CC BY
48
К. Ханбабаев,
кандидат философских наук (Дагестан) ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ ЭТНОКОНФЕССИОНАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ В ДАГЕСТАНЕ И ЧЕЧНЕ
К актуальным проблемам изучения общественного сознания народов Дагестана и Чечни относится проблема отражения в сознании молодежи этноконфессиональных отношений, трансформирующихся в условиях глобализации. В постсоветской Российской Федерации остаются нерешенными хронические социальные проблемы Северного Кавказа: проблемы безопасности в регионе личности, этнических групп и общества в целом; глубокий экономический кризис на Северном Кавказе, который характеризуется обвальной демодернизацией, резкой социальной поляризацией и вынужденным уходом значительной части населения в теневой сектор экономики; неэффективность этноклановых режимов в республиках на Северном Кавказе, которые консервируют воспроизводство этнократий, коррупции и некомпетентности; конфликтное взаимодействие части прежних и трансплантированных модерни-зационных ценностей, разломы между которыми заняли радикальные псевдорелигиозные, преимущественно исламистские, течения; девиации у социализирующейся в этих кризисных и бесперспективных условиях молодежи. В основном эти проблемы носят преимущественно внутренний характер. Но в то же время значительная доля ответственности за негативную динамику социальных процессов, в том числе и этноконфессиональных отношений на Северном Кавказе, лежит на политике федерального центра. Как пишет известный российский социолог В.В. Черноус, «с точки зрения будущего Северного Кавказа как органической части России особое значение приобретает проблема молодежи, "сквозная" среди всех названных и взаимообусловленных проблем».
В активной части населения все большую долю занимают те, кто сформировался в позднеперестроечные и постсоветские годы. Иными словами, это молодые люди 20-30 лет, которые начали сознательную жизнь в условиях обострения межэтнических отношений, вооруженных конфликтов в Пригородном районе Северной Осетии, Чечне, Южном Кавказе, расцвета этноэтатизма, парада
местных суверенитетов, псевдорелигиозного экстремизма, всепроникающей коррупции и т.д. Это поколение молодежи мы практически потеряли, и теперь стоит сложная задача ресоциализации его значительной части, особенно в Чечне, в современное динамичное российское общество, фактически упускаем и следующую генерацию в южнороссийских регионах.
В российском обществе и на официальном уровне признается, что «традиционная система образования и воспитания, равно как и государственная молодежная политика и общественные организации, в переходный период развития России не смогли обеспечить целенаправленного воспитания самостоятельной, идейной, ответственной молодежи и ее подготовки к жизни в самоорганизованном обществе». В то же время в области государственной молодежной политики осознается и необходимость выработки соответствующей стратегии (до 2016 г.). Однако авторы проекта Министерства образования и науки РФ «Стратегия государственной молодежной политики в Российской Федерации» старательно обходят реально идущие процессы у молодежи многонационального и полиэтничного общества России, взаимодействия традиционных, конфессиональных и модернизационных ценностей, в ходе которого рождается новая социокультурная система ценностей России, в контексте которой формируется молодежь страны в целом и особенно непросто и противоречиво на Северном Кавказе. Авторы «Стратегии», игнорируя этнокультурную и цивилизационную специфику России и ее регионов, упрощенно понимая глобализацию как всеобщую унификацию, сводят свою задачу к тому, чтобы «сформировать и закрепить новые нормы поведения и ценности в общественных традициях», под которыми понимается набор важных, но обезличенных банальностей. Прав В.В. Черноус, когда пишет, что «без определения самоидентичности, общенациональных целей и идеологии развития в современном мире мы не сможем решить ни одну из проблем, представляющих угрозы национальной безопасности, единству и целостности России, тем более сформулировать системную, комплексную федеральную и региональную молодежную политику». В условиях отсутствия национальной стратегии неоднозначная и противоречивая ситуация с социализацией молодежи на Северном Кавказе требует постоянного мониторинга, анализа и прогнозирования, выработки адекватного и эффективного менеджмента, в том числе и в области этноконфес-
сиональных отношений, их отражения в общественном сознании молодежи Дагестана и Чечни в условиях глобализации.
Современное российское, в том числе и северокавказское, общество на протяжении последних лет находится в состоянии перехода, системной и структурной трансформации. Разнонаправленные процессы глобализации, модернизации и трансформации -дискуссионны и противоречивы. Одни авторы полагают, что данные процессы несовместимы, другие считают их взаимодействие более сложным, когда одни черты глобализации и модернизации вступают в острое противоречие с традиционными ценностями, другие - нейтральны по отношению к ним, способны взаимодо-полнять друг друга, а третьи - находят опору в имеющихся культурных формах. Эти перемены отражаются на всех слоях общества. В самой сложной ситуации оказываются наиболее незащищенные группы населения, лишенные стабильного статуса и соответствующих ресурсов, нормативной и корпоративной поддержки. К малозащищенным группам следует отнести и часть российской молодежи. Какой характер приобретут процессы трансформации во многом зависит от молодежи, которая будет формировать облик общества будущего, Кроме того, в силу особой восприимчивости и высокой социальной мобильности молодежи возникновение новых ценностей и девальвация прежних затронули эту переходную социальную группу в большей степени, чем другие слои общества. Очевидным является и тот факт, что в настоящее время молодежь сегментирована по различным основаниям и представляет целостную референтную группу лишь по возрастному показателю.
В научной литературе существуют различные трактовки молодежи. Наиболее полное определение было дано И.С. Коном: «Молодежь - это социально-демографическая группа, выделяемая на основе совокупности возрастных характеристик, особенностей социального положения и обусловленных тем и другим социально-психологических свойств. Молодость как определенная фаза, этап жизненного цикла биологически универсальна, но ее конкретные возрастные рамки, связанный с ней социальный статус и социально-психологические особенности имеют социально-историческую природу и зависят от общественного строя, культуры и свойственных данному обществу закономерностей социализации». Современные исследователи молодежи, например В.В. Гаврилюк, определяют молодежь как «особую социальную общность, отличающуюся своими возрастными характеристиками, находящуюся в
стадии становления, формирования структуры ценностной системы, выбора профессионального и жизненного пути, не имеющую реального положения на социальной лестнице». В любую историческую эпоху молодежи приходится нелегко в силу маргинально-сти ее социального положения. Современная российская молодежь - это молодежь, формировавшаяся полностью в новых условиях, которые она признает в качестве естественных. Сегодняшние молодые россияне поставлены во вдвойне экстремальные условия: переворот в социально-экономическом укладе сопровождается кризисом ценностного сознания. Молодым людям приходится самим решать, что ценнее - обогащение любыми средствами или приобретение высокой квалификации, обеспечивающей способность адаптироваться к новым условиям, отрицание прежних морально-нравственных норм или гибкость, приспособляемость к новой действительности, безграничная свобода межличностных взаимоотношений или семья как оплот успешного существования. Молодежь Дагестана и Чечни вынуждена приспособиться к новым этноконфессиональным отношениям, складывающимся на Северном Кавказе, в России за последние 20 лет.
Исследователи отмечают, что сущность молодежи как социальной группы раскрывается в процессе реализации ею функции воспроизводства социальной структуры. Наследуя и воспроизводя сложившиеся общественные отношения, каждое новое поколение обеспечивает сохранение целостности общества и участвует в его совершенствовании и преобразовании на основе своего инновационного потенциала. Тем самым осуществляется как развитие молодежи, так и общества в целом. В этом плане очень важно, чтобы молодежь Дагестана и Чечни смогла не только сохранить позитивное в этноконфессиональных отношениях в этих республиках, но и совершенствовать и развивать их на основе своего инновационного потенциала, накопленного в условиях глобализации. Многочисленные социологические исследования последних лет выявляют сложный и комплексный характер взаимодействия и взаимопроникновения традиционных и новых ценностей в среде российской молодежи в условиях трансформирующегося общества, что является индикатором процесса успешной социальной адаптации. Анализ результатов социологических исследований, проведенных различными исследователями как в Дагестане, так и в Чечне, подтверждает, что за прошедшие 15-20 лет в молодежной среде произошли сложные процессы в переоценке культурных ценностей предыду-
щих поколений, свидетельствующие о нарушении в преемственности социокультурного опыта, наличии конфликта ценностей, с одной стороны, а с другой - существовании и взаимопроникновении ценностей в молодежной среде.
В трансформирующемся российском, в том числе и северокавказском, обществе самыми крупными, по мнению ученых, являются конфликты ценностей между традиционализмом и модернизмом, коллективизмом и индивидуализмом. Само по себе переплетение традиционных и модернизированных элементов и структур в одном и том же обществе, по мнению ученых, не обязательно приобретает негативные смыслы. Вполне возможно в достаточной степени мирное сосуществование старого с новым. На территории Юга России проживают несколько десятков различных в этническом, конфессиональном и социально-экономическом отношении народов, что позволяет говорить о Юге России как о наиболее сложном в этнокультурном отношении регионе Российской Федерации, культурно-цивилизационное пространство которого оказалось дезинтегрированным в процессе роста политической напряженности и этноконфессиональной конфликтогенности.
В результате проведенного анализа динамики форм взаимодействия традиционных и современных систем ценностей дагестанской и чеченской молодежи в условиях трансформирующегося общества нами был выявлен бинарный характер их взаимодействия. Соотношение этих пар ценностей указывает на наличие процесса адаптации молодежи Дагестана и Чечни к условиям социальной трансформации российского общества, в том числе и его этноконфессиональных отношений. Данное состояние не является статичным, прослеживается определенная динамика. Если в начальный период трансформации в дагестанском и чеченском обществах в молодежной среде преобладают этноконфессиональные конфликты, конфликтогенные формы взаимодействия светских и религиозных (в основном исламских) ценностей, то в последние годы они начинают приобретать конструктивный характер, что указывает на незначительное повышение уровня адаптации и этно-конфессиональной толерантности.
В 1990-е годы Северный Кавказ стал не только постоянной темой международных средств массовой информации и политических дискуссий, но и неотъемлемым идентификационным элементом постсоветской России. Критическая геополитика, базирующаяся на отказе от различия между физическим и концептуальным
пространством, сочетает использование политической экономии и геополитической практики, культурологии и народной геополитики, видовой идентичности и геополитического дискурса, психоаналитики и геополитического воображения, телекоммуникационных сетей и геополитических киберорганизаций, кибернетических войн и виртуальной геополитики, глобализации и реструктурирования геополитических регионов. Группы людей, особенно молодежи, все интенсивнее интегрируются в глобальные сети, в то время как ускоряющееся пространство потоков размывает традиционное разделение между местным, национальным и глобальным. Из всего вышесказанного сотрудник Центра геополитического анализа и исследований, преподаватель геополитики в Высшей школе менеджмента (Париж, Франция) Вячеслав Авьюцкий делает несколько выводов. Прежде всего Северный Кавказ он рассматривает не только как одну из российских иноэтничных периферий, но и как периферию Ближнего Востока и исламского мира. С конца 70-х годов этот мир, Ближний Восток и Северный Кавказ, охвачены едиными транснациональными и трансформационными процессами, среди которых, в частности, выделяются реисламизация и радикализация.
Российская империя и Советский Союз, по В. Авьюцкому, не выполнили на Северном Кавказе основную имперскую задачу: интеграцию этнических и религиозных меньшинств в централизованную политическую структуру. В результате Кавказской войны, проходившей в XIX в., северокавказских горцев изолировали в «округах-резервациях» под бдительной охраной линейных казаков, местные этносы были юридически исключены из политической системы империи. Получив статус «инородцев», они если не были полностью лишены российского подданства, то, по крайней мере, считались подданными с ограниченными правами и свободой передвижения (впрочем, как и русские крепостные до 1861 г.). Они не служили в армии, имели особое налогообложение, им предоставили право использовать адаты и шариат. Де-факто «горские округа» были внутренним зарубежьем, архипелагом чужеродных анклавов в славянском море. В 1920-х годах советская власть попыталась включить северокавказских горцев в Закавказскую федеративную советскую социалистическую республику (ЗФССР). Для этого горские этносы объединили в два полиэтнических образования - Горскую АССР и Дагестанскую АССР, которые затем могли бы войти в состав ЗФССР. Однако этнонационализм и конкуренция элит в
ГАССР и противостояние армян и азербайджанцев в ЗФССР привели к фрагментации этих двух республик. Горские автономии, осколки ГАССР и Дагестан остались в составе РСФСР. Ни присоединение Дагестана к Азербайджану, ни интеграция других северокавказских автономий в Грузию по абхазской модели не были приемлемы для советского руководства, озабоченного сохранением геополитического равновесия в Закавказье. Москва решила не осложнять обстановку и сохранить горские автономии в составе РСФСР. Не следует забывать, что в 1920-1950 гг. южные границы РСФСР значительно изменились. В 20-х годах Центр выделил из нее часть Южной Сибири, казахские степи и Среднюю Азию, создав на этой территории пять союзных республик. «Национальное размежевание» в Средней Азии и объединение горцев в ГАССР -часть единой стратегии «русификации России», которая реализо-вывалась путем отсоединения проблемных (исламских), бывших инородческих земель. Кульминацией конфликта с северокавказским «внутренним зарубежьем» стала депортация в Казахстан и в Среднюю Азию (1943-1944) четырех горских этносов (карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей), обвиненных в сотрудничестве с оккупантами. Сама депортация - признание неудачи политики советизации, которую Москва проводила в регионе с 20-х годов.
В 1957 г. «наказанные народы» стали возвращаться в родные края. После 13-летней ссылки чеченцы, закаленные испытаниями, приобрели этнополитическую зрелость «псевдонации» и переросли статус «автономного российского этноса», который продолжал устраивать других северокавказцев. Не случайно в 1990 г. Чечено-Ингушетия первая в регионе потребовала предоставить ей статус союзной республики. Чтобы ослабить позиции Ельцина, в рамках новоогаревского процесса Горбачёв заключил тактический союз с тогдашним чеченским лидером Завгаевым и татарстанским президентом Шаймиевым, пообещав предоставить такой статус Чечено-Ингушетии и Татарстану. Таким образом, уже в августе 1991 г. Чечено-Ингушетия могла быть выделена из РСФСР на абсолютно конституционной основе - так же, как Средняя Азия и Казахстан отсоединились в 20-х годах, а Горская АССР и Дагестан имели возможность это сделать в тот же период. После 1957 г. чеченцы играют роль катализатора возрождения всех северокавказских этносов. По некоторым оценкам, в ходе депортации погибло около 40% от общего числа чеченцев. Однако, несмотря на столь огромные потери, они становятся количественно одним из самых быст-
рорастущих этносов региона. Высокая доля молодежи объясняет повышенную политическую и религиозную активность чеченцев не только в период перестройки, но и значительно ранее. Например, молодежь стала питательной средой для «параллельного ислама» и суфийских братств в Чечено-Ингушетии. В ссылке чеченцы не только сохранили свои структуры, но и создали новые, более радикальные вирды (суфийские братства), например, вирд Вис-Хаджи Загиева. В 1968 г. в Чечено-Ингушетии насчитывалось около 30 вирдов, только в Ачхой-Мартане их было пять, а в селе Самашки Ачхой-Мартановского района действовала подпольная кораниче-ская школа. Члены вирда Вис-Хаджи Загиева отличались особым экстремизмом. Они неоднократно препятствовали изучению русского языка, распространяли слухи о скором возобновлении газавата против русских и других неверных. В 1970-1980 гг. суфийские братства продолжали действовать подпольно, причем иногда при попустительстве местных властей.
Особенность этнополитических процессов на Северном Кавказе - тесное переплетение религиозного возрождения с «вызреванием» новых этнических идентичностей (переход от этноса к псевдонации). Достаточно упомянуть роль суфийского ордена кадирия, который в августе-сентябре 1991 г. стал движущей силой чеченской «революции», или же роль Партии исламского возрождения в мобилизации карачаевцев в 1991-1992 гг. В обоих движениях основную роль играла молодежь. С 1991 г. этноконфликты на Северном Кавказе становятся непременной составляющей региональной геополитики, а этносы, ведомые этнопартиями, - геополитическими факторами первой величины. Вообще-то для региона характерны два вида конфликтов: этнотерриториальный и этнополитиче-ский. Специалист по этноконфликтологии В.А. Авксентьев определяет последний как «проявление, обнаружение существующего в обществе этнического раскола через механизмы политической деятельности», отмечая, что основной причиной этих конфликтов являются «противоречия между политическими статусами этнических групп». Например, чеченский конфликт прежде всего этнополитический. Определенная часть чеченского этноса не согласна со статусом, который предоставлен ему Российской Федерацией (республика - субъект Федерации с определенной долей автономии в экономической и политической областях), и претендует на статус нации, что предусматривает два варианта. Либо Чечня и Российская Федерация формируют двусубъектное государство,
что нереально из-за непреодолимого разрыва в «весовых категориях» субъектов, либо Чечня создает независимое государство, что категорически отвергается в настоящий момент российским руководством, большинством россиян и большей частью самих чеченцев.
Наиболее мощный конфликтный узел сложился на севере Дагестана. Причины тому: миграция дагестанских горцев на равнину, возвращение чеченцев-аккинцев, частичная депортация кумыков из-под Махачкалы, переселение аварцев и даргинцев, перемещенных в 1944-1957 гг. в Чечню. В конфликты вовлечены ногайцы, терские казаки, даргинцы, кумыки, чеченцы-аккинцы, аварцы и лакцы. Северный Дагестан живет в режиме парового котла на пределе расчетной мощности, выплескивающего, в частности в Ставропольский край, русских, равнинных даргинцев и ногайцев. При этом усиливается этнополитическое влияние аварцев, которым пытаются противостоять кумыки. Более внимательный анализ этого эпицентра этнической сейсмичности всего Северного Кавказа и прилегающих регионов показывает его тесную взаимосвязь с Чечней. «Переходником» в этом служат чеченцы-аккинцы, считающиеся одним из 14 коренных этносов Дагестана. За последнее десятилетие число аккинцев возросло с 57,9 тыс. в 1989 г. до 105 тыс. в 1998 г. (в основном за счет беженцев из Чечни). Им удалось частично удовлетворить свои требования относительно территориальной реабилитации. Они добились возвращения в Новолакский район, откуда их депортировали в 1944 г. В Хасавюрте, где они составляют треть населения, аккинцы борются за власть с аварцами, которым все же удалось выбрать своего кандидата на пост мэра.
Когда Шамиль Басаев и Мовлади Удугов создали Конгресс народов Чечни и Дагестана, цель которого - создание исламского (шариатского) государства на территории этих двух республик, ак-кинцев вместе с дагестанскими ваххабитами стали рассматривать как одну из сил реализации этого проекта. После вторжения боевиков Басаева и Хаттаба в Дагестан (август-сентябрь 1999 г.) соотношение сил на севере этой республики изменилось не в пользу ак-кинцев, которые, кстати, сделали все возможное для сохранения нейтралитета. Однако, несмотря на уменьшение активности аккин-цев в 1999-2000 гг., аккинская проблема не исчезла, более того, после прибытия новых беженцев из воюющей Чечни она обострилась. Дальнейшее увеличение количества чеченцев на севере Даге-
стана может поставить под вопрос зыбкое доминирование аварцев и вызвать новую эскалацию конфликтов. Гражданское население Чечни продолжает покидать предгорья, ставшие местом постоянных стычек, и заселяет территории, соседствующие с Чечней, в основном Ингушетию и Северный Дагестан. После того как весной 2002 г. несколько десятков тысяч чеченских беженцев решили остаться на постоянное жительство в Ингушетии, можно считать, что она частично «чеченизируется». Конечно, пока еще преждевременно говорить о «чеченизации» Дагестана, однако нельзя исключить новый виток аккинской проблемы, особенно в Хасавюртовском районе республики. Формирование в соседних регионах «ближней» диаспоры подтверждает виртуальность границ Чечни. Чеченский этнос географически «растекается», расширяя свое этнопростран-ство не только в западном и восточном направлениях, но и на юг -в Ахметовский район Грузии. Однако северокавказские этносы и закавказские нации мигрируют главным образом на Юг России, который лучше перенес экономический кризис и сохранил относительную политическую стабильность.
Конфликты на Юге России - следствие территориализации и коренизации северокавказских и кавказских диаспор, в основном молодежи, в русском этническом массиве. В этом сложном процессе выделяется несколько этапов: спонтанное или запланированное прибытие этнической группы на новое место с иноэтническим большинством - ее внутренняя консолидация (этнопрофессиональ-ная специализация и экономическая солидарность) и диаспориза-ция (налаживание связей с исходным этносом) - территориализа-ция (географическая концентрация диаспоры в сельской местности или формирование этнопроизводственной цепи производства -транспортировка - сбыт продукции в городе) - формирование эт-нополитических анклавов (создание национально-культурных автономий) - выдавливание доминирующих этнических групп (через мини-конфликты). Подобный сценарий уже реализован на востоке Ставрополя, находится в процессе реализации в зоне Кавказских Минеральных Вод, а также на Черноморском побережье и на прилегающих территориях Краснодарского края.
В результате миграционных процессов обозначилась особая зона - «буферный пояс» шириной в 50-150 км, отделяющий Северный Кавказ и Закавказье от Юга России. Он характеризуется отсутствием численно доминирующей этнической группы и хаотически меняющимся национальным составом населения. Эта
промежуточная зона разделяет высококонфликтный (северо-)кав-казский выступ «кризисной дуги», вытянувшейся от Балкан до китайского Синьцзяна, и южное продолжение «этнической России», которая не совпадает с рубежами Российской Федерации. Русские превращаются в одну из многих этнических групп «буферного пояса» с неопределенной этнической идентичностью. Модель борьбы за землю, характерная для северокавказцев на протяжении веков, переносится на равнину. Однако ныне она более интенсивна, потому что земля на равнине исторически не идентифицирована и принадлежит одновременно всем и никому, в то время как в горах каждый ее клочок вписан в историческую память этноса.
Большое влияние на этноконфессиональные отношения на Северном Кавказе, в первую очередь в Дагестане и Чечне, оказывают процессы радикализации и политизации ислама на Северном Кавказе. Возрождению ислама и проблемам исламского фундаментализма, известного как ваххабизм, в основном в Дагестане и в Чечне, посвящено большое количество исследований. В политическом дискурсе термин «ваххабизм» используется как синоним исламизма, исламского радикализма и фундаментализма. Само использование этого термина свидетельствует об иностранном происхождении северокавказского ваххабизма, импортируемого из Саудовской Аравии, для того чтобы оторвать от России важный стратегический регион. В то же время власти выражают благожелательное отношение к суфийским братствам, которые объявили войну ваххабитам. Политики и журналисты обычно не прибегают к термину суфии (мюриды), а предпочитают называть их традиционалистами, т.е. сторонниками традиционного, исторического, местного ислама, хотя суфизм тоже был импортным продуктом. Не следует забывать, что на Северном Кавказе суфизм (мюридизм) был и остается радикальной псевдореволюционной доктриной, направленной на создание шариатского государства. В своей конечной цели (исламизация всех сфер жизни в строгом соответствии с шариатом) и в средствах (джихад) суфизм мало отличается от ваххабизма. На Кавказе суфизм неоднократно служил идеологической базой джихада. Достаточно вспомнить имама Шамиля, который активно использовал суфизм для мобилизации мусульман под знамя джихада. В начале 20-х годов его последователь Узун-Хаджи, предпринявший очередную попытку создать имамат, заявлял, что все, кто пишет слева направо, т.е. владеющие русской грамотой, должны быть повешены.
Современные суфийские шейхи Дагестана и Чечни, избегающие джихадской лексики, заявляют об опасности ваххабизма, решительно выступая против сепаратизма. Однако в действительности они укрепляют свой контроль не только над официальными структурами ислама (духовными управлениями мусульман), но и активно вмешиваются в политическую жизнь республик (более трети дагестанских парламентариев - члены суфийских братств). Один из лидеров дагестанских суфиев Саид Ацаев неоднократно высказывался за полную исламизацию системы образования и постепенное введение в республике шариата, который, кстати, отменили в Дагестане и Чечне только в 1927 г. Достаточно сравнить доктрины шейхов, живших в XIX - начале XX в., ныне интенсивно распространяемые официальными печатными органами ДУМ («Нур-уль-Ис-лам», «Ас-Салам»), например, с книгой аятоллы Хо-мейни, чтобы понять радикализм нынешних суфиев, постепенно, без резких движений превращающих Дагестан в ближневосточное теократическое государство, идеологически близкое Ирану и Саудовской Аравии. По словам публициста Г. Магомедова, «через несколько лет суфизм, который сегодня на самом деле и является формой объединения дагестанских мусульман, приведет к значительно более радикальным последствиям, чем исламские экстремисты образца 1999 г.». После военной неудачи (август-сентябрь 1999 г.) часть ваххабитов покинула Дагестан, а ваххабитская деятельность была запрещена на всей территории Северного Кавказа. Однако ваххабизм как таковой не исчез ни в Дагестане, ни в других северокавказских республиках.
Определенный успех ваххабизма и легкость его распространения на Северном Кавказе объясняются простотой этой доктрины по сравнению с достаточно сложными суфийскими обрядами. Несмотря на значительное распространение суфизма среди вайнахов и дагестанцев, эта доктрина считалась слишком «интеллектуальной» для широких масс, в то время как ваххабизм в глазах незначительной части мусульман воспринимается как «народный». Вячеслав Авьюцкий обратил внимание на то, что за несколько лет «ваххабитские общины появились во всех северокавказских республиках, за исключением Адыгеи, и в Ставропольском крае, а суфии за 200 лет не смогли создать ни одного братства к западу от Ингушетии». В конце 90-х - начале 2000-х годов местные наблюдатели отмечали проникновение ваххабитов из Дагестана и Чечни в другие республики Северного Кавказа. Их общины дейст-
вовали в Карачаево-Черкесии (поселок Московский около Усть-Джегуты), в Кабардино-Балкарии (Кызылбурун, Баксан, Нальчик, Хасанья, Кенже и Вольный Аул), в Северной Осетии (Чермен, Майский - Пригородного района, а также в Кировском, Ирафском, Дигорском и Моздокском районах), в Ингушетии (Малгобек), в Ставропольском крае (Тукуй-Мектеб и Каясула Нефтекумского района, Иргаклы Степновского района, Канглы Минераловодского района и Мирный Предгорного района). Можно отметить, что ваххабизм нашел питательную почву в «буферном поясе», например на территории Ставрополя, придав конфликтности региона новое измерение.
Ваххабизм пустил корни и в других регионах России, например в Татарстане, а межэтническая напряженность проявлялась, например, в Туве, Якутии и Бурятии. Однако Северный Кавказ -единственный регион Федерации, который интенсивно покидало русское население. Конфликтный потенциал этого региона многократно превосходит совокупность всех межэтнических противоречий, существующих на остальной части России.
До конца XIX в. Северный Кавказ был частью Ближнего Востока, входя в зону влияния Османской империи и Персии. Во время Кавказской войны Порта всячески поддерживала сопротивление аварцев, чеченцев и черкесов российской армии. После 1864 г. большинство черкесских племен, часть чеченцев и дагестанцев переселились в Турцию. После развала Османской империи многочисленные северокавказские диаспоры оказались за пределами Турции - в Сирии и в Иордании. Во время перестройки северокавказские автономии восстановили культурные, политические и экономические связи со своими ближневосточными диаспорами. Наиболее интенсивные контакты существовали между дудаевской Чечней и чеченской диаспорой, которая была широко представлена в Генеральном штабе и в спецслужбах Турции, а также в Иордании: в парламенте, в королевской гвардии и в ближайшем окружении короля. Кроме того, первому чеченскому президенту удалось наладить связи с Саудовской Аравией, Кувейтом, Суданом, непризнанной республикой Северного Кипра, а также с Боснией. Уже осенью 1994 г. транспортные самолеты национальной чеченской авиакомпании выполняли челночные рейсы по маршруту Хартум - Баку с необозначенным грузом, а бывшее советское оружие, закупленное Турцией в Восточной Германии, переправляли авиатранспортом через Битлис из турецкого Курдиста-
на на азербайджанский военный аэродром Насосная (недалеко от Баку).
Северокавказская диаспора в Турции и Иордании участвовала в сборе средств для помощи дудаевцам, организовала лечение в турецких госпиталях раненых и принимала беженцев из Чечни. По инициативе диаспоры организовывались многочисленные манифестации в Стамбуле и Анкаре, предпринимались попытки оказать давление на правительство Турции, которое критиковало действия российской армии в Чечне. Исламистские партии Турции использовали чеченскую тему для мобилизации сторонников. Российские источники отмечали присутствие боевиков из полувоенной организации «Серые волки» в Чечне в 1994-1995 гг. «Серые волки» официально запрещены турецкими властями и существуют полулегально на базе молодежных клубов «Идеалистские сердца» при ультранационалистической Партии национального действия. В марте 1995 г. в ходе предвыборной кампании лидер Партии благоденствия Эрбакан заявил, что «война в Чечне, как и другие конфликты (Палестина, Кашмир, Босния), является частью джихада», призвав в своей предвыборной программе «освободить Азербайджан, Боснию и Чечню». В декабре 1995 г. эта партия пришла к власти, а Эрбакан стал премьер-министром. 29 декабря 2005 г. в результате совместной операции ФСБ и МВД России в Дагестане был задержан активный участник международной террористической группы, гражданин Турции Али Сойтекин Оллу, сообщал ФСБ России. Задержанный признался, что с 2001 по 2005 г. принимал активное участие в террористической деятельности банды Абу Хавса - представителя «Аль-Каиды», говорится в сообщении Центра общественных связей ФСБ РФ. В течение года Али Сойтекин проходил диверсионную подготовку в группе выходцев из Турции (35 человек), которой командовал гражданин Турции Абу Зар. Согласно тем же показаниям, в течение 2001-2002 гг. Абу Хафс подготовил и переправил в Чечню две группы иностранцев численностью 35-40 человек. Сам Сойтекин Оллу в составе группы Р. Гелаева попал в Чечню в августе 2002 г. и в течение двух лет участвовал в бандитских акциях в разных концах Чечни. Одним из эпизодов боевой биографии наемника стало нападение в июне 2004 г. на село Автуры в Шалинском районе - там террористы под руководством Абу Хавса, Басаева, Масхадова и Раппани Халилова захватили в заложники 12 мирных жителей. В июне 2004 г. получивший ранение Оллу был переправлен на лечение в Дагестан.
Особые связи чеченцы установили с Афганистаном и Пакистаном. Еще в апреле 1994 г. чеченская делегация, возглавляемая Ш. Басаевым, посетила Афганистан, где провела переговоры с лидером исламистов Гульбуддином Хекматиаром о покупке «стингеров». Одновременно были установлены контакты с пакистанской межведомственной разведкой (ИСИ). Чеченцы встретились и с влиятельными пакистанскими военными, считавшимися покровителями талибов: министром внутренних дел генералом Насирулой Бабаром, министром обороны генералом Афтабом Шахбаном Ми-рани и начальником ИСИ Джавидом Ашрафом. После визита Басаева около сотни молодых чеченцев прибыли для обучения методам партизанской войны в лагеря ИСИ около Хоста в Афганистане и в Марказ-и-Давар в Пакистане. Осенью 1994 г. ИСИ сформировала для отправки в Чечню несколько смешанных подразделений, в которые вошли чеченцы, афганские моджахеды и пакистанцы. Под руководством пакистанских офицеров эти отряды в декабре 1994 г. - январе 1995 г. участвовали в защите Грозного, поддерживая радиосвязь со своим штабом в Пакистане. Новый виток консолидации связей между Северным Кавказом и Ближним Востоком пришелся на вторую войну в Чечне (1999-2000). Накануне вторжения боевиков Басаева и Хаттаба в Дагестан Зелимхан Яндарбиев совершил поездку в ОАЭ, Катар и Саудовскую Аравию, где он искал средства на финансирование джихада. Кроме того, с призывом оказать соответствующую помощь обратились к нескольким исламистским организациям представители Грозного в Турции. В августе 1999 г. лидер чеченских ваххабитов Абдул Малик получил 1 млн. долл. от «Мирового фронта» бен Ладена, алжирского «Аль-Джамаа аль-Мусаллаха», палестинского Хамаза и ливийских религиозных деятелей в эмиграции.
Значительной была и роль иорданской диаспоры. По данным МИД России, иорданское отделение Международной организации «Братья-мусульмане» с начала 1999 г. собрало для Чечни около 20 млн. долл., а за первые десять месяцев того же года йеменская партия «Объединение в защиту реформ» (Аль-Ислах) - 4,5 млн. долл. Одним из самых известных международных террористов, действовавших на территории Северного Кавказа, был Эмир Хаттаб. В годы первой российско-чеченской войны (1994-1996) Хаттаб стал лидером военного крыла радикальных мусульман. Многие полагали, что Хаттаб был иорданцем, однако на самом деле он родился в 1969 г. в Араре на севере Саудовской Аравии. В конце апреля
2002 г. старший брат Хаттаба Мансур ас-Сувейлим сообщил представителям печати настоящее имя Хаттаба - Самир бен Салих бен Абдалла бен Салих бен Абдурахман бен Али ас-Сувейлим. В начале 1995 г. Хаттаб переехал в Чечню. С августа 1995 г. его отряд стал входить в состав Центрального фронта вооруженных сил Чеченской Республики - Ичкерии под командованием Шамиля Басаева. Наиболее известной операцией его отряда стала атака на броне-колонну 245-го мотострелкового полка Российской армии в апреле 1996 г. рядом с сел. Ярыш-Марды. В результате этой акции погибло 95 военнослужащих федеральных сил. После окончания первой российско-чеченской войны Хаттаб организовал на территории Чечни несколько военно-тренировочных лагерей, где проходили военно-диверсионную подготовку прежде всего дагестанцы и чеченцы, но также молодые представители других мусульманских республик России. Опорные лагеря Хаттаба находились в районе селения Сержень-Юрт и озера Кезенойам. В изъятых у Абу Омара материалах, предназначенных для отправки за рубеж, «изложено видение перспектив развития исламского террористического движения в мире и выработаны рекомендации в отношении тактики и стратегии развития так называемого "зеленого интернационала"».
По данным ЦОС ФСБ России, Абу Омар прибыл в СевероКавказский регион около десяти лет назад по прямому указанию Усамы бен Ладена. Прикрываясь деятельностью международной неправительственной организации «Аль-Харамейн» (исламский фонд двух святынь «Al-Haramein Islamic Foundation»), он занимался организацией террористического подполья в Дагестане, Чечне и Ингушетии. В последние годы, отмечает ФСБ, Абу Омар являлся так называемым «председателем комитета шариатских судей Чеченской Республики Ичкерия». Абу Омар получал и распределял поступавшие из-за рубежа финансовые средства на ведение дивер-сионно-террористической деятельности в России, периодически встречался с Масхадовым, Басаевым, Хаттабом, Садулаевым, другими главарями бандформирований и финансировал их террористическую деятельность. Уничтоженный представитель «Аль-Каиды» принимал непосредственное участие в планировании и подготовке террористических актов, занимался религиозно-политической пропагандой экстремистской направленности. До 2005 г. Абу Омар, по данным российских спецслужб, находился на территории Ингушетии, а в 2005 г. перебрался в Дагестан «для решения стратегической задачи - переноса диверсионно-терро-
ристической деятельности в эту республику», - заявляет ФСБ России. Как сообщалось ранее, по некоторым данным, саудовец Абу Омар стал представителем «Аль-Каиды» в Чечне после ликвидации в апреле 2004 г. другого международного террориста Абу аль-Валида. Кроме того, Абу Омар руководил подготовкой терактов, в результате которых были взорваны жилые дома в Москве и Волгодонске.
После ликвидации Абу Омара роль главного представителя «Аль-Каиды» на Северном Кавказе выполнял Абу Хафс. В конце ноября 2006 г. в г. Хасавюрте «спецназовцы ФСБ ликвидировали пятерых участников террористического подполья, среди которых был опознан эмиссар "Аль-Каиды" на Северном Кавказе иорданец Абу Хафс. По данным силовиков, без его участия не обходился ни один крупный теракт в этом регионе», был, в частности, одним из организаторов захвата заложников в Беслане. По словам самого Абу Хафса, он приехал в Чечню еще в 1995 г. Воевал вместе с Хаттабом и Басаевым. Через него боевики получали деньги из-за границы. Сепаратистские устремления определенного спектра политической и интеллектуальной элиты (этнократии), пришедшей к власти в Чеченской Республике в 90-е годы, испытывали острую нужду в национальной идеологии, которая, исходя из самобытности вайнахского этноса, могла обосновать необходимость создания суверенного государства. При этом вновь создаваемое государство обязательно должно было быть околоисламским, так как, во-первых, сепаратистские устремления финансировались из исламских источников на Ближнем Востоке; во-вторых, исламская оболочка еще со времен кавказских войн представляла собой удобную форму легитимации антироссийских геополитических интересов оппонентов (Англии, США).
Вместе с тем реальная политическая жизнь в Чечне все больше начинала зависеть не от функционирования вновь созданных государственных органов, а от политической воли субъектов совершенно иного порядка - глав тайпов и религиозных орденов (вирдов, тарикатов). До какого-то момента эти два процесса -строительство суверенного государства и усиление специфической вайнахской этносоциальной и этнорелигиозной иерархии - проходили параллельно друг другу, и конфликта между ними никто не замечал, так как он протекал глубоко в недрах чеченского общества и в латентной форме. Впервые со всей серьезностью он дал о себе знать только в середине 90-х годов XX в., когда обе линии пре-
дельно поляризовались. Курс на строительство суверенного исламистского государства нашел свое крайнее выражение в стратегии ваххабитов, не приемлющих ни в каких формах национальную чеченскую кровнородственную и религиозную организацию, отождествляемую ими с язычеством и варварством. Политика усиления же автохтонных этносоциальных и этнорелигиозных субъектов воплотилась в деятельности целого ряда глав и старейшин тайпов, уста-зов, духовных авторитетов по защите автохтонного этнонацио-нального правосознания и менталитета чеченцев, сложившихся этноконфессиональных отношений, как от их фактического уничтожения в реформаторской деятельности ваххабитов, так и от нивелирования их самобытных черт в общероссийском государственно-правовом пространстве. Компромиссная позиция официальной Чечни в лице А. Масхадова к концу 90-х годов была лишь тщетной попыткой сохранить в своих рядах сторонников из обоих лагерей -традиционалистического и ваххабитского.
В тот период в Чечне сложились исторические обстоятельства, со всей остротой продемонстрировавшие особенности вайнах-ской политико-правовой ментальности. Она не может быть сведена к локальному феномену первобытно-общинной формации, так как даже при переходе всего окружающего геосоциального и культурного ландшафта на следующую ступень исторического развития чеченцы сохранили верность своей собственной этнонациональной государственности, сложившимся этноконфессиональным отношениям. Она не является проявлением отсталости или дикости чеченцев, так как даже при насильственной «прививке» как царской, так и советской форм бюрократической государственности чеченцы остались целиком в лоне собственных иерархических структур и этнополитических механизмов. Более того, чеченская правовая ментальность не служит потенциальной основой для строительства правового либерально-демократического государства по западным образцам, к которым чеченцы проявляют нарочитое презрение, но и не совместима с идеалами исламской государственности ни в ее теократической (ваххабитской), ни в светской (дудаевской) форме.
После завершения войны в период между 1996 и 2000 гг. на повестку дня в Чечне снова встала проблема этнополитической организации общества, его этнонациональной самоидентификации, в которой заметную роль уже играл ваххабизм. Отчетливо обозначились два центра сосредоточения государствообразующих сил, которые, сходясь на идее независимого государства, отличались тем
не менее в своих подходах к реализации этой цели: 1) официальная ичкерийская власть во главе с президентом А. Масхадовым; 2) движение ваххабитов. В противовес им в республике сформировался третий, традиционалистский полюс, представленный значительным числом тайпов и тукъхамов, препятствовавший строительству государства и настаивавший на автохтонных моделях структуризации чеченского общества. Другим важным фактором, оказывающим мощный прессинг на сознание молодежи Дагестана и Чечни, стала поддержка исламского радикализма извне многочисленными международными исламскими центрами, зарубежными культурно-просветительскими и благотворительными организациями. Как отмечал известный российский политолог, доктор исторических наук, профессор К.С. Гаджиев, существует прямая связь между ростом идей об исламском государстве и деятельностью зарубежных исламских организаций на Северном Кавказе, появившихся здесь с конца 80 - начала 90-х годов. «Для них была характерна практически открытая пропаганда панисламистских идей объединения всех мусульман региона для вытеснения России с Северного Кавказа, создания в Северо-Кавказском регионе исламского государства с шариатской формой правления».
В Дагестане действовали филиалы международных благотворительных, просветительских, культурных организаций, как Международная исламская организация «Спасение» (МИОС), «Бе-неволенс Интернешнл Фаундейшн» (БИФ, штаб-квартира расположена в г. Чикаго, США: п/я 548, Уорт, Иллинойс 60482), «Джа-маат Ихья Ат-Турас Аль-Ислами» (штаб-квартира в Кувейте), «Лашкар Тайба», «Аль-Хайрия», «Аль-Харамейн» («AL-Haramein Foundation», P.O.BOX 92684, Ruadh 11663, Saudi Arabia, тел. 966-1465-2210); образовательный центр в США, адрес: 1257 Siskiyou Bl. NO 212, Ashland, Oregon 97520, USA, тел. 1541-482-1116), «Катар» (штаб-квартира в Катаре), «Икраа» (штаб-квартира в Джидде (КСА)), «Ибрагим бен Ибрагим» (штаб-квартира в Джидде (КСА)) и др., финансируемые и направляемые Саудовской Аравией, Пакистаном, Кувейтом. Для них характерны практически открытая пропаганда панисламистских идей объединения всех мусульман региона для вытеснения России с Северного Кавказа, создания в Северо-Кавказском регионе исламского государства, за установление тесных связей Северного Кавказа, Дагестана с такими мусульманскими странами, как Саудовская Аравия, Турция, Иран, Иордания, Пакистан. По решению дагестанских судов в 1999-2000 гг. все
они за активную поддержку, в том числе и финансирование исламских радикальных группировок и организаций в Дагестане, были закрыты.
Исламские радикальные структуры в Южном федеральном округе, в том числе и Дагестане, тесно связаны с радикальными исламистскими организациями за рубежом, за которыми просматриваются геополитические интересы как государств исламского мира, так и ряда западных держав. Специальные службы и неправительственные организации этих стран стремятся обеспечить благоприятные условия для оказания выгодного им воздействия на развитие политической, экономической и религиозной ситуации в Дагестане и регионе в целом, рассматривая его в качестве плацдарма для утверждения своего духовного и политического влияния на Северном Кавказе и других мусульманских регионах России. Среди исламских радикалов в Дагестане можно выделить несколько течений: от бытового, сторонники которого строго придерживаются четких предписаний в быту и личном поведении, до политических сект, чья идеология предусматривает установление теократической власти, используя силу оружия. Идеи «чистого ислама» по-прежнему встречают понимание и отклик среди некоторой части безработной молодежи, особенно в городах, беднейшего крестьянства отдаленных регионов Дагестана. По данным правоохранительных органов, общее количество последователей «чистого ислама» в республике сейчас достигает чуть более 1 тыс. человек. В народе популярно осуждение роскоши и стяжательства, людей привлекает идея равенства, этика братства и единства всех мусульман, социальной гармонии, которую проповедуют исламские радикалы.
Исламский радикализм, экстремизм, в том числе и ваххабизм, выступают одной из существенных преград процесса возрождения религиозных и духовных ценностей, демократизации общественных процессов на Северном Кавказе, в ЮФО, процессов укрепления государственности в России. В современных условиях исламский экстремизм - это дестабилизирующий фактор, направленный на обострение меж- и внутрирелигиозных отношений, на раскол российского мусульманского общества, поощрение национал-сепаратизма, «раскачивание» взаимоотношений между региональными и федеральными властями. Исламский экстремизм наносит ущерб авторитету России, выставляя ее перед международным сообществом, международными организациями недемократиче-
ским обществом, в котором ущемляются права мусульман, т. е. умышленно создается негативный образ нашего государства. Военное поражение 1999 г. привело к спаду деятельности религиозно-политического экстремизма на Северном Кавказе. Эксперимент радикальных исламистов с созданием исламского государства на территории Дагестана и Чечни вне состава России провалился. В то же время, как показывают события последних лет, религиозно-политические экстремисты перешли от практики открытого противостояния к тактике совершения террористических акций против представителей государственных органов, работников правоохранительных органов, мирного населения с целью подрыва общественной безопасности и стабильности северокавказского общества.
Этносоциальные и этноконфессиональные процессы на Северном Кавказе развиваются в русле общемировых тенденций, которые, с одной стороны, характеризуются интернациональной направленностью, усилением межэтнических и межконфессиональных контактов, с другой стороны - повышением национального и конфессионального самосознания, стремлением к национальной самобытности. Это явление можно назвать «этно-конфессиональным парадоксом современности».
«Трансформация в сознании молодежи Северного Кавказа в условиях глобализации», Махачкала, 2007 г., с. 127-162.
Е. Щербина,
кандидат политических наук (г. Черкесск) ДИНАМИКА КРИЗИСНЫХ ПРОЦЕССОВ В КАРАЧАЕВО-ЧЕРКЕСИИ
Карачаево-Черкесская Республика на протяжении всего времени своего существования находится в состоянии социального кризиса во всех сферах общественной жизни. Создание республики в 1992 г. сопровождалось политическим кризисом, связанным с обсуждением вопросов создания единой республики или двух, или более самостоятельных республик. Основываясь на тезисе «берите суверенитета столько, сколько хочется», лидеры всех народов республики выступили за создание Карачаевской Республики, Батал-пашинской Республики, Черкесии и т.п. Проведенный референдум
