CC BY
35
8. Мерцалова М.Н. Дети в мировой живописи. М.: Искусство, 1968. 144 с.
9. Поликарпов В. Образы детства // Наше наследие, 1993. № 26. С. 23-32.
10. Прокофьев В.Н. О трех уровнях художественной культуры Нового и Новейшего времени (к проблеме примитива в изобразительных искусствах) // Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени. М., 1983. С. 6-28.
11. Фалькович Е. Дети в русской живописи // Искусство: приложение к газете «Первое сентября». 2001. № 11. С. 1-4.
12. Хыртыгеева Е. Большой мир маленьких людей // Номер один. 10.12.2008.
13. Хыртыгеева Е. Провидческое искусство // Номер один. 02.02. 2011.
14. Цыреннимаева Л. Зорикто Доржиев [Электронный ресурс] // Прайм-ТВ. 2005. URL:
http://www.khankhalaev.com/body.php?mx=article&si=171 &w=1 280&Ь|=1024& (дата обращения: 10.02.2011).
УДК 316.613.4
СОЦИАЛЬНОЕ САМОЧУВСТВИЕ СОВРЕМЕННОГО РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА: ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ
А.А. Надольная1
Национальный исследовательский Иркутский государственный технический университет, 664074, г. Иркутск, ул. Лермонтова, 83.
Критически сравниваются и анализируются созданные на настоящий момент в социальной науке подходы к социальному самочувствию современного российского общества. Доказывается, что фиксируемая многими исследователями «социальная апатия» населения России имеет своим источником определенный дефицит витальных ресурсов, при котором последние расходуются на первоочередные и жизненно важные потребности. Библиогр. 13 назв.
Ключевые слова: социальное самочувствие; социальная тревога; социальный страх; нравственная деградация; социальная апатия; жизненные ресурсы.
SOCIAL BEING OF THE MODERN RUSSIAN SOCIETY: KEY APPROACHES A.A. Nadolnaya
National Research Irkutsk State Technical University, 83, Lermontov St., Irkutsk, 664074.
The article critically compares and analyzes created by far in the social science approaches to social being of the modern Russian society. It is proved that recorded by many researchers the "social apathy» of population of Russia has its origin in a certain lack of vital resources, when the last ones are spent on immediate and vital needs. 13 sources.
Key words: social being; social anxiety; social fear; moral degradation; social apathy; vital resources.
Российское общество претерпело за последнюю четверть ХХ века необыкновенно глубокие и драматичные социальные потрясения, не оставившие в стороне ни одну из сфер социальной жизни. Естественным образом эти изменения сопровождались и взаимно обусловливались тем или иным социальным самочувствием наших граждан. Данная проблематика не обойдена вниманием отечественных исследователей, большинство из которых склонны описывать социальное самочувствие или настроение российских граждан в терминах негативного плана.
Значительная часть ученых отмечает в качестве приоритетных такие компоненты социального самочувствия граждан России, как тревожность, страхи, беспокойство, подавленность, пессимизм. Так, Д.Н. Баринов использует для описания этого самочувствия понятие «социальной тревоги», которая, по его мнению, отличается от страха тем, что «невозможна вне сознания, ибо предполагает определенную познава-
тельную активность, возвышающуюся над элементарной ориентировкой, характерной для животных. Прогнозирование и целеполагание требуют развитого сознания и исключают целесообразность, обусловленную природной необходимостью» [1, с. 59]. По мнению исследователя, общие, первобытные страхи по мере развития сознания и самосознания в процессе фило-и онтогенеза всё более вытесняются тревогой, отражающей становление в человеке социального начала. «Тревога и страх, - говорит Баринов, - отражают диалектическое единство биологического и социального в человеке, непрерывную внутреннюю борьбу духа и природы, сознательного и бессознательного, обусловленности и свободы. Побеждая биологические законы своего бытия посредством социального и культурного бессмертия, человек побеждает страх, но взамен приобретает тревогу, связанную со смыслом деятельности. Фило- и онтогенетическое развитие человека, приводящее к ослаблению действия биологи-
1 Надольная Алла Анатольевна, преподаватель кафедры специальных юридических дисциплин, тел.: 89025151771, e-mail: [email protected]
Nadolnaya Alla, Lecturer of the Department of Special Legal Disciplines, tel.: 89025151771, e-mail: [email protected]
ческих факторов и усиливающее роль социального начала, - это движение от индивида к личности, от простейших форм психики к сознанию, от биологической беспомощности к социокультурному наследованию, позволяющему не только использовать уже имеющийся опыт, но и проектировать новое, т.е. движение от страха к тревоге» [1, с. 59].
Тем самым социальную тревогу данный ученый предлагает рассматривать в качестве феномена, возникающего в рамках социального взаимодействия. В основе тревоги, как уточняет Баринов, находится комплекс общественных отношений, формирующий статусно-ролевую конфигурацию социальных интеракций. Значит «тревога является составной частью не только социального взаимодействия, но посредством его и социальных отношений» [1, с. 60]. Отметим, что социальное настроение также является результатом взаимодействия и составной частью общественных отношений. Причем это настроение формируется на всех уровнях социальных взаимодействий или интеракци-онных систем, как субъективированных, так и объективированных. Однако действительно массовым или социальным настроение становится тогда, когда достаточно репрезентативная (или статистически значимая) часть общества становится носителем переживаний и представлений, обладающих сходными характеристиками для всех членов данной части.
Такие отечественные исследователи, как В.А. Иванова и В.Н. Шубкин, не дифференцируют страх и тревогу, рассматривая особенности социального самочувствия россиян также преимущественно в негативном плане. Указанные авторы строят свои рассуждения на началах «информационного подхода», согласно которому эмоции отражают феномены внешней среды в их отношении к актуальным потребностям субъекта, через что и формируется степень значительности различных объектов и событий. К наиболее актуальной потребности авторы, разумеется, относят потребность в максимальной защищенности, сопровождающей человека на протяжении всей жизни. «Проблема незащищенности перед опасностями и угрозами имеет немаловажное значение в формировании вектора направленности социальных процессов и общей системы ценностных ориентаций социума, -говорят Иванова и Шубкин. - Страх является одновременно причиной и следствием определенного социального поведения или отношения индивида, групп или обществ к событиям, вызывающим у них чувство опасности. Достижение высокого уровня безопасности стимулирует общество к развитию и совершенствованию, к движению по пути прогресса, а незащищенность отдельных социальных групп или общества в целом тормозит любой социальный процесс и переводит население в режим выживания» [2, с. 23].
Основываясь на данных осуществленного ими исследования, ученые выделяют три основных источника страхов, присущих россиянам: социальная девиация, проблемы социальной и экономической адаптации и природные и военные катаклизмы. По мнению исследователей, «в целом можно говорить о том, что весь спектр катастрофической проблематики наши со-
граждане рассматривают через призму усугубляющихся социальных проблем. У нас в последние годы сохраняется устойчивая повышенная тревожность по отношению к преступности и несоблюдению законов, экономическим потрясениям, страх перед социальным хаосом, беспорядками, отсутствием физической безопасности» [2, с. 25].
Несколько парадоксальным образом Иванова и Шубкин утверждают, что негативное социальное самочувствие обладает и адаптационной функцией: «Видение социальной реальности в крайне пессимистическом смысле служит, - доказывают авторы, -для многих социальных слоев психологическим механизмом своего рода "негативной адаптации" к изменившимся социальным условиям: ответственность за собственное неудовлетворительное социальное положение перекладывается на внешние обстоятельства, в частности на власть, не контролирующую ситуацию» [2, с. 25]. Всё же представляется, что конструктивную, в том числе и адаптивную функцию, может выполнять лишь деструктивное переживание, направленное на собственное преодоление, то есть на изменение обстоятельств, вызвавших данное состояние. Никакой адаптации пессимизм, по нашему убеждению, не служит и служить не может, поскольку не действует, а только переживается.
Л.И. Михайлова трактует социальное самочувствие как «определенное состояние переживания по поводу комфортности или дискомфортности своего бытия в социуме. Социальное самочувствие... зависит от здоровья, обустроенности семьи, жизни и быта, от характера и качества включенности в социальную жизнь во всех ее сферах, от степени удовлетворенности социальными благами, доступными для пользования, а также от восприятия и отношения к вышеназванным и другим факторам. В его основе - эмоциональное восприятие своего "Я" и бытия, которое формирует отношение к себе, к другим людям, к обществу и делу, которым человек занимается» [3, с. 46]. Касается Михайлова и проблематики согласованности представлений и реальности, как фактора социального самочувствия. По её словам, «Социальный оптимизм или пессимизм личности, даже благополучной в личном жизнеустройстве, сильно зависит от того, насколько совпадают ее идеалы с направленностью общественного развития, с тем, как решаются в стране проблемы равенства-неравенства, социальной справедливости, личной безопасности и т.п.» [3, с. 46].
Вместе с тем, названный автор приоритетное значение придает таким факторам социального самочувствия, как (по убыванию значимости) социально-производственная среда, или сфера труда, социальная защита, состояние здоровья, жилищные проблемы, благополучие семьи. Сферу труда исследователь считает ведущим фактором, указывая на то, что современный этап реформирования и мировой кризис обострили и без того существовавшие проблемы в данной сфере. В результате прикладного исследования Михайлова фиксирует «низкое социальное самочувствие россиян, характеризующееся беспокойством, тревогой, подавленностью», и «мощную доминанту
пессимизма в восприятии будущего России - от 26 до 71%» [3, с. 49-50]. Учитывая весьма ценный эмпирический материал, полученный Л.И. Михайловой, все же необходимо отметить известное логико-терминологическое рассогласование, присущее её исследованию. Во-первых, нет никакой необходимости выделять в качестве отдельного фактора сферу социальной защиты, если данный критерий «растворен» буквально во всех остальных. Во-вторых, проблема «совпадения идеалов личности с направленностью общественного развития» обозначается, но в силу каких-то причин не исследуется, что представляется досадным упущением, поскольку, в-третьих, данный фактор обладает значительным объяснительным потенциалом для анализа происходящего в каждой из приводимых сфер. Анализ на предмет соответствия «нормы» в представлениях и факта в реальности мог бы принести более значительные результаты при поверке этим принципом и сферы труда, и сферы социальной защиты, и прочих сфер.
Другими отечественными учеными делается акцент на таких составляющих социального самочувствия россиян, как апатия и индивидуализация. По мнению В.Г. Федотовой, Россия в конце прошлого века получила такой «удар капитализма», от которого она не в состоянии оправиться до сих пор. Именно этот шок является источником посттоталитарной травмы и апатии, находящей своё выражение в синдроме недоверия, мрачном взгляде на будущее, ностальгии по прошлому, которая радикально отличается от «пресыщенной апатии» Запада [4, с. 41]. В свою очередь С.В. Патрушев указывает на то, что россиянам в большинстве своем, с одной стороны, присуще стремление обладать всеми благами современной цивилизации, с другой же стороны, это стремление не сопровождается никакой активистской этикой, желанием изменить условия существования и прежде всего - доминирующую нормативно-ценностную систему и рутинизированный стиль жизни. Тем самым, С.В. Патрушев говорит о той же проблеме, что и В.Г. Федотова: в сегодняшнем российском обществе имеет место не преодоление «посттоталитарной травмы», а пассивное приспособление к ней и фактическое принятие ситуации [5, с. 329].
Свой вклад в апатию и индивидуализацию вносит и чрезвычайно усилившееся отчуждение между политическими институтами и населением, формирующееся во многом за счет анализируемого нами в работе всё того же рассогласования между нормой в коллективных представлениях и повседневной социальной фактичностью. Н.А. Баранов, в частности, усматривает такое рассогласование даже в традиционных представлениях о государстве и его роли, присущих российскому народу. Ученый пишет: «С цивилизационной точки зрения кризис легитимности государственной власти в России вызван кризисом этатизма и патернализма, как основных принципов нормативно-ценностного порядка, сливающегося в российской цивилизации с государственностью. Для этатистского сознания, отождествляющего государственную власть и авторитет, характерны две крайности - безудерж-
ный государственный пиетет, преклонение, "обожествление" государственной власти, которая соответствует социокультурному идеалу, и беспощадная критика, готовность на "бессмысленные" бунты, когда власть перестает соответствовать наиболее значимым ценностям, составляющим систему этого идеала. Причем, речь здесь идет не столько о том, что государство в современной России проводит "антинародную" политику и не удовлетворяет интересов социальных "низов", а о том, что в этатистском сознании российское государство утратило смысл и не реализует более определенных социально признанных ценностей» [6].
По мнению В.В. Петухова, в случае если формальные политические институты не востребованы населением, первостепенную значимость приобретает задача развития разнообразных форм коллективной интеграции, самозащиты и самоорганизации граждан. В настоящее время, указывает исследователь, уровень развития такой интеграции крайне низок. Каждая группа "бьется" за себя и свои интересы в одиночку. Даже выступления пенсионеров 2005 г. какого-то особого сочувствия и поддержки у поколения их детей и внуков не нашли. Именно поэтому, на взгляд ученого, можно полагать, что реакция большинства россиян на кризис будет не такой, как в других странах. «Не рост протестных выступлений, а еще большее замыкание в частной жизни, поиск ниш, где можно как-то переждать, пережить трудные времена. За последнее десятилетие сформировалось поколение людей, которое уже ничего не ждет от властей и готово действовать, что называется, на свой страх и риск. Имеет место такая индивидуализация массовых установок, в условиях которой говорить о каких бы то ни было солидарных, совместных действиях, а также об осознании общности групповых интересов, не приходится» [7, с. 60].
Такой отечественный исследователь, как И.А. Гундаров, прямо и недвусмысленно связывает дегра-дационные процессы в российском обществе с социальным самочувствием российского народа. Ученый доказывает, что процессы депопуляции российского общества невозможно рассматривать вне контекста духовного самочувствия народа. По мнению И.А. Гун-дарова, ни один из известных социально-экономических параметров риска (злоупотребление алкоголем, табакокурение, экологическое неблагополучие, ухудшение социально-экономической ситуации и вызванный этим стресс) не объясняет в сегодняшней России истоков сверхсмертности, поэтому неизбежен вывод, что жизнеспособность населения зависит и от каких-то иных условий. Гундаровым высказано предположение, что таковыми являются «нравственная атмосфера и эмоциональное состояние общества, то есть духовные и душевные факторы. Здесь под "духовностью" понимается деятельность сознания, направленная на поиск смысла жизни и своего места в ней, на определение критериев добра и зла для оценки событий, людей и руководства к действию. По содержанию она может быть позитивной (благостной) и негативной (греховной)» [8, с. 59]. Ис-
следователь на основании осуществленного им анализа доказывает, что динамика смертности определяется на 73% динамикой агрессивности, озлобленности, на 11% - динамикой безысходности, потери смысла жизни, и на 16% - остальными факторами. Гундаров приводит достаточно характерные примеры в подтверждение своего тезиса о том, что периоды душевного подъема и положительного эмоционального накала в те или иные исторические периоды в том или ином обществе сопровождались резким уменьшением смертности практически любой этиологии, вне зависимости от уровня экономического благосостояния и состояния окружающей среды. И наоборот - периоды душевного упадка и своего рода «социальной прострации» были свидетелями роста общей агрессивности и озлобленности в обществе, резкого увеличения смертности - как «естественной», так и преждевременной, в том числе насильственной (как убийств, так и самоубийств).
Как указывает другой отечественный исследователь, В.Д. Соловей, «разумеется, невозможно отрицать связь и взаимозависимость внутреннего и внешнего состояний народа. Устойчивое пребывание России с конца 1990-х годов в первой тройке мировых лидеров по числу убийств и самоубийств со всей очевидностью указывает на психопатологическое состояние русской души, которую танатос - влечение к смерти - настойчиво побуждает к различным формам физического и психического саморазрушения» [9, с. 18]. «Русский демографический крест», похоже, также предстает одновременно формализованным и драматическим выражением этой на первый взгляд едва ли не мистической устремленности к смерти, которой отдалась безвольно опустошенная русская душа, кажется, почти утратившая и вкус, и стремление к жизни. На моральную составляющую причин демографической катастрофы указывает и А.А. Возьмитель, по мнению которого русский человек сегодня «беззащитен перед самим собой, поскольку в этой ситуации любой нормальный человек не может не испытывать стыда как за себя, так и за общество, в котором он живет и ничего не может изменить. Русскому человеку не только за себя, но и за державу обидно. А стыд - это гнев, обращенный вовнутрь, который, не вырываясь до поры наружу, вызывает стресс, депрессию, психологическое неблагополучие, что и является главной причиной резко возросшей за годы "реформ" избыточной смертности, причем в основном мужчин в репродуктивных и трудоспособных возрастах, в особенности молодых» [10, с. 32].
Таким образом, одним из главных компонентов социального самочувствия граждан современного российского общества, согласно отечественным исследователям, выступает своего рода социальная анемия, результатом которой является отсутствие каких-то конкретных, физически верифицируемых действий по «преобразованию ситуации» (В. Парето). По словам В.В. Петухова, «В целом складывается впечатление, что многие в сегодняшней России смирились с бесполезностью любых протестов и участия в общественной и политической жизни. В качестве же
наилучшей жизненной стратегии рассматривается посильное встраивание в сложившийся, пусть и несправедливый миропорядок. Поэтому не только угроза социальных "бунтов" должна настораживать власть, но, как это ни парадоксально, и низкий уровень про-тестного потенциала значительной части населения, оборотной стороной которого является апатия, безразличие как к делам страны, так и к собственной жизни, усугубляемая отсутствием доступа к высоко ценимым в обществе целям (образование, материальный достаток и т.д.)» [11, с. 40].
На наш взгляд, понятия «социальной апатии» и «нравственного мазохизма» [12], примененные по отношению к российскому народу, есть попытка западной рационализации другой традиционной черты нашего национального характера - известного гражданского равнодушия русского народа. Попытка, исходящая, практически, из бихевиористской формулы «стимул-реакция» и получающая свое логическое развитие в слишком простом силлогизме: если есть «страдания» русского народа, значит, должна быть и «реакция», в смысле - народное возмущение. Если реакции нет, значит народ либо «просто» апатичен, либо получает от этого страдания удовольствие, ergo, все русские - мазохисты.
Гражданское равнодушие, или, если угодно, политико-гражданская индифферентность нации, представляет собой не меньшую проблему, нежели её «склонность к мазохизму». Когда народ вопреки его исторически сложившемуся безразличию к сфере политических отношений призывают к гражданскому активизму (как в советское время), возникает противоречие между представляющимся нормальным и, опять же, социальной фактичностью, для преодоления противоречия формируется двойная мораль («сделка с совестью» по З. Фрейду) и латентный протест в виде социального цинизма. В таком случае апатия не является характеристикой угнетенного социального организма, переживающего кризис, а выступает рядовой чертой народного характера, усугубленной драматичными социально-экономическими условиями. Кроме того, необходимо подчеркнуть общественную «специализацию» апатии в работах авторов - сторонников данной гипотезы - она относится преимущественно к сфере социально-политических (гражданских) отношений. Но ведь в сфере материального производства люди активны, энергичны и креативны (в заданных институциональных рамках, естественно), поэтому говорить об апатии как доминирующем социальном самочувствии несколько некорректно, на наш взгляд. Другими словами, исследователи, высказывающие обеспокоенность зафиксированной ими апатией, исходят, фактически, из некой презумпции активизма, согласно которой люди просто обязаны быть граждански сознательными и политически активными. Очевидно, что социальная реальность (по крайней мере в России) не совсем соответствует этим «нормативным представлениям» отечественных и зарубежных авторов.
Феномен гражданского равнодушия достаточно убедительно, на наш взгляд, объясняется в категориях ресурсного подхода - в сложных геоклиматических
условиях ресурсы организма должны расходоваться экономно, точно так же, как ресурсы социальной системы личности в сложных социально-экономических условиях. В частности, такой известный современный отечественный экономист, как Е.В. Балацкий, в рамках разрабатываемой им «теории витальных ресурсов» доказывает, что поведение индивида определяется его целевой функцией, в качестве которой выступает интегральный индикатор его результативности. Только движение к цели вносит в жизнь человека смысл, а степень достижения поставленных целей определяет уровень удовлетворенности жизнью человека.
«В качестве функциональных ограничений, формирующих пространство возможных действий, - говорит Е.В. Балацкий, - выступают две "производственные функции", которые описывают зависимость целей субъекта и его реальных достижений от объема имеющихся в его распоряжении жизненных ресурсов и состояния внешней среды. При этом сам набор жизненных ресурсов весьма ограничен и включает четыре разновидности: деньги (доход); энергия (жизненная сила); время (суточный фонд времени, включающий сон, рабочее время и досуг); знания (информация). Особенность данных ресурсов состоит в том, что они качественно неоднородны и не сводимы друг к другу, но вместе с тем они предполагают частичное взаимозамещение. Указанными четырьмя жизненными ресурсами обладают все люди, разница состоит только в степени наделенности ими и в субъективной значимости этих ресурсов для каждого человека. В качестве дополнительных ограничений модели выступают ресурсные ограничения, которые предполагают, что
наличие каждого из четырех жизненных ресурсов для человека не безгранично, а имеет строго определенные количественные пределы» [13].
Тем самым, применительно к нашей проблематике, можно сказать, что основная часть жизненных ресурсов индивидов в современном российском социуме идет на нужды материального, физического воспроизводства, сфера же гражданской активности напрямую с задачами выживания не связана, в силу этого ресурсы выделяются на неё по «остаточному принципу». Можно сказать, что гражданская активность традиционно выступает своего рода «непозволительной роскошью» для обычного гражданина России, озабоченного, преимущественно, вопросами более витального порядка. Сказанное не означает, разумеется, невозможность какого-то психического заражения и массовой вовлеченности в периоды социальных потрясений. Завершение последних означает, вместе с тем, возвращение в привычное состояние гражданской пассивности, вполне устраивающее и власть, которая пытается, с одной стороны, привить народу чувство «гражданской ответственности и сознательности», с другой же стороны - не особенно настаивает на сильном развитии последних.
По материалам проекта «Ресурсы консолидации российского общества: институциональное измерение», выполняемого по Государственному контракту № 16.740.11.0421 от 26.11. 2010 г. в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 гг. Руководитель проекта - д.ф.н., проф. Кармадонов О.А.
Библиографический список
1. Баринов Д.Н. Феномен социальной тревоги: философский аспект // Alma Mater. 2010. № 6. С. 58-62.
2. Иванова В.А., Шубкин В.Н. Массовая тревожность россиян как препятствие интеграции общества // Социологические исследования. 2005. № 2. С. 22-28.
3. Михайлова Л.И. Социальное самочувствие и восприятие будущего россиянами // Социологические исследования. 2010. № 3. С. 45-50.
4. Федотова В.Г. Апатия на Западе и в России // Вопросы философии. 2005. № 3. C. 3-19.
5. Патрушев С.В. Доверие, симпатия и эмпатия: рациональное поведение в российском социуме // Институциональная политология: современный институционализм и политическая трансформация России. М.: ИСП РАН, 2006. 586 с.
6. Баранов Н.А. Политические отношения и политический процесс в современной России. СПб.: БГТУ, 2004. 480 с. [Электронный ресурс]: Библиотека РГИУ. URL: http://www.i-u.ru/biblio/archive/baranov_polit/00.aspx (дата обращения: 30.03.2011).
7. Петухов В.В. Кризис и динамика социальных настроений //
Мир России. 2010. № 1. С. 45-66.
8. Гундаров И.А. Духовное неблагополучие и демографическая катастрофа // Общественные науки и современность. 2001. № 5. C. 58-65.
9. Соловей В.Д. Варвары на развалинах Третьего Рима // Политический класс. 2005. № 2. C. 17-22.
10. Возьмитель А.А. Глобализирующаяся Россия // Мир России: социология, этнология, культурология. 2004. № 1. C. 106-115.
11. Петухов В.В. Новые поля социальной напряженности // Социологические исследования. 2004. № 3. С. 30-40.
12. Ранкур-Лаферрьер Д. Рабская душа России: проблемы нравственного мазохизма и культ страдания. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1996. 304 с.
13. Балацкий Е.В. Теория витальных ресурсов: модели и эмпирические оценки [Электронный ресурс]: «Капитал страны». Электронный научный журнал. URL: http://www.kapital-rus.ru/index.php/articles/article/177101 (дата обращения: 01.05.2011).
