CC BY
32Наука, культура и образование на грани тысячелетий
Г.А. АВАНЕСОВА доктор философских наук, профессор, эксперт центра «Гражданское общество и социальные коммуникации» (кафедра ЮНЕСКО) РАНХиГС при Президенте РФ*
Социально-гуманитарное познание в России: от народного гнозиса к советской теоретической мысли
Состояние наук о культуре и обществе в современном мире. Рубеж ХХ-ХХ1 вв. стал трудным периодом для социально-гуманитарного познания. Это неблагополучие в ходе изучения общества, культуры, человека обуславливается множеством причин как в мировом развитии, так и в динамике самой науки. Нынешняя реальность свидетельствует, что общественные процессы в разных странах становятся весьма хаотизированными, опасными для национального развития. Однако аналитикам не удается понять их характер, ибо они адекватно не отзываются на управленческие меры. Суммируя мировые тенденции, упрощенно скажем, что немалая часть политиков и граждан развитых стран ожидали «прогресса», а получают чувствительный регресс во всех сферах жизни. Реальная логика развития -что при социализме, что при капитализме - не соответствует прогнозным моделям будущего, которые ученые вырабатывали на протяжении ХХ в. либо в ключе советского марксизма, либо по планам архитекторов глобализма. Когнитивные процессы, включая теоретический анализ, находятся в кризисе, который описан в науковедении: прежние картины мира и парадигмы познания становятся нереле-
* Аванесова Галина Алексеевна, e-mail: [email protected]
вантными, конфликтуя с новой реальностью. В этих условиях разные сообщества нуждаются в обновленном самопознании, в парадигмальной эвристике. Работающие аналитические установки и методы могут появиться в ходе «научной революции», которая призвана скорректировать прежнюю эпистему. Однако о такой революции на Западе пока ничего не слышно.
Впрочем, нас интересует российская социально-гуманитарная мысль, которая, на наш взгляд, тоже не проявляет активности в переосмыслении когнитивных смыслов и принципов. В институциональной науке инерционно используются установки познания, не позволяющие понять нынешнюю мировую реальность и место в ней нашего общества и культуры. Аналитики выборочно опираются на методологические схемы советского марксизма или на дискурс постмодерна. Нередко авторы вообще уходят от методологической ясности, смешивая разнотипные принципы анализа, оперируя идеями из несовместимых парадигм. Проблема поиска истины при этом не ставится.
В нашей ситуации необходимость обновления когнитивного дискурса социально-гуманитарного знания определяется не только нормами научной среды; она скорее вытекает из общественной потребности понимания, например, подлинной российской истории, осмысления общественных проблем России, знакомства с корректно отработанными прогнозами развития мира. Эта потребность детерминирована волей граждан России к самопознанию, что отличает нашу обстановку от ситуации в науке Запада.
Исторические особенности русской познавательной культуры. Многие особенности нашей гуманитарной мысли определяются историческими корнями процессов познания в России. Прежде всего скажем о роли традиционного познавательного комплекса, на базе которого только и может возникнуть философско-теоретическое знание. Известно, что в любой этнической культуре спонтанно развиваются механизмы народного гнозиса, т.е. интегрированные между собой массовые процессы «осознавания-понимания-позна-ния-деятельности», опосредованные глубинным культурным ядром. В феноменологии подобное ядро связывается с прямым опытом коллективного реагирования и поведения народа, т.е. с его жизненным миром, интенциональностью, бессознательным. Кроме врожденных свойств, психомен-
тальных качеств этноса на эти процессы воздействуют его устойчивые виды деятельности, исторический опыт. Повседневные проблемы тоже могут на них влиять, сообщая им реактивность, осмысленность, массовость. В целом когнитивный комплекс не лишен заблуждений, предрассудков. Но живущие поколения этноса, сталкиваясь в динамике жизни с их неадекватностью, отказываются от устаревших, вырабатывая новые смыслы и способы познания. В итоге эволюция народного гнозиса в режиме исторической самоорганизации шлифует и сберегает наиболее ёмкие, ценные для этноса элементы когнитивного опыта.
Исследователи выделяют в культуре определенные ло-кусы и процессы, в большей мере нацеленные на познание общества, культуры, человека. Речь идет, во-первых, об освоении реальности через народную мудрость, здравый смысл, историческую память; во-вторых, о ценностно-символическом понимании жизни посредством мифологического мышления, художественных образов, в-третьих, о способах взаимосвязи видимой жизни с потусторонними планами бытия на основе веры и религиозной ортодоксии. В этих локусах вырабатываются ведущие принципы познания, картина мира, установки самосознания, проникающие в другие сферы - хозяйственно-трудовую, политическую, военную, в межэтнические отношения, где они проверяются, интегрируя разные знания единой смысловой сетью. Эту познавательную сеть-матрицу исследователи называют то народной наукой, то этнической культурой знания,
1
то когнитивным комплексом .
У восточных славян, а затем в Древней и Средневековой Руси 1Х-Х111 вв. данный когнитивный комплекс эффективно развивался. Это давало возможность русскому народу и финно-угорским сообществам создавать государство, осмыслять переход от племенной идентичности к этнической, от язычества к православию. Жизнь заставляла народы Руси изучать соседние этносы, завоевателей-монголов. В постордынский период они вырабатывают более сложные навыки познания, воссоздавая государство на новых началах -единовластии царя, централизации управления и др.
1 См.: Билалов М. Цивилизационные метаморфозы познавательной культуры. М., 2008; Осипов Г.В., Кара-Мурза С.Г. Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР. М., 2013.
Эволюция русского когнитивного комплекса отражена в практике художественного мышления, мифов, летописей, стратегических идей, разработанных в церковно-монас-
тырской среде. Так, эпос московского времени отображал
1
зрелое понимание русскими своей истории ; их реальное поведение воспроизводилось в связи с готовностью обживать огромные малолюдные пространства, присоединяемые на востоке и др.2. Сергий Радонежский, его ученики на примере своей жизни раскрывали идею Святой Троицы, т.е. прообраз того, как через экзистенциальные добродетели христианства (труд, любовь, смирение, единомыслие, мужество) должно строиться общежитие людей, выражая русское самосознание. Эсхатологическое пророчество монаха Филофея «Два Рима пали, третий (Московия) стоит, а четвертому не быть» отражало верность русского православия христианским идеалам.
Примечательно, что эти идеи вызывали на Руси широкий интерес и обсуждались, хотя, по свидетельствам современников, регулярной школы на Руси не было. Архидиакона Антиохийской Церкви П. Алеппского, посетившего в середине XVII в. русские города, в том числе Москву, поразила глубокая вера жителей. Часто общаясь с представителями «государевой службы», он признал за ними широкий кругозор, склонность к философствованию, общению с духовенством. Его удивили огромные духовные книги, которые его знакомые готовы были читать «много... днем и ночью»3. П. Алеппский сумел понять, что на Руси широко задействована самобытная форма духовного просвещения, связанная с церковно-монашеским наставничеством.
Вместе с тем в расширении горизонтов познания у всех слоев общества огромную роль играл характер межэтнических связей как в составе Орды, так и позже в Московии. Эти связи углубляли у православных людей чувство самоидентичности, расширяя их знания об этносах иного облика, другой веры. Когнитивные установки русских стояли в
1 См.: Домников С.Д. Мать земля и царь-город. М., 2002.
2 См.: Мирзоев В.Г. Присоединение и освоение Сибири в исторической литературе XVII в. М., 1960, с. 90-97.
3 Павел Алеппский Путешествие антиохийского патриарха Макария в Москву в середине XVII века (1628-1631) /http://www.co6op.ru/sites/de-fault/files/alepskiy_puteshestvie_antiohiskogo_patriarha_makar.pdf. Дата доступа 1.04.2017.
этом ряду особняком, поскольку оставались весьма устойчивыми. Чуждая картина мира, экзистенциальные ценности другой цивилизации не могут быть легко приняты жизнеспособным этносом; это потребовало бы глубокой трансформации его психоментальных качеств, смены семантических кодов, переоценки веры. Такие заимствования не всегда вписываются в принимающую культуру, когнитивный комплекс самопроизвольно отсекает чуждые ценности.
Рассмотрим познавательные навыки в военной практике, где заимствования происходят весьма динамично, ибо от боевой подготовки дружин зависит судьба этноса. Оставаясь под гнетом Орды, русские выборочно осваивали боевые приемы монголов, которые тщательно корректировались, что позволяло увязать их с отечественными традициями и смыслами войны. В течение веков русские воины шлифовали в себе такие базовые качества с высоким когнитивным потенциалом, как стойкость в бою, верность православной морали, отсутствие ненависти к поверженному врагу и др. Древние корни приобретает также русская стратегия, которую условно можно назвать «бить гамбитом по цугцвангу». В положении, когда любой ход русской стороны объективно вызывал ухудшение ее позиций, отечественные стратеги разными приемами демонстрировали врагу якобы неспособность сохранить свои преимущества, а по сути вызывая у него эйфорию победителя, заманивая в невыгодную для него ситуацию. На огромных просторах Евразии эта стратегия не раз выручала русскую армию, когда завоеватели с Запада или Востока, многократно превосходившие ее численностью и ресурсами, стремительно начинали подчинять территории Руси/России.
В истории обмен знаниями во многом зависел от форм, в которых он проходил. В межкультурных связях складывались ситуации, когда одна сторона силой навязывала другим свои взгляды на мир и познавательные нормы. В этом случае принимающая культура могла пострадать от агрессии чужих ценностей. Но в истории были нередкими и благоприятные условия, когда обмен проходил добровольно, по принципу «каждый заимствует то, в чем нуждается». Порой имели место своеобразные конкурсы разных форм познания в зависимости от их востребованности. Предание Древней Руси донесло до нас выбор киевским князем православной веры с глубокой системой познания, которая
не подрывала ведические корни гнозиса восточных славян. Еще пример: завоевав Русь, монголы стали требовать лояльности от князей, силой забирали на службу местных ратников и заставляли население платить налоги, нести повинности. Но они не рушили уклад жизни, духовные основы народов Руси. В этой ситуации жители сами выбирали в их практике нужные технологии. Так, неся повинности в ямской службе Орды (монголы познакомились с ней в Китае), они осваивали долгие переезды по безлюдной территории, преодолевая страх перед незнакомыми пространствами, проявляя интерес к новому. Позже русские вместе с аборигенами активно обживали земли Сибири, Дальнего Востока, Аляски.
С конца XVI в. расширялась территория страны, в ее составе росло число этносов и племен, в том числе до того малоизвестных на Руси. Процессы сближения были трудными, но важными для всех - жителей центра, этносов восточных территорий (автохтонов Сибири, татар, башкир), западных земель (малороссов). Правители осознавали неизбежность новой политики, когда, говоря нынешним языком, следовало институционально-правовыми мерами усилить гомогенизацию населения, снижая его разнородность, но не посягая на идентичность этносов, язык, историческую память. Эта ситуация требовала новой стратегии развития России.
Трансформации социально-гуманитарных наук Запада в Новое время. В XVII-XVIII вв. русское общество начинало освоение европейских реалий жизни, включая науку. В то время страны Запада уже преодолели фазу средневековой культуры. В них формировался капиталистический уклад, начиналась промышленная революция. Религиозное сознание и сословная иерархия размывались; их заменяли гражданское общество, национальная гомогенность. Рождались новые профессии, средняя светская школа, профессиональная подготовка молодежи; происходило становление современных социально-гуманитарных наук - философии, истории, политологии, антропологии, политэкономии. Их представители, критикуя прошлый опыт познания, настаивали на своей причастности лишь к новой эпохе.
В меняющихся условиях жизни гуманитарный анализ на Западе смещает когнитивный фокус с традиционных форм (метафизических ориентаций, религиозных оценок) на теоретические (с преобладанием разума, логики, эмпирических
методов), присущие естественным наукам. Теоретическое знание признается высшей ступенью освоения мира, а все иные виды отлучаются от истины, что по существу лишало научный анализ когнитивных корней, рождало культ науки, познавательное иждивенчество масс. Истина приравнивалась к умению ученого, во-первых, объяснять связь между фактами и процессами, мысленно вычленяемыми из культурного целого; во-вторых, отображать эту зависимость на языке теории и логических доказательств, что позволяло бы судить о мере их единства. Вырабатывались системы рационального мышления, где каждый элемент жестко соотносился с той или иной сферой реальной жизни, но не с целостным миром. На этой базе создавались масштабные труды по социальной истории, гносеологии и т.п. Однако штудии немецкой философии, казалось, подорвали интерес ученых к методологии анализа и к онтологии видимого мира.
В течение ХУ!!!-Х!Х вв. познавательная семантика и структура обществоведения динамично менялись. Либеральная мысль и марксизм начинают изучать неустойчивость индустриального общества, затем технические успехи эпохи модерна. Внимание ученых привлекают психологические, бессознательные процессы в обществе и познании. Важными становятся прикладные проблемы, приемы проектирования социальных отношений. Все это сближало научную мысль с идеологией, с информационным воздействием на массовое сознание. Эти тенденции меняли характер научного знания - оно насыщалось умолчаниями, элементами иррационального мышления; теоретические и эмпирические его аспекты не всегда корректно соотносились между собой. Начинали создаваться скороспелые прогнозы социальных тенденций, спорные методы моделирования будущего. Утопические проекты и прогнозы создавались на якобы точных законах истории (хилиастический проект К. Маркса о коммунизме; идея о размывании народов в едином человечестве). В ХХ в. также появляются концепции-симулякры (теория общества знаний, идеи Ф. Фукуямы о конце истории). Ситуацию усугубляло и то, что в это время элиты Запада и глобальная корпоратократия, снижая общественный потенциал гуманитарных знаний, делают их инструментом своей политики, информационных и экономических войн. В итоге обществоведение лишалось гуманистического заряда, которым ученые классической науки весьма дорожили. Теоретическое
мышление рубежа ХХ-ХХ! вв. переживает когнитивный коллапс: исследователей мотивируют изучать все, что было запретно в науке ранее (например, «имитировать имитации»), но табуируется анализ реальных проблем общества, культуры, человека.
Перечисленные этапы и повороты, снижающие теоретический потенциал познания, глубоко изучены в Европе консерваторами, представителями феноменологии, немецкой социологии, а также знатоками эпистемологии постмодерна. Но попытки понять, что происходит на Западе с науками о человеке и обществе, не улучшали познавательную ситуацию. Ныне европейское обществоведение и гуманита-ристика (включая науковедение) находятся не в кризисе, а, как свидетельствовал М. Хайдеггер, скорее, в фазе заката. Если принять вывод немецкого философа, то можно сказать, что в Новое время эта область науки прошла все стадии жизненного цикла. На ранних фазах гуманитарная мысль была способом европейского самопознания, помогая снижать напряжение в странах ареала, ослаблять конфликты метрополий с колониями, конкурировать с типами познания других цивилизаций и альтернативными проектами будущего. Но постепенно эти науки стали усугублять европейские проблемы, будучи не в состоянии прояснить катастрофические тенденции на планете - масштабных войн, хищнического потребления природных ресурсов, неоколониальной политики Запада и др.
Европейские ученые долго настаивали на том, что создают универсальную систему знаний для человечества. Однако эта цель была непосильной для социально-гуманитарных наук, которые не могли вырабатывать всеобщего и необходимого знания по меньшей мере по двум причинам: а) их процессы познания заключали в себе метафизические противоречия и когнитивные диссонансы (например, вера в мощь разума сводилась на нет агностицизмом); б) масштабные концепции не отвечали критериям объективности, аналитической глубины, ибо авторы осмысляли мир через константы гнозиса своей цивилизации, обосновывая превосходство европейцев, помогая им самоутверждаться в мире. Когда этот односторонний характер познания понимали другие народы, научный анализ отторгался ими как способ искажения их культур и мира в целом.
Познавательные процессы в России как отражение цивилизационных различий с Западом. На рубеже XVII-XV!!! вв. на базе европейского опыта Петр I реформирует государственное устройство, военное дело, отчасти хозяйство (производство оружия), планирует освоение наук и образования, тем самым начиная модернизацию, догоняющую Запад. Наша трехвековая ориентация на европейскую модель развития выработала собственный опыт преобразований и освоения науки. Выше отмечалось, что традиционное познание коррелируется с интенциональным мышлением этноса, его историческим опытом и деятельностью. К этому добавим теоретические постулаты о межэтнических связях: соседские этносы могут постепенно преодолевать расхождения в деятельности, познании, спонтанно формируя более качественное и масштабное поле культурной гомогенизации - локальную цивилизационную систему. Наша тема сопряжена с анализом взаимодействий таких соседних систем - насколько они способны подчинять, разрушать или развивать друг друга. Рассмотрим признаки, сближающие и разделяющие российское сообщество, а также консолидированные нации Запада под углом зрения их деятельности и когнитивных возможностей.
Говоря о сближающих аспектах, важно учитывать структуру этих сообществ, происхождение включенных в них народов, их культурно-познавательную семантику. Многие этносы Европейской части России и нации Западной Европы причастны к доисторической древности, свидетельством чего ныне выступают их индоевропейские языки, общая предыстория. Народы Запада и России объединяет также христианство; немаловажно и территориальное соседство, союзничество в ряде войн, сотрудничество в экономике, политике и т.п. Власть и образованные слои России, знакомясь с внешне благополучными странами Запада, усматривали в сближающих признаках залог успеха в обновлении и своего общества. Однако эти ожидания не учитывали познавательно-ценностных расхождений между двумя системами. Аристократические слои, политики Англии, Франции, немецких земель, напротив, оценивали Россию преимущественно в негативном ключе, видя в ней конкурента, склоняя своих граждан к антироссийским оценкам, предвзятой трактовке «русского вопроса».
История показывает, что между Западом и Россией существует немало разделительных свойств познания. Укажем на духовно-семантические расхождения, вытекающие из разного толкования христианской Благой вести и Священного Писания. Начиная с XI в. неодинаковые варианты понимания официально признаются в латинском, греко-византийском, а затем и русско-православном мире1. В течение XVII-XIX вв. цивилизация Запада двигалась к постхристианской стадии. Пребывая на зрелой фазе своей эволюции, она начала претендовать на тотальное доминирование в мире. В структуру западной цивилизации входили государства-нации, население которых было конфессионально однотипным, гомогенным по расово-антропологическим, культурно-языковым качествам. В европейском обществе целенаправленно снижалась значимость народного гнозиса; вместо него насаждались теоретические знания, адаптированные для масс, близкие к запросам их обыденной жизни.
В это же время культура России находится на ранней стадии жизненного цикла; ее цивилизационные механизмы заработали лишь в постордынский период, налагаясь на механизмы развития империи. На протяжении XVII-XIX вв. цивилизационные процессы здесь усиливались, но шли неровно, во-первых, из-за сложностей консолидации этносов, переживающих разные фазы своей эволюции; во-вторых, из-за трудностей сближения друг с другом огромного объема неодинаковых типов и форм гнозиса - расово-антропологических и ментально-языковых, традиционно-архаических и современных, конфессиональных и секуляр-ных, художественно-мифологических и научных. Процессы обновления нередко служили импульсом для дробления исходных видов традиционного гнозиса. Так, православное познание в это время распалось на две ветви - синодальную и старообрядческую. Растущее обилие гетерогенных форм познания тормозило цивилизационный синтез, который требовал немалого времени и усилий для отработки синтетических знаний евразийского типа.
Познавательные аспекты отечественной модернизации и общество. Модернизация в империи продлилась два столетия, осуществляясь сверху во многом неупорядочен-
1 См. об этом: Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: возможность русской философии. М., 2013, с. 347-384.
но, но при наличии приоритетных сфер - военно-промышленного производства; армии; образования и науки, железнодорожного строительства и др. Реформы опирались на интересы высших сословий, создававших свою европеизированную субкультуру, весьма экзотично воспринимавшуюся в евразийском контексте. Эта среда быстро и некритично поверила в силу науки; лишь немногие среди образованных людей могли тогда понимать познавательные расхождения между Европой и Россией.
Широкие слои населения осваивали преобразования преимущественно через труд, социальные отношения, быт, опираясь на традиционные стереотипы познания. Усвоение новых реалий жизни было неодинаковым в разных средах и регионах: относительно активным в русской среде в центре страны; интенсивным в контактных зонах с полиэтническим населением (Среднее и Нижнее Поволжье, Южный Урал, Слобожанщина, Новороссия и др.); низким на отдаленных окраинах с преобладанием коренных этносов. Реформы меняли условия жизни прежде всего русских, вынуждая их адаптироваться к новым реалиям, трансформируя мышление и жизненные навыки. В контактных зонах активность русских втягивала в новые процессы другие этносы. На уровне низовых связей у разных слоев возникало сходное понимание, как действовать в изменившихся условиях, что вело к сближению этнотрадиционных форм познания -через их использование в рыночной стихии, в освоении современных видов деятельности и др. Вероисповедание также влияло на адаптивные процессы. Так, в Заволжье и на Южном Урале торговцы, ремесленники православных и мусульманских общин сотрудничали в хозяйственной сфере, но вырабатывали ограничения по клиентуре, по месту приложения капиталов1. В развитии крупных городов региона пореформенного периода мусульманский и старообрядческий капиталы выполняли все более значимую роль, не подрывая доверия друг к другу. Все это формировало современные принципы мировоззрения евразийского типа с широким когнитивным диапазоном (честные отношения в труде и хозяйстве, неприятие принципов буржуазного предпринимательства, уважение сильной и справедливой влас-
1 См.: Шишов К.А. Старообрядцы на Южном Урале // Местные сообщества: проблемы социокультурного развития. Сб. научных статей. М., 2010.
ти, толерантное отношение к разным этническим формам семьи, к традиционным верованиям народов России и др.).
Между тем властные структуры зачастую игнорировали интегративные процессы среди населения как «неправильные». Особое недоверие у них вызывали самодеятельные формы низовой самоорганизации (в них виделось сходство с проектными идеями западного социализма). Речь шла о русских артелях, межэтнических кооперативных сетях в контактных зонах, о социальной помощи фабрикантов рабочим своих производств в Центральной России. Демократизм старообрядцев, их коллективные формы собственности не раз подвергались погрому со стороны властей, хотя в русской среде они могли быть востребованы в силу православной трактовки трудовых отношений1. Вместе с тем на окраинах - Крайний Север, Сибирь, Средняя Азия - процессы обновления почти не ощущались; реформаторы не имели опыта использования природных и культурных ресурсов этих территорий.
Развитие системы образования и научного анализа в контексте имперских реформ. Внедрение в имперское общество западной науки и образования объективно сыграло неоднозначную роль. Без них был невозможен прорыв страны в будущее; но в разных этнорелигиозных слоях эти новшества были не сбалансированы, рождая противоречивые последствия. Так, система государственного образования, опираясь на своеобразно понятые идеи Просвещения, нацеливалась на развитие детей и молодежи состоятельных сословий. Средняя и высшая школы давали молодежи довольно качественную подготовку2; однако система не учитывала специфику обучения в контексте российских преобразований и отечественной культуры. Медленно расширялось начальное и среднее образование, доступное в русской глубинке, на национальных окраинах. Серьезные семантические изъяны деформировали всю систему образования. Учащихся знакомили со стереотипными антиподами - «отсталая» Россия» и «прогрессивный» Запад, но не активизировали их познавательный интерес путем раскрытия новых взглядов на отечественное развитие. Во второй половине ХЖ в. вопрос о содержании образования обсуждался в российской печати,
1 См. об этом: Пыжиков А.В. Грани русского раскола. Роль старообрядчества от 17 века до 17 года. М., 2017.
2 См. об этом: Галенин Б. Царская школа. Николай II и имперское русское образование. М., 2014.
где отмечалось, что учебные заведения зачастую покидают молодые люди, отлученные от родной культуры .
Иначе развивалась в России социально-гуманитарная аналитика на базе Академии наук и университетов. Пройдя неизбежные стадии ученичества и подражания европейской науке, гуманитарная мысль к середине Х!Х в. формирует собственное теоретическое пространство, развивавшееся за счет научно-дисциплинарных методов, а также публицистических форм познания. В нем рождаются два идейных направления - прогрессистское и консервативное, представители которых внимательно следили за состоянием науки в Европе. И те, и другие осознавали, что теоретическое познание общества востребовано в России; без него нельзя оценить социальную динамику и ход реформ. Но сам характер познания удовлетворял далеко не всех российских аналитиков.
Вместе с тем исследователи жили и мыслили в отечественном пространстве познания с его богатством разных типов и форм. В то время в стране были активными далекие друг от друга разновидности познания и типы гнозиса. Так, имперская администрация успешно проводила анализ острых вопросов, значимых для власти. В русской культуре действовали народные механизмы познания, а русская классическая литература, критика и публицистика по глубине осознания общественных проблем нередко опережали науку. Сверх этого создавались церковно-теологические труды; у читателей вызывала интерес появившаяся православная публицистика; верующими был востребован уникальный духовный опыт святых подвижников, монахов с их наставничеством и освоением разных планов бытия через откровение; старообрядцы издавали труды, где осмысляли свое место в общественной динамике. Кроме того действовали познавательные комплексы народов России, богословско-просве-тительская мысль ислама, буддизма и других конфессий.
Поэтому наша аналитическая среда далеко не всегда принимала цели, методологию, семантику зарубежных наук. Их ценности, терминологический аппарат не отображали смыслы российской культуры; их концептуальные каркасы обществоведения не соответствовали нашей цивилизации. Выходом мог стать поворот, меняющий цели научного ана-
1 См. об этом: Катков М.Н. Вопросы российского образования // Катков М.Н. Идеология охранительства. М., 2009.
лиза, адаптирующий технологии получения теоретического знания к российскому контексту. Этот поворот был сделан консервативной средой. А.С. Пушкин образно высказался на этот счет в письме к прогрессисту П.Я. Чаадаеву: «...российская история требует другой мысли, другой формулы...». Позже Н.Я. Данилевский, К.Н. Леонтьев развивали идеи о культурно-исторических типах России и Европы, признавая, что выборочное, сбалансированное влияние романо-германского мира было бы неопасным, скорее оправданным. Реально же оно осуществлялось как «неотвратимая европеизация» и жестко навязывалось разными методами, включая политику и науку. В этом виделась агрессия, посредством которой Запад пытался подчинить российскую цивилизацию как конкурента в борьбе за мировое доминирование.
По сути Россия, не будучи колонией Запада, первой в мире втянулась в противоборство двух цивилизационных типов развития и познания; ни одна из сторон не могла с достоинством выйти из этой борьбы или разгромить конкурента. Но постепенно выяснялось: имперская модернизация стала в большей мере подрывать силу страны, нежели умножать. К рубежу Х^-ХХ вв. механизмы социальных изменений оставались разрозненными, лишенными общей цели; у властей не было конструктивного образа будущей России, отсутствовало понимание рисков вестернизаторс-ких реформ. Все это вело к тому, что аналитическое пространство России резко поляризуется. Предвидя жесткое столкновение разных сил, консерваторы, либералы, социалисты-радикалы выдвигали разные способы преодоления кризиса. Марксисты, опираясь на классовую логику, оправдывали насильственный захват власти, в то время как охранительно-консервативные силы (государственные деятели, военные аналитики, публицисты, ясновидцы из цер-ковно-монастырской среды) в прогнозах и предсказаниях говорили о бедах, ожидавших монархию и население России в революции. Все это создавало ожидание близкой катастрофы и неспособности власти ее предотвратить.
Советский проект модернизации и процессы познания. Ситуация с преобразованием общества и с осмыслением этого процесса резко меняется в советский период, хотя новая власть вновь берет за основу западные идеи, на этот раз проект К. Маркса об «исторически неизбежном»
переходе мира к справедливому устройству, который якобы должен начаться в Европе. Европейские нации марксизм отвергли; проектом заинтересовались радикалы из России, в то время как Маркс считал страну отсталой, контрреволюционной. Однако в ХХ в. социалистический тренд возобладал в СССР, а затем и в не-западных странах (в Китае, Монголии, на Кубе и др.), где традиционные народы через социализм по-своему интегрировались в современный мир.
Советские лидеры быстро убедились в непригодности проекта Маркса в России; пытаясь его «улучшать», они доводили жизнь населения до абсурда. Более 10 лет ушло на борьбу за власть, гражданскую войну, идейные споры. В итоге пришлось отказаться от важных постулатов проекта. Следующая фаза советской истории (30-60-е гг.) - «социализм в одной стране» - стала решающей. Модель как проектно-когнитивная основа преобразований была в урезанном виде оставлена, что дало неожиданный результат: сохраняя немало издержек европейского гнозиса, она заработала, хотя постоянно адаптировалась к местной специфике и требованиям времени.
Советские политики акцентировали те цели социализма и принципы познания, которые могли бы увлечь население: общественная собственность на средства производства; позитивное понимание труда; социальное и материальное равенство граждан; братство народов и общественная солидарность; поддержка обществом уязвимых слоев населения и др. Молодые поколения признавали за идеями Маркса научный, т.е. «всеобщий и необходимый» характер знания, в чем видели залог успеха. Эти принципы так или иначе совмещались с ценностями народов России. Но в советской модели сохранялось также множество смыслов, конфликтующих с традиционными взглядами евразийских этносов - непримиримое отношение к вере и религиозному познанию, сниженная оценка общественной роли семьи, критика здравого смысла и народной культуры как архаических, излишних и др. Отношение к национальному самосознанию этносов было двойственным - оно считалось недопустимым у русских (из-за опасности «великорусского шовинизма»), но временно с прагматическими целями поддерживалось у других этносов, которые якобы «эксплуатировались» в империи.
Опираясь на идеалы, близкие народам СССР, советские лидеры смогли мотивировать русских людей, за которыми пошли другие этносы, на небывалую экономическую и трудовую активность, на подвиги в Великой Отечественной войне, на решение масштабных социальных проблем. Выскажем предположение: эта мощная реакция наступила после долгого сдерживания народной энергии, получившей наконец выход. На такой итог работали и другие факторы; но на первый план вышел эффект пробужденного сообщества-гиганта, который вложил в социалистическое строительство огромный запас нерастраченных сил, расширив свои познавательные ресурсы. В короткий срок страна завершила индустриализацию, победила нацистскую Германию, восстановила хозяйство и начала освоение космоса. В отличие от первичной модернизации Европы советские достижения носили нередко прорывной характер, значимый не только для стран других цивилизаций, но и для западных государств. Немало технических и социальных новшеств внедрялись впервые и в самобытных формах, что говорило о раскрепощении познавательного потенциала евразийского типа. Обобщая советские достижения, выделим главное: сохраняя государственный суверенитет, правящая элита и население нашли выход из тупика имперской модернизации, что позволило народам СССР не только освоить динамику ХХ в., но и опосредовать ее своим конструктивным и драматическим опытом совместного познания.
Вместе с тем позитивный тренд в строительстве нового общества в 70-80-е гг. трансформируется в стремительный развал социалистического уклада. Эта фаза показала, что далеко не все достижения приобретали в цивилизационном пространстве страны конструктивный характер, что некоторые цели и ценности оказались ложными. Вместе с тем преобразования такого масштаба и сложности, на которые был нацелен проект социализма, могут привести к устойчивым результатам не в течение десятилетий, а через столетия. Подобные упущения теоретического характера нельзя понять не учитывая научной политики и состояния социально-гуманитарных наук.
Политика, идеология и социально-гуманитарные науки в СССР. Классики марксизма определяли свою философию и модель социализма, как возведенные на фундаменте научного знания; в то же время народное и религиозное
познание пренебрежительно олицетворялось с узостью мышления или с наркотическим воздействием на массы. Такие оценки делали философию марксизма по сути вероучением, которое в СССР не могло существовать без высшего авторитета, способного различать истину и заблуждения. Подобный авторитет был у лидера партии и круга его приближенных; но партийные деятели не являлись исследователями. В своей практике они опирались на упрощенные идеи марксистской философии, стереотипы советской идеологии, на принципы власти и управления. Пока эти идеи позволяли мотивировать советских граждан строить социализм, они считали, что проект реализуется успешно. Для такой веры им не требовались объективный анализ и научные прогнозы. Однако жизнь рано или поздно сталкивает политиков с неудобной для них реальностью. Рассмотрим эту закономерность на одном из наиболее болезненных направлений познания - на межэтнических отношениях и национальной политике.
Успехи индустриально-технического и социального строительства на протяжении 30-60-х гг. позволяли надеяться советским лидерам и гражданам, что в стране вот-вот сбудется предвидение В.И. Ленина: произойдет «гигантское ускорение сближения и слияния наций». Вообще-то Ленин и его соратники были осведомлены об устойчивости этнонационального самосознания; но вслед за Марксом они слепо верили, что социализм его разрушит, объединив этносы в единое целое. В итоге вплоть до 70-х гг. в стране жестко табуировались теоретические и прикладные исследования по эт-нонациональным вопросам. Между тем советские преобразования действительно позволили разным этносам быстро освоить многие современные формы жизни. Значительная часть советских людей, получив качественное, по критериям ХХ в., образование, охотно проживали и трудились в крупных городах, в полиэтнических средах. Казалось, что граждан объединяло чувство вненациональной идентичности (интернационализм), что общество консолидировано на идейно-политической основе. Эти тенденции были наблюдаемы, проявляясь в массовом поведении как в военный период, так и в мирное время.
Однако эти процессы не означали, что этнонациональ-ные свойства народов исчезали или снизили свой потенциал. У традиционных этносов СССР они «ушли в тень» до
первых угроз или новых возможностей для этнического развития. На фоне сдвигов разного рода эти свойства, как правило, активизируются с новой силой, мобилизуя этнос. Такая нелинейная закономерность хорошо известна в познавательной практике многих народов; ее также учитывали религиозные деятели. Но признать эту закономерность советские политики не сочли нужным даже в условиях агонии социалистического уклада. Так, в последнем издании (21-е, 1983 г.) учебника для средних учебных заведений «Обществоведение» учащихся знакомили с «фактами и прогнозами» межнациональных отношений: «Уже теперь в СССР границы между республиками утратили былое значение... Постепенно сотрутся и национальные различия.».
Реальный распад познавательной семантики марксизма позволяет понять сугубо функциональную роль социально-гуманитарного анализа в советском обществе. Этот вид познания по существу развивался через количественное расширение; его качественное состояние оставалось неадекватным реальной жизни вплоть до распада страны. В период 60-80-х гг. власть уже не применяла против ученых жестких репрессий, как в 20-40-е гг. В обществе динамично росла численность специалистов, в первую очередь историков, педагогов, философов, филологов, экономистов, чьи предметы были задействованы системой образования. Психологи, социологи, этнографы, антропологи появились в стране позже, оставаясь не столь многочисленными. Быстрыми темпами возрастали объемы НИР по социально-гуманитарной тематике: осуществлялись полевые исследования в археологии, лингвистике, педагогике; проводились эксперименты, изучались архивы, издавались научные труды, собирались теоретические конференции. В 70-е гг. структуры управления среднего звена стали нуждаться в прикладном анализе целого ряда социально-гуманитарных проблем, что позволило развернуть социологические, этнологические, психологические исследования.
Однако научно-теоретический анализ объективно выполнял лишь вспомогательные функции в обосновании советской политики и марксистской идеологии. Ученым приходилось соотносить с документами партии, идеологическими канонами проблемы своих исследований, логику анализа, выводы, темы публикаций. В научных коллективах сохранялись унизительные запреты, непродуманная крити-
ка тех или иных установок познания, общая идейная дрессура работников. Гуманитарии были отделены от отечественного аналитического наследия как реакционного, классово чуждого, а также от когнитивных народных комплексов как архаических, не соответствующих времени. При доминировании марксистской познавательной схемы им было позволено лишь критиковать новые направления гуманитарной мысли Запада. Спонтанно, по факту рождения и жизни советские исследователи продолжали оставаться носителями отечественных форм познания и российского гно-зиса, сохраняя способность понимать, что именно в науке не договаривается, где имеют место искажения или полуправда. Впрочем, конфликты ведущих когнитивных начал в научной среде были столь обширны, что вели к деформации критериев лжи и истины, к утрате связности теоретического дискурса, к натяжкам и оговоркам анализа. Вопрос о том, оставалось ли возможным в 70-х гг. ХХ в. непредвзятое изучение советского общества с целью его перевода на более сложную траекторию развития, остается риторическим. В обществе не оказалось ни представителей высшей власти для решения этой сверхзадачи, ни исследователей, готовых к такому анализу.
Обобщая роль социально-гуманитарных наук в советской истории, можно сказать, что в отличие от естественных, инженерно-технических наук драматизм гуманитарного познания имел парадоксальные особенности и по большей части имитаторские качества: находясь в эпицентре реализуемого грандиозного проекта, претендующего на мировую значимость и научный характер, этот вид анализа был полностью перекрыт принципами европейского гнозиса, марксистскими догмами, идеологическим диктатом. В итоге познавательная активность в этой сфере не состоялась как свободно осуществляемая интеллектуально-профессиональная деятельность, нацеленная на производство теоретических и прикладных знаний, на поиск истины, значимой в понимании проблем советского общества. Подтверждением наших выводов служит то, что обрушение советской теоретической мысли было мгновенным, не породив в научной среде попыток обновить или
защитить марксистскую методологию . Но значит ли это, что вся научная продукция советского обществоведения приобретает ныне сугубо историческое значение, что она остается непричастной к переходу российской гуманитарной мысли на более сложный уровень познания? Полагаем, что ответы на эти вопросы требуют специального анализа.
Аванесова Г.А. Социально-гуманитарное познание в России: от народного гнозиса к советской теоретической мысли.
В статье анализируется историческая самоорганизация российских процессов познания культуры, общества, человека. Рассмотрено развитие традиционно-народного когнитивного комплекса, религиозно-православных форм познания, а также цивилиза-ционного гнозиса евразийского типа. Особое внимание уделено тому, как в империи и в СССР осваивались социально-гуманитарные науки, заимствованные из западной цивилизации.
Ключевые слова: народный комплекс познания, религиозный духовный опыт, цивилизационный гнозис евразийского типа, советские социально-гуманитарные науки.
Avanesova G.A. Social-humanitarian Knowledge in Russia: from Native Cognition to Soviet Intellectual Culture. The article studies historical development of perception of culture, society and individual in Russia. Development of native secular and religious (orthodox) cognitive complexity is considered as well as civilization knowledge of a Eurasian type. Special attention is given to adoption of human sciences of Western Civilization in Imperial Russia and Soviet Union.
Keywords: native cognitive complexity, religious spiritual experience, civilization knowledge of a Eurasian type, human sciences in Soviet Union.
1 Эта когнитивная ситуация беспощадно, но с юмором охарактеризована в книге: Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: возможность русской философии, с. 442, 444.
