CC BY
49
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2008. № 5
Служевская И. КИТЕЖАНКА. ПОЭЗИЯ
АХМАТОВОЙ: ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ.
М.: Новое литературное обозрение, 2008. 136 с.
В книге ставится задача осмыслить лирические и лиро-эпические произведения А. Ахматовой 30-х гг. в качестве самостоятельного этапа движения поэтических жанров. Рассматривая лирику как своеобразную «увертюру», творческую предысторию монументальных ахматовских поэм («У самого моря», «Реквием», «Путем всея земли», «Поэма без героя»), автор намеренно переносит акцент с изучения произведений в аспекте историко-культурной диахронии, широко представленного в работах А.И. Павловского, Л.К. Долгополова, Л.Г. Кихней, В.В. Мусатова, С.В. Бурдиной и др., на подробный анализ внутренних, контекстуальных связей, предполагающий смысловую, логическую расшифровку поэтической образности.
Поставив в центр своего исследования принцип воссоздания вертикального контекста поздних произведений поэта, И. Служевская четко определяет ряд универсальных «констант», особых аксиологических доминант, участвующих в формировании уникального художественного мира А. Ахматовой и «спровоцировавших» в конечном итоге появление «Поэмы без героя», главной философско-этической поэмы ХХ в. Таким образом, исследовательница вплотную подходит к реконструкции ее до конца не завершенного и даже незавершимого замысла. Рассматривая специфический механизм «культурной памяти» (феномена органического целого, способного к живой, спонтанной и высокоинтеллектуальной интуиции), И. Служевская выделяет в ней диахроническую «прапамять» и синхроническое, внешнее, поверхностное «воспоминание», составляющими которого выступают бытийные константы «петербургской ночи», «раскаяния» и «ужаса», берущие начало в поэзии Пушкина («Когда для смертного умолкнет шумный день...»). Эволюция А. Ахматовой определяется как способ преображения сквозных образов и мотивов ранней поэзии в череду смыслообразующих бинарных оппозиций «движение - неподвижность», «святость - грех», «палач - народ», «родина - чужбина» и т.п., воплотивших «антиномичную символику» воскресения и гибельности, обреченности и надежды, что стало доминантой пространственной модели мира в поэмах.
30-е годы завершили оформление ахматовской художественной системы, ставшей огромным лирическим романом. Ранний
15 ВМУ, филология, № 5
этап заканчивается «Музой» и «Лотовой женой» (1924); первый предвестник «Поэмы без героя» - стихотворение «Если плещется лунная жуть...» (1928); 1933-1934 гг. ознаменовали собой «второе рождение» Ахматовой. Прообразом будущих «маленьких поэм» -«Предыстория» («Россия Достоевского...») и «Мои молодые руки...» («Из цикла "Юность"») - является стихотворение «Тот город, мной любимый с детства...» (1929), образная система которого близка, по мнению автора книги, лермонтовской «Думе».
Так что творческая эволюция поэта подвергнута в книге И. Слу-жевской двустороннему анализу - последовательно-хронологическому и формально-содержательному (с элементами биографического комментирования). Это позволило сделать ряд обобщений. Лакуны в лирическом повествовании, эстетика недоговоренности, поэтика тайны, объяснение, спрятанное в подтекст - черты ранней ахматовской лирики, восходящие к открытиям русской психологической прозы - трансформируются затем в основополагающий принцип построения «Поэмы без героя», парадоксальную диалектику «присутствия того, что отсутствует», при которой незаполненные текстовые пустоты художественно значимы, подлежат «дешифровке» и определяют магический замысел автора, «бездонность», волшебную глубину произведения. Истоки заявивших о себе в монументальной «Поэме...» мотивов покаяния, искупления, воспоминания, совести, управляющей движением времени и вместе с тем преодолевающей законы времени и пространства, тоже надлежит искать, по мысли автора книги, в ранней лирике, в частности в стихотворениях «Не прислал ли лебедя за мною...» (1936) и «Одни глядятся в ласковые взоры...» (3 ноября 1936) с посвящением Н.В.Н. (Николаю Владимировичу Недоброво). Важно упомянуть в этом контексте и стихотворение «С Новым годом! С новым горем!..» (январь 1940), которое наряду со стихотворениями «Ива» (1940) и «Подвал памяти» (18 января 1940) вводит новую для Ахматовой поэтику рока и опять-таки служит средством дешифровки смыслового кода «Поэмы без героя».
Значительное место в книге отведено анализу предыстории стихотворения А. Ахматовой «Данте» (1936), образность которого коррелирует со столь важными в ее лирике темами гражданской вины, публичного покаяния и судьбы современников. Его семантический ареал составляют стихотворения «Воронеж» (4 марта 1936), посвященное О.Э. Мандельштаму и восходящее в свою очередь к программному стихотворению «Мне голос был. Он звал утешно...» (первоначально - «Когда в тоске самоубийства...», 1917), «Ты - отступник: за остров зеленый...» (июль 1917), «Не с теми я, кто бросил землю...» (1922), «Лотова жена» (1924), «Все расхищено, предано, 226
продано...» (1921), «Я знаю, с места не сдвинуться...» (1935), «Зачем вы отравили воду...» (1935), «Немного географии» (1937), в этом ряду и знаменитое «Уводили тебя на рассвете...» (1935), вошедшее затем в поэму-цикл «Реквием». К этой группе примыкает также стихотворение «Привольем пахнет дикий мед...» (1934), содержащее ассоциативную перекличку с шекспировским «Макбетом» и развивающее характерный мотив безвинно пролитой крови, палача и жертвы. В «Реквиеме» обе линии - «преддантовская» и «шекспировская» - предстают как единое целое, определяя новый статус лагерного поэта - «первого поэта каторжной сталинской пробы» (с. 46), историка и летописца ГУЛАГа: «Теперь этой "дантовской" гостье предстоит путешествие во все пределы солженицынского архипелага < ... > Сибирь, Дальний Восток, Казахстан - Ахматовой охвачены главные угодья империи, вытесняющей Россию, как уже вытеснен ею Петербург» (там же).
Наряду с шедеврами русской поэзии - стихотворениями «Август 1940», «Лондонцам», «Тень» (1940) - появлению «Поэмы без героя» предшествовали стихотворение «Одни глядятся в ласковые взоры...» (3 ноября 1936) и поэма «Мои молодые руки...» (1940); по мнению автора, героем последних двух произведений является Н.С. Гумилев, что, однако, не отменяет безусловного адресата текстов и посвящений - Н.В. Недоброво. Такое «соприсутствие» в пределах единого авторского текста нескольких биографических образов станет «одним из принципов поэтической кодировки Ахматовой вообще и "Поэмы без героя" в частности ...» (с. 92).
Мотив раненой совести многогранен: в поэме «Мои молодые руки...» (1940) совесть персонифицирована (ночная гостья автора), а в стихотворении-наброске 1927 г. «Как взглянуть теперь мне в эти очи...» сопрягается с темой предательства и выступает в образе карающего ангела смерти.
Завершает творческую предысторию «Поэмы без героя» так называемый «условный» микроцикл, состоящий из трех стихотворений: «Соседка из жалости - два квартала...» (15 августа 1940), «Один идет прямым путем...» (1940) и «Но я предупреждаю вас...» (1940), вводящий символику конца и начала, преемственной связи поколений, биполярное единство простоты и вечности, мира живых и мира теней. Все перечисленные произведения можно рассматривать как единый текст, в котором через обращение к сквозным образам делается попытка художественно осмыслить трагическую сторону своего времени и создать его обобщенный образ.
Эволюция Ахматовой определяется как трансформация ассоциативного ряда культурно-исторических «двойников» героини: «царскосельская веселая грешница» - «полоумная плакальщи-
ца» - «китежанка» (последняя свидетельница) - «лагерный поэт» - «Поэт-Пророк» (носитель божественного глагола). Уве -личение эпического потенциала автора в тексте шло у Ахматовой по нарастающей.
Содержание исследования оказалось шире его первоначального замысла, сформулированного автором: «Мне всегда хотелось понять, откуда к Ахматовой "пришла" "Поэма без героя". <...> Ответа на этот вопрос ахматоведение обычно ищет вовне, на "чужих" страницах. Меняя тактику, мы попробуем поискать его "внутри" поэзии Ахматовой тридцатых годов» (с. 7). Литературоведческий анализ внутренней структуры произведений Ахматовой и анализ сопоставительный дополняют, а не исключают друг друга; страницы, посвященные межтекстуальным взаимосвязям ахматовской поэзии с произведениями отечественной и зарубежной литературы, принадлежат к одним из самых сильных мест в книге. Так, согласно концепции И. Служевской, прототекстами «Реквиема» являются «Макбет», «Король Лир» и «Гамлет» Шекспира, «Кавказский пленник» Пушкина (откуда заимствованы образ тихого Дона и стилистика народной песни), «Война и мир» Толстого (сцена прощания княжны Марьи и князя Андрея перед уходом его на войну содержит эпизод с образком (иконкой), как бы перешедший в стихотворение «Уводили тебя на рассвете...»), икона Покрова Пресвятой Богородицы. Прямым источником «Путем всея земли» выступает опера Н.А. Римского-Корсакова на либретто Вл. Бельского «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии»; начало стихотворения «Памяти М.А. Булгако -ва» (1940) восходит к стихотворению А.М. Жемчужникова «Конь Калигулы» («Такое к трусам и рабам / Великолепное презренье»), а «маленькая поэма» «Предыстория» ( «Россия Достоевского...») - к романам «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы». И, наконец, в итоговой «Поэме без героя» прослеживаются ассоциативные связи со стихотворением Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных...» (мотив спуска под своды памяти), романом «Бесы» Достоевского, стихотворениями «Деревья» (1918) и «Заблудившийся трамвай» (1921) Н. Гумилева, «Век» (1923) О. Мандельштама (мотив распадающейся связи времен и погребения эпохи), «Латинским кварталом» Вяч. Иванова и ахматовской статьей о «Каменном госте» Пушкина.
Символика «пограничности», межрубежья жизни и смерти, реальности и мифа, земного и загробного, положения на грани сна и яви, мотивы покаяния и искупления, раненой совести и вечной памяти, образы двойников, теней, зеркальных отражений находят себе точное соответствие в «биполярной» поэтике Ахматовой 228
30-х гг., а также в «царскосельских» стихотворениях, составляющих единый «христианский текст», в котором «обыденное и высокое, простое и сложное, однозначное и закодированное вступают в слаженную, системную игру» (с. 115). Ставшие для Ахматовой архетипическими образы Н. Гумилева, Н. Недоброво, Вс. Князева, И. Анненского, Шекспира, Данте, Метерлинка, Гофмана, Байрона, О. Уайльда также вошли в «Поэму без героя», преображенные ее «китежским» контекстом, - через образ Петербурга или символы мировой культуры.
Поэтическая «тайнопись» Ахматовой основана, по мнению И. Служевской, на чеховском приеме недосказанности, который «становится чем-то вроде авторской метки» и выступает «в качестве тайны, главной пружины лирического сюжета» (с. 22). Смена настроений вместо развития конфликта, варьирование лирических тем вместо связной системы событий, символическая недоговоренность реплик героев и авторских ремарок вместо законченных формулировок, сокровенный смысл, уходящий в подтекст, акцент на эмоциональной, а не на информативной природе слова, одухотворенность вещного мира - все эти особенности определяют специфику полных внутреннего драматизма произведений Ахматовой и пьес Чехова, сколь она ни была к нему критична. В качестве компенсаторного механизма, противостоящего утечке информации, в лирике Ахматовой выступают система лейтмотивов, структурирующих новые психологические «пространства верности, совести, боли» (с. 71) - пространства «настроения», а также невероятная музыкальность, соседствующая с «говорным» началом: «Мелодия, поддерживаемая и оттеняемая речитативом, - еще одно проявление поэтики биполярности, системы тонких контрастов ахматовского стихотворения» (с. 117). Именно музыкальное начало способствует, как полагает автор книги, выявлению секретов ахматовской «простоты», которая по контрасту с ее же «сложностью» изучена гораздо менее детально.
Однако помимо очевидных неточностей, принадлежащих к сфере стиховедческого анализа (пиррихии - это не «лишние безударные слоги», а безударные, но отнюдь не лишние - с. 16; стихотворение «Уложила сыночка кудрявого...» представляет собой имитацию действительно народного песенного ритма, но это вовсе не «размер, которым пользуется и автор либретто» оперы «Сказание о невидимом граде Китеже...»: далее цитируется безрифменный 3-стопный анапест в четверостишиях (три стиха с дактилическими окончаниями и один с гипердактилическим) - с. 84), погрешностей, обусловленных неверной датировкой ахматовских произведений (стихотворение «Не бывать тебе в живых...» , датированное августом
1921 г. и открывающее тему «безвинно пролитой крови», написано не «на казнь Гумилева» (с. 19), как считает автор книги, а до казни и является ее пророческим предощущением; кроме того, необходимо отметить, что последнее четверостишие одного из самых известных стихотворений Ахматовой, творческая предыстория которого восходит к осени 1917 г., - «Когда в тоске самоубийства...» - появилось позже, в 1921 г.1), а также культурологических недочетов (в частности упомянутый автором Баболовский дворец на самом деле находился не в павловском парке, а в царскосельском - с. 92), рецензируемое исследование содержит уязвимые суждения. Вот одно из них. У Блока «крушение гуманизма» (а не «кризис» - с. 52) означает крушение индивидуализма и антропоцентризма, что не противоречит христианству, как считает И. Служевская. Предложения «Переживая аресты и казни, Ахматова уходит в глубины национального сознания. В 1935 г. она извлекла оттуда вой стрелецкой женки» (с. 54), кажется, представляют собой неоговоренный (без ссылки) парафраз слов из книги Л.Г. Кихней и О.Е. Фоменко: « <...> Ахматова как бы опускается в глубины уже не только своей личной памяти <...> , но и в глубины народно-национальной памяти <...> Поэтому совершенно не случайно в поэме появляются тени <...> вдов казненных стрельцов («Буду я как стрелецкие женки, / Под кремлевскими башнями выть»)»2. В сносках на с. 129 одна из статей Л.Г. Кихней3 названа не только без страниц, но и без каких-либо выходных данных, а на с. 124 пропущено указание года: «Ливанов В. Невыдуманный Борис Пастернак. М.: Дрофа. С. 27-30». На с. 13, видимо, вследствие опечатки получилась стилистическая ошибка: «устоявшего» вместо «устоявшегося».
Но несмотря на ряд упущений (автором оставлен без внимания важный для поэтики «Реквиема» мотив хронологического несоответствия событий, анализ «Поэмы без героя» представлен весьма фрагментарно, «пунктирно»), данная книга включает содержательные разборы и сопоставления, достойные внимания думающего читателя и исследователя.
Примечания
1 См.: Кормилов С.И. Поэтическое творчество Анны Ахматовой. 3-е изд. М.; Самара, 2004. С. 59.
2 Кихней Л.Г., Фоменко О.Е. «Так молюсь за твоей литургией...». Христианская вера и поэзия Анны Ахматовой. М., 2000. С. 110.
3 См.: Кихней Л.Г. Мотив святочного гадания на зеркале как семантический ключ к «Поэме без героя» Анны Ахматовой // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1996. № 2. С. 27-37.
К.Э. Слабких
