CC BY
19
НАУКА. ОБЩЕСтВО. ЛИЧНОСТЬ
социокультурные механизмы северокавказского исторического процесса: новейшее время
Б.С. Карамурзов, А.Х. Боров, К.Ф. Дзамихов, Е.Г. Муратова
СИСТЕМЫ ВЛАСТИ И ПРЕОБРАЗОВАНИЕ ОБЩЕСТВ (период советской модернизации) Советская национальная государственность народов региона: истоки и функции
Расхожее представление о том, что большевики искусственно создали систему национально-территориальных автономий на Северном Кавказе, является весьма поверхностным. Такому представлению противоречит уже ход событий периода революции и гражданской войны. Если рассматривать процессы, развернувшие на российском политическом пространстве в 1917-1922 гг., не с идеологической или социальной точки зрения, а в контексте государственно-политического развития, то очевидно, что главным их содержанием были распад и последующее собирание Российского государства в новой пространственной и политической конфигурации. Для того чтобы лучше понять место северного Кавказа в этом процессе, важно не утонуть в деталях, а разглядеть действие формообразующих факторов, определивших новый политический механизм его интеграции в государственную систему советской России.
Прежде всего следует подчеркнуть: хотя конечный итог революционного процесса на северном Кавказе определялся исходом про-
Карамурзов Барасби Сулейманович - профессор, ректор Кабардино-Балкарского государственного университета;
боров Аслан Хажисмелович - кандидат исторических наук, доцент, заведующий кафедрой всеобщей истории того же университета;
Дзамихов Касболат Фицевич - доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой отечественной истории того же университета;
Муратова Елена Георгиевна - кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России того же университета.
тивоборства основных военно-политических лагерей, столкнувшихся в гражданской войне, социально-политические процессы в регионе развивались автономно, под воздействием внутренних для северного Кавказа факторов и в результате активности самих его народов.
содержание этой активности определялось не социально-классовым противоборством и не массовой тягой народов региона к отделению от России. Главная проблема, с которой столкнулись в этот период северокавказские народы, - это восстановление какого-либо устойчивого порядка взамен рухнувшего имперского и формирование соответствующих механизмов для регулирования наиболее конфликтогенных сфер общественной жизни региона - межнациональных и поземельных отношений. В революционный период фактического распада государства регулирование общественных процессов и межнациональных отношений на северном Кавказе осуществлялось именно на основе этнотерриториальной самоорганизации народов региона. В этот период реальным политическим смыслом наполнились такие понятия, как Кабарда, Балкария, Осетия, Чечня, Ингушетия и другие. Они превратились в самостоятельные этнополитические единицы, стали реальными субъектами социально-политических процессов.
Формирование системы государственной власти и управления на принципах национально-территориальной автономии после гражданской войны происходило на основе сочетания инициатив и волеизъявления, идущих снизу (от отдельных национальных групп, от местной партийно-советской элиты) и принятия окончательных решений высшими органами государственной власти РСФСР. Таким образом, в процессе становления национальной государственности народов Северного Кавказа неустранимым образом присутствует элемент их самоопределения.
С точки зрения обобщения исторического опыта советского периода главное заключается в том, что национальная государственность народов Северного Кавказа определяла политическую, территориальную и административную форму, в рамках которой происходило социальное развитие этих народов. Конечно, изначально это была для них "одежда на вырост", но характерное для советской эпохи ощущение общественного прогресса, преодоления "анклавности" и расширения горизонтов для вчера еще сугубо традиционных обществ имело вполне реальные основания. Этнический социум вышел за пределы сельских общин и постепенно заполнил свою национально-государственную "форму"; расширялся слой современной этнической элиты, восстановились полнота и синкретизм ее общественных функций (хозяйственных, административных, культурно-идеологических); открылись каналы восходящей социальной мобильности внутри этнического социума. Словом, произошла регенерация "полной" социально-политической структуры северокавказских этносоциальных общностей. Все это отразилось в становлении сложной конфигурации национальной идентичности народов региона, включившей в себя и сознание принадлежности к наднациональной советской политико-гражданской общности, и сознание своих "естественных прав" на национальную государственность.
Этап политико-идеологической
унификации (1920-е-1950-е годы)
В 20-50-е годы XX в. основным фактором интеграции северокавказских народов в российское общество выступала их политическая и идеологическая "советизация". Она базировалась на постулате о несовместимости традиционной социальной организации и культуры народов региона с принципами организации и функционирования нового социалистического общества.
Различные аспекты социально-политической эволюции северокавказских обществ реализовались неравномерно. В 1920-е годы на первый план выступали сдвиги в культурно-идеологической и административно-политической среде при относительной устойчивости традиционной системы хозяйствования и деревенского уклада жизни. В 1930-е годы сплошная коллективизация, огосударствление сельской экономики и бюрократизация
колхозов приводят к слому "пореформенной" социальной и организационно-хозяйственной структуры, подрывают духовно-идеологическую автономию горского аула, бывшего до тех пор средоточием воспроизводства этносоциальной и этнокультурной традиции. Затем период Великой Отечественной войны дал народам Северного Кавказа по сути дела первый со времени их вхождения в состав России опыт всенародной сопричастности к общей для всей страны трагедии и массового участия в вооруженной защите государства от внешнего врага. В 1950-е годы в большинстве республик Северного Кавказа социальное лидерство переходит к советскому поколению местных обществ, а государственная система обучения и воспитания превращается в основной механизм социализации подрастающих поколений.
Развитие экономики и административно-политических структур в рамках автономий расширяло возможности для социальной мобильности и преодоления местным обществом деревенской замкнутости. Уже к 1959 г. рабочие и служащие составляли в социальной структуре Адыгейской АО 59,3 %, Карачаево-Черкесской АО - 76,4, Кабардино-Балкарии - 54,7, Чечено-Ингушетии - 80,2, Дагестане - 44,5, Северной Осетии - 69,2 % населения [1, с. 154]. Эти данные отражают не столько социально-профессиональную структуру коренного населения, сколько сдвиги в его непосредственном социальном окружении и новые возможности для социальной мобильности.
Ориентация на получение современного образования, а тем самым - на социальную мобильность становится к концу 1950-х годов массовой социальной установкой. Так, за 1939-1959 гг. доля населения, имеющего высшее и среднее образование, в целом по РСФСР увеличилась в 3,4 раза. Темпы роста образовательного уровня народов Северного Кавказа были существенно выше общероссийских. Эти показатели варьировались здесь от 3,9 раз у осетин до 13 раз у аварцев [1, с. 416-417].
Воспроизводство местной образованной элиты (партийно-советской, хозяйственной, научно-технической и т. д.) постепенно перестает зависеть от идущего сверху "выдвиженчества" и выступает показателем "внутренней" социальной мобильности местных этнических обществ. Таким образом, в основном завер-
шаются процессы культурно-психологической адаптации к условиям и требованиям социалистической модернизации.
Сопоставление материалов переписи населения 1939 и 1959 гг. позволяет заключить, что этносоциальное развитие народов, подвергшихся принудительной депортации, происходило в этот период в том же направлении, что и у тех народов Северного Кавказа, которых депортация не коснулась. По таким показателям социокультурной модернизации, как рост образовательного уровня, они также опережали среднероссийские показатели. Различия в темпах роста образовательного уровня между отдельными народами Северного Кавказа коррелировали с различиями исходных показателей, а не с фактом депортации того или иного народа. Так, у осетин, среди которых доля лиц со средним и высшим образованием уже в 1939 г. составляла 10,8 %, этот показатель к 1959 г. вырос в 3,9 раза. У чеченцев же, подвергшихся депортации, - в 9,6 раз. Разрыв показателей уровня образования у этих народов сократился более чем в два раза: он составлял 12:1 в 1939 г. и 5:1 в 1959 г. [1, с. 416-417].
Вместе с тем, сохранившийся пятикратный разрыв между соседними северокавказскими народами по одному из ключевых показателей социокультурной модернизации демонстрирует существенные различия в глубине и масштабах их интеграции в общественную систему советской России.
В целом, видимо, у тех народов (в том числе дагестанских), которые имели значительные массы сельского высокогорного населения, более устойчивыми оказались позиции социального лидерства традиционных элит и обусловленное этим запаздывание процессов социокультурной адаптации, а опыт депортации придал этому обстоятельству известную социально-психологическую напряженность. Но сохранявшаяся еще в тот период инерция государственной дисциплины и порядка и широкая общественная тяга к спокойствию и благополучию создавали условия для нового периода этнополитической стабильности в регионе и модернизационного рывка местных обществ.
Этап зрелой соцмодернизации (1960-е-1980-е годы)
Три десятилетия - с конца 1950-х и до конца 1980-х годов - стали временем значи-
тельных изменений в северокавказских обществах. Ощутимо выросла их демографическая масштабность. Численность населения РСФСР выросла за 1959-1989 гг. примерно на 25 %. За тот же период население северокавказских автономий выросло с примерно 3,2 млн до более чем 5,3 млн чел. (в 1,6 раз). При этом в 1970-е годы темпы прироста численности русского населения здесь существенно замедлились, а в Северной Осетии, Чечено-Ингушетии и Дагестане началось его сокращение [2]. В результате прекратилось снижение доли титульных национальных групп в общей численности населения соответствующих автономных республик и областей.
Именно в эти годы происходит реальная и интенсивная модернизация социально-экономических структур (урбанизация, индустриализация) и подлинная революция в культуре местных обществ. Изменения социально-экономических структур теперь определяются не столько перестройкой социально-демографического состава населения в результате механического притока русскоязычного населения извне региона, сколько трансформациями самого этнического социума.
Процессы модернизации сопровождаются определенным (но в неравной степени выраженным) ослаблением влияния традиционных культурных систем на всю сферу общественных отношений. При весомом вкладе "внешнего" фактора (общегосударственной политики и системы образования) здесь не менее важна была переориентация самих этносоциальных общностей с воспроизводства традиционных социальных и культурных образцов на социальные инновации, на модернизацию. "Активной" стороной во взаимодействии дуалистических начал традиции и новаций становится основная масса населения и молодежь - прежде всего.
наиболее обобщенным показателем этих процессов является урбанизация. Так, городское население в РСФСР за 1959-1979 гг. выросло в 1,6 раза. За этот же период численность городского населения среди осетин увеличилась в 2,5 раза, у аварцев, даргинцев, кумыков и лезгин - в 2,9; у кабардинцев - в 3,9; у балкарцев - в 5,5; у чеченцев - в 6, у ингушей - в 10,2 раза [1, с. 18, 27, 388-407; 3; 4, с. 276-283].
Другой показатель социокультурной модернизации - уровень образования населения - также существенно увеличился.
Еще в 1939 г. доля лиц, имеющих среднее образование, составляла у разных народов региона от 4,1 до 11,9 % ко всему населению, а имеющих высшее образование - от 0,3 до 0,9 %. В 1989 г. доля первых колебалась от 47 до 50,9 %, а вторых - от 24,1 % до 31,7 % от общей численности лиц данной национальности [5; 6, ч. 1, с. 158-169].
К 1989 г. в целом по РСФСР на 1 тыс. чел. населения в возрасте 15 лет и старше приходилось 806 человек с высшим и средним (полным и неполным) образованием, на Северном Кавказе этот показатель колебался от минимального - 750 человек в Чечено-Ингушетии до максимального - 831 в Северной Осетии [6, ч. 1, с. 158-164].
Столь же динамично происходило сближение с общероссийскими показателями по удельному весу основных общественных групп. В РСФСР доля рабочих в общей численности населения выросла с 54,0 % в 1959 г., до 60,5 % в 1989 г., т. е. на 6,5 процентных пункта. По Северному Кавказу рост составил: в Адыгее 15,3 п. п. (с 41,7 до 57 %), в Карачаево-Черкесии - 1,6 п. п. (с 62,4 до 64 %), в Кабардино-Балкарии - 20,3 п. п. (с 38,3 до 58,6 %), в Северной Осетии - 14,4 п. п. (с 44,7 до 59,1 %), в Чечено-Ингушетии - 10,4 п. п. (с 60,1 до 70,5 %), в Дагестане - 35,8 п. п. (с 26,9 до 62,7 %). Происходило выравнивание и по удельному весу служащих. В 1989 г. этот показатель составлял по Северному Кавказу от 21,5-30,5 % против среднероссийского показателя в 32 % [1, с. 152-154; 6, ч. 2, с. 88, 98-101].
В 1960-1970 гг. заметно модернизируется промышленная структура северокавказских автономий. В Дагестане только за период с 1959 по 1979 г. построено и введено в действие около 20 машиностроительных заводов. В 1977 г. в промышленности Чечено-Ингушетии насчитывалось 128 современных предприятий, Северной Осетии - 139, Кабардино-Балкарии - 115 и Дагестана - 139 [7]. Удельный вес продукции машиностроительной и металлообрабатывающей промышленности вырос за это время с 16,5 до 31,7 % в Дагестане, с 11,0 до 40,2 % - в Кабардино-Балкарии и с 5,0 до 24,6 % - в Карачаево-Черкесии. Соответственно, произошло сокращение удельного веса традиционных для региона отраслей легкой и пищевой промышленности [8].
Оценивая сегодня эти данные, важно помнить, что население северокавказских
республик и областей включалось тем самым в единый для всей страны процесс социально-экономического развития, осваивало общие для современной экономики формы производственной деятельности, городского образа жизни и культурного потребления. Содержание среднего и профессионального образования, все шире охватывающего народы Северного Кавказа, строилось на общенаучной рационалистической основе.
Итоговый баланс социальных трансформаций и этносоциальной преемственности
Важный результат этого периода - выравнивание и сближение социально-экономических характеристик северокавказских этносоциальных общностей со структурой российского общества в целом, достижение их принципиального "стадиального" единства. Но стирания национальных граней социального пространства региона к концу советской эпохи, разумеется, не произошло.
Сохранялось определенное "отставание" северокавказских этносоциальных общностей по параметрам модернизации от общероссийского уровня и от уровня русскоязычного населения Северного Кавказа.
Так, по данным переписи населения 1989 г., в среднем по России на 1000 человек населения преимущественно физическим трудом было занято 649 чел. Из народов Северного Кавказа только у адыгейцев и осетин наблюдалось более благоприятное соотношение - 607 и 617, соответственно. У остальных народов региона оно оставалось в пределах от 679 до 803 на 1000 чел. населения. При этом существенно меньше, чем в среднем по России, они были представлены в таких профессиях физического труда, как машиностроители и химики, и существенно больше - среди работников сельского хозяйства, пищевиков, швейников, работников торговли и общественного питания. По удельному весу лиц, занятых преимущественно умственным трудом, подавляющее большинство местных этносоциальных общностей заметно отставало от среднероссийского уровня. Особенно сильно отставали они по своему представительству в категории инженерно-технических специальностей. но по удельному весу научных работников, преподавателей и воспитателей многие из них даже превосходили среднероссийский уровень [9].
Особенно ярко этнические различия в степени модернизации видны на примере Чечено-Ингушетии. По переписи 1989 г. доля горожан в Российской Федерации составляла 73 %, на Северном Кавказе - 57 %, в Чечено-Ингушетии - 41 %. Среди чеченцев республики доля горожан составляла лишь 25 %. К этому времени экономика республики фактически разделилась на два сектора: "русский" (нефть, машиностроение, системы жизнеобеспечения, инфраструктура) и "национальный" (мелкотоварное сельское хозяйство, торговля, отхожие промыслы). на крупнейших производственных объединениях Грознефть, Оргсинтез, где было занято 50 тыс. рабочих и инженеров, всего несколько сот рабочих являлись чеченцами и ингушами. В то же время сельское хозяйство не могло поглотить прирост трудовых ресурсов из коренного населения, и трудоизбы-точность достигала 20-30 % трудоспособного населения республики [10, с. 115-116, 123].
Модернизация стимулировала процессы этносоциальной консолидации народов региона.
Общественные трансформации, связанные с осуществлением преобразований в этнических ареалах Северного Кавказа, уже в XIX в. способствовали процессам этносоциальной консолидации местных народов. Прежде всего речь должна идти о переселении горцев на плоскость, которое развивалось хотя и неравномерно, но неуклонно на протяжении полутора столетий. Уже на ранних этапах переселенческий процесс способствовал подрыву архаических социальных структур и формированию этносоциального единства отдельных горских народов. Специалисты считают, что даже депортация, в частности, чеченцев в Казахстан и Среднюю Азию не только не приостановила процесса их этносоциальной консолидации, но в известном смысле способствовала ему [11].
Модернизационные сдвиги 60-80-х годов привели в действие новые факторы этносоциальной консолидации народов Северного Кавказа: социальную и географическую мобильность, интенсификацию социальных взаимодействий, массовую образованность и расширение слоя национальной интеллигенции. Все это приводило у народов региона к заметному подъему чувства национальной общности и национальной гордости, связываемой с собственной историей и высоким ценностным статусом этнокультурного наследия. массовое национальное сознание стало
основным носителем культурно-исторической преемственности северокавказского мира. В его структуре возникла как бы сдвоенная линия напряженности, сопрягающая оценку реального состояния данного этнического социума: с одной стороны, с ценностями национальной культурной традиции, с другой - с целями модернизации.
Ценности и нормы традиционной культуры оставались фактором сплочения северокавказских этнических обществ и сохраняли значимые функции общественного регулирования. Вместе с тем механизмы обучения и воспитания подрастающих поколений на всех уровнях (включая семью) были переориентированы на активное освоение жизненных шансов в рамках "большого" советского общества. Традиционные институты, связи и нормы действовали как этнический ресурс, обеспечивающий индивидуальную социальную мобильность и успех в различных сферах общественной жизни.
Этнические традиции продолжали жить и в социально-бытовом укладе не только сельского, но и городского населения. Быстрые темпы урбанизации в 50-70-е годы и массовый приток в город вчерашних сельчан приводили к воспроизводству здесь норм "негородского" характера, тесных групповых межличностных отношений, широкой "земляческой" взаимопомощи [12]. Самой этноспе-цифичной областью жизни народов региона оставались семейно-бытовые и родственно-соседские отношения. Они обеспечивали на регулярной, повседневной и "естественной" основе подкрепление этнической консолидации отдельных народов региона и этнической идентичности каждого человека [13].
Этновоспроизводственные процессы автохтонных народов Северного Кавказа локализовались почти исключительно в пределах территории их традиционного проживания. Данные переписи 1979 г. о распределении отдельных национальностей по продолжительности проживания в месте их постоянного жительства выразительно иллюстрируют это обстоятельство. Так, среди русского населения РСФСР только 46,5 % на момент переписи проживало в месте своего рождения, у народов Северного Кавказа, не подвергавшихся депортации (аварцев, даргинцев, кумыков, лезгин, кабардинцев, адыгейцев, черкесов) эти показатели составляли от 71,4 до 76,0 % [4, с. 276-279].
Есть еще одно обстоятельство, чрезвычайно важное для оценки степени модернизации в национальных автономиях Северного Кавказа. При внимательном анализе данных переписи населения обращает на себя внимание определенная "аномалия" в развитии процессов урбанизации: рост удельного веса городского населения не сопровождался здесь снижением абсолютной численности сельского населения, как это обычно происходит в условиях урбанизации. По РСФСР в целом повышение удельного веса городского населения за 1959-1989 гг. с 52,2 до 73,4 % сопровождалось сокращением абсолютной численности сельского населения на 17 млн чел. (с 56,1 до 39,1 млн). Среди северокавказских автономий только в Северной Осетии произошло незначительное сокращение численности сельского населения (с 214,1 до 198,7 тыс. чел.). Сельское население увеличилось: незначительно - в Карачаево-Черкесии (с 212,1 до 213,3 тыс.); заметно - в Адыгее (с 189,6 до 206,9 тыс.) и существенно - в Кабардино-Балкарии (с 254,7 до 293,0 тыс.). В Дагестане абсолютная численность сельского населения увеличилась в 1,3 раза (с 764,1 до 1023,0 тыс. чел), а в Чечено-Ингушетии выросла почти вдвое (с 418,0 до 745,1 тыс. чел.) [1, с. 18-21; 14].
Помимо прочего, это обстоятельство служило фактором, препятствующим процессам культурно-языковой ассимиляции. Так, например, 22,3 % чувашского, 14,2 % татарского и 10,1 % башкирского населения РСФСР считали родным языком русский, а не язык своей национальности. Среди народов Северного Кавказа этот показатель достигал наибольшего значения у осетин (6,4 %), у остальных народов региона он оставался в пределах от 1,1 % у чеченцев до 2,2 % у кабардинцев [6, ч. 1, с. 38-41].
Этносоциальные и этнокультурные особенности северокавказских народов сказывались при освоении ими как советских форм модернизации, так и "брешей" экономической системы позднего госсоциализма (теневая экономика, вывоз на российские рынки частной сельхозпродукции, "шабашничество" и т. п.).
некоторые специалисты считают, что утвердившийся в 1970-80-е годы за пределами региона некий собирательный образ "кавказца" - торговца, дельца, легко скатывающегося к криминалу, - имеет определенные реальные предпосылки. Под этим подразумевается уникальное сочетание агроресурсов,
хозяйственных и социальных традиций и характерного для кавказской культуры престижного потребления. Первое позволяло производить в больших количествах сельскохозяйственную продукцию, пользующуюся высоким спросом за пределами региона; второе помогло укрепиться в порах плановой экономики мелкотоварному сектору; третье послужило мощным стимулом в погоне за богатством. Сумев адаптировать колхозно-совхозную систему к своему частнохозяйственному интересу и обеспечив приток дефицитной сельскохозяйственной продукции в Россию, крестьяне кавказского региона тем самым создали условия для бурного роста теневых торговых структур, постепенно втянувших в сферу своей активности немалые фракции населения. но их притяжение было бы куда слабее, не используй они к своей выгоде традиционный комплекс социальных связей и отношений (общинных, родовых, клановых, семейных) [15].
В Чечне (и, возможно, в Дагестане), где сельское население составляло огромный социальный массив, официальные идеологические и властные структуры не столько управляли им, сколько обрамляли его жизнедеятельность "советскими" декорациями [10, с. 110].
Круг современных противоречий и проблем, связанных с Северным Кавказом, непосредственно коренится в результатах социально-культурных трансформаций, которые регион претерпел на протяжении советского периода нашей истории. В целом для народов Северного Кавказа это был период интенсивного развития, реальной модернизации. К 1989 г. они в подавляющем большинстве проживали на территории своих автономных республик и областей. но к этому времени радикальным образом изменились их социально-экономическая структура и культурные характеристики по сравнению с периодом 1920-х годов.
Вместе с тем ни характер развития мо-дернизационных процессов в регионе, ни их общие итоги не позволяют считать, что была преодолена дуалистичность социально-экономических структур и культурных ориентаций северокавказских этнических обществ. Однако константная для Х1Х-ХХ вв. проблема тесного взаимопереплетения и взаимодействия традиционалистских и современных, этноспецифи-ческих и интернациональных элементов в со-
циально-экономических структурах, социальной практике и культуре северокавказских автономий претерпела заметное видоизменение к концу советской эпохи. Во-первых, дуализм стал характеризовать внутреннее состояние каждого этнического социума. на ранних этапах преобразований местные этносоциальные общности выступали на социоэкономической карте региона как своего рода анклавы традиционализма, подвергающиеся внешним модер-низационным воздействиям. К 1980-м годам в недрах каждого из них сформировались свои секторы, сферы, институты, социальные слои, функционирование и жизнедеятельность которых воплощали результаты социально-экономической и культурной модернизации. Во-вторых, взаимодействие этносоциальных и этнокультурных традиций с современными формами производственной, организационно-управленческой, социально-культурной деятельности по-прежнему порождало определенные явления социально-психологической напряженности. Однако содержание ее стало более сложным. В общественном сознании противоречиво сочетаются позитивное отношение к современным формам жизнедеятельности и высокая оценка этнокультурной традиции, неудовлетворенность в связи с трудностями доступа к престижным профессиональным сферам и тревога по поводу возможной потери национальных корней.
РОССИЙСКИЙ КАВКАЗ
НА ПЕРЕВАЛЕ ВРЕМЕН
С конца 80-х годов официальным содержанием политики правящих кругов России становится программа экономической и политической модернизации страны - переход к рыночной экономике и демократии. на первый взгляд, развитие событий на Северном Кавказе не просто расходилось, но прямо противоречило этой программе. Ситуация в регионе на протяжении 1990-х годов описывается по преимуществу в терминах этнического национализма и сепаратизма, межэтнической напряженности и конфликтов, религиозного фундаментализма и террористической угрозы. Чтобы понять, почему развитие событий здесь приобрело такую направленность, необходимо принять во внимание две группы факторов.
Во-первых, очевидно, что отражение мо-дернизаторской политики в социокультурной и этнополитической среде Северного Кавказа не могло быть прямым и однозначным в силу
отмеченной выше двойственности, пронизывавшей социально-экономические структуры, формы социального поведения, общественное и индивидуальное сознание народов региона.
В северокавказском региональном сообществе имелись предпосылки, позволяющие ему органично включиться в общероссийский модернизационный процесс: более или менее развитой городской и промышленный секторы, достаточно представительный профессиональный класс, наличие в массовом сознании элементов трудовой этики и эгалитаристских ценностей. но наряду с этим сохранялся мощный пласт этносоциальных и этнокультурных традиций, поддерживаемый непропорционально большой долей сельского населения в местных этнических сообществах (к 1989 г. только среди осетин и балкарцев городское население превышало сельское).
Во-вторых, достаточно соотнести преобразовательную политику последних пятнадцати лет с реформаторским опытом предшествующих эпох, чтобы обнаружить источники многих современных проблем региона. На протяжении XIX-XX веков на Северном Кавказе были реализованы три модели преобразовательной политики: имперско-либераль-ные реформы 60-70-х годов XIX века, социалистическое строительство советской эпохи как форма модернизации и демократические реформы 1990-х годов.
Первая волна преобразований призвана была закрепить военно-политические результаты Кавказской войны, она развертывалась в условиях общего укрепления Российского государства и осуществления им системных, но постепенных и контролируемых сверху реформ. Приоритетной для государственной политики на Кавказе была задача более прочной интеграции региона в имперское социально-политическое пространство. Эта задача решалась с учетом социокультурной специфики на основе сочетания безусловного верховенства центральной власти с элементами судебно-административной автономии региона.
Вторая, социалистическая волна общественных преобразований стала осуществляться на Северном Кавказе уже после гражданской войны в условиях упрочения советского государства. В отличие от реформ XIX в. они носили чрезвычайно глубокий, радикальный характер, реализовывались форсированными темпами на основе жесткой административной централизации и политико-идеологической
унификации. С конца 1920-х годов при осуществлении политических, экономических и социальных преобразований полностью игнорировалась социокультурная специфика местных обществ. но при этом сохранялся этнотерриториальный (национально-государственный) принцип государственно-политической организации народов региона, а процесс социалистического строительства нес народам региона реальную социально-экономическую модернизацию.
Современный этап общественных трансформаций развертывался в условиях распада союзной государственности и резкого ослабления государственности российской. При этом "рыночные" и "демократические" преобразования предполагали глубокий радикальный разрыв с прежней общественно-политической системой, ее тотальную делегитимацию в общественном сознании. Осуществляемые реформы носили форсированный характер и не предусматривали какого-либо учета специфичности социально-экономических структур и социокультурных традиций как российского общества в целом, так и его отдельных этно-региональных сегментов.
Для северокавказского этносоциального конгломерата с его "спрессованной неоднородностью", с наличием явных и латентных элементов архаики и традиционализма в тесно контактирующих социокультурных системах специфическое значение приобретало все то, что могло вести к "возбуждению" этих элементов при одновременном ослаблении всей системы общественного порядка и потере "управляемости" этносоциальными процессами. Идеология и практика революционного реформаторства в России несли с собой достаточно много такого рода факторов. Реальный ход событий в стране вылился в глубокий кризис государственности и повсеместный подрыв устоев общественного порядка. В результате нынешняя российская революция "осовременивания" едва ли не в большей степени обернулась для народов Северного Кавказа вызовом архаизации.
Ситуация начала меняться с конца 1990-х годов. Основные результаты постсоветских преобразований сохранились, но от бурного либерального активизма власть перешла к их ревизии и консолидации. на смену тотальному разгосударствлению и политической фрагментации пришло собирание и укрепление российской государственности.
Для того, чтобы сформировать реалистичное видение перспектив Северного Кавказа в этом контексте, необходимо, во-первых, суметь определить константы в социально-историческом развитии региона на протяжении всего периода его пребывания в составе России, а во-вторых, суметь вычленить в текущей ситуации базовые общественные процессы, которые будут определять будущее на долговременную перспективу.
Культурная самобытность Кавказа, зародившаяся в глубокой древности и неустранимая в обозримой перспективе, сформировала две константные черты российско-кавказского исторического процесса.
Во-первых, это присутствие в государственном и социокультурном пространстве России исторического региона, отмеченного культурной инаковостью. В длительном и разнообразном историческом опыте взаимодействия России и Кавказа воспроизводятся элементы, черты, проблемы, сближающие рубеж XX и XXI вв., скажем, с серединой XIX или даже XVI в. В конечном счете они выражают связь культуры и политики, опосредованность политических форм этого взаимодействия способностью либо неспособностью поддерживать диалог и достигать взаимопонимания культур.
Во-вторых, это внутренняя двойственность самих основ жизнедеятельности и самосознания народов Северного Кавказа. Глубокие корни этой двойственности восходят к периоду X-XV вв. С того времени, когда российское государство приступило к глубоким преобразованиям местных обществ с целью их инкорпорации в социально-политический организм "большой России", дуализм привнесенных и автохтонных, современных и традиционалистских начал общественной жизни пронизал все аспекты мировидения и социальной практики народов региона.
За текущими, конъюнктурными кризисами и обострениями серьезная государственная политика в регионе должна видеть эти постоянные величины в современной кавказской реальности и опираться на них. Путь к их позитивному воплощению в политической практике лежит не столько через управление территориями или населением, сколько через управление базовыми общественными процессами, протекающими в регионе. Таковыми являются процессы, которые развертываются в настоящее время в экономике, этнодемографической структуре и культуре Северного Кавказа.
Их содержание свидетельствует, что напряжение, которому подверглась дуалистич-ная структура социальной и духовной жизни региона в переходный период 1990-х годов, не снято до сих пор. При всем желании оно и не может быть ликвидировано волевым образом какими-либо одномоментными правовыми, административными или даже политическими акциями. Равным образом не существует отдельных решений для экономических, этноде-мографических и культурных проблем - они не просто взаимосвязаны, но взаимообусловлены. Здесь требуется долгосрочная, целенаправленная и последовательная политика комплексной региональной модернизации.
ЛИТЕРАТУРА
1. Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года. РСФСР. М., 1963.
2. цуциев А.А., Дзугаев Л. Б. Северный Кавказ. 1780-1995. История и границы. Владикавказ, 1997. С. 19.
3. Население СССР по данным Всесоюзной переписи населения 1979 г. М., 1980. С. 4.
4. Итоги Всесоюзной переписи населения 1979 года. Т. 10. Продолжительность проживания населения в месте постоянного жительства. М., 1990.
5. Всесоюзная перепись населения 1939 года: Основные итоги. Россия. СПб., 1999. С. 105-106.
6. Краткая социально-демографическая характеристика населения РСФСР по данным Всесоюзной переписи населения 1989 года: В 2 ч. М., 1991.
7. Муслимов С.Ш. От свободомыслия к научному атеизму: Процесс секуляризации и атеизации общественного сознания народов Северного Кавказа. Ростов н/Д, 1987. С. 109.
8. Кошев М.А. История и проблемы культурно-технического развития рабочих кадров народов Северного Кавказа в 60-е - начале 80-х годов. Майкоп, 1994. С. 70-71.
9. Профессиональный состав населения коренных и наиболее многочисленных национальностей Российской Федерации по данным переписи населения 1989 года. М., 1992.
10. Тишков В.А. Общество в вооруженном конфликте (этнография чеченской войны). М., 2001.
11. Карпов Ю.Ю. Россия и этносоциальные процессы на Северном Кавказе в новое и новейшее время // Россия и Кавказ - сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 196-197.
12. Карлов В.В. Этнокультурные процессы новейшего времени. М., 1995. С. 83-84.
13. цуциев А.А. Русские и кавказцы: очерк незеркальной неприязни // Вестник Института цивилизации. Вып. 1. Владикавказ, 1998. С. 251.
14. Возраст и состояние в браке населения СССР. По данным всесоюзной переписи населения 1989 года. М., 1990. С. 24, 32-33.
15. Панарин С.А. Позиционно-исторические факторы кавказской политики // Политические исследования. 2002. № 2. С. 111-112.
11 апреля 2006 г.
транснациональность диаспоральных процессов
А.С. Ким
Нарастание интенсивности миграционных процессов (вызывающих временные, циклические и возвратные перемещения значительных масс населения), постоянная связь между людьми различных континентов, благодаря возможностям новых информационных технологий, привели к возникновению и распространению диаспор. Они представляют особые социальные группы, чья идентичность не определяется каким-либо конкретным территориальным образованием. Масштабы их распространения
Ким Александр Сергеевич - кандидат философских наук, доцент кафедры социологии, политологии и социальной работы Тихоокеанского государственного университета (г. Хабаровск).
позволяют говорить о том, что явление диа-споральности приобрело транснациональный характер.
Транснациональность является качественной характеристикой диаспор, поскольку содержит в себе совокупность свойств, обусловливающих их принципиальное различие с другими этническими общностями, не включенными в глобальные миграционные процессы. Проблема диаспоральной транснациональности характеризуется следующими двумя аспектами. Первый заключается в том, что социально-экономические и политические катаклизмы приводят к появлению довольно многочисленных групп, заинтересованных в переселении на другие инокультурные,
