CC BY
79
СМЫСЛ ЛЮБВИ В ТВОРЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ М. ПРИШВИНА
Л.А. Мямлина
Myamlina L.A. the meaning of love in M. Prishvin’s creative heritage. In Prishvin’s heritage great attention is given to the philosophical and artistic interpretation of love theme. Being rather close to the moral and philosophical searching of the Silver Age, the writer tries to find his own approach to the interpretation of the complex and contradictory dialectics of Eros.
В творческом наследии М.М. Пришвина серьезное внимание уделяется философско-художественному осмыслению темы любви. Весьма близкий нравственно-философским исканиям Серебряного века, писатель пытается найти собственный подход к осмыслению сложной, противоречивой диалектики Эроса. Вслед за Вл. Соловьевым, который разрабатывает метафизику всеединства как нерушимую единую целостность человеческого и космического бытия, Пришвин главным модусом «единства множественного» называет любовь: «Любовь для Соловьева -«главный мистический принцип». ...Это воссоединение отдельного человека с женщиной, это присоединение индивидуума к обществу и, наконец, что особенно важно для выявления специфики художественного сознания Пришвина, восстановление всей полноты человека его внутреннего живого единства со всей природой мира» [1]. Тайна любви, ее радости и муки волновали «певца природы еще и потому, что он сам в молодости испытал огромную любовь, которая окончилась трагично, но не бесследно, открыв писателю «неугасимый очаг творчества».
К своей любовной трагедии Пришвин обращается в таких произведениях, как «Кащеева цепь», «Фацелия», «Жень-шень», размышляет о «душевной катастрофе» в дневниковых книгах, на протяжении десятилетий пытаясь ответить на вечный вопрос «что есть любовь» и «в чем ее смысл».
В автобиографическом философском романе «Кащеева цепь» чудо любви совершается в судьбе главного героя Алпатова, очень близкого автору. Любовь становится основным измерением личности, способом самоидентификации, в существе своем, подобно золотому сечению, выявляя гармонию «внутреннего» и «внешнего я».
Принимая мир как тайну, — «таинственный мир принят» [2], писатель и его герой, философская интенция автора, делают удивительное открытие: женщина связана с тем, что называют «тайна бытия», через женщину можно приблизиться к ее разгадке. Недаром Алпатов утверждает: «Когда-нибудь я все пойму сразу и не по книгам, а через женщину» (т. 2, с. 181).
Тайна открывается постепенно. В первую очередь загадка связана с пугающей многоликостью Вечной Женственности: Мадонна и колдунья, Лунная Дева, Прекрасная Дама, которая тем не менее может стать рассудочной и враждебной. В воплощении женского начала Пришвин сопрягает реалистический и мифлогический пласты.
«Она», которая так мучила и радовала Курымушку (так звали героя в детстве), впервые открывается ему в фольклорномифическом образе Марьи Моревны, сказочной красавицы, черты которой он вдруг узнает в молодой девушке Маше, гостившей в усадьбе матери: «Еще думал Курымушка, что Марья Моревна, конечно, и есть та самая она, про которую все говорят - кра-са-ви-ца, но что это значит, как узнают это сразу -взглянут и скажут: кра-са-ви-ца!» (т. 2, с. 34).
Первая встреча с Марьей Моревной свидетельствует о пробуждении волевого, мужского начала в ребенке. «Жалобный стон уносимой ястребом птицы» (т. 2, с. 36) побуждает мальчика вступить в борьбу с «Голубым». «Голубой» - это многозначный символ у Пришвина, претерпевающий в структуре романа многочисленные трансформации: в голубой цвет окрашены детские страхи, которые надо преодолеть, это птица -мечта с голубыми крыльями (сквозной при-швинский образ, воплощающий женское начало), которую нужно защитить; небывалая страна, в которой все голубое; и, наконец,
мистический образ «Тихого гостя», который приходит с полей перед рассветом, и тогда «Я и тьма - нас не двое», и власть тьмы небезраздельна. В решительный момент все это словно сливается в голосе Марьи Моревны, русской Психеи и одновременно воительницы. Она сама вознаграждает своего рыцаря -победителя всех страхов: «идет по полю, у нее и солнце, и месяц, и звезды, она встречает, обнимает, целует, надевает на голову мальчику венок из одних только лиловых колокольчиков и говорит: - Ты герой!» (т. 2, с. 37). Эти первые детские подвиги означают начало инициации, взросления, вступления в жизнь.
И в реальной жизни фольклорный мотив Марьи Моревны приобретает новые обертоны. Все отчетливее звучит нота любви всепобеждающей, обретающей глубокий мистический смысл. Едва наметившийся в начале романа «Кащеева цепь» образ «Сикстинской мадонны», образ любви и чистоты, связывающий небо и землю, зазвучит позднее с новой силой, создавая своеобразную зеркальность звеньев романа, напоминая о головокружительной высоте пришвинской Анимы.
Мотив чистоты, нежности, соединенный с воплощением женского начала, зазвучит с новой силой в автобиографическом дискурсе, обозначив наиболее напряженные моменты в судьбе героя. И даже страшное открытие, сделанное Алпатовым в публичном доме после знакомства с «большой фарфоровой бабой с яркими пятнами на щеках», ставшей причиной острого душевного слома, не разрушит его заветной мечты о встрече с «Ней», с Прекрасной Дамой, потому что где-то в глубине живет светлая сказочная Марья Мо-ревна. «<...> невидимая, неслышимая, притаенная где-нибудь в уголку души детская прекрасная Марья Моревна оттолкнула от своего мальчика фарфоровую бабу с яркими пятнами» (т. 2, с. 95), и поэтому тень, упавшая на его Грезицу, не поглотила света.
Посещение публичного дома и, как следствие, «увольнение из гимназии с волчьим билетом» стали первым серьезным испытанием, первым порогом любовной инициации.
Образ инфернальной женщины и мотив посещения публичного дома повторятся позже, когда неудачника-гимназиста заберет учиться в Сибирь дядя-пароходчик. Брат матери Иван Астахов - «великан и красавец»,
верящий в науку и прогресс, крепко стоит на земле и не видит в любви никакой тайны.
В доме дяди живет женщина по имени Марья Людвиговна, которая вначале очаровывает неопытного юношу: «Играя черными своими глазами, сверкающими камешками на ушах и на шее, вся в чем-то белом с золотом, она подхватила юношу под руку, и ему стало, будто он вышел в какую-то богатую, веселую залу и в ней были все цветы и музыка» (т. 2, с. 126). Однако этот блеск обманчив: «Марья Людвиговна играет и сверкает для всех одинаково» (т. 2, с. 127). Ей не удается околдовать подростка: Анима автобиографического героя так чиста и высока, что чары Марьи Людвиговны оказываются бессильны. Примечательно, что героиня тоже носит имя Марья, но в сочетании с Людвиговна это звучит искусственно и фальшиво; настораживает и ее одежда - была она «вся в чем-то белом с золотом», но белый цвет, символ невинности, и золотой - цвет солнца, приглушаются черным, и из соблазнительной красавицы показывается змея: Алпатов обнаруживает ее истинный облик. Теперь его уже не обманут «улыбающиеся алые губы с маленькими черными усиками и белые хищные зубы» (т. 2, с. 128).
Наиболее сложные и противоречивые моменты взросления, поиски себя, все онтологические пороги и «камни преткновения» так или иначе связаны с женщиной, с ее сложной и противоречивой природой.
Как это ни парадоксально, мечта о чистой, нежной Марье Моревне приведет Алпатова к марксистам, от которых он узнает о «женщине будущего». Стремясь к преображенной «женщине будущего», Алпатов возьмется за перевод книги Августа Бебеля «Женщина в прошлом, настоящем и будущем», что послужит причиной ареста после разгрома подпольного кружка. Но даже в одиночной камере мечта о «Ней», Прекрасной Даме, не покидает искателя «философского камня», согревая сердце и помогая преодолеть «страшное тюремное время».
Беспокойное стремление к преодолению зла, к просветлению Кощеева мира лишь усилит бессознательную тягу к Эросу, к его таинственной всепобеждающей силе. В этом много идеального, надмирного, что было характерно для самого Пришвина. Недаром Горький в одном из знаменательных для
М. Пришвина разговоре назвал его жизнь «житием».
«- Начинаюсь скорее всего от «женщины будущего», которая в первых же писаниях моих превратилась в сказочную Марью Моревну.
- Да вы, сударь мой, - сказал Горький, -настоящий романтик, и это не жизнь у вас, а житие...
- А все из-за этой женщины будущего. Чистоты (выделено мной. - Л. М.) жаждала душа вот такой, как бывает весной света на солнышке снег. Меня грязь напугала, та самая, как вы ее описываете в «Детстве», у вас эта жажда чистоты воплощается в бабушке» (т. 2, с. 459-460).
Мечта о «женщине будущего» воплощается в образе тюремной невесты с зеленой вуалью на лице. Не видя лица, Алпатов тем не менее понимает сразу: пришла «Она».
Возникает вполне банальная ситуация: «неизвестная девушка разыгрывает роль тюремной невесты» (т. 2, с. 241), чтобы передать конспиративное письмо, но Алпатов видит в этом знак судьбы. Рождается «музыкальная сказка» - это незнакомка за двумя решетками и с вуалью на лице заворожила его «нездешней мелодией», которую он расслышал в звуках ее голоса. Да, конечно это «Она», «Звезда», «Мадонна», «Грезица».
Создается вечный и в то же время новый миф о Прекрасной Даме и ее удивительных земных воплощениях. О Прекрасной Даме, которая принадлежит небу. На земле же остается лишь тень от нее, светлая и чистая, которую дано увидеть только редким счастливцам. Она похожа на Луну - «морозная прекрасная Дама», холодная, недоступная, неподвластная земной огненной стихии: «только молодой охотник, переходя с земных следов на небесные, перенес, свои земные страсти с собой: вдруг закрылась луна и все звезды. Не потому ли все и закрылось, что охотник посягнул на свою невесту: детей от Прекрасной Дамы иметь никому не дано» (т. 2, с. 242).
Звучит мотив неслиянности земной любви и небесной. Перед нами - отголоски лу-нарного мифа, в котором Луна олицетворяет собой женское начало, амбивалентное в своей сути - высокое, светлое, но и колдовское, темное.
Этот непостижимый синтез, это вечное колебание от Мадонны до колдуньи, великая правда Прекрасной Дамы и ложь ее земного двойника мучают писателя и его автобиографического героя: «Вот я вижу теперь ясно, как нужно жить, чтобы вечно любить мир и не умирать в нем. «Друг мой, - шепчу я, -не входи до срока в алтарь исходящего света, обернись в другую сторону, где все погружено во мрак, и действуй силой любви, почерпнутой оттуда, и дожидайся в отважном терпении, когда голос тайный позовет тебя обернуться назад и принять в себя свет прямой» (т. 3, с. 175).
И все-таки влюбленность в Прекрасную Даму - не поза, не помешательство, не дань времени или романтической моде, а непонятное ни самому Алпатову, ни его автору стремление к свободе и красоте, без которых нет самого главного - творчества жизни, к которому через любовь может приобщиться человек. Пришвинский герой пускается в «брачный полет» наяву и во сне, где поиски ускользающей невесты связаны с таинственной Зеленой дверью, символизирующей тайную дорогу любовных приключений. Через эту дверь могут пройти только те, кто отказывается в любви «от всякой выгоды для себя», от своей эгоистической замкнутости, ибо смысл любви - в служении Другому.
В любви герой чувствует мистическую глубину, поэтому просветляющий жизнь Эрос не совпадает с грубым половым влечением, отражающим родовую необходимость.
В сновидческом хронотопе Алпатова звучит неземная музыка, космическая симфония, обнимающая мир, в котором «все, как и здесь», только «цветет это и растет» музыкально. Волшебная музыка «любви небесной» звучит на земле приглушенно, неясно. След своих «музыкальных снов» неожиданно для себя обнаружит Алпатов в Дрездене, в зале, «назначенном только Сикстинской Мадонне»: «Похоже было с Алпатовым, как если бы странник, долго, мучительно путаясь в тропинках по тундре, совершенно усталый выбрался на последнюю скалу берега и вдруг увидал океан» (т. 2, с. 306).
И когда случайно встреченный здесь гимназический друг Ефим Несговоров, ортодоксальный марксист, стремящийся «отрезать человека от пуповины Бога, признается,
что готов «вырезать Мадонну и уничтожить ее, Алпатов, «побледнев», тихо говорит:
«- Я мог бы за это убить.
Ефим стал в упор смотреть на Алпатова и спросил:
- А можешь?
- Я могу постоять за свое» (т. 2, с. 309).
Встреча с реальной девушкой не уничтожила правды музыкальных снов, хотя ее внешность разочаровала героя. Обыкновенная, маленькая русская студентка (ее прототипом была Варвара Измалкова, студентка Оксфорда, с которой Пришвин познакомился в Париже, сделал предложение, но был отвергнут) открыла в душе мощный источник любовного томления, страшная сила которого непобедима [3].
Но даже сгорая в огне, герой стремится почти к невоможному: устранить это вечное «разделение, как в хлебе, на черный и белый, в любви на духовную и животную (выделено мной. - Л. М.) (т. 2, с. 356).
Пришвин и его герои - повествователи отказываются от любви, исполняющей только законы природной необходимости, унижающей человека, отдающей «лицо человеческое во власть безличной природной стихии» [4].
Но человек у Пришвина - не аскет, и потому любовное влечение открывает в нем избыток духовных и физических сил. В любви он переступает границу эмпирического бытия, ощущая неизвестную прежде полноту жизни. Мир открывается ему в своем новом качестве. Любовь заставляет звучать все тайные струны души. В Париже, в Люксембургском парке, в ожидании свидания Алпатов видит светящийся золотисто-зеленый мир с «поющими деревьями» и понимает, что теперь в нем нет «пустот и промежутков». И сам он сливается со всем этим прекрасным миром. Всеединство приобретает реальные земные очертания. Теперь это уже не чертеж, а рисунок самой жизни в ее красоте и цельности. Не случайно именно в этот момент влюбленный интуитивно прозревает, открывает модель мир: «Алпатов шел прямо на солнце, и восторг его нарастал, как звук в сирене, все выше и выше, пока не дошел до последней черты, и все его пламя начало облекаться какими-то сначала очень смутными мыслями. Оказалось, мир устроен не прямо и не устремлен по прямой в бесконечность, а
все движется кругами, как солнце. И все, что мы нажили хорошего, - любовь, истина, правда располагаются вокруг солнца кругами, только лучи их прямые, и вот только эти кончики всего, эти лучи дали нам возможность представить себе бесконечное движение по прямой, этот прогресс» (т. 2, с. 379).
Однако свидания приносят не только радость. С ужасом он все отчетливее понимает, что «Она», его невеста Инна Ростовцева, раздваивается: «не одна. их теперь оказывается две»: одна - настоящая Инна, другая -Инна Петровна». Алпатов, хватаясь за соломинку, пытается «спасти Инну от Инны Петровны», свою сказочную Грезицу, приглашавшую открыть Зеленую дверь, от расчетливой и эгоистичной девушки.
Вечная двойственность женского начала непреодолима. Влюбленный чувствует «веяние нездешней радости», открывая в себе вечность, а в ответ слышит, что нужно «смотреть проще». Он видит, как вращается чудесный мир вокруг неподвижного золотого цветка любви, а ему говорят: «прежде надо создать положение».
Но огонь, пожирающий изнутри Алпатова так силен, что в какой-то момент даже непредсказуемая, «двойная Инна» оказывается в его власти. И происходит невероятное. В самый напряженный миг любовного свидания Алпатов отказывается от физической близости. Это не проявление слабости, наоборот, сила любви столь велика, что требует какого-то иного выражения. Не случайно он признается, что «от этого уменья удержал образ светолюбивой березы; смущенный, отступил я, стыдясь в себе «зверя» и, страдая, предоставил свободу маленькой женщине...» (т. 2, с. 383).
Пришвин создает образ «распятого любовника», который испытывает глубочайшее страдание.
Более того, любовник вдруг понимает, что и он двойственен. Именно любовь обнаруживает в нем двойственную природу: «Двойственная природа человека дает о себе остро знать в моменты высочайшего душевного напряжения: «И вот еще главное: было два человека. Когда Хуа-Лу просунула мне копытца через виноградные сплетения, один был охотник, назначенный схватить ее сильными руками, повыше копыт, и другой - неизвестный еще мне человек, сохраняющий
«мгновения в замирающем сердце на веки веков» [5].
И все-таки только любовь, сила космическая, восстанавливает целостность человека. Алпатова и Инну разъединяет ложь социальных отношений, зачеркивающая естественное стремление молодых людей друг к другу.
Не может вместить холодный и расчетливый мир полноту любви, потому что любовь обесценивает земное время, свидетельствуя о вечности. И лишь немногие подходят к той границе, за которой открывается великая бесконечность бытия. Преображенный Эрос, превратившись в силу творческого волнения, открывает человеку новое измерение мира: «Скрытая сила (так я буду ее называть) определила мое писательство и мой оптимизм: моя радость похожа на сок хвойных деревьев, на эту ароматную смолу, закрывающую рану. Мы бы ничего не знали о лесной смоле, если бы у хвойных деревьев не было врагов, ранящих их древесину: при каждом поранении деревья выделяют наплывающий на рану ароматный бальзам. Так и у людей, как у деревьев: иногда у сильного человека от боли душевной рождается поэзия, как у деревьев смола» (т. 5, с. 17).
В природе, в единстве солнечных дней и звездных ночей, увидел художник, испытавший в своей жизни горечь любовного поражения и радость новой любви, то, что искал -союз любви земной и небесной: «Солнышко на восходе показалось и мягко закрылось, пошел дождь, такой теплый и живительный для растения, как нам любовь <. > животным, от букашки до человека, самая близкая стихия - это любовь» (т. 5, с. 39).
1. Борисова. Мифопоэтика всеединства в философской прозе М. Пришвина. Елец, 2004. С. 85.
2. Пришвин М.М. Собр. соч.: в 8 т. М., 19821986. Т. 2. С. 13. Далее сноски по этому изданию в скобках с указанием тома и номера страницы.
3. Пришвин М.М. Дневники: кн. 2. 1918-1919. М., 1994.
4. Русский эрос, или философия любви в России. М., 1991. С. 238.
5. Борисова Н.В. Жизнь мифа в творчестве М.М. Пришвина: моногр. Елец, 2001. С. 257.
Поступила в редакцию 19.01.2007 г.
ДУХОВНО-НРАВСТВЕННАЯ ПРОБЛЕМАТИКА ПОЗДНЕГО ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТВОРЧЕСТВА В.Г. РАСПУТИНА (К 70-ЛЕТИЮ ПИСАТЕЛЯ)
О.В. Кузнецова
Kuznetsova O.V. Spiritual and moral problems of the late period of V. Rasputin’s creative work (on the 70th anniversary of the writer). A period in creative work of V.G. Rasputin starting with 1990’s and up to the present time is usually called late. Rasputin’s contemporary creative work, on the one hand, is very urgent; on the other hand, it turns us to the firm foundation of Russian values. The author pays much attention to the traditional characters and motives but lifts them up onto a different level. Afflictions of life often make people seek for the point of rest. They find hope and solace in faith in God, turning to national traditions - it all has to cause the Restoration of the Home-house (an apartment), the Home-State, the Home-church.
Творчество В.Г. Распутина с периода с 90-х гг. ХХ в. и до настоящего времени обычно считается поздним. За это время автором создано множество художественных произведений. Творчество современного
Распутина, с одной стороны, очень актуально, а с другой - обращает нас к незыблемым национальным основам русского народа.
На наш взгляд, в позднем творчестве В.Г. Распутина можно выделить ряд особенностей.
Важную роль играет обращение к традиционным образам, мотивам, но на качественно ином уровне. Речь идет о разработке «старых» проблем в современном мире, как то: тема «прощания с Матерой» и «последнего срока», материнского долга и др. Как и
