CC BY
164
Н.П. Гуляева
Красноярский государственный университет цветных металлов и золота, Красноярск
СОЦИАЛЬНЫЕ РЕКОНСТРУКЦИИ В АРХЕОЛОГИИ: ПРОБЛЕМА ГЛАЗАМИ СОЦИОЛОГА*
В последние годы значительно возрос интерес к социальной интерпретации археологического материала. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что без этого не обходится ни одно серьезное исследование материальной культуры древних обществ (см., например: Бернабей М., Бондиоли., Гуиди А., 2004; Бишони Р., 2004; Бобров В.В., Васютин А.С., Васютин С.А., 2003; Бобров В.В., Чикишева Т.А., Михайлов Ю.И., 1993; Бородкин Л.И., Гарскова М., 1994; Бунятян Е.П., 1985; Вадецкая Э.Б., 1999; Дженито Б., 1994; Железчиков Б.Ф., 1994; Кирюшин Ю.Ф., Степанова Н.Ф., Тишкин
А.А., 2003; Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А., 1997; Матвеев А.В., 1998; Матвеева Н.П., 2000; Николаев B.C., 2004; Полосьмак Н.В., 2001; Савинов Д.Г., 2002; Тишкин А.А., Дашковский П.К., 2003а; Хлобыстин Л.П., 1998; Хлобыстина М.Д., 1993; Матющенко В.И., Татаурова JI.B., 1997). Кроме того, за последние 10-15 лет был проведен ряд конференций, по итогам которых вышли в свет сборники научных работ, специально посвященные данной тематике (подробно см.: Бобров В.В., 2003, с. 4-5).
Тем не менее хотелось бы выделить ряд вопросов, которые, на взгляд автора данной статьи, до сих пор не нашли адекватного решения.
Прежде всего следует остановиться на понимании социальной структуры в работах археологов. Так, например, А.А. Тишкин и П.К. Дашковский (2003а, с. 101) интерпретируют ее как «размещение всех отношений, зависимостей, взаимодействий между отдельными элементами в социальных системах разного ранга. При этом в качестве таких элементов могут выступать социальные институты, социальные группы и общности разных типов; базовыми элементами социальной структуры являются нормы и ценности». Налицо смешение разных подходов: структурно-функционального
* Работа выполнена при поддержке Красноярского краевого фонда науки (грант 160039).
анализа Т. Парсонса, который действительно рассматривает в качестве базовой ценностно-нормативную основу деятельности людей, и системного, традиционного для отечественного обществознания. Авторы коллективной монографии «Социальная структура ранних кочевников Евразии» (Васютин С.А., Коротаев А.В., Крадин Н.Н., Тишкин А.А., 2005, с. 39-40) видят эту разницу, но не замечают другого: в их интерпретации исчезает разница между социальной структурой и социальной системой.
Для решения данной проблемы необходимо разобраться с некоторыми основополагающими категориями социологии. В пределах данного исследования таковыми являются «социальная система», «социальная структура», «социальная стратификация» и «социальная дифференциация». Начнем с первых, самых общих - «социальная система» и «социальная структура». Надо сказать, что и в работах социологов эти дефиниции до некоторой степени смешиваются и употребляются почти как синонимы (см., например: Рут-кевич М.Н., 2004, с. 50-53; Волков Ю.Г., Добреньков В.П., Нечи-пуренко В.Н., Попов А.В., 2003, с. 159; Култыгин В.П., 2002, с. 122). Но при теоретической интерпретации данных понятий с целью превращения их в инструменты научного исследования, мы оказываемся перед необходимостью провести четкие разграничительные линии. Попытаемся выделить основные подходы, сложившиеся в социологии при изучении социальной системы и социальной структуры.
С.Г. Кирдина выделяет два таких подхода, обозначая их как объективистскую и субъективистскую парадигмы. «В рамках объективистского подхода общество рассматривается как определенным образом устроенная социальная система, а предметом социологии выступает изучение этой социальной системы, ее взаимосвязанных элементов, комплекса устойчивых исторически сформировавшихся отношений, или социальных институтов. С этой точки зрения общество понимается как социальная макроструктура, существующая объективно и независимо от индивидов, как результат предшествующей деятельности людей, отделенный во времени от них самих. В определенных границах эта структура, образованная комплексом постоянно функционирующих социальных институтов, остается неизменной, несмотря на то, что ее внешние проявления постоянно меняются. Это - социетальный, системный уровень рассмотрения общества. Поскольку в рамках объективистской па-
радигмы социальные процессы рассматриваются преимущественно на макроуровне, такой подход часто называют макросоциологиче-ским» (Кирдина С.Г., 2005, с. 31). Таким образом, при исследовании социальных систем представители этого подхода идут от общего к частному, от общей характеристики социальной системы к более подробному рассмотрению входящих в нее элементов, определяя социальную структуру как некий устойчивый каркас общества. При этом, естественно, понятие «структуры» оказывается неизмеримо «беднее» понятия «системы», поскольку исследователи сосредотачиваются на сущности и существовании общества как такового, аналитически отсекая явления частного, единичного порядка. Финский социолог Эркки Калеви Аси указывает: «Многие исследователи подчеркивают в первую очередь структуру и значение различных структур в анализе социальной системы. Структурализм является таким методом исследования, в котором социальная система и ее явления рассматриваются как структурные совокупности, а развитие и действие в социальной системе - как отношение между этими совокупностями или их составляющими... Социальная система - это организованное целое, части которого находятся в отношениях взаимозависимости в том смысле, что изменение в какой-то части приводит к изменениям в других частях системы... Социальная система, как система взаимодействий, является таким образом структурной и функциональной совокупностью». (Эркки Калеви Аси, 1998, с. 32).
Альтернативный подход можно назвать субъектно-деятельностным. «Общество рассматривается прежде всего как социальногрупповая, субъектно-поведенческая структура, и само его существование представляет собой не что иное, как взаимодействие между этими социальными группами. Особенности этого взаимодействия, установки участников, их интересы, специфика поведения задают тип общества, а потому именно субъекты, или акторы социального действия являются основным объектом изучения. Такой ракурс рассмотрения общества характеризует субъективистскую парадигму в социологии. Типология социальной деятельности М. Вебера, концепция хабитулизации и основанная на ней теория «социального конструирования действительности» П. Бергера и его коллег, социальный бихевиоризм Дж. Г. Мида, развитый Г. Блуме-ром в социальную теорию символического интеракционизма и многое другое являются вкладом представителей, придерживаю-
щихся субъективистской парадигмы, в социологическую теорию», -пишет С.Г. Кирдина (2005, с. 30). Следовательно, в рамках этого подхода мы наблюдаем своего рода «встречное движение» - от частного, единичного - к общему: от деятельности человека как субъекта общественных отношений к возникновению неких надындивидуальных и сверхколлективных сущностей. Таким образом, бесчисленное множество единичных взаимодействий создает социальную структуру, кристаллизуя в качестве ее элементов социальные статусы и роли, а социальная система (в крайних случаях -и само общество) трактуется как некий гносеологический конструкт.
Какой же из этих методологических подходов в большей степени отвечает задачам реконструкции древних обществ по археологическим источникам? Автору данной статьи представляется, что первый. Материал, полученный в ходе раскопок, первоначально предстает перед исследователем как единый комплекс, в котором затем, путем аналитических процедур вычленяются типы, модели, группы, отражающие тот или иной аспект жизни древнего населения. Например, вся совокупность погребальных памятников по признакам, выделяемым как значимые, разбивается на группы захоронений, которые исследователи соотносят с единицами социальной структуры. Именно так действует Е.П. Бунятян (1985, с. 26-27), рассматривая социальную структуру как «как совокупность общественных групп, исторически сложившихся общностей людей (классов, наций, семейных общностей и т.д.) и связей, отношений между ними, образовавшихся на основе определенного экономического базиса». Пожалуй, при анализе археологического материала это даже оправдано, поскольку, как правило, речь идет именно о структуре, а не о системе древнего общества. Точнее, о некоторых «срезах» социальной структуры: половозрастном, социально-
классовом, профессиональном и т.д. Проследить же индивидуальное социальное положение каждого из захороненных, и, тем более, оценить на вещевых источниках способы и формы взаимодействия членов древних обществ гораздо сложнее, а чаще всего просто невозможно. Более того, с точки зрения автора данной статьи, использование методологии структурно-функционального анализа применительно к археологическому материалу представляется весьма затруднительным, так как интерпретация остатков материальной культуры в ценностно-нормативном аспекте, равно как и
построение опирающейся на него статусно-ролевой иерархии сопряжена с определенными сложностями. Тем более, что на практике, осуществляется именно реконструкция социальной структуры, более того, ее достаточно специфической стороны - социальной стратификации. Это не означает, разумеется, что субъективистская парадигма должна быть отвергнута археологами раз и навсегда. Напротив, на определенном этапе исследований «подключение» субъектно-деятельностного подхода просто необходимо. Но это возможно только после того, как будут обозначены собственно субъекты деятельности. Специфика же археологического материала такова, что в качестве последних рассматриваются преимущественно социальные группы, а не индивиды. Выделение же социальных групп по причинам указанным выше рациональнее начинать с макроуровня, постепенно разбивая их на более мелкие, уточняя положение относительно друг друга.
Это положение социальных групп в социальной системе и структуре описывается с помощью двух основных дефиниций: социальная стратификация и социальная дифференциация. Стратификация определяется как система организованного социального неравенства, то есть разделение общества по вертикали. Социальная дифференциация противопоставляется стратификации и дополняет ее, выявляя разницу по горизонтали. Например, когда мы говорим о группах, выделенных по величине дохода, это стратификация, а когда рассматриваем по источнику дохода - дифференциация.
Многие авторы-археологи отождествляют стратификацию с социально-классовой структурой (даже если называют ее иначе; см.: например: Тишкин А.А., Дашковский П.К., 2005, с. 53) и противопоставляют половозрастной структуре. При этом следует упомянуть, что реконструкция половозрастной структуры населения, проводимая по антропологическим данным, полученным при исследовании погребальных комплексов, является, как правило, первым шагом при моделировании социальной системы древних обществ. И это вполне естественно, так как именно половозрастная структура общества, с одной стороны, наиболее четко фиксируется в материалах, полученных путем раскопок, а, с другой стороны, является своего рода основой для проведения дальнейших изысканий. «Структуру древнего общества следует представлять... в виде системы координат, на горизонтальной оси которой находятся группы, имеющие отношение к разным ролям, или статусам, на
вертикальной - имеющие отношение к разным уровням социальной значимости или рангам... Каждый член социума имеет свои координаты на шкале статусов и рангов. Статус он, как правило, наследует, а повышение ранга обычно связано с заслугами... Предложено также деление статусов на предписанные и достигаемые. Первый базируется на половозрастном делении и принадлежности к данному коллективу по рождению и поэтому наследуется. А второй может быть получен в силу должностного положения, участия в религиозной деятельности и т.п.» (Матвеева Н.П., 2000, с. 6). Более отчетливо та же позиция выражена у А.А. Тишкина и П.К. Дашков-ского (20036, с. 20): «В древних, средневековых и традиционных обществах в основе горизонтальной проекции лежит половозрастная структура, а вертикальная базируется на социальном, имущественном, профессиональном и ином различии». Подобный подход тем более удивителен, что сами авторы выстраивают иерархию групп и по половозрастному признаку! А на «вертикальной оси» выделяют не менее трех различных оснований для ранжирования. В связи с этим хотелось бы напомнить, что П.А. Сорокин, глубокое знакомство с трудами которого прослеживается практически во всех серьезных работах по реконструкции социальных систем древних обществ, не раз подчеркивал многомерность социального пространства, которое насчитывает не две, а бесконечное множество координатных осей. «Социальное же пространство - многомерное, поскольку существует более трех вариантов группировки людей по социальным признакам, которые не совпадают друг с другом (группирование населения по принадлежности к государству, религии, национальности, профессии, экономическому статусу, политическим партиям, происхождению, полу, возрасту и т.п.). Оси дифференциации населения по каждой из этих групп специфичны, sui generis и не совпадают друг с другом. И поскольку связи всех видов являются существенными признаками системы социальных координат, то очевидно, что социальное пространство многомерно, и чем сложнее дифференцировано население, тем многочисленнее эти параметры» (Сорокин П.А., 1992, с. 302).
Таким образом, и половозрастная, и профессиональная дифференциация и имущественная, и социально-классовая стратификация - все это разные срезы социальной структуры, которую, сужая поле исследования, можно рассматривать как систему отношений социальных групп.
А что же такое «социальная группа»? В большинстве случаев археологи не задаются этим вопросом, априорно подразумевая под выделенными на археолого-антропологическом материале совокупностями отражения реально существовавших социальных общностей. При сравнительно редких попытках атрибуции данной дефиниции она соотносится с тем или иным подходом к определению группы в классической социологии. Так, Н.П. Матвеева (2000, с. 6) трактует этот феномен как «совокупность индивидов, объединенных характером и содержанием трудовой деятельности, жизненным уровнем, определенным способом распределения рабочего и свободного времени, отношением к духовным ценностям». В том же ключе рассматривает социальные группы Е.П. Бунятян (1985, с. 27): «Основанием для выделения социальных групп в социальноклассовой структуре является место их в системе общественного производства, в системе производственных отношений... Из социального положения вытекает социальная роль этих групп, определяемая как совокупность функций, которые надлежит выполнить человеку, занимающему то или иное социальное положение в обществе». Пожалуй, наиболее «социологичным» следует признать подход А.А. Тишкина и П.К. Дашковского (2003, с. 102), которые предлагают трактовку социальной группы, почерпнутую у В.В. Бадаева и О.И. Шкаратана (1995, с. 18): «...совокупность людей, которые взаимодействуют друг с другом, объединены общностью устойчивых и воспроизводящихся свойств и совпадающими интересами своих членов... категория «группа» преимущественно используется для такой совокупности людей, члены которой чаще взаимодействуют друг с другом, чем с людьми извне...».
Но дело в том, что понятие «социальная группа» - это очень широкое понятие (что, впрочем, заметно и по цитированному выше) и включает в себя самые разнообразные социальные общности. По словам А. Смолла, часто «термин группа служит в качестве удобного обозначения любого количества лиц, большего или меньшего, между которыми обнаруживаются такие связи, которые говорят, что они вместе» (См.: Антипина Г.С., 1982, с. 27). Следовательно, под определением «социальная группа» могут скрываться самые разные социальные общности и агрегаты. Вероятно, поэтому, среди высказываний отечественных социологов встречаются прямо противоположные мнения о месте социальной группы в структуре общества. Так, Н.А. Айтов полагает, что «социальная
группа есть первичная, основная единица социально-классовой структуры. Более общим понятием, стоящим над социальной группой, является только общество» (Айтов Н.А., 1990, с. 6). Напротив,
B.C. Семенов считает, что социальная группа - «более дробный, внутри-классово-социальный элемент социальной структуры... Если класс образует наиболее высокий уровень социального деления, слой - средний уровень, то социальная группа - низший, первичный уровень» (Семенов B.C., 1977. С. 62). Поэтому, как в свое время указал Е.И. Головаха (1979. с. 33): «Анализ понятия «социальная группа» сопряжен с рядом трудностей. Во-первых, оно охватывает чрезвычайно широкий круг различных социальных общностей. Сюда включаются и малые, контактные группы, и различные макрогруппы..., коллективы предприятий, население регионов и т.п. Во-вторых, взаимное пересечение групп, включение одних групп в другие, порождает сложную иерархию групп в обществе».
Для решения проблемы социальной группы как элемента социальной структуры следует уточнить, какую именно социальную группу мы имеем в виду. Термин «социальная группа» будет наиболее общим, включающим в себя самые разнообразные социальные общности без уточнения размера, структуры, характера связей внутри группы. То есть, это наиболее абстрактное определение. Его конкретизацией являются термины «большая (дистантная) социальная группа» и «малая (контактная) социальная группа». Разумеется, только количество индивидов, входящих в группу не делает ее большой или малой. Так, А.А. Радугин и А.К. Радугин (1995, с. 13) пишут: «... принято называть малой социальной группой группу индивидов, насчитывающую в своем составе от 2 до 15-20 индивидов. Все группы, в которые входят более 20 человек, называются большими социальными группами». Не будем иронизировать по тому поводу, что группа из 21 человека попадает в разряд «больших». Скажем только о том, что, по мнению Г. Антипиной, малая группа состоит из 3-4 человек, а Радугины относят подобное социальное объединение к «первичным» группам как разновидности малых. На наш взгляд, отличия большой социальной группы от малой, - это отличия не столько количественного, сколько качественного порядка.
Большая социальная группа недаром носит имя дистантной. Это значит, что составляющие ее индивиды не состоят в прямом, непосредственном контакте. Они могут вообще не иметь представ-
ления друг о друге и составлять статистическую совокупность. Л. Десеев (1979, с. 12) отмечает следующие особенности больших социальных групп: 1) опосредованность контактов между индивидами, их составляющими; 2) отсутствие пространственной близости; 3) структурная сложность (большая социальная группа может включать в себя множество малых социальных групп, которые, являясь элементами дистантной группы, могут функционировать как самостоятельные социальные образования).
Однако создается впечатление, что большая (дистантная) социальная группа является чрезвычайно аморфным образованием. Можно ли, в таком случае, говорить о ней как о социальном единстве? Еще раз подчеркнем, что мы имеем дело с абстракцией очень высокого порядка, а, следовательно, подход к решению поставленного вопроса должен быть очень осторожным. Сошлемся на слова
А.И. Донцова (1979, с. 51): «Целостность социальной группы может быть понята как процессуальная непрерывность ее существования, обеспечиваемая относительно устойчивым воспроизводством основных структурных компонентов системы внутригрупповой активности. Воспроизводству подлежат как цели, средства и условия групповой активности, составляющие ее предметной содержание, так и сама совокупность обладающих определенными умениями, навыками и взаимоотношениями индивидов, которые используют данные средства и реализуют поставленные цели». Таким образом, если существование социальной группы: а) процессуально непрерывно, б) основано на воспроизводстве важнейших компонентов ее структуры и условий существования, то мы можем считать ее обладающей внутренним единством.
В отличие от дистантной социальной группы понятие малой социальной группы является более конкретным. Это приводит к большей однородности взглядов исследователей. Значительная часть как отечественных, так и зарубежных авторов придерживаются мнения, что малую социальную группу, в первую очередь, отличает непосредственный характер взаимодействия между ее членами (см., например: Антипина Г.С., 1982; Антонович И.И., 1981; Фатхуллин Н.С., 1989; Щепаньский Я., 1969).
Возвращаясь к синтезу археологии и социологии, точнее, к социологической интерпретации археологических источников, мы оказываемся перед необходимостью соотнести понятия «социальной группы» и «малой социальной группы» с совокупностями, вы-
деляемыми на основании анализа полученного в ходе раскопок материала. Очевидно, что малыми социальными группами являются группы семейные п/пли кровно-родственные (при условии единовременного существования такой общности). Можно ли это отследить на археологическом материале? В некоторых случаях - несомненно. Достаточно хорошие результаты дает планиграфический анализ могильников, что неоднократно отмечено в литературе, (см.: Бобров В.В., 1989, с. 52; Троицкая Т.Н., 1989, с. 74; Миняев С.С., 1989, с. 114—115; Зах В.А., 1989, с. 142-144; Марсадолов JI.C., 2003, с. 82, 86; Савинов Д.Г., 2005, с. 213-214, 216; Васютин С.А., Васютин А.С., 2005, с. 232-233; Новиков А.Г., Горюнова О.И., Вебер А.В., 2005, с. 146-148; Николаев B.C., 2004, с. 112-114; Матвее-ев А.В., 1998, с. 169-175, 222-236; Бобров В.В., Чикишева Т.А., Михайлов Ю.И., 1993, с. 75-79; Матющенко В.И., Татаурова JI.B. 1997, с. 92-96; Грушин С.П., 2002, с. 9; Иванова С.В., 1998; Еременко В.Е., 2001; Алексеева Т.А., Денисова Р.Я., Козловская М.В., Костылева E.JI., Крайнов Д.А., Лебединская Г.В., Уткин А.В., Федосова В.И., 1997, с. 21.; Шульга П.И., 1989, с. 42-43; Бобров В.В., Васютин А.С., Васютин С.А., 2003, с. 21, 33).
Обращает на себя внимание общий подход к анализу плани-графии погребальных памятников: исследователи стремятся выделить на территории могильника локальные группы погребальноритуальных сооружений, проследив как их внутреннюю хронологию и структурную организацию, так и взаимосвязь с иными объектами исследуемой территории. И это совершенно оправдано. Однако остается открытым вопрос: насколько выделяемые группы действительно были связаны узами родства? Как известно, родственные отношения могут строиться по двум основным линиям: кровно-родственной и семейно-брачной. Если отслеживание последней на археологических материалах представляется крайне сложным делом, поскольку предварительно необходимо решить проблему принципиальной реконструкции конкретного воплощения института брака и семьи в исследуемом обществе, выделив археологические маркеры специфического семейного положения того или иного его представителя, то реконструкция кровнородственных связей теоретически вполне возможна, если использовать материалы палеопатологии и генетики. В этой связи очень интересны работы А.П. Бужиловой (Бужилова А.П., 1992, С. 78-104; Бужило-ва А.П., Козловская М.В., 2000, с. 36-38; Бужилова А.П., Меднико-
ва М.Б., 1993, с. 253-270; 1995, с. 229-239) и других авторов (Смушко С.Ю., 1999, с. 300-302; Черепанова А.А., 1998, с. 215— 216), а также коллективная монография, посвященная исследованию населения Горного Алтая в эпоху раннего железного века (Молодин В.И., Воевода М.И., Чикишева ТА. Ромащенко А.Г., По-лосьмак Н.В., Шульгина Е.О., Нефедова М.В., Куликов И.В., Дамба Л.Д., Губина М.А., Кобзев В.Ф., 2004).
Таким образом, при достаточно тщательном анализе погребальных комплексов мы можем выделить семейные (родственные) группы, которые могут быть организованы в систему иерархического подчинения (и, таким образом, представлять интерес на следующем уровне анализа), а могут оказаться на одной ступени социальной лестницы в качестве равноправных участников общественных отношений.
Однако помимо родственных групп в качестве малых могут рассматриваться и иные. При достаточно значимом статистическом материале, полученном в ходе раскопок какого-либо одного погребального комплекса, представляется теоретически возможным выделение малых групп по социально-сословному признаку, и, возможно, по месту в общественном разделении труда. Я намеренно избегаю такого признака как «профессиональный», так как возникают серьезные сомнения в жестком членении социальной структуры древних обществ по данному основанию. Скорее, проявляя осторожность, мы можем говорить о неких группах индивидов, выполняющих чрезвычайно специфические функции (сакральные, управленческие, военно-политические), и именно эта специфика будет отражена в погребальной обрядности. Разумеется, рассматривать такие группы в качестве малых мы можем только после решения вопроса о единовременное™ сосуществования входящих в них индивидов. К сожалению, далеко не всегда подобные интерпретации сопровождаются абсолютной датировкой исследуемых объектов, что могло бы, с одной стороны, послужить своего рода проверкой выводов, сделанных на основании анализа археологических материалов, а с другой явилось важным аргументом при выделении единовременно существующих социальных групп.
В качестве малых социальных групп мы можем рассматривать и домохозяйства, переходя, таким образом, от анализа погребальных памятников к изучению поселений.
При изучении жителей поселения как социальных групп, во-первых, необходимо определится с количественным составом по-
следних. Обычно это делается через сопоставление общей площади жилищ (хозяйственных построек) и нормы жилой площади на одного человека. Однако в настоящее время существуют серьезные расхождения в оценках индивидуальных норм. Так, например,
В.И. Матющенко (1974, с. 111) определяет ее как равную 3 кв. м, Л.П. Хлобыстни (1972, с. 31; 1998, с. 157), В.Ф. Старков (1980, с. 183), В.Т. Ковалева (1993, с. 11), Г.М. Буров (1993, с. 29, 32-33) считают более вероятной оценку в 3,5 кв. м. Т.Н. Троицкая и Т.В. Мжельская (1994, с. 80-81) более осторожно оценивают в 3-4 кв. м, В.А. Зах (1995, с. 73), Н.П. Матвеева (2000, с. 85, 114), Л.Н. Корякова и А.С. Сергеев (1989, с. 171) придерживаются нормы площади 4 кв. м. А.В. Матвеев (1995, с. 38) увеличивает ее до 4-5 кв. м. Эти расхождения вполне понятны, так как разные типы хозяйственной деятельности, особенности окружающей среды формируют различный хозяйственно-бытовой уклад. Проблема состоит скорее в адекватности используемых этнографических параллелей и корректности сопоставления результатов, полученных при применении различных методик. И весьма странно было встретить следующее утверждение: «Если предположения о величине нормы жилой площади на человека, сделанные исследователями для отдельных поселений разных в культурном и хронологическом отношении, в целом, верны, то средняя норма - 4 кв. м, рассчитанная с учетом всех вышеперечисленных показателей, представляется, на наш взгляд, наиболее оптимальной и приемлемой характеристикой для палеодемографических исследований» (Аношко О.М., 2003, с. 67). Подобный подход представляется некритичным, так как игнорирует все особенные, специфические черты изучаемых древних обществ, сводя индивидуальную норму жилой площади к некоторому арифметическому среднему или даже модальному значению. При этом данный показатель утрачивает свои потенциальные диагностические возможности. Теоретически, опираясь на него, можно было бы поставить вопрос не только о размере семьи, но и о степени ее интеграции/обособленности в хозяйственной жизни древнего коллектива. В самом простом, схематичном виде при возрастании доли совместно используемых хозяйственных построек мы можем диагностировать и большую взаимозависимость семей, более широкое распространение межхозяйственной кооперации. Однако при этом мы оказываемся перед необходимостью и более четкого определения функционального назначения исследуемых
строений, и индивидуальная норма площади, в таком случае, должна рассчитываться только по «жилым» помещениям, за вычетом складских, ритуальных, оборонительных сооружений, а так же строений для содержания скота. Кроме того, следует учитывать и планиграфию вспомогательных построек - при тяготении их к жилым домам можно предполагать большую степень индивидуализации домохозяйства, при общей концентрации в какой-либо определенной части поселения, да еще и большими площадями, напрашивается вывод о большей интегрированности хозяйственной жизни его обитателей. К сожалению, помимо чисто технических аспектов фиксации материала с необходимой точностью, на данном пути существуют сложности и методологического порядка. В самом деле, для того, чтобы определить норму жилой площади нужно выяснить, какой тип хозяйства был присущ изучаемому обществу. А определение типа хозяйства, в свою очередь, зачастую опирается на изучение особенностей поселенческой структуры. Получается замкнутый круг, выход из которого автор данной статьи видит лишь через сравнение и сопоставление жилых комплексов разных времен и территорий с задачей выделения типов как общепоселенческих структур, так и отдельных строений, характерных для каждой культурной и пространственно-хронологической ниши.
Другим аспектом данной проблемы является выделение семейной группы в качестве единицы поселенческих комплексов. Нужно сказать, что эта проблема неоднократно затрагивалась в работах археологов. Например, В.А. Борзунов, Ю.Ф. Кирюшин,
В.И. Матющенко (1993, с. 5) отмечают: «...характер, планировка и размеры поселений и построек, детали интерьера жилищ зависели от социального и демографического факторов: уровня развития, структуры и численности общин... размещение поселений, обитатели которых были связаны родоплеменными узами, как правило характеризовалась наличием достаточно устойчивых связей между этими поселениями. В самих поселках жилища часто концентрировались группами, принадлежащими определенной фратриальной родо-племенной или семейно-клановым единицам» (Борзунов В.А., Кирюшин Ю.Ф., Матющенко В.И., 1993, с. 5).
Однако вопрос соотнесения поселенческих комплексов и ро-до-племенных и семейных групп представляется очень и очень непростым. Как правило (с учетом индивидуальной нормы жилой площади), малые строения соотносятся с малой семьей, а большие,
соответственно, - с большой. Например, Г.М. Буров (1993, с. 35) пишет: «...мы можем предположить, что меньшие из них (полуземлянок. - Н.Г) принадлежали малым семьям, а большие - «расширенным», причем в просторных помещениях с 2-3 очагами последние были закреплены за отдельными брачными парами». В том же ключе высказывается Л.Л. Косинская: «Расположение очагов в больших жилищах цепочкой по продольной оси позволяет относить их к типу «длинных домов», широко известных и в этнографии, и по археологическим данным. Интерьер таких домов организуется как ряд жилых семейных ячеек с очагом в каждой. Родственные семьи, занимающие «длинный дом», составляют общину» (Косинская Л.Л., 1993, с. 57). Такая интерпретация вполне возможна. Однако она не является исчерпывающей. Большие дома, с несколькими очагами - центрами эксплуатации, конечно, можно рассматривать как свидетельства существования большой многопоколенной семьи. Но можно их интерпретировать и иначе. Например, как пресловутые «мужские» или, наоборот, «женские» дома. Я отнюдь не настаиваю на своем предложении, - оно сделано без учета конкретных обстоятельств, без изучения остатков хозяйственной деятельности и потому совершенно некритично. Но и из приводимого авторами материала не следует, что описанные ими жилища эксплуатировались именно семьями, а не какими-то иными коллективами. Тем более, что в большинстве случаев на памятниках фиксируются и большие, и малые строения, что должно приводить к заключению о сосуществовании различных форм семейно-брачных отношений. Поэтому, возможно, следует воздержаться от прямой экстраполяции количества очагов на структуру семьи.
Еще более сложным является вопрос о соотнесении поселенческих памятников, семейно-брачной структуры, структуры домохозяйств и общественной организации в целом. В литературе чрезвычайно распространено прямое перенесение: поселение - племя, поселение - община и т.д. Поскольку для его решения необходимо разобраться с такими дефинициями как «племя», «община», «род», а так же с адекватностью выделения последних на археологическом материале, позвольте ограничиться лишь обозначением данной проблемы.
Завершая данный сюжет, хотелось бы отметить, что при всех сложностях использования материалов поселенческих комплексов, игнорировать их все же нельзя как минимум, по двум причинам.
Первая: для целого ряда территорий массовые погребальные памятники отсутствуют. Следовательно, мы не имеем иного пути как анализ социальной структуры древних обществ на материалах поселений. Но для этого нужна грамотная, прошедшая проверку методика исследования. Построить ее можно, используя перекрестный анализ данных погребений и поселений там, где на радость исследователю, есть и те, и другие. Во-вторых, изучение поселенческих комплексов, разумеется, выступает в качестве «контрольного замера» для моделей социальной структуры, выведенных из исследований погребального обряда.
Что касается больших социальных групп, то здесь, на первый взгляд, все гораздо проще. В самом деле, выделяемые на основании анализа трудозатрат и вещевого комплекса захоронений, модели погребений зачастую прямо соотносятся с бытовавшими в обществе большими социальными группами. На базе этого строится иерархия групп (моделей), в основу которой положен комплекс признаков, характеризующих социально-сословную, имущественную, политическую дифференциацию общества. И это не случайно, так как подобная нерасчленненость характерна для самого погребального обряда, рассматриваем ли мы единичные артефакты, их комплекс или «архитектурное» оформление захоронений. С другой стороны, уже при выделении моделей имплицитно исследователями ставится задача выйти на систему социальной стратификации изучаемого общества. На то, что подобный подход вызывает определенные сомнения, указывали разные исследователи (см.: Тихонов С.С., 1989, с. 34; Епимахов А.В., Ражев Д.И., 2003, с. 24-26). Кроме того, выделение моделей, конечно, позволяет определить статус каждой из выделенных групп в относительной иерархии социума, но при этом теряется сама многомерность социального пространства, что с гносеологических позиций представляется не вполне корректным. Если в классической социологии первоначально определяются позиции социальных групп по каждому конкретному вектору и лишь затем осуществляется общая характеристика социального статуса, то применительно к анализу археологического материала, возможно, есть смысл пойти иным путем - от общего к частному. Используя сравнительный анализ погребальных памятников различных культур, присущих им моделей погребений и погребальной обрядности в целом, вычленить элементы, характеризующие какое-либо измерение социального пространства.
Помимо этого, следует учитывать, что социальные группы, выделяемые по материалам захоронений, дистантны не только в пространстве, но и во времени. С одной стороны, это служит дополнительным аргументом адекватности их выделения, поскольку свидетельствует о двух важнейших характеристиках подобных общностей, упоминавшихся выше: процессуальной непрерывности и воспроизводстве важнейших компонентов ее структуры. С другой стороны, получается, что существование выделяемой группы, по сути, игнорирует фактор времени, сводя его к некой абстрактной «хронологической точке».
Кроме того, существует еще одна проблема: соотнесение данных, полученных при исследовании разных памятников одной и той же археологической культуры, что, по идее, должно выводить на построение общей, генеральной модели социальной структуры исследуемого общества. А при соотнесении с фактором времени, подобные построения послужили бы базой для оценки динамики социальной структуры. Однако, к сожалению, как правило, исследователи ограничиваются интерпретацией материалов одного памятника. Блестящее методическое решение этого вопроса, продемонстрированное более двадцати лет назад Е.П. Бунятян (1985, с. 45-57), до сих пор не нашло широкого применения в практике археологических исследований.
Выделение больших социальных групп по материалам поселений также сопряжено с рядом проблем. В принципе, в качестве такой группы мы можем рассматривать всех жителей какого-либо поселения при условии их единовременного сосуществования. Таким образом, возникает вопрос: разрешима ли данная задача - определение единовременности сосуществования - посредством анализа археологических материалов? Возможно, некоторые пути решения удастся найти через более тщательное исследование микростратиграфии отдельных жилищ, сопоставление их друг с другом и выявление общей пространственно-хронологической картины эксплуатации данной территории.
Во-вторых, возникают определенные сложности с качественным составом. Рассматривая жителей какого-либо поселения как большую социальную группу, мы неизбежно оказываемся перед необходимостью определения ее внутренней структуры: какие малые группы и какого характера входили в ее состав? Выше уже излагались соображения о сложностях выделения домохозяйств и
семей в качестве малых социальных групп. Кроме того, на материалах поселений значительно сложнее, чем при изучении погребальных комплексов, выделить признаки, характеризующие социальную иерархию. Можно ли в качестве маркера рассматривать размер жилища? Очевидно, только после решения вопроса о количестве эксплуатировавших его людей. Может ли служить таким признаком сравнительно более сложная архитектурная конструкция? Отражается ли социальное неравенство в планиграфии памятника? К сожалению, в данном случае, у автора статьи вопросов гораздо больше, чем ответов.
Постараемся подвести некоторые итоги. В настоящее время вопрос «осуществимы ли социологические реконструкции на основе археологических источников» лишен смысла, поскольку практика убедительно свидетельствует в пользу осуществимости. Проблема состоит в другом: в каком объеме, на каком теоретическом уровне и как технически могут и должны проводится эти реконструкции? У автора данной статьи есть серьезные сомнения в принципиальной реконструкции социальных систем древних обществ, по крайней мере, - относительно функциональной составляющей и на современном уровне источников. Парадокс состоит в том, что функциональность оказывается легче просматривается в динамике, чем при анализе какого-либо древнего коллектива, взятого в статичном положении. А вот отследить структуру социальной системы - или собственно социальную структуру - можно, что и делается с переменным успехом. При этом в большей степени внимание сосредотачивается на выделении социальных групп и их взаимного расположения. Именно по этой причине автор статьи уделила данной проблеме (как теоретическому выделению этих общностей в социологии, так и отражению в археологических материалах) так много места. Но дело в том, что социальная структура не исчерпывается сколько бы то ни было подробным описанием социальных групп и их расположения относительно друг друга. Она включает, как минимум еще и социальные институты, и социальные связи. Фиксируемы ли они по археологическим источникам? Этот вопрос требует отдельного и очень тщательного рассмотрения.
Библиографический список
Айтов Н.А. Понятие «социальная группа» в марксистской социологии //Социальные группы и их деятельность. Уфа, 1990. С. 3-12.
Алексеева Т.А., Денисова Р.Я., Козловская М.В., Костылева Е.Л., Крайнов Д.А., Лебединская Г.В., Уткин А.В., Федосова В.Н. Неолит лесной полосы Восточной Европы (Антропология Сахтышских стоянок) М., 1997. 191 с.
Аношко О.М. Некоторые аспекты палеодемографического изучения бархатовской культуры (по материалам поселений) // Социально-демографические процессы на территории Сибири (древность и средневековье) Кемерово, 2003. С. 65-70.
Антипина Г.С. Теоретико-методологические проблемы исследования малых социальных групп. Л., 1982. 282 с.
Антонович И.И. Буржуазная социологическая теория. Минск, 1981. 224 с.
Бернабей М., Бондиоли Л., Гуиди А. Социальная структура кочевников савроматского времени. // Статистическая обработка погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. I: Савроматская эпоха (У1-1У вв. до н.э.). М., 1994. С. 159-184.
Бишони Р. Погребальный обряд как источник для исторических реконструкций // Статистическая обработка погребальных памятников Азиатской Сарматии. Выпуск I: Савроматская эпоха (VI—IV вв. до н.э.). М., 1994. С. 153-158.
Бобров В.В. К вопросу о социологическом анализе погребений предскифского времени Кузнецкой котловины // Скифо-сибирский мир. Кемерово, 1989. Ч. 1. С. 49-53.
Бобров В.В. Современное состояние развития социального направления в археологии // Социально-демографические процессы на территории Сибири (древность и средневековье). Кемерово, 2003. С. 3-6.
Бобров В.В., Васютин А.С., Васютин С.А. Восточный Алтай в эпоху великого переселения народов (III-VII века). Новосибирск, 2003. 224 с.
Бобров В.В., Чикишева Т.А., Михайлов Ю.И. Могильник поздней бронзы Журавлево-4. Новосибирск, 1993. 157 с.
Борзунов В.А., Кирюшин Ю.Ф., Матющенко В.Н. Поселения эпох камня и бронзы Зауралья и Западной Сибири // Памятники древней культуры Урала и Западной Сибири. Екатеринбург, 1993. С. 4-45.
Бородкин Л.И., Гарскова М. Методика анализа многомерных иерархических данных // Статистическая обработка погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. I: Савроматская эпоха (VI—IV вв. до н.э.). М., 1994. С. 87-125.
Бужилова А.П. Изучение физиологического стресса у древнего населения по данным палеопатологии. // Экологические аспекты в палеоантропологических и археологических реконструкциях. М.: НА РАН, 1992. С. 78-104.
Бужилова А.П., Козловская М.В. Были ли скифы тучными? (антропологический анализ кремированных останков из скифского погребения). // Скифы и сарматы в VII—III вв. до н.э.: палеоэкология, антропология, археология. М., 2000. С. 36-38.
Бужилова А.П., Медникова М.Б. Опыт палеодемографической реконструкции населения Восточного Приуралья в последние века до нашей эры — VIII в. н. э. По материалам из склепов джетыасарской культуры. // Низовья Сырдарьи в древности. Вып. II: Джетыасарская культура. Ч. 1: Склепы. М.: ИЭА РАН, 1993. С. 253-270.
Бужилова А.П., Медникова М.Б. Реконструкция некоторых особенностей образа жизни древнего населения Восточного Приаралья по антропологическим материалам могильника Косасар-2 // Джетыасарская культура. М.: ИЭА РАН, 1995. Ч. 5. С. 229-239.
Бунятян Е.П. Методика социальных реконструкций в археологии (на материале скифских могильников IV—III вв. до н.э.). Киев: Нау-кова думка, 1985. 227 с.
Буров Г.М. Нео-энеолитические полуземлянки крайнего северо-востока Европы в аспекте социальной организации его древнего населения // Вопросы археологии Урала. Екатеринбург, 1993. С. 23-41.
Вадецкая Э. Б. . Таштыкская эпоха в древней истории Сибири. СПб.: Центр «Петербургское Востоковедение». 1999. 440 с.
Васютин С.А., Васютин А.С. Население Восточного Алтая в предтюркское время // Социальная структура ранних кочевников Евразии. Иркутск, 2005. С. 224-236.
Васютин С.А., Коротасв А.В., Крадин Н.Н., Тишкин А.А., Методологические проблемы реконструкции социальных структур в археологии. // Социальная структура ранних кочевников Евразии. Иркутск, 2005. С. 39-63.
Волков Ю.Г., Добреньков В.И., Нечипуренко В.Н., Попов А.В. Социология. М.: Гардарики, 2003. 512 с.
Гегель Г. Философия права. М., 1990. 524 с.
Головаха Е.И. Структура групповой деятельности. Киев, 1979.
198 с.
Грушин С. П. Культура населения эпохи ранней бронзы лесостепного Алтая: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Барнаул, 2002. 24 с.
Десеев Л. Психология малых групп. М., 1979. 126 с.
Дженито Б. Археология и современные концепции социальной организации кочевников // Статистическая обработка погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. I: Савроматская эпоха (VI— IV вв. до н.э.). М., 1994. С. 11-17.
Донцов А.И. Проблемы групповой сплоченности. М., 1979.
Епимахов А.В., Ражев Д.И. Тафокомплекс и социальная реальность: постановка проблемы // Социально-демографические процессы на территории Сибири (древность и средневековье) Кемерово, 2003. С. 24-28.
Еременко В.Е. Новые перспективы исследования планиграфии и топохронологии могильников раннего железного века (по материалам зарубинецких могильников Чаплин и Велемичи I) // Stratum plus. Культурная Антропология. Археология. №4. 2000. (Время великих миграций). СПб.; Кишинев; Одесса; Бухарест, 2001. С. 36-52.
Железчиков Б.Ф. Общая характеристика исходных признаков погребального обряда савроматского времени // Статистическая обработка погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. I: Савро-матская эпоха (VI—IV вв. до н.э.). М., 1994. С. 127-149.
Зах В. А. К вопросу о «семейных» группах в ирменском обществе// Скифо-сибирский мир. Кемерово, 1989. 4.1. С. 141-144.
Зах В.А. Поселок древних скотоводов на Тоболе. Новосибирск, 1995.96 с.
Иванова С.В. Захоронения детей и проблема наследования социального статуса // Проблемы археологии Юго-Восточной Европы: Тез. докл. VII Донской археол. конф. Ростов-на-Дону, 1998. С. 37 - 38.
Иванова С.В. Социальная структура населения ямной культуры Северо-Западного Причерноморья. Одесса: Друк, 2001. 244 с.
Кир дина С.Г. Теория институциональных матриц (пример российского институционализма). Донецк: Каштан, 2005. 190 с.
Кирюшин Ю.Ф., Степанова Н.Ф., Тишкин А.А. Скифская эпоха Горного Алтая. Ч. II: Погребально-поминальные комплексы пазырык-ской культуры. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2003. 234 с.
Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А. Скифская эпоха Горного Алтая. Ч. 1: Культура населения в раннескифское время. Барнаул, 1997. 232 с.
Ковалева В.Т. О реконструкции общинных структур древних обществ Среднего Зауралья по раскопкам поселений и жилищ (неолит — начало бронзового века) // Вопросы археологии Урала. Екатеринбург, 1993. С. 5-23.
Корякова Л.Н., Сергеев А.С. Некоторые вопросы хозяйственной деятельности племен саргатской культуры (опыт палеоэкономического анализа селища Дуванское II) // Становление и развитие производящего хозяйства на Урале. Свердловск, 1989. С. 165-177.
Косинская JI.J1. О типах поселений эпохи камня на Европейском Северо-Востоке // Вопросы археологии Урала. Екатеринбург, 1993.
С. 41-59.
Краткий словарь по социологии. М., 1988. 479 с.
Критика современной буржуазной социологии. М., 1997. 280 с.
Култыгин В.П Исследования социальной структуры в переходных обществах (Историко-методологический обзор) // Социологические исследования. 2002. №4. С. 121-129.
Марсадолов J1.C. Изменения в приоритетах разных поколений вождей племен Алтая (по материалам больших пазырыкских курганов) // Социально-демографические процессы на территории Сибири (древность и средневековье) Кемерово, 2003. С. 81-86.
Матвеев А.В. Первые андроновцы в лесах Зауралья. Новосибирск, 1998. 417 с.
Матвеев А.В. Семья в ирменском обществе: некоторые аспекты палеодемографического изучения (по материалам поселений) // Археология вчера, сегодня, завтра. Новосибирск, 1995. С. 25-41.
Матвеева Н.П. Социально-экономические структуры населения Западной Сибири в раннем железном веке. Новосибирск: Наука, 2000. 399 с.
Матющенко В.И. Древняя история населения лесного и лесостепного Приобья (неолит и бронзовый век). Ч. 4: Еловско-ирменская культура //Из истории Сибири. Томск, 1974. Вып. 12. 196 с.
Матющенко В.И., Татаурова JI.B. Могильник Сидоровка в Омском Прииртышье. Новосибирск, 1997. 198 с.
Миняев С.С. «Социальная планиграфия» погребальных памятников сюнну // Скифо-сибирский мир. Кемерово, 1989. Ч. 1. С. 114-115.
Молодин В.И., Воевода М.И., Чикишева Т.А. Ромащенко А.Г., Полосьмак Н.В., Шульгина Е.О., Нефедова М.В., Куликов И.В., Дамба Л.Д., Губина М.А., Кобзев В.Ф. Население Горного Алтая в эпоху раннего железного века как этнокультурный феномен: происхождение, генезис, исторические судьбы (по данным археологии, антропологии, генетики) // Интеграционные проекты СО РАН. Новосибирск: СО РАН, 2004. Вып. 1. 286 с.
Николаев B.C. Погребальные комплексы кочевников юга Средней Сибири в XII-XIV вв. Владивосток; Иркутск, 2004. 306 с.
Новиков А.Г., Горюнова О.И., Вебер А.В. Планиграфические особенности могильника бронзового века Хужир-Нугэ-XIV // Социогенез в Северной Азии. Иркутск, 2005. Ч. 1. С. 145-149.
Полосьмак Н.В. Всадники Укока Новосибирск: ИНФОЛИО-пресс, 2001. 336 с.
Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М.: Наука, 1995. 237 с.
Радугин А.А., Радугин А.К.. Введение в менеджмент: социология организаций и управления. М., 1995. 244 с.
272 с.
Савинов Д.Г Кокэльский могильник в Туве // Социальная структура ранних кочевников Евразии. Иркутск, 2005. С. 200-223.
Савинов Д.Г. Ранние кочевники Верхнего Енисея (археологические культуры и культурогенез). СПб., 2002. 204 с.
Семенов B.C. Диалектика развития структуры советского общества. М., 1977. 216 с.
Смушко С.Ю. Опыт исследования травматических повреждений на материалах средневекового погребения из Каменного Лога с территории Красноярского водохранилища // 63-я итоговая науч.-практ. студ. конф. / Красноярская государственная медицинская академия. Красноярск, 1999. С. 300-302.
Сорокин П. Социальная и культурная мобильность // Сорокин П. Человек, цивилизация, общество / Под ред. А.Ю.Согомонова. М.: Политиздат, 1992. 543 с.
Старков В.Ф. Мезолит и неолит лесного Зауралья. М., 1980. 219 с.
Тихонов С.С. О достоверности социальных реконструкций в археологии // Скифо-сибирский мир. Ч. 1. С. 34-36.
Тишкин А.А., Дашковский П.К. Социальная структура и система мировоззрений населения Алтая скифской эпохи. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2003а. 430 с.
Тишкин А.А., Дашковский П.К. Теоретические принципы проведения палеосоциальных исследований на основе археологических данных // Социально-демографические процессы на территории Сибири (древность и средневековье). Кемерово, 20036. С. 19-23.
Тишкин А.А., Дашковский П.К. О государственности пазырык-цев // Теория и практика археологических исследований. Барнаул, 2005. Вып. 1. С. 50-59.
Троицкая Т.Н. Некоторые вопросы социальной стратификации общества болыиереченской культуры (V—I вв. до н.э.) // Скифосибирский мир. Кемерово, 1989. Ч. 1. С. 73-76.
Троицкая Т.Н., Мжельская Т.В. Проблемы демографии населения завьяловской культуры // Палеодемография и миграционные процессы в Западной Сибири в древности и средневековье. Барнаул, 1994.
С. 80-81.
Фатхуллин Н.С. Малая социальная группа как форма общественного развития. Казань, 1989. 108 с.
Хлобыстин Л.П. Древняя история Таймырского Заполярья и вопросы формирования культур севера Евразии. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. 341 с.
Хлобыстин Л.П. Проблемы социологии неолита Северной Евразии// Охотники, собиратели, рыболовы. Л., 1972. С. 26-42.
Хлобыстина М.Д. Древнейшие могильники Восточной Европы как памятники социальной истории. СПб., 1993. 147 с.
Черепанова А.А. Зубочелюстные патологии населения с территории г.Красноярска эпохи раннего железа // 62-я итоговая науч.-практ. студ. конф. / Красноярская государственная медицинская академия. Красноярск, 1998. С. 215-216.
Шульга П.И. К вопросу о планировке могильников скифского времени на Алтае // Скифо-сибирский мир. Кемерово, 1989. Ч. II.
С. 40-43.
Щепаньский Я. Элементарные понятия социологии. М., 1969.
176 с.
Эркки Калеви Асп. Введение в социологию. СПб.: Алетейя, 1998.248 с.
