсов, а затем и опыты по гармонизации и объединению начал, традиционно противопоставляемых друг другу, стали фундаментом поэтических построений последних.
В тех случаях, когда исследователи обращаются к вопросу о генетических связях творчества Н. Гумилева и поэтов-романтиков, например, о влиянии европейской романтической поэзии на становление гумилевской баллады или же об особенностях гумилевского перевода поэмы Кольриджа, схождения и расхождения в воплощении романтической идеи в творчестве русского и европейских поэтов не становятся предметом детального анализа ни на уровне образов, ни на уровне художественных моделей бытия.
А между тем, соотнесение творимого Гумилевым «инобытия» - новых художественных реальностей, основанных на слиянии разнонаправленных сил, с основными художественно-онтологическими принципами «озерной школы» может способствовать как уточнению хода эволюции романтической идеи в творчестве поэта, так и прояснению вопроса о характере концептуально значимых связей акмеизма и романтизма. Кроме того, выявляемая близость положений Гумилева и Кольриджа о равновесии и о поэтическом синтезе позволяет корректно определить наиболее близкое Гумилеву художественное воплощение идеи гармонизации мира в западноевропейском романтизме; четко разграничить гумилевское миросозидание и неоплатоническую традицию немецких романтиков, в чьем художественнофилософском опыте достижение гармонии связывалось не с уравновешиванием или взаимопроникновением начал, но с полным подчинением, растворением конечного иллюзорного в вечном и бесконечном.
Прежде всего необходимо осветить взаимоотношения «инобытия» и «мира» в художественном мироздании Н. Гумилева, неразрывно связанные с романтической идеей и воплощающиеся в специфических системах образов и мотивов: а это в образе огня («страшного пламени, «огненного столпа»); мотивах смерти в огне, рождения в огне нового бытия, перемещения лирического героя в инобытие, расширения инобытия; установить характер романтического и акмеистического решения
художественно-онтологических и художественно-гносеологических задач.
Мы устанавливаем взаимосвязь творимого Н. Гумилевым и С.Т. Кольриджем художественного инобытия с образом огня, который сохранял свою значимость во все периоды творчества Гумилева, а также имел особое значение в поэтических системах старшего английского романтизма, всегда находясь на границе между данными и иными реальностями, являясь их неотъемлемой составляющей; определяем атрибуты художественных вселенных русского и английских поэтов: непрерывность и постоянное взаимодействие их элементов, тождественность свойств целого и его различных частей.
Обращаясь к поэтическому опыту С.Т. Кольриджа, мы устанавливаем, что у английского поэта на всех этапах творческого пути - от ранней «Оды уходящему году» (1796) и вплоть до «Песни из Запольи» (Song From Zapolya, 1817) огонь одновременно выполняет задачи умерщвления в данном и возрождения в новом мире. Самый же яркий пример специфической функции «пламени», одновременно несущего лирическому герою смерть и наделяющего его жизнью, мы находим в «Поэме о Старом Моряке», где перед героем появляются неразлучные спутницы: огонь-Смерть и Жизнь-в-Смерти (Life-inDeath). При этом мы констатируем очевидные параллели с гумилевскими текстами, связывая данные персонажи с образным рядом гумилевских «созданных из огня» (начинающимся с поэмы «Девы Солнца» и продолжающимся вплоть до текстов последних сборников), обращая внимание на тот факт, что их особые, связанные с огнем, черты были акцентированы Гумилевым в собственном переводе английского текста.
У Гумилева роль образа огня как важного звена в цепи художественноонтологических процессов прослеживается практически во все периоды творчества. В отличие от современников-символистов (в чьих текстах сгорание в основном рассматривается либо в качестве некой «безумной», бесконечной «игры», неспособной утолить желание быть «сожженными» (и вывести из бытия), либо как «страшный рубеж» - средство умерщвления лирического героя и уничтожения мира), в гумилевских произведениях
смерть в огне становится и средством творения новых реальностей, и путем проникновения в них лирических героев. Прямая взаимосвязь мотивов смерти в огне, рождением инобытия и перемещением туда героев устанавливается уже в самых ранних произведениях поэта (в качестве наиболее ярких примеров подобных процессов мы приводим такие тексты, как «Осенняя песня», «Иногда я бываю печален...», «Завещание», где именно в результате сгорания перед лирическим героем открываются новые миры; «Северный Раджа», «Ан-дрогин», где противоположности синтезируются именно «в пламени»). Та же параллель обнаруживается в «Открытии Америки», когда переход к иному бытию совершается в сопровождении огня - под палящим солнцем, над «бездной огненной воды», а затем - в «Канцоне» («Костер»), где подлинным направлением движения гумилевского героя является, по нашему мнению, путь навстречу огню («созданной из огня») и огненной «неведомой мете»; и, конечно же, в «Огненном столпе», где огонь постоянно находится в непосредственной близости от лирического героя и где все перемещения между мирами осуществляются по «огненным» дорогам, в свете «страшного пламени».
Кроме того, необходимо обратить внимание на схожие атрибуты художественных миров, разворачивающихся между лирическими героями Гумилева и Кольриджа: как и в гумилевском «Открытии Америки», в «Поэме о Старом Моряке» в новой реальности Моряка все «горит»: над ним «пылает» красное солнце, а под ним «огненная бездна» пылает «ужасным красным и синим светом». Мы выявляем также и общую природу разгорающегося на страницах Кольриджа и Гумилева пламени, которая оказывается в равной степени демонической. Так, у Кольриджа наиболее часто встречающимися определениями огня являются «страшный», «ведьмин» и даже «сатанинский», «адский» (а также «огонь смерти»). Более того, и альбатрос, убийство которого стало пусковым механизмом всех драматических событий, происходящих в поэме, и Смерть-огонь, и Жизнь-в-Смерти являются посланниками Духа Мглы, который в гумилевском переводе поэмы идентифицируется в качестве Сатаны. «Дьявольское» происхождение огня в поэме Кольриджа подтверждается
также аналогичными образами, которые встречаются в других произведениях поэта. Например, в стихотворении «Огонь, Голод и Резня» (Fire, Famine and Slaugher), где ведьма-огонь является посланником «хозяина Ада»; в поэме «Три могилы» (The Three Graves), где окончательное попадание героев под власть демонических сил происходит в лучах особого света (ослепительного, синего), наконец, в «Песне из Запольи», где возникает образ огненного столпа, попадая в который лирический герой обретает такой привычный для построений английских романтиков атрибут Люцифера, как «горящий взор».
У Гумилева сущность огня также передается при помощи специфического комплекса образов и мотивов. Так, уже в его ранних текстах «огненный столп» появляется рядом с «царицей беззаконий» («Заклинание»). В «Завещании» (как и ранее в «Осенней песне», где описывается обряд, воспроизводящий друидическое жертвоприношение) огонь должен разгореться в демоническом «лесу волхований». В «Открытии Америки» предстает солнце -горящий «призрак», зловещий и жестокий; а в текстах сборника «К синей звезде» рядом с «черными розами», противопоставляемыми лилии, «стоящей в ангельском саду», разворачиваются «огненные небеса», вспыхивают «искры синего огня», появляется здесь и огонь, вставший «из преисподней». А «Огненный столп» сближают с текстами Кольриджа и «страшный пламень», и «ослепительный свет», и появляющийся в «Памяти» вместе с пламенем «путник».
Помимо демонической природы, еще одной важной чертой, объединяющей «огонь» в построениях Кольриджа и Гумилева, является характер рождающегося в пламени инобытия: не мистического, а вполне реального (у Гумилева мысль о реальности новых художественных миров прослеживается от «Завещания», где говорится о новом бытии для тела, до «Памяти», где в «страшном свете» гибнет не тело, а душа; в поэме Кольриджа в огне необратимо меняется душа героя, а тело «остается в живых»). Данные факторы обусловили дальнейшую судьбу онто-гносеологических идей в художественном мироздании Н. Гумилева и английского поэта.
И у Гумилева, и у Кольриджа открывшиеся в огне художественные миры являются
абсолютно реальными, в них сразу же обнаруживаются все те же недостатки, что и в покинутом лирическими героями бытии. У Кольриджа главным атрибутом художественного инобытия становится полная изолированность (невозможность вернуться в оставленный лирическими героями «мир»), отразившаяся в его особой пространственной организации. В «Кубла-Хане» вновь сотворенная реальность ограничивается неприступной стеной и лесом («На десять миль оградой стен и башен / Оазис плодородный окружен»); в «Поэме о Старом Моряке» новый мир морехода оказывается запертым между двумя параллельными плоскостями («Небеса и воды, воды и небеса / Лежали на мне тяжким гнетом»). Следствием замкнутости этого мира становится полное одиночество в нем лирических героев (еще более безусловное, чем в «страшных» лесах «природы»): в «Кубла Хане» певец оказывается замкнутым в тройное кольцо отвернувшихся от него слушателей, а в «Поэме о Старом Моряке» складывается еще более безнадежная картина: «Один, один, совсем один, / Один в широком, широком море!»
У Гумилева в подобном положении оказываются и лирический герой «Одиночества», изолированный в абсолютно замкнутом мире («И надо мною одиночество / Возносит огненную плеть...»), и Колумб, побывавший в «ином бытии» и так же, как и творец Ксанаду, как и Моряк Кольриджа, получивший печать отверженного, обреченный на одиночество.
Кроме того, как у Гумилева, так и у Кольриджа особая природа огня, породившего инобытие, обусловила и его основной недостаток - отсутствие искомого равновесия. В «злом» пламени было рождено страшное бытие, в котором явный перевес оказался на стороне «демонического» начала (при этом в произведениях русского и английского поэтов этот перевес нашел отражение в схожем мотиве отсутствия христианских покровителей: если в «Поэме о Старом Моряке» мы читаем -«И ни один святой не позаботился о моей душе», то и в гумилевских «Капитанах» прямо говорится о недоступности этого мира для христианского Абсолюта: «Но в мире есть иные области, / Луной мучительной томимы. / Для высшей силы, высшей доблести / Они навек недостижимы»). В тексте Кольриджа о демоническом характере инобытия говорит
также и тот факт, что при слиянии с его верховным существом лирический герой обретает традиционно «дьявольскую» черту: «огонь в глазах» («горящий взор», «пламя в глазах»). И вполне закономерно, что в этом несбалансированном мире Моряку так и не удается обрести внутреннюю гармонию - избавиться от «сжигающей» душу тоски (так же, как и гумилевскому Колумбу, чей дух «томится, словно в склепе»).
В гумилевских текстах мы обнаруживаем еще более явные указания на единственно возможный результат синтеза: предчувствие неудачи в постижении тайн мира озвучивается в «Одержимом» («Но, как всегда, передо мной / Пройдет неведомое мимо»); преимущественно «злая» природа бытия, в которое перемещается лирический герой, ощущается в «Одиночестве» (где говорится о «помертвелой земле», вспыхивающих в глазах пантер искрах, о «цветах ужаса и зла»). В «Открытии Америки» речь идет и о странной сущности инобытия, являющегося все же, скорее, «адом», чем райским садом, и о сомнениях в возможности обретения в нем каких-либо истин. А в «Канцоне» из «Огненного столпа» дисгармоничное инобытие оборачивается все тем же несовершенным «здесь», гармония же вновь оказывается где-то «там» («Там, где все сверканье, все движенье, / Пенье все, - мы там с тобой живем. / Здесь же только наше отраженье / Полонил гниющий водоем»).
Далее устанавливаются особенности романтического и акмеистического разрешения проблем творения и познания в контексте отношений оппозиции «мир» и «инобытие» в художественном мироздании Н. Гумилева и С.Т. Кольриджа 1.
Если в «Кубла Хане» Кольриджа осуществлялось сотворение художественного инобытия из «элементов мира», то в «Поэме о Старом Моряке» на переднем плане оказывается, по существу, обратный процесс, когда лирический герой, вернувшись из странствий, в «своей родной стране» обнаруживает все элементы, казалось бы, навсегда оставленного
1 Дерина Н.В. Идеи равновесия и синтеза в творчестве Н. Гумилева и в поэзии английского романтизма / Н.В. Дерина // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып. XXII. Москва - Магнитогорск - Новосибирск, 2008. (реестр ВАКа МОиН РФ). С. 349-357.
«страшного» мира. «Там» его окружали зловещий огонь и тьма, теперь и «здесь» его ожидают ночь и странное сияние, присутствуют в этом изменившемся мире также и страшные призраки.
В результате своеобразного поэтического синтеза полюсов оппозиции «мир» и «инобытие» возникает также и образ Моряка-Дьявола, который последовательно «овладевает» своими собеседниками. Тем самым в поэме Кольриджа складывается картина прихода в «мир» верховного существа «инобытия», которое, открывая новую для себя реальность, необратимо ее изменяет. При этом, как выясняется, перемены имеют ярко выраженный гносеологический характер: Моряк-Дьявол
преобразует мир, «просвещая» своих собеседников, неся им свою истину. Так, после беседы морехода и Брачного Гостя последний «печальней и мудрей проснулся поутру». Таким образом, у Кольриджа мотив распространения «истины» оказывается органично связанным с мотивом разрушения гармонии (Старый Моряк был вынужден нескончаемо «брести» по бесконечно разворачивающимся перед ним «краям», распространяя мудрость и диссонанс). Данная поэтическая параллель имеет свое соответствие и в теоретическом опыте «озерной школы». В частности, в тезисе Кольриджа о сохранении «множества в единстве», обусловливающем невозможность окончательного примирения противоположностей и достижения истины.
Казалось бы, многочисленные схождения в художественном воплощении оппозиции «мир» и «инобытие» в поэтической практике Н. Гумилева и С.Т. Кольриджа свидетельствуют и о схожем решении поэтами художественно-онтологических и художественногносеологических задач. В самом деле, в «Огненном столпе» Гумилева мы наблюдаем процесс, подобный тому, что стал итогом творческих исканий Кольриджа: актуализацию в «мире» Абсолюта «инобытия», дающего свое «знание» и тем самым обращающего уже все мироздание в свой мир (например, в страшный «сад планет», возникающий и в «Памяти», и в «Заблудившемся трамвае»). Гумилевский огонь, вводящий лирического героя в новый мир, одновременно из него и выводит, всякий раз перемещая в новую художественную реальность, обеспечивая непрерывность процес-
сов творения и познания и, на первый взгляд, отрицая возможность осуществления идеала.
Однако в отличие от построений английского поэта, такие атрибуты художественного мироздания Гумилева, как равенство свойств части и целого, непрерывность, становятся предпосылкой для достижения искомого. Так, в поэме «Звездный ужас» мы наблюдаем фактическое распространение свойств «части» (инобытия) на целое «мир», воплотившееся в картине внезапного появления в «земном» мире устрашающей сущности («Горе! Горе! Страх, петля и яма / Для того, кто на земле родился, / Потому что столькими очами / На него взирает с неба черный / И его высматривает тайны»). Следствием же прихода «черного» в «мир» становится в конечном итоге получение людьми знания о том, «что случилось, что случается и что случится» и переживание ими вполне гармоничного состояния.
Органичное единство творческих исканий Н. Гумилева и поэтов «озерной школы» определяется также общей мыслью о невозможности найти идеал, вылившейся в стремление к его созданию. В качестве способа сотворения гармонии и у русского, и у английских авторов выступает поэтический синтез противоположностей. В художественной практике романтиков главным результатом опытов по слиянию противостоящих друг другу сил становится появление синтетических фигур (например, образов рыцаря в балладе Р. Саути «Радигер», героини-оборотня в поэме С.Т. Кольриджа «Кристабель»). В художественном мироздании Н. Гумилева поэтический синтез выступает и в качестве средства создания образа, и как способ сотворения художественного мира. Одним из наиболее ярких примеров последнего процесса является «иное бытие» «Открытия Америки», представляющее собой результат слияния категорий «добра»/«зла» («рая»/«ада»). Сотворенному Гумилевым художественному инобытию предшествует созданная в «Кубла Хане» С.Т. Кольриджа «иная, более сложная гармония» - мир, также возникший в результате синтеза «ада» и «рая» и воплотивший в себе представления поэта о равновесии и истине.
Сопоставительный анализ специфики отношений оппозиции «мир» и «инобытие» в художественном мироздании Н. Гумилева и С.Т. Кольриджа позволяет сделать вывод о
генетической связи, существующей между художественным воплощением романтической идеи в зрелой лирике русского поэта и в поэтико-теоретическом опыте английского романтика.
Кольридж в своих теоретических трудах приходит к заключению о равенстве свойств Вселенной и любой ее части, вырабатывает тезис о сохранении бесконечного «множества в единстве», когда актуальной действительности противопоставляется не один бесконечный мир, а бесконечное множество равноценных миров. В полном соответствии с данными положениями, в художественной практике поэта в сотворенном «инобытии», которое должно было представлять собой «высшее совершенство», обнаруживаются те же недостатки, что и в несовершенном «мире» (прежде всего отсутствие равновесия).
В художественном инобытии, творимом Н. Гумилевым, проявляет себя та же, что и у Кольриджа, ущербность покидаемого лирическими героями «мира» - недостижимость в нем гармоничного сосуществования начал. Как у Кольриджа, так и у Гумилева, силой, доминирующей в новой художественной реальности, оказывается «темное», «злое» начало. Основным атрибутом последнего становится стремление к расширению и поглощению «мира».
В художественной вселенной Кольриджа процессы познания и творения не могут быть завершены: создаваемые поэтом образы и творимые художественные миры оказываются одновременно едиными и противоречивыми; силы из которых «единство» составляется, не могут быть приведены в состояние полного равновесия, и, таким образом, идеал не может быть достигнут. Истинным же оказывается сам процесс творения новых художественных реальностей. Мысль о невозможности одновременного достижения гармоничного состояния мира и постижения истины получает художественное воплощение в специфическом комплексе мотивов, который формируется в «Поэме о Старом Моряке», где распространение «мудрости» стало причиной разрушения гармонии.
В художественном мироздании Н. Г уми-лева следствием особых взаимоотношений «инобытия» и «мира» явилось совершенно иное решение художественно-гносеологичес-
ких и художественно-онтологических задач. В поэме «Звездный» ужас» актуализация «инобытия» в «мире» (воплотившаяся в образе «черного», проявляющегося в небе над племенем зендов) связывается одновременно с мотивами наделения знанием и установления гармонии1.
Дальнейшее исследование может быть посвящено выявлению специфики осмысления моделей художественного бытия, созда-
нных английскими романтиками, в драматических произведениях и в прозе Н. Гумилева; сопоставлению «экзотического» бытия «Чужого неба», «Шатра» и «экзотического» бытия Р. Киплинга. Идентификация концептуально-значимых схождений/расхождений национально-культурных особенностей на материале разных языков выступает перспективным продолжением научного исследования2.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК:
1. Белый, А. Символизм как миропонимание [Текст] / А. Белый. - М.: Республика, 1994.
- 528 с.
2. Белый, А. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы [Текст] / А. Белый. - М.: Республика, 1994. - 1298 с.
3. Бердяев, Н. Философия свободного духа [Текст] / Н. Бердяев. - М.: Прогресс, 2001. -
472 с.
4. Блок, А. О романтизме [Текст] / А. Блок // А.А. Блок. Избранное. - М.: Панорама, 1995. - 479 с.
5. Гумилев, Н.С. Избранное [Текст] / сост., вст. статья, прим. Л.А. Смирновой // Н.С. Гумилев. - М.,1989. - С. 199-318.
6. Гумилев, Н.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. Т. 1. Стихотворения. Поэмы (1902
- 1910) [Текст] / Н.С. Гумилев. - М.: Воскресенье, 1998. - 502 с.
7. Гумилев, Н.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. Т. 2. Стихотворения. Поэмы (1910
- 1913) [Текст] / Н.С. Гумилев. - М.: Воскресенье, 1998. - 344 с.
8. Гумилев Н.С. «Поэма о Старом Моряке» С.Т. Кольриджа / Гумилев, Н.С. Сочинения: в 3 т. Т. 3 [Текст] / Н.С. Гумилев. - М., 1991. - 430 с.
9. Гумилев, Н.С. Полное собрание сочинений в 10 т. Т. 4. Стихотворения. Поэмы (1918
- 1921) [Текст] / Н.С. Гумилев. - М.: Воскресенье, 2001. - 394 с.
10. Дерина, Н.В. Идеи равновесия и синтеза в творчестве Н. Гумилева и в поэзии английского романтизма [Текст] / Н.В. Дерина // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып. XXII. - М. - Магнитогорск - Новосибирск, 2008. (реестр ВАКа МОиН РФ). - С. 349-357.
11. Кольридж, С.Т. Из «Литературной биографии» [Текст] / С.Т. Кольридж // Эолова арфа: Антология баллады. - М., 1989. - С. 572 - 575.
12. Кольридж, С.Т. Стихи [Текст] / С.Т. Кольридж. - М., 1974. - 280 с.
13. Манн, Ю. Динамика русского романтизма [Текст] / Ю. Манн. - М., 1995. - 121 с.
14. Соловьев, В.С. Гегель [Текст] / Соловьев В.С. Сочинения: в 2 т. Т. 2 / В.С. Соловьев. - М., 1990. - 1714 с.
15. Соловьев, В.С. Критика отвлеченных начал [Текст] / Соловьев В.С. Сочинения: в 2 т. Т. 1 / В.С. Соловьев. - М., 1990. - С.691-709.
16. Слободнюк, С.Л. Гумилев, Н.С. Проблемы мировоззрения и поэтики [Текст] / С.Л. Слободнюк. - Душанбе, 1992. - 181 с.
1 Дерина Н.В. Идеи равновесия и синтеза в творчестве Н. Гумилева и в поэзии английского романтизма / Н.В. Дерина // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып. XXII. Москва - Магнитогорск - Новосибирск, 2008. (реестр ВАКа МОиН РФ). С. 349-357.
2 Zalavina T.Y., Dyorina N.V. National-Cultural Semantics Reflection of French Proverbs // Proceedings of the 14th International conference on European Conference on Languages, Literature and Linguistics. «East West» Association for Advanced Studies and Higher Education GmbH. Vienna. 2017. P. 10-13.
17. Coleridge, S.T. The Rime of the Ancient Mariner [Text] // An Anthology of English Literature. L., - 1978. - P. 1772-1834.
18. Coleridge, S.T. The Theory of Life [Text] / In: Coleridge S.T. The Complete Works. Vol. 1. N. Y. - L., - 1897. - 1853p.
19. Zalavina T.Y., Dyorina N.V. National-Cultural Semantics Reflection of French Proverbs // Proceedings of the 14th International conference on European Conference on Languages, Literature and Linguistics. «East West» Association for Advanced Studies and Higher Education GmbH. Vienna. 2017. P. 10-13.
