CC BY
38
УДК 93(470.6)
«ВОЛНЫ» РОССИЙСКИХ МОДЕРНИЗАЦИЙ XIX - XX ВЕКОВ И СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНАЯ ЭВОЛЮЦИЯ НАРОДОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
© 2010 г. А.Х. Боров
Кабардино-Балкарский государственный университет, Kabardino-Balkar State University,
ул. Чернышевского, 173, г. Нальчик, КБР, 360000 Chernishevskiy St., 173, Nalchik, KBR, 360000
Рассматриваются тенденции исторического процесса в регионе Северного Кавказа на протяжении XIX - XX вв. Показано, что они имели в целом модернизационную направленность, но дуализм традиционного и современного, этнического и наднационального в структурах местных обществ и культур к концу 1980-х гг. далеко не был преодолен. Отсюда проистекает большая часть современных проблем регионального развития.
Ключевые слова: Россия, Северный Кавказ, история, интеграция, модернизация, XIX -XX вв.
The article presents an assessment of major trends of historical process in the region of Northern Caucasus during the XIX - XX-th centuries. It is argued that their general drift was towards modernization but the duality of traditional vs. modern, ethnic vs. transnational etc. in the structures of local societies and cultures was by no means overcome towards the end of 1980s. From here originate most of current problems in regional development.
Keywords: Russia, Northern Caucasus, history, integration, modernization, XIX-XXcenturies.
Окончательное включение народов Северного Кавказа в социально-экономическую, административно-политическую и культурную среду российского общества и государства привело к радикальному изменению основ и механизмов их исторического развития. Можно сказать, что между эпохой их автономного общественного бытия на основе собственной социокультурной традиции и эпохой пребывания в составе России действительно существует глубокий разрыв исторической преемственности. С другой стороны, эпоха с 1860-х гг. и вплоть до наших дней характеризуется принципиальным единством своего содержания. Внешне противоположные политико-идеологические формы имперского, советского и постсоветского периодов пронизываются сквозными линиями становления современных форм экономики, социальности и культуры. В рамках этой эпохи тема «Россия и Кавказ» приобретает качественно новое звучание. В XVI - XVIII вв. основным мотивом в ней являлась проблема политического взаимодействия различных исторических субъектов, сохраняющих свою самостоятельность и самобытность. В период Кавказской войны - проблема совместимости в одном государственном организме существенно различных социокультурных систем. А с 60-х гг. XIX в. основным мотивом становится проблема совместного развития, т.е. органичного включения Северного Кавказа в процессы российской модернизации. Ключевым для государственной политики России на Северном Кавказе с этого времени становится вопрос о соотношении системы власти и управления в регионе с процессами преобразования местных обществ.
Современное научное кавказоведение дает достаточно взвешенные оценки имперской правительст-
венной политики в регионе. При этом выделяются две ее характерные черты - компетентность и прагматизм. Вот почему на всем протяжении пребывания Кавказа в составе Российской империи сохранялись особые формы управления краем. Уже первый наместник М.С. Воронцов оставил прежние попытки принять здесь российскую губернскую систему и, отказавшись от прежнего территориального деления, вернул естественные границы этносов [1, с. 301]. В дальнейшем этот подход реализовался в системе так называемого военно-народного управления. В связи с этим важным представляется наблюдение, что в течение всего «имперского периода» развития региона одной из основных тенденций в его административном устройстве явилось постепенное, но неуклонное приближение контура административных границ к очертаниям границ этнических - социально-культурная дистанция между различными группами населения края отторгала унифицированное управление [2, с. 8].
Масштабы и глубина воздействия реформ 1860 -1870-х гг. на внутренний строй местных обществ, на хозяйственно-бытовой уклад и религиозную жизнь сельских общин были не столь значительны. Произошел скорее подрыв устоев традиционного общества, чем его преобразование. Положение усугублялось тем, что привилегированные сословия местных обществ не получили прав российского дворянства, а население в целом имело статус инородцев. Но при этом происходили динамичные изменения в окружающей народы Северного Кавказа экономической, социальной и культурной среде.
С постройкой железных дорог промышленный характер приобретают добыча нефти, цветная металлургия, производство цемента, обработка хлопка. Проис-
ходит интенсивный рост торговли. Вместе с тем промышленность была сосредоточена в нескольких городах, причем ни один из них нельзя считать индустриальным центром в прямом смысле слова. Около половины всех торговых оборотов было сосредоточено в шести городах, пять из которых - Новороссийск, Ека-теринодар, Армавир, Ейск и Ставрополь - находились в степной и только Владикавказ - в горной части региона [3, с. 398 - 399].
Коренные народы оставались в местах традиционного проживания [4, с. V]. В своем подавляющем большинстве это было сельское население. Если в целом по Терской области городское население составляло почти 13 %, то среди кабардинцев, например, доля городского населения составляла 0,8 %; у чеченцев и ингушей - соответственно 0,3 и 0,8 %; а среди осетин, наиболее урбанизированных из горских народов, равнялась 4 % [4, с. II; 5, с. 184]. Из числа дагестанских народов заметную долю среди горожан составляли только кумыки, остальные дагестанцы почти не были представлены в городах области [6, с. 38].
Местное население втягивалось в рыночные отношения почти исключительно через реализацию продуктов ремесла, традиционных промыслов, земледелия и животноводства. Случаи предпринимательской активности в переработке сельскохозяйственной продукции, коневодстве, промышленности носили единичный характер. Сохранялось безусловное доминирование традиционных видов деятельности, прежде всего - земледелия и животноводства. Например, по Терской области в целом в сельском хозяйстве было занято 81,2 %, а в обрабатывающей промышленности и городских промыслах - 5,4 % населения. Среди балкарцев соответственно - 90 и 1,2 %; среди чеченцев и ингушей - 97 и 0,5 %; среди кабардинцев - 97,6 и 0,3 % [4, с. 140 - 147].
На фоне относительной социальной малоподвижности горских народов Северного Кавказа наиболее зримым выражением социально-экономических и культурных сдвигов в регионе стала радикальная перестройка его этнодемографической структуры. В 60 -90-е гг. XIX в. в населенных горскими народами районах Терской и Дагестанской областей сохранялся пониженный, по сравнению с общероссийским, естественный прирост. С другой стороны, доля русских и украинцев на Северном Кавказе росла необычайно высокими темпами. Абсолютное доминирование русскоязычного населения к концу XIX в. имело место в Кубанской области (90,4 %) и Ставропольской губернии (95 %). Но и места традиционного проживания горских народов в Терской области приобрели глубоко полиэтничный характер. Русские составляли здесь 33,7 %, но и местное население было этнически пестрым и разноязычным [7, с. 144 - 207]. Незначительный процент русских проживал в Дагестане, где на долю многочисленных местных народов приходилось 95 % населения области [3, с. 385].
То, что сейчас представляется в виде статистического материала, для народов региона выступало как изменение всей картины окружающего мира. С этого
времени фундаментальной чертой социального бытия горцев Северного Кавказа становится дуализм, двойственность социальной структуры и социальных институтов, в которых и через которые они осуществляют свою жизнедеятельность. Привычные, «естественные» институты, представления и нормы, коренящиеся в этносоциальной и этнокультурной традиции каждого народа, включаются теперь в современный («имперский», «русский»), социокультурный и правовой контекст, взаимодействуя с ним, испытывая его мощное давление.
Реакция местного общества на ситуацию дуализма была далеко неоднозначной. В каждом народе проявили себя и тенденции адаптации к новой реальности, и стремление «уйти» от непривычного порядка, и попытки сопротивления. Активное сопротивление российской власти, налоговому гнету, административно-судебным, земельным и иным преобразованиям выражалось в спорадических волнениях, а порой в достаточно массовых и мощных восстаниях горского населения всего Северного Кавказа. Но в длительной перспективе наиболее существенным его проявлением было глубокое и всепроникающее влияние на население Дагестана и Чечни радикальных форм ислама.
Преодолеть их питательную среду военно-административными или даже собственно политическими методами было практически невозможно. Их подкрепляла своеобразная «мозаичность» социально-экономической структуры региона. Границы социально-экономических секторов и укладов зачастую совпадали здесь с границами этническими. Для местных этнических обществ, сохранявших исключительно аграрный характер, наиболее важным и острым вопросом был вопрос о земле. И здесь он имел в отличие от губерний коренной России не столько социальное, классовое, сколько «национальное» содержание. В его основе лежал не конфликт помещичьего и крестьянского землевладения внутри отдельных этнических обществ, а противоречия между отдельными народами, населявшими высокогорную, предгорную и равнинную части региона, и главное между собственно северокавказскими народами и казачьим населением [8, с. 83].
Нельзя преувеличивать масштабы и глубину включения северокавказских народов в модернизаци-онные процессы пореформенного периода. Этносоциальные общности региона имели теперь усеченную, неполную социополитическую структуру, были раздроблены и замкнуты в пределах низовых социальных единиц - сельских общин. Жесткий административно-полицейский контроль допускал функционирование элементов общественного самоуправления только на общинном уровне. Весьма ограниченными оставались масштабы включения местных этнических ареалов в систему всероссийского рынка. Сохранившаяся на протяжении этого периода социокультурная изоляция, как бы «анклавность» северокавказских обществ резко снижала возможности органичного и позитивного усвоения социальных и культурных инноваций, успешной адаптации к общественной динамике модернизирующейся России.
Но, с другой стороны, главные коллизии и антагонизмы общественно-политического развития предреволюционной России также не находили прямого отражения на Северном Кавказе. Основные предпосылки нарушения социально-политического равновесия в регионе создавались противоречиями самой российской имперской модернизации и назреванием ее революционного «срыва».
Формирование системы государственной власти и управления на принципах национально-территориальной автономии после Гражданской войны происходило на основе сочетания инициатив и волеизъявления, идущих снизу (от отдельных национальных групп, от местной партийно-советской элиты), и принятия окончательных решений высшими органами государственной власти РСФСР. С точки зрения обобщения исторического опыта советского периода главное заключается в том, что национальная государственность народов Северного Кавказа определяла политическую, территориальную и административную форму, в рамках которой происходило дальнейшее социально-культурное развитие этих народов.
Различные аспекты социально-политической эволюции северокавказских обществ реализовались неравномерно. В 1920-е гг. на первый план выступали сдвиги в культурно-идеологической и административно-политической среде при относительной устойчивости традиционной системы хозяйствования и деревенского уклада жизни. В 1930-е гг. сплошная коллективизация, огосударствление сельской экономики и бюрократизация колхозов приводят к слому «пореформенной» социальной и организационно-хозяйственной структуры, подрывают духовно-идеологическую автономию горского аула, бывшего до этих пор средоточием воспроизводства этносоциальной и этнокультурной традиции. Затем период Великой Отечественной войны дал народам Северного Кавказа по сути дела первый со времени их вхождения в состав России опыт всенародной сопричастности к общей для всей страны трагедии и массового участия в вооруженной защите государства от внешнего врага. В 1950-е гг. в большинстве республик Северного Кавказа социальное лидерство переходит к советскому поколению местных обществ, а государственная система обучения и воспитания превращается в основной механизм социализации подрастающих поколений.
Воспроизводство местной образованной элиты (партийно-советской, хозяйственной, научно-технической и т.д.) постепенно перестает зависеть от идущего сверху «выдвиженчества» и выступает показателем «внутренней» социальной мобильности местных этнических обществ. Таким образом, в основном завершаются процессы культурно-психологической адаптации к условиям и требованиям социалистической модернизации.
Сопоставление материалов переписи населения 1939 и 1959 гг. позволяет заключить, что этносоциальное развитие народов, подвергшихся принудительной депортации, происходило в этот период в том же на-
правлении, что и у тех народов Северного Кавказа, которых депортация не коснулась. Вместе с тем социально-экономическая статистика фиксирует сохранение существенных различий в глубине и масштабах интеграции тех или иных национальных групп в общественную систему советской России. В целом, видимо, у тех народов, которые имели значительные массы высокогорного сельского населения, более устойчиво сохранялись позиции социального лидерства традиционных элит и обусловленное этим запаздывание процессов социокультурной адаптации, а опыт депортации придал этому обстоятельству известную социально-психологическую напряженность. Но сохранявшаяся еще в тот период инерция государственной дисциплины и порядка и широкая общественная тяга к спокойствию и благополучию создавали условия для нового периода этнополитической стабильности в регионе и модернизационного рывка местных обществ.
Три десятилетия с конца 1950-х и до конца 1980-х гг. стали временем значительных изменений в северокавказских обществах. Именно в эти годы происходит реальная и интенсивная модернизация социально-экономических структур (урбанизация, индустриализация) и подлинная революция в культуре местных обществ. Изменения социально-экономических структур теперь определяются не столько перестройкой социально-демографического состава населения в результате механического притока русскоязычного населения извне региона, сколько трансформациями самого этнического социума, его переориентацией с воспроизводства традиционных социальных и культурных образцов на социальные инновации, на модернизацию. «Активной» стороной во взаимодействии дуалистических начал традиции и новаций становится основная масса населения и молодежь прежде всего.
Наиболее обобщенным показателем этих процессов является урбанизация. Так, городское население в РСФСР за 1959 - 1979 гг. выросло в 1,6 раза. За этот же период численность городского населения среди осетин увеличилась в 2,5 раза, аварцев, даргинцев, кумыков и лезгин - в 2,9; кабардинцев - в 3,9; балкарцев - в 5,5; чеченцев - в 6; ингушей - в 10,2 раза [9, с.18, 27, 388 - 407; 10, с. 4].
Другой показатель социокультурной модернизации - уровень образования населения - также претерпел качественные изменения. Еще в 1939 г. он оставался у разных народов региона в пределах от 4,1 до 11,9 % ко всему населению по среднему образованию и от 0,3 до 0,9 % - по высшему образованию. В 1989 г. доля лиц, имеющих среднее образование, колебалась от 47 до 50,9 %, высшее и среднее специальное - от 24,1 до 31,7 % от общей численности лиц данной национальности [11, с. 105 - 111; 12, с. 158 - 169].
В итоге к 1989 г., когда в целом по РСФСР на 1 тыс. чел. населения в возрасте 15 лет и старше приходилось 806 человек с высшим и средним (полным и неполным) образованием, на Северном Кавказе этот показатель колебался от минимального 750 чел. в Чечено-Ингушетии до максимального 831 в Северной Осетии [12, с. 158 - 164].
Столь же динамично происходило сближение с общероссийскими показателями по удельному весу основных общественных групп. В РСФСР доля рабочих в общей численности населения выросла с 54, 0 % в 1959 г. до 60,5 % в 1989 г., т.е. на 6,5 %. По Северному Кавказу рост составил: в Адыгее 15,3 % (с 41,7 до 57 %), в Карачаево-Черкесии - 1,6 (с 62,4 до 64 %), в Кабардино-Балкарии - 20,3 (с 38,3 до 58,6 %), в Северной Осетии - 14,4 (с 44,7 до 59,1 %), в Чечено-Ингушетии - 10,4 (с 60,1 до 70,5 %), в Дагестане -35,8 % (с 26,9 до 62,7 %). Происходило выравнивание и по удельному весу служащих. В 1989 г. он находился по Северному Кавказу в пределах от 21,5 до 30,5 % против среднероссийского показателя в 32 % [9, 12].
В 1960 - 1970-е гг. заметно модернизируется промышленная структура северокавказских автономий. Население северокавказских республик и областей включалось тем самым в единый для всей страны процесс социально-экономического развития, осваивало общие для современной экономики формы производственной деятельности, городского образа жизни и культурного потребления. Содержание среднего и профессионального образования, все шире охватывающего народы Северного Кавказа, строилось на общенаучной рационалистической основе. Но стирания национальных граней социального пространства региона к концу советской эпохи, конечно же, не произошло.
Прежде всего сохранялось определенное «отставание» северокавказских этносоциальных общностей по параметрам модернизации от общероссийского уровня и от русскоязычного населения Северного Кавказа [13].
Этновоспроизводственные процессы автохтонных народов Северного Кавказа локализовались почти исключительно в пределах территории их традиционного проживания. Так, среди русского населения РСФСР только 46, 5 % на момент переписи 1979 г. проживало в месте своего рождения, у народов Северного Кавказа, не подвергавшихся депортации (аварцев, даргинцев, кумыков, лезгин, кабардинцев, адыгейцев, черкесов), эти показатели составляли от 71,4 до 76,0 % [14, с. 276 - 279].
При этом рост удельного веса городского населения не сопровождался здесь снижением абсолютной численности сельского населения, как это обычно происходит в условиях урбанизации. По РСФСР в целом повышение удельного веса городского населения за 1959 - 1989 гг. с 52,2 до 73,4 % сопровождалось сокращением абсолютной численности сельского населения на 17 млн чел. (с 56,1 до 39,1 млн). Среди северокавказских автономий только в Северной Осетии произошло незначительное сокращение численности сельского населения (с 214,1 до 198,7 тыс. чел.). В остальных республиках региона сельское население увеличилось [9, с. 18 - 21; 15, с. 24 - 33].
Помимо прочего это обстоятельство служило фактором, препятствующим процессам культурно-языковой ассимиляции. Так, например, 22,3 % чувашского, 14,2 % татарского и 10,1 % башкирского населения
РСФСР считали родным языком русский, а не язык своей национальности. Наибольшего значения этот показатель среди народов Северного Кавказа достигал у осетин (6,4 %), у остальных он оставался в пределах от 1,1 % - у чеченцев до 2,2 % - у кабардинцев [12, с. 38 - 41].
Этносоциальные и этнокультурные особенности северокавказских народов сказывались при освоении ими как советских форм модернизации, так и «брешей» экономической системы позднего госсоциализма (теневая экономика, вывоз на российские рынки частной сельхозпродукции, «шабашничество» и т.д.). В Чечне (и, возможно, в Дагестане), где сельское население составляло огромный социальный массив, официальные идеологические и властные структуры не столько управляли им, сколько обрамляли его жизнедеятельность «советскими» декорациями.
В то же время модернизационные сдвиги 1960 -80-х гг. привели в действие новые факторы этносоциальной консолидации народов Северного Кавказа: социальную и географическую мобильность, интенсификацию социальных взаимодействий, массовую образованность и расширение слоя национальной интеллигенции. Все это вызывало у народов региона заметный подъем чувств национальной общности и национальной гордости, связываемой с собственной историей и высоким ценностным статусом этнокультурного наследия. Вместе с тем механизмы обучения и воспитания подрастающих поколений на всех уровнях (включая семью) были переориентированы на активное освоение жизненных шансов в рамках «большого» советского общества. Традиционные институты, связи и нормы действовали как этнический ресурс, обеспечивающий индивидуальную социальную мобильность и успех в различных сферах общественной жизни.
В целом для народов Северного Кавказа советская эпоха была временем интенсивного развития, реальной модернизации. Характерное ощущение общественного прогресса, преодоления «анклавности» и расширения горизонтов для вчера еще сугубо традиционных обществ имело вполне реальные основания. Этнический социум вышел за пределы сельских общин и постепенно заполнил свою национально-государственную «форму»; расширялся слой современной этнической элиты, восстановились полнота и синкретизм ее общественных функций (хозяйственных, административных, культурно-идеологических); открылись каналы восходящей социальной мобильности внутри этнического социума. Словом, произошла регенерация «полной» социально-политической структуры северокавказских этносоциальных общностей. Все это отразилось в становлении сложной конфигурации национальной идентичности народов региона, включившей в себя и сознание принадлежности к наднациональной советской политико-гражданской общности, и сознание своих «естественных прав» на национальную государственность.
Вместе с тем ни характер развития модернизаци-онных процессов в регионе, ни их общие итоги не
позволяют считать, что была преодолена дуалистич-ность социально-экономических структур и культурных ориентаций северокавказских этнических обществ. Однако она претерпела заметное видоизменение к концу советской эпохи. Во-первых, дуализм стал характеризовать внутреннее состояние каждого этнического социума. На ранних этапах преобразований местные этносоциальные общности выступали на социоэкономической карте региона как своего рода анклавы традиционализма, подвергающиеся внешним модернизационным воздействиям. К 1980-м гг. в недрах каждого из них сформировались свои сектора, сферы, институты, социальные слои, чьи функционирование и жизнедеятельность воплощали результаты социально-экономической и культурной модернизации. Во-вторых, взаимодействие этносоциальных и этнокультурных традиций с современными формами производственной, организационно-управленческой, социально-культурной деятельности по-прежнему порождало определенные явления социально-психологической напряженности. Но содержание ее стало более сложным. В общественном сознании противоречиво сочетаются позитивное отношение к современным формам жизнедеятельности и высокая оценка этнокультурной традиции, неудовлетворенность в связи с трудностями доступа к престижным профессиональным сферам и тревога по поводу возможной потери национальных корней.
Таким образом, на протяжении XIX - XX вв. на Северном Кавказе были реализованы три модели преобразовательной политики: имперско-либеральные реформы 60 - 70-х гг. XIX в., социалистическое строительство советской эпохи как форма модернизации, демократические и рыночные реформы 1990-х гг.
Первая волна преобразований призвана была закрепить военно-политические результаты Кавказской войны, она развертывалась в условиях общего укрепления Российского государства и осуществления им системных, но постепенных и контролируемых сверху реформ. Приоритетной для государственной политики на Кавказе была задача более прочной интеграции региона в имперское социально-политическое пространство. Эта задача решалась с учетом социокультурной специфики на основе сочетания безусловного верховенства центральной власти с элементами судебно-административной автономии региона.
Вторая, социалистическая, волна общественных преобразований стала осуществляться на Северном Кавказе уже после Гражданской войны в условиях упрочения советского государства. В отличие от реформ XIX в. они носили чрезвычайно глубокий, радикальный характер, реализовались форсированными темпами на основе жесткой административной централизации и политико-идеологической унификации. С конца 1920-х гг. при осуществлении политических, экономических и социальных преобразований полностью игнорировалась социокультурная специфика местных обществ. Но при этом сохранялся этнотерри-ториальный (национально-государственный) принцип государственно-политической организации народов
региона, а процесс социалистического строительства нес народам региона реальную социально-экономическую модернизацию.
Современный этап общественных трансформаций развертывался в условиях распада союзной государственности и резкого ослабления государственности российской. При этом «рыночные» и «демократические» преобразования предполагали глубокий радикальный разрыв с прежней общественно-политической системой, ее тотальную делегитимацию в общественном сознании. Осуществляемые реформы носили форсированный характер и не предусматривали какого-либо учета специфичности социально-экономических структур и социокультурных традиций как российского общества в целом, так и его отдельных этнорегиональных сегментов. Реальный ход событий в стране вылился в глубокий кризис государственности и повсеместный подрыв устоев общественного порядка. В результате российская революция «осовременивания» конца XX в. едва ли не в большей степени обернулась для народов Северного Кавказа вызовом архаизации.
Статья подготовлена в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009 - 2013 годы.
Литература
1. Национальные окраины Российской империи: становление и развитие системы управления. М., 1998. 416 с.
2. Цуциев АА., Дзугаев Л.Б. Северный Кавказ. 1780 -1995. История и границы. Владикавказ, 1997. 132 с.
3. История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. -1917 г.). М., 1988. 659 с.
4. Первая Всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г. Т. 68. Терская область. СПб., 1905.
5. Анчабадзе Ю.Д., Волкова Н.Г. Этническая история Северного Кавказа. XVI - XIX века. М., 1993. 301 с.
6. Народы Дагестана. М., 2002. 588 с.
7. Кабузан В.М. Население Северного Кавказа в XIX -XX веках. Этностатистическое исследование. СПб., 1996. 223 с.
8. Магомедов М.А. О некоторых особенностях Октябрьской революции и Гражданской войны на Северном Кавказе // Отечественная история. 1997. № 2. С. 81 - 90.
9. Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года. РСФСР. М., 1963.
10. Население СССР по данным Всесоюзной переписи населения 1979 г. М., 1980.
11. Всесоюзная перепись населения 1939 года: Основные итоги. Россия. СПб., 1999.
12. Краткая социально-демографическая характеристика населения РСФСР по данным Всесоюзной переписи населения 1989 года. Часть 1. М., 1991.
13. Профессиональный состав населения коренных и наиболее многочисленных национальностей Российской Федерации по данным переписи населения 1989 года. М., 1992.
14. Итоги Всесоюзной переписи населения 1979 года. 15. Возраст и состояние в браке населения СССР. По
Т. 10. Продолжительность проживания населения в месте данным Всесоюзной переписи населения 1989 года. М., постоянного жительства. М., 1990. 1990.
Поступила в редакцию 24 ноября 2009 г.
