CC BY
59
Татьяна САМСОНЕНКО
СОЦИАЛЬНЫЙ ПРОТЕСТ СЕЛЬСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В ЭПОХУ «ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА» (по материалам Юга России)
В статье раскрывается малоизученная в российской историографии проблема социальной реакции сельской интеллигенции на осуществление сплошной форсированной коллективизации.
The author reveals a little-studied in the Russian historiography problem of social reaction of rural intelligentsia to the forced collectivization.
Ключевые слова:
«великий перелом», потребности, коллективизация, колхоз, постановление, сельская интеллигенция, социальный протест; «Great break», needs, collectivization, collective farm, resolution, rural intelligentsia, social protest.
Одним из эпизодов противостояния между интеллигенцией и коммунистическим режимом стала сплошная форсированная коллективизация в конце 1920-х — первой трети 1930-х гг. Хотя коллективизации посвящены сотни и тысячи научных и популярных работ, историография борьбы сельской общественности и сталинского режима крайне скудна. Данное обстоятельство обусловило написание настоящей статьи, основанной на историческом опыте Дона, Кубани и Ставрополья — ведущих аграрных регионов Юга России, в которых коллективизация проводилась путем широкого применения репрессивных методов по отношению к сельским жителям.
Вопреки дооктябрьской традиции, представители власти на Юге России считали, что в 1920-х — 1930-х гг. сельская интеллигенция представляла из себя «работников (сельских и станичных) советов, школ, агрономии и медицины»1. Не только профессиональная деятельность, но также повседневная жизнь этих людей теснейшим образом связывалась с жизнью донских, кубанских, ставропольских сел и станиц. Поэтому сельские интеллигенты, не подвергаясь вовлечению в колхозы, тем не менее, в полной мере ощутили на себе негативные результаты «великого перелома».
Надо сказать, что протест представителей сельской интеллигенции Дона, Кубани и Ставрополья против сплошной форсированной коллективизации в значительной мере обусловливался ухудшением их материально-бытового положения. В условиях «великого перелома» положение «просвещенцев села» (учителей, агрономов, врачей и пр.) стало, по выражению Е.А. Осокиной, «совсем плохим»2. Обеспечивать «просвещенцев» продовольствием обязывались местные органы власти, совхозы и колхозы; на последние ложилась основная нагрузка по снабжению интеллигентов и членов их семей продуктами питания, а также фуражом и топливом.
Формально сельские «просвещенцы» имели возможность получать продукты в размерах, которые в тяжелые времена «большого скачка» могли считаться достаточными для удовлетворения минимальных потребностей. Так, Северо-Кавказский крайисполком,
1 Центр документации новейшей истории Ростовской области (далее — ЦДНИРО), ф. 30, оп. 1, д. 4б, л. 3.
2 Осокина Е.А. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928-1935 гг. - М., 1993, с. 54.
САМСОНЕНКО
Татьяна
Александровна —
к.и.н., доцент
Сочинского
государственного
университета
туризма
и курортного дела Затзстгпко1962@ mail.ru
детализируя октябрьское постановление ЦК ВКП(б) и СТО, 21 ноября 1933 г. установил следующие месячные нормы снабжения сельских учителей и членов их семей: 0,5 кг жиров на учителя (по 0,25 кг членам его семьи; далее в скобках указаны нормы снабжения иждивенцев), 1 кг меда (0,5 кг), 12 кг овощей и фруктов (12 кг), 10 кг картофеля и 12 литров молока на семью; что касается мяса или рыбы, то учитель мог получить таковые в размере
1 кг, но его домашним подобных продуктов не полагалось. Согласно постановлению крайисполкома, колхозы обязывались снабжать учителей перечисленными продуктами после выполнения своих обязательств перед государством, по конвенционным ценам и лишь «в тех случаях, когда эти продукты поступают в колхозы в фонд распределения или в фонд колхозной торговли»1.
Фактически же ситуация в сфере продовольственного снабжения сельских интеллигентов в период коллективизации оставалась печальной, вопреки всем благим постановлениям. Вряд ли следовало ожидать чего-либо иного, зная особенности сталинской налогово-заготовительной политики, направленной на изъятие у советских аграриев максимально возможного количества произведенной ими продукции. Колхозы отдавали государству максимум хлеба и других продуктов и, «сами бедствуя, отказывались снабжать интеллигенцию»2. Уже цитированное выше постановление Северо-Кавказского крайисполкома от 21 ноября 1933 г. о нормах снабжения учителей начиналось с безотрадных констатаций о том, что в Мечетинском, Моздокском, Павловском и целом ряде других районов края колхозы, вопреки существующим постановлениям, снимали со снабжения школьных работников — шкрабов (по принятому в 1920-х — первой половине 1930-х гг уничижительному сокращению)3. Со сходными проблемами сталкивались сельские врачи, агрономы, избачи и т.д. Например, в документах 1933 г содержится немало жалоб агрономов на неудовлетворительное материальное обеспечение4. Однако эти жало-
1 Государственный архив Ростовской области (далее - ГАРО), ф. Р-1390, оп. 6, д. 3232, л. 45, 46.
2 Осокина Е.А. Указ. соч., с. 54.
3 ГАРО, ф. Р-1390, оп. 6, д. 3232, л. 45.
4 ГАРО, ф. Р-2573, оп. 1, д. 92, л. 11(об), 25-25(об), 26(об).
бы оставались гласом вопиющего в пустыне; непосредственный начальник южнороссийских агрономов, старший агроном Северо-Кавказского Крайзернотрактора Л.П. Андреев мог ответить им лишь одно: «Мужайтесь, не падайте духом»5.
Не лучшим образом обстояло дело и с выплатой зарплаты сельским специалистам. Огромные финансовые средства, необходимые для проведения индустриализации, отчасти изыскивались за счет советских граждан (с этой целью, например, вводились так называемые государственные займы, являвшиеся, по существу, завуалированными невосполнимыми поборами). В итоге в начале 1930-х гг. те же многострадальные учителя не получали жалованье по 3-4 месяца6.
Нелишне отметить, что материальнобытовые проблемы сельских интеллигентов в эпоху «великого перелома» в значительной мере порождались откровенно хамским отношением к ним со стороны местного начальства (которое, впрочем, демонстрировало такое же отношение и ко всем рядовым советским гражданам вообще). Источники содержат немало убийственных сообщений о том, что представители местной администрации склоняли служащих к сожительству в обмен на продукты а также заявляли: «...если кто из учителей подохнет, революция не пострадает»7. В мае 1935 г заведующий Обливским районо Е.Ф. Бизюкин (которого сотрудники НКВД характеризовали как «систематически пьянствующего»), «имея на руках зарплату учителей, при просьбе выдать ее — ответил: “купите каждый по литру, выдам деньги”»8. Не случайно работники райкома ВКП(б) и политотделов Вешенского района АзовоЧерноморского края зимой — весной 1934 г. фиксировали «совершенно нетерпимое бюрократическое отношение к своевременной выдаче продуктов и зарплаты (учителям) со стороны большинства сельсоветов»9 и призывали «сельсовет-
5 Бондарев В.А. Российское крестьянство в условиях аграрных преобразований в конце 20 — начале 40-х годов XX века (на материалах Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев) : дис. ... д.и.н. — Новочеркасск, 2007, с. 347.
6 Осокина Е.А. Указ. соч., с. 54.
7 Там же, с. 55.
8 ЦДНИРО, ф. 87, оп. 1, д. 44, л. 9.
9 ЦДНИРО, ф. 36, оп. 1, д. 38, л. 44.
чиков» к тому, чтобы те «больше уделили внимание учительству, создали бы для них бытовые условия»1.
Хотя у сельских интеллигентов имелись вполне реальные и очевидные поводы для недовольства «колхозным строительством», многие из них протестовали против сталинской аграрной политики не столько из-за ухудшения собственного материально-бытового положения, сколько из-за того, что данная политика осуществлялась путем нагнетания социальной агрессии и вела к фактическому закрепощению российского крестьянства. Коллективизация, в ходе которой «культивировались подозрительность и нетерпимость, формировались социально-психологические предпосылки политического экстремизма, произвола и насилия»2, завершилась созданием «тотальной системы государственного крепостничества», ставшей «апофеозом худших черт российской цивилизации»3. Для интеллигентов, верных своему долгу просвещения и освобождения народа, «колхозное строительство» в его сталинском варианте было неприемлемо.
В особенности резкое неприятие коллективизации как нового этапа закрепощения крестьянства демонстрировали представители дооктябрьской российской интеллигенции. Таковых в Советской России насчитывалось не так уж мало, несмотря на то что после 1917 г. в стране «шло наступление на представителей старой буржуазной интеллигенции как на вновь объявленного маргинала» при одновременном создании «народной интеллигенции», социально и политически близкой большевистскому режиму4. Подчеркивая факт «социальной засоренности» сельской интеллигенции, участники проходившей в ноябре 1928 г. Донецкой окружной конференции бедноты заявляли: «.есть очень много чуждого элемента в составе учительства (—) это дочки попов, кулаков, торговцев и т. д. (,) нужно взяться за это дело и очиститься от чуждого элемента»5. Однако
1 ЦДНИРО, ф. 36, оп. 1, д. 51, л. 27.
2 Ташпеков Г.А. Жизнь крестьянства 30-х годов в свете деревенских частушек // Социс, 2002, № 9, с. 111.
3 Павлова И.В. Власть и общество в СССР в
1930-е годы // Вопросы истории, 2001, № 10,
с. 51.
4 Борисов ВА. Социальная мобильность в советской России // Социс, 1994, № 4, с. 115.
5 ЦДНИРО, ф. 75, оп. 1, д. 109, л. 7.
радикальное «очищение» оказывалось невозможно, ибо привело бы к острейшему дефициту кадров на селе. Поэтому в 1931 г. начальник Константиновского районного отделения ОГПУ Кулаков сокрушался, что «на краевой съезд учителей-ударников из нашего района поехало 6 человек, из которых 1 офицер, 1 сын кулака-лишен-ца и 3 попа, а молодежь наша, новые кадры не выдвигаются»6. Наличие в составе сельской интеллигенции значительной (хотя и неуклонно сокращавшейся в условиях политического террора 1930-х гг.) группы интеллигентов досоветской формации являлось существенным фактором, определявшим остроту протестной реакции деревенской общественности на «попытку широкомасштабной социальной инженерии»7, каковой стала сплошная форсированная коллективизация.
Протест сельской интеллигенции Дона, Кубани и Ставрополья против «колхозного строительства» находил выражение в разных формах. Наиболее распространенной являлась пассивная протестная реакция, когда интеллигенты игнорировали или саботировали хозяйственно-политические кампании, к реализации которых их привлекала местная власть (сбор налогов, агитация за самообложение или подписку на государственный заем и т.д.). По этому поводу члены Зимовниковского райкома ВКП(б) в апреле 1930 г. говорили: «...культурные силы на селе, учителя, ветврачи и другие, не использованы. Деревенская интеллигенция пассивно смотрит на проведение различных мероприятий партии и соввласти»8.
Другой довольно распространенной формой протеста сельской интеллигенции против многих аспектов коллективизации являлись критические высказывания — либо в устной форме, либо в письмах, направляемых в редакции советских газет и журналов, в органы власти или лично большевистским «вождям». Устная критика, разумеется, не мыслилась интеллигентами в качестве публичной; она озвучивалась, как правило, в узком кругу
6 ЦДНИРО, ф. 55, оп. 1, д. 122, л. 7.
7 Данилов В.П., Маннинг Р., Виола Л. Редакторское вводное слово к сборнику документов // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927 — 1939. Документы и материалы. В 5 т. Т. 1. Май 1927 — ноябрь 1929 / под ред. В.П. Данилова, Р. Маннинг, Л. Виолы. — М., 1999, с. 7.
8 ЦДНИРО, ф. 44, оп. 1, д. 6, л. 51.
друзей, знакомых, сослуживцев. Однако даже такая «критика вполголоса» не могла укрыться от властей, так как в России всегда хватало добровольных доносчиков.
Представители ОГПУ — НКВД в своей профессиональной деятельности пользовались услугами значительного количества осведомителей, поскольку сотрудничество с органами госбезопасности считалось своего рода почетной обязанностью советских граждан. Полномочный представитель ОГПУ по Северо-Кавказскому краю Курский прямо призывал делегатов первого краевого съезда колхозников-ударников в марте 1934 г.: «.каждый колхозник, каждый ударник в первую очередь должен быть таким же чекистом, как и мы. вы здесь должны быть своего рода маленькими чекистами»1.
Учитывая вышеизложенное, нет ничего странного в том, что представителям власти становились известны критические выпады сельских интеллигентов в адрес коллективизации и колхозной системы, даже сказанные в узком кругу. Эта критика советской действительности оказывалась весьма нелицеприятной для местных властей. Так, в январе 1932 г. участники XI Константиновской районной партийной конференции говорили: «.у нас учительство ведет разлагательскую работу в колхозе, заявляя о том, что МТС это помещичий тип хозяйства»2.
Эпистолярная критика «колхозного строительства» являлась гораздо безопасней для сельской интеллигенции (если, конечно, у автора письма хватало сообразительности не указывать свой адрес).
1 Государственный архив новейшей истории Ставропольского края (ГАНИСК), ф. 1, оп. 1, д. 42, л. 178, 188.
2 ЦДНИРО, ф. 55, оп. 1, д. 60, л. 17.
Во многих письмах, приходивших в начале 1930-х гг. в редакции советских газет и журналов или коммунистическим лидерам, содержались гневные высказывания в адрес сталинского «большого скачка», принесшего голод и разорение гражданам СССР.
Отсутствие во многих «протестных посланиях» данных специфических огрехов позволяет утверждать, что часто наиболее резкие письма отправляли вождям и в центральные органы власти не только простые крестьяне, но и члены ВКП(б), комсомольцы, представители интеллигенции, местного руководства и т.д.»3.
Разумеется, сталинский режим, никогда не отличавшийся излишней гуманностью, не собирался терпеть осуждающие замечания в свой адрес. Против любых противников — будь то интеллигенты или простые крестьяне — верные последователи Сталина в органах власти на местах применяли меры воздействия.
Итак, сплошная форсированная коллективизация оказывала мощное воздействие и на такой социальный слой советской деревни, как сельская интеллигенция. Социально-экономические условия ее существования в этот исторический период значительно ухудшились, причем не всегда удовлетворялись даже элементарные потребности. В этой ситуации сельская интеллигенция не только смогла выжить, но и вносила свою весомую лепту в социальный протест против сталинского режима.
3 Бондарев В.А. Фрагментарная модернизация постоктябрьской деревни: история преобразований в сельском хозяйстве и эволюция крестьянства в конце 20-х — начале 50-х годов XX века на примере зерновых районов Дона, Кубани и Ставрополья. — Ростов н/Д, 2005, с. 412.
