CC BY
47
И. В. Недялков
ИЛИ РАН, Санкт-Петербург
СИСТЕМА КОНВЕРБОВ В ОРОКСКОМ (УЙЛЬТИНСКОМ)
ЯЗЫКЕ
1. Введение
Орокский язык (по самоназванию представителей этноса, проживающих на о-ве Сахалин, называемый также языком «ульта» или «уйльта») входит в одну из двух подгрупп тунгусских языков вместе с нанайским, ульчским, орочским и удэгейским языками. В другую подгруппу тунгусских языков входят эвенкийский, эвенский, негидальский и солонский языки. Особую подгруппу тунгусо-маньчжурских языков (ТМЯ) составляют маньчжурские языки, включающие маньчжурский, мертвый чжурчженьский и язык сибо. Детальный анализ многочисленных классификаций ТМЯ приводится в монографии О. П. Суника «Глагол в тунгусо-маньчжурских языках» [Суник 1962: 11-24]. Их рассмотрение и корректировка не входят в задачи настоящей статьи. Здесь необходимо указать на блестящий очерк, написанный Е. А. Хелимским и посвященный истории становления ТМЯ, их классификации, истории изучения отдельных ТМЯ как в России, так и за рубежом, а также описанию лингвистических особенностей ТМЯ [Хелимский 1990: 523-524]. Из работ, написанных в самое последнее время и посвященных ТМЯ, необходимо выделить статьи А. М. Певнова [Певнов 2014; Реупоу 2012] и Ю.Янхунена [1апИипеп 2012]. Возвращаясь к орокскому языку (ОЯ), приведем точку зрения А. М. Певнова, согласно которой ОЯ генетически ближе всего к ульчскому и нанайскому языкам [Пев-нов 2014: 55]. Несколько иного мнения придерживался О. П. Суник, подчеркивавший промежуточный лингвистический статус ОЯ между эвонкийской и нанийской подгруппами тунгусских языков (терминология О. П. Суника сохранена): «(...) можно заключить, что своеобразие орокского языка состоит в соединении ряда особенностей, свойственных, с одной стороны, языкам эвенкийскому, эвенскому,
негидальскому, и, с другой — языкам нанайскому, ульчскому, удэйскому» [Суник 1962: 61]. К слову сказать, на положение двух тунгусских языков, противоречащее многочисленным общепринятым концепциям, — удэгейского и орочского — впоследствии обратили внимание два выдающихся тунгусоведа И. В. Кормушин и А. М. Певнов, включая их не в традиционно признаваемую «нанайскую» группу, но — по разнотипным языковым признакам — в условно северную, или эвенкийскую, группу [Певнов 2004:436; Кормушин 1998:11]. Эта смелая, но вполне обоснованная точка зрения, по-новому представляющая классификацию ТМЯ, заслуживает всяческого внимания.
Целью настоящей работы является уточнение состава конвер-бов (деепричастий и близких к ним по функциональным характеристикам глагольных форм) в ОЯ, а также описание семантических и синтаксических особенностей орокских конвербов в сравнении с аналогичными формами эвенкийского языка, в котором конвер-бы получили наиболее детальное описание [Бродская 1986; Горелова 1980б; Константинова 1953; 1964; Недялков 2009; Певнов 1980; Ыеф'а1коу 1995а; Ыеф'а1коу 1995Ь; Ыеф'а1коу 1997].
2. Определение понятия «конверб»
Появление термина «конверб» Й.ван дер Аувера [Ацш-ега 1998: 273] связывает с именем Г. И. Рамстедта, который предложил этот термин в своей книге, опубликованной в начале ХХ века [Яаш$1е& 1903]. В последующие годы термин «конверб» (и его западноевропейские соответствия сопуегЬ / КопуегЬ / СопуегЬиш) в основном использовался в грамматиках по алтайским языкам. Важными в этой связи представляются следующие рассуждения О. П. Суника, посвященные соотношению понятий «деепричастие» и «конверб»: «Г. И. Рамстедт, пользуясь термином СопуегЬиш, находил в корейском и других алтайских языках десятки конвербиальных форм, которые в новых русских грамматиках отдельных алтайских языков (не без влияния Рамстедта) называются „деепричастиями". Но Рамстедт объединял под названием СопуегЬиш не только деепричастия, но »все глагольные образования, которые своими окончаниями и значением указывают на то, что предложение не закончено и что основной глагол, завершающий высказывание, следует дальше" [Рамстедт 1951:118]» [Суник 1962:175]. Продолжая
излагать концепцию Г. И. Рамстедта, О. П. Суник замечает: «Определяя СопуегЬиш как совокупность глагольных форм незаконченной предикации, он [Рамстедт — И.Н.] включал в их число и такие формы, которые другие исследователи именуют (не без оснований) „причастиями", »отглагольными именами" и т. п.» [Суник 1962:175]. И далее: «Сам Рамстедт указывал, что нелегко найти подходящий латинский или иной термин для каждого разряда глагольных форм, объединяемых им под названием СопуегЬиш по функциональному (синтаксическому) принципу» [Там же]. По справедливому мнению О. П. Суника, «СопуегЬиш и деепричастие — понятия разных планов и объемов. Смешивать их и подменять одно другим (...) нецелесообразно» [Там же].
В настоящей работе «конверб» понимается в типологическом аспекте как глагольная форма, характеризующаяся в духе Г. И. Рамстедта, во-первых, нефинитностью и, во-вторых, адвербиальной семантикой. Именно в таком смысле конвербы определялись в работе [Ыеф'аШоу 1998Ь: 421]. Нефинитность понимается как невозможность глагольной формы (независимо от наличия у нее лично-числовых согласовательных показателей!) употребляться как единственная глагольная форма в простом неэллиптическом предложении. Адвербиальность предполагает выражение одного (или нескольких) из списка обстоятельственных значений, главными из которых являются относительно-временные (или таксисные) — т. е. значения одновременности, предшествования или следования. Помимо этих обстоятельственных значений конвербы могут выражать значения обстоятельства образа действия, условия, уступки, причины и некоторые другие значения. Именно типологическое понимание категории конвербов позволяет избежать терминологического хаоса и рассматривать в сравнительно-сопоставительном плане обстоятельственные причастия английского языка, деепричастия русского языка, герундий французского языка, инфинитивы финского языка и аналогичные по семантике «неконечные» глагольные формы других языков.
Как указывает Й. ван дер Аувера [Аишега 1998: 273], в типологию этот термин вошел после появления статьи [Ыеф'а1коу, Ыеф'а1коу 1987]. Позднее он получил распространение в зарубежной типологии (достаточно указать на статьи в типологической
монографии [Haspelmath, König (eds.) 1995]), но в современных российских типологических работах он используется весьма редко. Одним из исключений является статья [Недялков 2003], в которой понятие «конверб» использовано для описания в сравнительном плане соответствующих конструкций в английском, немецком, испанском, итальянском и французском языках на базе единого типологического вопросника, разработанного автором настоящей статьи для проекта Typology of European Languages (Eurotyp). Понятно, что в русском языке в число конвербов входят только деепричастия, тогда как в других языках ситуация может быть значительно сложнее. Поскольку «конверб», как сказано выше, определяется как глагольная форма, которая не может быть (в естественных условиях) единственной в простом неэллиптическом предложении и которая выражает обстоятельственное значение (значения), в группу конвербов с необходимостью попадают (помимо деепричастий) еще и многочисленные причастные формы с падежными показателями, широко представленные во многих языках Российской Федерации, в том числе в алтайских языках, а также нефинитные глагольные формы с послелогами и частицами, представленные в финно-угорских и нахско-дагестанских языках.
Здесь необходимо еще раз уточнить авторское понимание нефинитности, которое существенно расходится с концепцией М. Хаспельмата [Haspelmath 1995: 4-7]. Последний, рассматривая эвенкийскую форму деепричастия на -рак(и), указывает на то, что эта форма, будучи разносубъектной, всегда присоединяет лично-числовые показатели, которые могут использоваться и как лично-притяжательные показатели существительных, и как согласовательные показатели ряда отпричастных временных форм. Ср. конверб бака-раки-в 'после того как я нашел' (кто-то другой, но не я, что-то сделал), дю-в 'мой дом', финитная форма прошедшего времени бака-ча-в 'я нашел'. На этом основании М. Хаспельмат утверждает, что форма на -раки является финитной формой и не может включаться в группу конвербов [Там же: 7], тогда как в концепции конвербов В. П. Недялкова [Nedjalkov 1995b], по мнению М. Хаспельмата, нефи-нитность не играет никакой роли [Haspelmath 1995:4]. Не вдаваясь в дальнейшую дискуссию относительно важности согласовательных показателей для определения нефинитности глагольной формы как деепричастной или конвербальной, отмечу, что в течение многих
десятилетий такие формы, как эвенкийская форма на -раки (а также ее формальные соответствия в других тунгусских языках) всеми тунгусоведами определялись как деепричастные, т. е. для абсолютного большинства исследователей ТМЯ наличие лично-числового согласования не являлось препятствием для признания подобных глагольных форм деепричастиями, и соответственно, конвербами, в том случае, если они не могут быть единственной формой в простом неэллиптическом предложении и выражают обстоятельственное значение [Бродская 1980; 1982; 1986; Горелова 1980а,б; Колесникова 1966; Константинова 1953; 1964; Лебедева, Константинова, Монахова 1985].
3. Система орокских конвербов в отечественном и зарубежном тунгусоведении
Рассмотрим кратко основные отечественные и зарубежные концепции, связанные с номенклатурой и функционированием орокских конвербов, т. е. в первую очередь, деепричастий, а также близких к ним в синтаксическом и семантическом отношениях форм.
Обзор концепций хотелось бы начать с работы выдающегося японского тунгусоведа профессора Дзиро Икегами, который в 1959 году предложил собственный взгляд на орокское глагольное словоизменение. Фрагментом его системы является группа суффиксов, образующих деепричастия. Сам Дзиро Икегами называет соответствующие формы конвербами (converb-forming endings [Ikegami 1959: 39-41]). В эту группу он включил следующие десять показателей, пояснив их значения и синтаксические характеристики. Среди выделенных им признаков наиболее существенными являются относительно-временные (одновременность — an action occurs simultaneously; предшествование — an action after which another action occurs) и референтные (односубъектность — another action by the same doer; разносубъектность — an action by a different doer). Приведу основные характеристики орокских конвербов, предложенные Дз. Икегами, в принятой нами терминологии и в сокращенном виде [Там же: 39-41]:
-mi (pl. -mari) одновременное действие, односубъектное употребление;
-gassee (pl. -gasseri) одновременное прошлое действие; разносубъ-ектное употребление;
-kuta предшествующее действие; разносубъектное употребление; -rai значения условия или причины; разносубъектное употребление;
-mjee длительное или повторяющееся предшествующее действие; -mjikaa продолженное предшествующее или одновременное действие;
-dala действие, перед которым происходит основное действие; -kacci (pl. -kacceri) предшествующее действие; односубъектное употребление;
-pee (pl. -pissa) предшествующее действие; односубъектное употребление;
-rraa непосредственно предшествующее действие; односубъектное употребление.
Предложенная Дзиро Икегами более 50 лет назад парадигма орокских конвербов и поныне может считаться наиболее близкой к реальной ситуации. В качестве дополнения к вышесказанному о концепции Дз. Икегами, необходимо отметить, что его ученик профессор Т. Цумагари в своей статье об орокской грамматике приводит только семь конвербов из списка Икегами, не включая в него формы на -mjee, -mjikdd и -rraa [Tsumagari 2009: 9].
В отечественном тунгусоведении особое место занимает монография Т. И. Петровой «Язык ороков (ульта)» [Петрова 1967], написанная на основе ее кандидатской диссертации «Грамматический очерк языка ороков. Морфология», которая была защищена в Ленинградском государственном университете в 1946 году. В этой работе Т. И. Петрова выделяет четыре вида деепричастий: одновременное на -ми, одновременно-длительное на -мде, разновременное на -,атчи и условно-временное на -пе [Там же: 111-113]. Все эти формы, по наблюдениям Т. И. Петровой, характеризуются од-носубъектным употреблением. Помимо этих деепричастных форм, Т. И. Петрова выделяет пять «особых глагольных форм», которые, как она пишет, также «не могут быть сказуемым законченного предложения» [Там же: 115]. В группу этих особых глагольных форм входят следующие: 1) форма цели на -будду/-буддо, 2) условно-временная форма на -уута, 3) форма одновременного действия на -цаси, 4) форма несостоявшегося действия на -цаjзи и условно-уступительная форма на -(ра),и/-(ра)ги [Там же: 115-121]. Т.И.Петрова пишет, что эти глагольные формы «так же как и деепричастия, не могут
быть сказуемым законченного предложения. Они, подобно деепричастиям, лишь сопровождают, уточняют или дополняют сказуемое» [Петрова 1967:115]. Далее она так характеризует референтные особенности этих форм: «От деепричастий эти формы отличаются тем, что выражаемое ими дополнительное действие относится к другому лицу, а не к тому же, к которому относится действие, выражаемое глаголом-сказуемым» [Там же: 115].
В группу глагольных форм, представляющих интерес для рассматриваемой темы, нужно включить указанную Т. И. Петровой глагольную форму на -ра/-рра, которая, по ее мнению, по значению близка причастиям [Там же: 105], а также ряд причастных форм с падежными показателями, выражающими различные локативные значения.
Впоследствии эта система орокских деепричастий, предложенная Т. И. Петровой, была представлена в статье [Петрова 1968:184185] и, с небольшим терминологическим изменением (особые глагольные формы названы глагольно-именными формами), в статьях К. А. Новиковой и Л. И. Сем [Новикова, Сем 1997: 210-211] и Л. И. Сем [Сем 2001: 380].
Особое место в исследовании рассматриваемых форм занимает фундаментальная «Грамматика орокского языка» Л. В. Озолини [Озолиня 2013], содержащая богатейший иллюстративный материал, основанный как на собственных экспедиционных материалах автора, так и на материалах К. А. Новиковой, которые автор этой статьи изучал в 1973-1974 годах в отделе алтайских языков ЛО ИЯ АН СССР перед своей полугодичной экспедицией к орокам, нанайцам и эвенкам на остров Сахалин. Впоследствии основные орокские деепричастные формы были кратко описаны в нашей статье 1978 года [Недялков 1978].
Что касается категории орокских конвербов (в нашей терминологии — И.Н.), которые мы, несмотря на все их функциональные и семантические различия, считаем возможным рассматривать как единую функционально-семантическую категорию, в монографии Л. В. Озолини они попадают в несколько разных рубрик. Вместе с четырьмя видами собственно деепричастий, совпадающими с классификацией Т. И. Петровой (они почему-то попали в раздел «Словообразование» [Озолиня 2013: 92-97], хотя должны были рассматриваться в рамках формообразования), Л. В. Озолиня выделяет следую-
щие группы форм, подпадающих под наше определение конвербов (ее терминология здесь полностью сохранена, хотя, на наш взгляд, является как минимум дискуссионной):
a) деепричастия-наречия четырех типов, также соответствующие собственно деепричастиям Т. И. Петровой [Озолиня 2013: 290294];
b) связанные отглагольные имена существительные, соответствующие пяти типам «особых глагольных форм» классификации Т. И. Петровой [Там же: 230-245];
c) причастия-существительные (имеются в виду причастия на -хАн и на -ри с падежными показателями) [Там же: 176; 189-190];
d) причастие длительного действия на -(р)ра [Там же: 92];
e) наречие на -дала [Там же: 75;79].
Таким образом четыре типа деепричастий Т. И. Петровой (формы с показателями -ми, -мде, -,атчи и -пе) рассматриваются в монографии Л. В. Озолини дважды — как собственно деепричастия (нас. 92-97) и как деепричастия-наречия (нас. 290-294), что едва ли представляется оправданным. Эти четыре формы, как указывает Л. В. Озолиня, «всегда односубъектны, совершаются одним и тем же лицом или лицами» [Там же: 292]. Эта референтная характеристика данных форм совпадает с их описанием у Дз. Икегами, но, по-видимому, может быть уточнена, ввиду наличия контрпримеров, которые приводятся в последнем разделе статьи.
Рассмотренные отечественные и зарубежные концепции, рассматривающие орокские деепричастия и функционально близкие к ним (от)глагольные формы, показывают, что теоретическая проблема их классификации и метода описания еще далека от своего решения и требует дополнительных исследований.
4. Параметры типологизации конвербов: семантические, синтаксические и референтные типы конвербов
С семантической точки зрения выделяются две основные группы конвербов: контекстные (полисемичные), способные реализовать разные значения в зависимости от условий контекста, и специализированные, имеющие только одно значение вне зависимости от контекстных факторов. По нашим подсчетам, доля всех специализированных конвербов во всех языках России превышает 70 %, тогда
как на долю всех контекстных конвербов остается чуть более 25 % форм [Недялков 2003]. В группу контекстных конвербов входят «хронологические» (относительно-временные) и «нехронологические» (невременные) конвербы. В первую (хронологическую) группу входят контекстные конвербы трех типов, имеющие в качестве основного (наиболее частотного и устойчивого) значения одно из следующих: одновременность, предшествование и следование. Помимо относительно-временных значений, такие формы в разных языках могут также в зависимости от контекстных факторов иметь одно или несколько дополнительных значений: причины, условия, уступки, образа действия, средства действия (полисемия конвербов следования носит совершенно особый характер). Во вторую (контекстную невременную) группу входят конвербы двух типов — конвербы причины / соответствия и конвербы образа действия и цели). Эта группа конвербов является наиболее редкой, она отсутствует в ТМЯ и соответственно не рассматривается далее. В группу специализированных конвербов входят два типа форм — «хронологические» (относительно-временные) и «нехронологические» конвербы.
С синтаксической точки зрения, можно говорить о несовмещенных (строгих) и совмещенных (нестрогих) конвербах. Первые могут выступать только в одной синтаксической позиции — обстоятельства (времени и т. п.), вторые могут, наряду с основной обстоятельственной (сирконстантной) функцией, также выступать и в какой-то другой синтаксической функции, например, атрибутивной (как причастия) или в функции дополнения (как инфинитивы или отглагольные имена). Как мы отмечали ранее, совмещенные (синтаксически полифункциональные) конвербы во всех языках России составляют не более 4 % зафиксированных форм, тогда как доля несовмещенных конвербов составляет 96 % всех конвербов языков России [Там же]. Примером совмещенного конверба является общетунгусская деепричастная форма на -ми, которая наряду с обстоятельственным употреблением со значениями одновременности или предшествования может также употребляться с модальными и фазовыми глаголами аналогично русскому инфинитиву, ср. эвенк. Дюлави эмэ-ми дептэн 'Домой придя он(а)- поел(а)' и Нуцан баа-дерэ-н дюлави эмэ-ми 'Он(а) не хочет идти домой'. Необходимо отметить, что детальный анализ эвенкийского деепричастия на -ми был осуществлен в кандидатской диссертации А. М. Певнова [Певнов 1980].
Референтный критерий подразделения конвербов связан с ко-референтностью / некореферентностью субъектов деепричастного и опорного действий. По этому признаку конвербы подразделяются на три группы: 1) односубъектные — употребляющиеся только тогда, когда деепричастное и опорное действия совершаются одним и тем же субъектом / субъектами (такими формами являются русские деепричастия), 2) разносубъектные — употребляющиеся только тогда, когда деепричастное и опорное действия совершаются разными субъектами (этот референтный тип является наиболее редким), 3) вариативно-субъектные (в терминологии В. С. Храковского — безразлично-субъектные) — функционирующие и в односубъектных, и в разносубъектных конструкциях. Односубъектные конвербы по нашим подсчетам составляют около 18 % деепричастий во всех языках России, а доля вариативно-субъектных деепричастий составляет около 80 % всех форм. Доля разносубъектных деепричастий в языках России не превышает 3 % всех конвербов [Недялков 2003].
С общетипологической точки зрения можно говорить о следующих корреляциях семантического, синтаксического и референтного признаков конвербов:
1) односубъектные конвербы чаще всего являются контекстными (т. е. полисемичными) конвербами одновременности или предшествования;
2) абсолютное большинство семантически специализированных конвербов (за исключением весьма редких специализированных конвербов образа действия) является вариативно-субъектными;
3) практически все синтаксически совмещенные конвербы являются контекстными конвербами одновременности или предшествования;
4) контекстные деепричастия следования, а также специализированные конвербы всех типов, как правило, являются несовмещенными, т. е. не имеют дополнительных синтаксических функций (атрибутивного причастия или инфинитива).
В своей статье 1995 года, посвященной описанию эвенкийских конвербов по указанным выше признакам, автору настоящих заметок показалось возможным в рамках одной таблицы совместить их семантические и референтные характеристики [Nedjalkov 1995a: 445]. При этом в верхней строке приводились семантические типы конвербов (контекстные vs. специализированные с дальнейшим
подразделением на подтипы), а в крайнем левом столбце приводилась референтная характеристика соответствующих конвербов. В дальнейших публикациях по эвенкийским конвербам [Недял-ков 2004; 2009: 808; Nedjalkov 1997: 271; 1998a: 342] таблица эвенкийских деепричастий, впервые предложенная в 1995 году, уточнялась и в настоящее время она может быть представлена в уточненном виде следующим образом:
Таблица 1. Система эвенкийских конвербов
Семантические типы
Референциальные Контекстные конвербы Специализированные конвербы
типы Одновр. Предшест. Следование Таксисные Нетаксисные
Одновр. Предшест.
Односубъектные -дяна -ми -на -мнен -мнак -ка(н)им / -кса —
Вариативно-субъектные — — -дала -цаси -чала -ктава -да -вуна -кнан
Разносубъектные — -раки — -дянма — —
По аналогии с Таблицей 1 приведем в таком же виде парадигму орокских конвербов, которая должна была появиться в статье [Nedjalkov 1998a] (в статье были приведены таблицы конвербов для эвенкийского, эвенского, чукотского, эскимосского, нивхского, юкагирского и якутского языков), но в процессе подготовки работы к печати по непонятным причинам в текст не попала.
Таблица 2. Система орокских конвербов
Семантические типы
Референциальные Контекстные конвербы Специализированные конвербы
типы Одновр. Предшест. Следование Таксисные Нетаксисные
Одновр. Предшест.
Односубъектные -ми -пе -(р)ра — — -,атчи —
Вариативно-субъектные -мде -ханду -дала -цаси -риду -риди -ханди -буддо -миддэ
Разносубъектные — -(ра)ги -,ута — — — —
Как показывают данные Таблиц 1 и 2, общих деепричастных форм в эвенкийском и орокском языках четыре: на -ми, на -дала, на -цаси и на -раки/-раги. Кроме того показатели специализированных конвербов цели (эвенк. -да и орок. -бу-ддо), а также эвенкийского деепричастия на -ми и орокского уступительного деепричастия на -ми-ддэ (элемент -ддэ является частицей, в этом контексте семантически соответствующей русскому «хотя») формально безусловно связаны, хотя этимологизация деепричастных показателей не входит в задачи настоящей статьи.
5. Уточнение референтных и семантических характеристик орокских конвербов
В нашей статье, написанной 36 лет назад [Недялков 1978], мы привели четыре основных референтно-семантических типа орокских конвербов:
Тип А. Выражаемое ими одновременное действие совершается тем же субъектом (субъектами), что и главное действие (одновременность / односубъектность);
Тип Б. Выражаемое ими одновременное действие совершается другим субъектом (одновременность / разносубъектность);
Тип В. Выражаемое ими предшествующее действие совершается тем же субъектом (субъектами), что и главное действие (предшествование / односубъектность);
Тип Г. Выражаемое ими предшествующее действие совершается другим субъектом (предшествование / разносубъектность).
Некоторые орокские конвербы выражают сопутствующие действия (СД) только одного типа. Такими, например, являются следующие формы: самая частотная форма выражения СД на -,атчи, которая всегда характеризуется признаками «предшествование / односубъектность» (Тип В), форма на -(р)ра (также Тип В) и форма на -,ута (Тип Г). (Материалом для исследования послужили орокские тексты объемом 1346 предложений, записанные Т. И. Петровой и содержащиеся в приложении к ее кандидатской диссертации, хранящейся в библиотеке СПбГУ [Петрова 1946]; в качестве иллюстративного материала использованы также экспедиционные материалы автора статьи), например: Геедара ноони чимаги тээ-уэтчи, паикта пусику-би дапа-,атчи, паикта-цу-би бааруни
цэнэ-хэ-ни букв. 'Однажды он утром встав, косу взяв, к траве-своей (т. е. косить траву) отправился' (переводы здесь и ниже по возможности максимально приближены к оригиналу).
Однако рассмотрение материалов Т. И. Петровой и наши полевые записи позволяет сделать некоторые уточнения к наблюдениям Дз. Икегами и других тунгусоведов.
Конверб на -ми в рассмотренных выше работах характеризуется как принадлежащий типу А. Однако в текстах соответствующие формы на -ми выражают одновременность в 50 % случаев своего употребления, а в 8 % случаев они выражают предшествование (в 42 % случаев формы на -ми выполняют инфинитивную функцию), например: Тари ча-ди акса-ми цэнэ-хэ-ни 'Тот (т. е. он) на-то обидевшись, ушел'; Мокчу энини сагда-ми бутчини 'Мать Мокчу постарев (? старея) умерла'. В рассмотренных выше работах формы на -ми однозначно характеризуются как односубъектные. Однако в текстах имеются единичные примеры с нарушением этого признака, например: Утэ сом-му-ми (-му — показатель пассива) ноони тагда-цца-й букв. 'Дверь будучи-закрыта (т. е. если дверь (будет) закрыта или сейчас закрыта), он рассердится'.
Конверб на -пе также однозначно характеризуется исследователями как односубъектный. Приведу контрпример: Ча утэ-кки ии-пе, бака-в-ри (-в — показатель пассива в причастии настоящего времени на -ри) дуу ситто муу-вэ букв. 'В ту дверь войдя (т. е. 'когда-войдешь'), найдутся (т. е. найдешь) две бочки воды' [Петрова 1967: 103].
Конверб на -мде, также характеризуемый как форма, выражающая одновременное односубъектное действие, может выражать (хотя и с существенно различающейся частотностью) сопутствующие действия всех четырех типов, например: Хаса-мде, хаса-мде, геедаунне давотчимби букв. 'Выслеживая, выслеживая, одну реку пересек' (Тип А; 27% от всех случаев употребления этой формы); Хаса-мде, хаса-мде, долбодухани букв. 'Выслеживая, выслеживая, ночь-наступила' (Тип Б; 7,5 %); Халатчи-мде, халатчи-мде, Дёлони-мба оцбо,очи букв. 'Ожидая, ожидая (т. е. ждали, ждали), про Дёло-ни забыли-они'; Чаду би-мде исухамби букв.'Там пожив, вернулся-я' (Тип В; 61 %); Хасумба анани бэйцэ-мде, бэйцэцулчи ана отчичи букв. 'Несколько лет охотясь (т. е. поохотившись), зверя-их не стало (т. е. звери-их исчезли)' (Тип Г; 4,5 %).
Предложенные материалы, в определенной мере показывающие семантическую сложность орокских конвербов (не только деепричастий, но и причастных форм с падежными показателями), свидетельствуют о том, что предложенная проблема нуждается в дальнейших исследованиях.
Литература
Бродская 1980 — Л. М. Бродская. Причастные и деепричастные конструкции в составе сложноподчиненного предложения // М. И. Череми-сина (ред.). Инфинитные формы глагола. Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1980. С. 32-43. Бродская 1982 — Л. М. Бродская. Классификация глагольных форм в эвенкийском языке // Е. И. Убрятова (ред.). Грамматические исследования по языкам Сибири. Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1982. С. 20-39.
Бродская 1986 — Л. М. Бродская. Конструкции с деепричастной зависимой частью в эвенкийском языке // Е. И. Убрятова, Ф. А. Литвин (ред.). Структурные типы синтетических полипредикативных конструкций в языках разных систем. Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1986. С. 170-186.
Горелова 1980а — Л. М. Горелова. О семантических соответствиях между простыми и сложными деепричастиями в эвенкийском языке // М. И. Черемисина (ред.). Подчинение в полипредикативных конструкциях. Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1980. С. 77-114. Горелова 1980б — Л. М. Горелова. Функции эвенкийских причастий и их отношения к деепричастиям//М. И. Черемисина (ред.). Инфинитные формы глагола. Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1980. С. 3-31. Колесникова 1966 — В. Д. Колесникова. Синтаксис эвенкийского языка. М. — Л.: Наука, 1966.
Константинова 1953 — О. А. Константинова. Деепричастия в эвенкийском языке //В помощь учителю школ Крайнего Севера. Вып. 4. М. — Л.: Учпедгиз, 1953. С. 98-122. Константинова 1964 — О. А. Константинова. Эвенкийский язык. М. — Л.: Наука, 1964.
Кормушин 1998 — И. В. Кормушин. Удыхейский (удэгейский) язык. М.: Наука, 1998.
Лебедева, Константинова, Монахова 1985 — Е. П. Лебедева, О. А. Константинова, И. В. Монахова. Эвенкийский язык. Л.: Просвещение, 1985. Недялков 1978 — И. В. Недялков. Выражение сопутствующего действия в орокском языке // Лингвистические исследования Института языкознания АН СССР. М.: Наука, 1978. С. 148-154.
Недялков 2003 — И. В. Недялков. Зависимый таксис в разноструктурных языках: Значения одновременности / предшествования / следования // А. В. Бондарко, С. А. Шубик (ред.). Проблемы функциональной грамматики: Семантическая инвариантность/вариативность. СПб.: Наука, 2003. С. 156-174.
Недялков 2004 — И. В. Недялков. Уступительные конструкции в эвенкийском языке //В. С. Храковский (ред.). Типология уступительных конструкций. СПб.: Наука, 2004. С. 474-485.
Недялков 2009 — И. В. Недялков. Таксис в эвенкийском языке//В. С. Храковский (ред.). Типология таксисных конструкций. СПб.: Наука, 2009. С. 803-827.
Новикова, Сем 1997 — К. А. Новикова, Л. И. Сем. Орокский язык // В. Н. Ярцева (ред.). Языки мира: Монгольские языки, тунгусо-маньчжурские языки, японский язык, корейский язык. М.: Индрик, 1997. С. 201-215.
Озолиня 2013 — Л. В. Озолиня. Грамматика орокского языка. Новосибирск: Акад-е изд-во «ГЕО», 2013.
Певнов 1980 — А. М. Певнов. Деепричастия на -ми в эвенкийском языке. Автореф. дисс.... канд. филол. наук. ЛОИЯ АН СССР, Л., 1980.
Певнов 2004 — А. М. Певнов. Чтение чжурчжэньских письмен. СПб.: Наука, 2004.
Певнов 2014 — А. М. Певнов. Текст на орокском (уильта) языке с комментариями // В. Ф. Выдрин, Н. В. Кузнецова (ред.). От Бикина до Бамбалюмы, из варяг в греки. Экспедиционные этюды в честь Е.В.Перехвальской. СПб.: Нестор-История, 2014. С. 55-66.
Петрова 1946 — Т. И. Петрова. Грамматический очерк языка ороков. Морфология. Дисс.... канд. филол. наук. ЛГУ, Л., 1946.
Петрова 1967 — Т. И. Петрова. Язык ороков (ульта). Л.: Наука, 1967.
Петрова 1968 — Т. И. Петрова. Орокский язык//В. В. Виноградов, П. Я. Ско-рик (ред.). Языки народов СССР. Т. 5. Л.: Наука, 1968. С. 172-190.
Рамстедт 1951 — Г. И. Рамстедт. Грамматика корейского языка. М.: Изд-во иностранной литературы, 1951.
Сем 2001 — Л. И. Сем. Орокский язык//В. Н. Ярцева (ред.). Языки Российской Федерации и соседних государств. Энциклопедия. Т. 2. М.: Наука, 2001. С. 374-382.
Суник 1962 — О. П. Суник. Глагол в тунгусо-маньчжурских языках. М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1962.
Хелимский 1990 — Е. А. Хелимский. Тунгусо-маньчжурские языки //В. Н. Ярцева (ред.). Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 523-524.
Auwera 1998 — J. van der Auwera. Defining Converbs//L. Kulikov, H.Vater (eds.). Typology of Verbal Categories. Papers Presented to Vladimir Nedjalkov on the Occasion of his 70th Birthday. Tübingen: Max Niemeyer Verlag, 1998. P. 273-282.
Haspelmath 1995 — M. Haspelmath. The converb as a cross-linguistically valid category//M. Haspelmath, E. König (eds.). Converbs in Cross-Linguistic Perspective (Structure and Meaning of Adverbial Verb Forms — Adverbial Participles, Gerunds). Berlin - New York: Mouton de Gruyter, 1995. P. 1-55.
Haspelmath, König (eds.) 1995 — M. Haspelmath, E. König (eds.). Converbs in Cross-Linguistic Perspective (Structure and Meaning of Adverbial Verb Forms — Adverbial Participles, Gerunds). Berlin - New York: Mouton de Gruyter, 1995.
Ikegami 1959 — J. Ikegami. The verb inflection of Orok//Kekugo Kenkyu (Inquiries into the Japanese Language) 9, 1959. P. 34-79.
Janhunen 2012 — J. Janhunen. The expansion of Tungusic as an ethnic and linguistic process // A. Malchukov, L. Whaley (eds.). Recent Advances in Tungusic Linguistics [Turcologica 89]. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2012. P. 5-16.
Nedjalkov 1995a — I. Nedjalkov. Converbs in Evenki // M. Haspelmath, E. König (eds.). Converbs in Cross-Linguistic Perspective (Structure and Meaning of Adverbial Verb Forms — Adverbial Participles, Gerunds). Berlin - New York: Mouton de Gruyter, 1995.
Nedjalkov 1995b — V. Nedjalkov. Some typological parameters of converbs // M. Haspelmath, E. König (eds.). Converbs in Cross-Linguistic Perspective (Structure and Meaning of Adverbial Verb Forms — Adverbial Participles, Gerunds). Berlin - New York: Mouton de Gruyter, 1995. P. 97-136.
Nedjalkov 1997 — I. Nedjalkov. Evenki. London — New York: Routledge, 1997.
Nedjalkov 1998a — I. Nedjalkov. Converbs in the languages of Eastern Siberia// Language Sciences 20, 3, 1998. P. 339-351.
Nedjalkov 1998b — I. Nedjalkov. Converbs in the languages of Europe // J. van der Auwera, D. O. Baoill (eds.). Adverbial Constructions in the Languages of Europe. Berlin: Mouton de Gruyter, 1998. P. 421-455.
Nedjalkov, Nedjalkov 1987 — V. Nedjalkov, I. Nedjalkov. On the typological characteristics of converbs // T. Help, S. Murumets (eds.). Symposium on Language Universals: "Estonian Data Contributing to the Theory of Language Universals" & "The Hierarchical Nature of Language": Summaries. Tallinn, July 28-30, 1987. Tallinn: Academy of Sciences of the Estonian SSR, Institute of Language — Literature, 1987. P. 75-79.
Pevnov 2012 — A. Pevnov. The problem of the localization of the Manchu-Tungusic homeland//A. Malchukov, L. Whaley (eds.). Recent Advances in Tungusic Linguistics [Turcologica 89]. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2012. P. 16-40.
Ramstedt 1903 — G. J. Ramstedt. Über die Konjugation des Khalkha-Mongolischen. Helsingfors: Finnische Litteraturgesellschaft, 1903.
Tsumagari 2009 — T. Tsumagari. Grammatical Outline of Uilta (Revised) // Journal of the Graduate School of Letters 4, 2009. P. 1-21.
