CC BY
103
Г.Б. Власова
СИМВОЛЫ И РИТУАЛЫ КАК КУЛЬТУРНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ СУДЕБНОГО ПРОЦЕССА
Восприятие суда и судебной практики в обществе часто основано на созерцании процессуальной стороны отправления правосудия. Со словом «суд» почти всегда возникают определенные ассоциации специфического места проведения судебного заседания, ритуала, удара молотка и т.п. С одной стороны, публичность является неотъемлемой частью самой сущности суда, реализации и опредмечивания права на суд. С другой стороны, в современном обществе ритуальность вообще и ритуальность судейской практики, в частности, нередко вызывают как минимум улыбку. Эта сторона института суда воспринимается в обыденном сознании как анахронизм; особое поведение судей, обвинителей, адвокатов часто трактуется как игра, как театральная постановка, иногда как жестокий цинизм и лицедейство. И надо признать, сегодня резонность такой оценки вполне оправданна. Однако символизм ритуала является неотъемлемой частью культуры. И ритуальность всегда сопровождала все сколько-нибудь значимые социальные акты. На протяжении всей истории культуры с ритуалами всегда были сопряжены жреческие функции, власть и суд.
В совокупности с символической огранкой судебного процесса ритуалы как бы предвосхищают действительность. Очень часто средством предвосхищения становится искусство (архитектура, скульптура, разные стили и т.п.). К сожалению, современное искусство мало чем может похвастать по части новых форм символизации суда и власти. Практически все, что имеется в современном суде, есть наследие прошлого. Но в этом заключен и один «положительный» момент: сущность суда и его функции онтологически связаны с прошлым культурным опытом. Его авторитет всегда покоится на некой истории, которая символически застывает в мраморе, граните, статуях, которые словно направляют ход сознания всех созерцающих в нужном направлении и подчеркивают не физический, а именно онтологический разрыв между тем, кто (или что) обладает правом на суд и вершит правосудие, и тем, кто может быть ему подвержен. Символы и ритуалы как раз и выражают специфически культурную мерность суда и его оснований: разрыв этот никогда не может быть преодолен. Во всяком случае, до тех пор, пока суд будет оставаться судом, а не средством мести или простого прикрытия произвола власти.
Поэтому зал судебных заседаний - это всегда исключительно парадное помещение, которое непременно должны видеть другие, точнее, все общество. Так же, как и парадные помещения великолепных королевских дворцов Европы (например, Версаля), дворец правосудия и зал заседания суда предназначены не только для непосредственного физического присутствия в нем, слушания процесса, он создан для благоговейного созерцания высочайшего авторитета и величия, будь то власть или суд. Эстетическое чувство (в широком смысле этого слова) является одним из методов осуществления всех подлинных функций суда. В его символической стороне тесно переплетаются метафизика и антропология конкретной исторической эпохи. Такая символика всегда очень точно и понятно фиксирует обоснование права на суд в данной культуре.
Многие исследователи признают, что ритуальный характер правосудия есть прямое следствие религиозно-метафизических истоков права на суд в культуре, причем эта связь может быть как простой генетической зависимостью, так и спонтанным заполнением вакуума в социуме, образовавшимся в ходе деструкции ценностно-смысловой идентичности классической культуры. Поэтому данная зависимость становится актуальной именно в Новейшее время, о чем пишет отечественный исследователь Ю.В. Тихонравов: «... Процесс секуляризации права не является необратимым. Возвращение права в лоно религии может быть связано не только с импульсом новой религии, но и с попытками возродить старую религиозность. Такие попытки связаны, как правило, с усилением влияния символических процедур и суеверия в праве. Символизм и суеверие являются двумя сторонами вырождения религиозной идеи, замутнения ее чистоты потоком реальности, угасания одержимости этой идеей. Пытаясь реанимировать одержимость исконной религией, фанатики концентрируются на случайных деталях, ассоциирующихся с древней чистотой идеи. Ритуал перестает быть прямым требованием идеи, но становится символом, смутно выражающим полузабытую загадочную суть, либо чистым суеверием, которому следуют исключительно ради суеты, то есть ради беспорядочных требований реальности. Ритуал теперь выражает пленение идеи реальностью, идеала - случайностью. Чистые ритуальные требования иррациональны, их
смысл уже почти утерян, его надо восстанавливать посредством специальных сложных исследований. Поскольку мало кто уже может увидеть смысл в следовании ритуалу, внутренних побуждений к этому нет, и поэтому нужны чисто внешние стимулы. Вместе с тем власть имущие часто усматривают смысл удержания подвластных в рамках ритуала, чтобы реанимировать или хотя бы сохранить на наличном уровне верность исходной единящей и мобилизующей идее. Поэтому ритуальные (культовые) требования очень часто становятся весьма существенной частью права. Вообще трудно найти систему права, в которой отсутствуют те или иные нормы церемониала, обрядности и т. п. Однако в ряде случаев эти нормы отделяются от норм государственного права и поддерживаются лишь реальной властью соответствующих религиозных общин» [1, с. 38]. На наш взгляд, более точно было бы сказать, что символика и ритуалы суда не столько возрождают религиозность как таковую, сколько принимают эстафету отправления ритуалов у религии. А именно: в этой ритуальной стороне практики суда сохраняется и воспроизводится сакральный элемент в культуре, не позволяющий последней, особенно в условиях массовизации и глобализации, превратиться в окончательную «машину». Вряд ли можно безоговорочно ставить знак равенства между наличием в обществе ритуалов, символических структур и его консервативностью. Конечно, ритуалы есть только там, где востребована связь с прошлым. Вместе с тем, и пример суда это хорошо демонстрирует, ритуал представляет собой некое окно (или лакуну) из мира повседневности как непосредственной данности опыта человека, культуры в мир, как сказал бы Мераб Мамардашвили, откуда исходит «право быть» этого опыта, возможность состояться человеку. В данном случае, чтобы не возникло путаницы, специально подчеркнем, что речь идет о ритуале как форме, а не средстве, то есть, в частности, судебное заседание всегда проходит в определенном месте, в определенной ситуации, которая представляет собой нечто принципиально большее, чем простую пространственную конфигурацию. Судебный ритуал как ситуация существенно онтологичен. В качестве аналогии можно привести божественную литургию в храме, которая не просто есть песнопение и озвучивание текста. В ритуале нельзя провести различия между его внутренними и внешними составляющими, - он есть одно целое и по своему смыслу, и по своему значению.
Можно сказать, что правосудие - это некая инстанция, определяемая прежде всего как место, обладающее определенной ценностью. Если попытаться определить его специфику, то можно назвать приводимую А. Гарапоном метафору сцены. Впрочем, данная метафора обладает большой реальной силой. Каждый участник правосудия идентифицирует себя с названной сценой, со своей ролью, совокупность этого образует институционализированное социальное действие, в котором слиты воедино норма и ценность как конституитивы культуры, всеобщее и единичное, эссенциальное и экзистенциальное. Это проявляется в том, что Гарапон характеризует следующим образом: «сцена юрисдикции отсылает к юрисдикции сцены» [2, с. 224].
Конец ХХ - начало ХХ1 вв. характеризуется отсутствием доверия к «играм», социальным актам как «постановкам». Но, тем не менее, именно современность сформулировала многие концептуальные основания анализа сущности культуры, в фундаменте которой был обнаружен мощнейший пласт идентичности человека по основанию ролей в обществе. Возникающие в этой ситуации противоречия неизбежны. Поэтому требуется особая предусмотрительность. На протяжении ХХ столетия судебный процесс претерпел две существенных трансформации - политизацию и его чрезмерную интериоризацию. Суд стал одновременно «избытком» и «недостатком» игры [3, с. 289]. Судебная позиция была сбита с места прежде всего тоталитарными системами, которые организовали политические процессы, где все было сыграно заранее, а декорации ставились лишь для того, чтобы изображать ритуальное единодушие. Причем это не единственная форма трансформации правосудия. Неформальное правосудие, то есть правосудие, протекающее в кабинетах и закрытое для взоров публики, как в случае со следственным судьей или его коллегой, судьей по делам несовершеннолетних так же, хотя и на свой манер, обходит стороной торжественный момент отправления суда. Вероятно, это были неизбежные коллизии, которые сами по себе не должны в нашем сознании затемнять существа дела - общество для своего нормального функционирования непременно должно вырабатывать обоснование права на суд и закреплять его реализацию в своих специфических моментах самоотождествления. Пусть эти слова не пугают читателя своей абстрактностью: мы хотим подчеркнуть глубокую онтологичность (по отношению к культуре) ритуала вообще и судебного, в частности.
В первую очередь, это выражается в том, что само пространство судебного процесса обустраивает связь между персонами, т.е., если следовать этимологии, между «масками» [4, с. 341-345]. Церемония «места» охлаждает простые межличностные связи и преобразует их в правовые связи.
Судебный ритуал - это холодный, достаточно чопорный мир. Несомненно, что он есть сфера внеповседневного в человеческом опыте. Коммуникация в нем существенно отличается от коммуникации,
типизированной современными СМИ и вообще дискурсивными практиками массовой культуры. Стороны находятся на удалении от судьи и должны говорить на публике, в обстановке, производящей впечатление. Во многом коммуникация судебного процесса искусственна и формальна. Она в значительной степени есть антипод современной идеологии прямой коммуникации. Многим она просто непонятна. Но следует заметить, что указанная искусственность есть необходимое условие достижения социального и культурного «консенсуса». Не в смысле внешнего согласия или дипломатической договоренности, а такой конфигурации различных сил общества, при которой достигается их равновесие. По этой причине важнейшей составляющей судебного ритуала является дебатирование проблемы, прения сторон. Но в чем же существенное коренное отличие таких словесных столкновений от коммуникации «на улице» или в политической сфере или где бы то ни было еще? Это очень важный момент, который и позволяет разглядеть онтологичность такого ритуала в культуре.
Дело в том, что истории культуры вообще известно всего три вида ритуалов, в которых ничто иное, как именно пространство, играло ключевую конституирующую роль, состоящую в онтологизации, закреплении особого положения отдельного человека и всеобщих начал социально-исторического развития в их отношении друг к другу. Это - религиозные ритуалы (отправление культа богослужения, жертвоприношения богам и т.п.), ритуалы, сопровождающие утверждение и отправление функций субъекта власти, а именно, абсолютного монарха (в его конкретных вариациях), и судебные ритуалы.
Онтология судебного ритуала закрепляет и предметно, в том числе эмоционально выражает само обоснование права на суд в данной конкретной культуре. Этот ключевой момент подчеркнем особо. Пустое пространство зала судебных заседаний делает явным фундаментальную оторванность человека, отдельной личности от публичного сообщества (социальной группы, власти и т.д.). Основная нагрузка судебного ритуала приходится как раз на пространственную конфигурацию, функция которой и заключается в установлении разрыва между тем, что внутри, и тем, что вовне, между частным и публичным, между экзистенциальным опытом и нормативной матрицей культурного опыта.
Этот разрыв между разными пропозициями судебного процесса означает ничто иное, как, условно говоря, тупик на пути к слиянию с другим; это своего рода запрет инцеста. Дистанция, которую обозначает судебный ритуал, изображает пустующее место закона, недоступное для всех, но вокруг только которого и возможна организация социокультурного обмена. Таким образом, очевидно тождество функций суда и его ритуальной части: опосредствование всеобщего и единичного не может действительно осуществиться ни на стороне судьи, ни на стороне подсудного. Право на суд рождается и реализуется в ситуации «между», которая как раз и символизируется хронотопически. Именно это пустующее пространство, даже как метафора, позволяет также выполнять функцию идентификации социума, власти. Ссылка на «место закона» обладает огромной действенностью. Если кто-то это место самовольно займет, то нарушится баланс основных полюсов социальной жизни, и данный крен непременно приведет к деструкции социальности. Конечно, в жизни общества бывают такие периоды, когда «место» становится пустой внешней оболочкой, за спиной которой творится «правосудие» от имени, например, мафии или узурпаторов власти (как в ХХ веке). Но смысл все равно не утрачивается. Он не становится простой «буквой» или факсимиле прежней идентичности социокультурного развития. Его жизненность постоянно сочится из невидимого источника - противоречия между социальным и индивидуальным. Его позитивное разрешение осуществляется имманентно всякий раз в опыте культуры как неслияние двух сторон.
Такая онтология ритуала прочитывается и в символике зданий и дворцов правосудия. Большинство дворцов правосудия (а они были построены не раньше XIX столетия) в целом напоминают по своему виду древнегреческие храмы. И это не случайно. Внутри них всегда много символических изображений: всевозможные весы, мечи, таблицы законов, латинские надписи, аллегории. О чем это говорит? Данные символы есть ссылка ко времени и обстоятельствам зарождения культуры, цивилизации как целокупности правил и норм человеческого общежития, его приоритетов, смыслов и ценностей. Для европейской исторической традиции и культурного самосознания определяющими стали иудео-христианская мораль, древнегреческая философия, политико-правовой опыт Рима. Символ же весов еще более древний: он восходит к взвешиванию душ в Древнем Египте [5, с. 278].
Символика судебного процесса интегрирует различные времена, при этом происходит как бы выравнивание соответствующих культурных предпосылок правосудия. Скажем, в одном и том же зале французского суда могут быть символы эпохи абсолютной монархии, революционной республики, реставрации.
Судебный процесс проходит как бы под наблюдением своих отцов-основателей. Такая символика не дает забыть современнику о тех фундаментальных заветах, что лежат в основании власти, права, человеческой свободы, общества и пр. Например, в Верховном суде США есть ротонда, изобилующая
бюстами великих легистов, наводящими ужас картинами, государственными символами, фресками на исторические темы - все это напоминает о длинном пути демократии, становления свободы и гражданского общества в Штатах. Статуя Линкольна позволяет его наследникам апеллировать к его авторитету [6, с. 171]. Никакое коллективное пространство немыслимо без культуры как специфически символического способа организации человеческого бытия, который обеспечивает его собственным символом, выражающим его ценности на языке камня.
Можно также говорить о том, что само здание (дворец) суда выполняет функцию институирования авторитета судьи. Под авторитетом в данном случае имеется в виду некая способность придавать форму -как в материальном, так и в символическом, интеллектуальном смысле - публичному осуждению. Авторитет - это «сила оформления» (А. Кожев). Именно по этой причине некоторые мстители, полагая, что вершат праведное дело - свой единоличный суд - практически всегда весьма своеобразно «украшали» место реализации мести, оставляли какую-нибудь метку или что-нибудь подобное (примеры описаны в европейской классической литературе). Но от этого месть вряд ли переставала быть местью; грань, отделяющая ее от суда, остается в таком случае непреодолимой. Авторитет же судьи компенсирует уклончивый характер власти. Как отмечает П. Рикер, «власть легко улетучивается, институт - это то, что делает ее живучей во времени; ибо действие более хрупко, чем произведение, власть, от которой исходит действие, всегда нуждается в том, чтобы ее увеличивали за счет нескольких эквивалентов из римского опыта институирования» [7, с. 40]. С учетом этого пассажа французского мыслителя можно сделать такой вывод: функция судебного ритуала состоит в мобилизации, актуализации символов правосудия столько раз, сколько этого потребуют реальная практика, конкретные социально-политические и повседневные ситуации. Авторитет, по словам Поля Рикера, есть ничто иное, как «неистощимая энергия акта учреждения, энергия начал». В этом, предположим, действительный смысл повторения и специфической рациональности, свойственных любому ритуалу. Это еще раз убедительно говорит о том, что судебный ритуал глубоко онтологичен, он буквально в «камне» фиксирует меру обоснованности права на суд в данной культуре в данное время, качественные характеристики такой меры. Базируясь на повторении, ритуал постоянно символически заново учреждает сам процесс суда, возвращает нас к тому, что лежит в основании права судить, и четко его отграничивает от, скажем, простого убийства, мести и, вообще, насилия в его голом виде.
Справедливости ради следует отметить, что здания суда, которые строятся сегодня, практически полностью лишены богатой символики (например, здание Европейского суда по правам человека), языка знаков, встречающихся в старых дворцах правосудия. Конечно, современные сооружения из стекла и бетона, возможно, более функциональны и практичны с экономической точки зрения. Но тогда они полностью лишены своего специфически культурного содержания и смысла (некоторые, правда, в сооружениях из стекла видят символизацию прозрачности суда, его открытости). Впрочем, это относится ко всей современной архитектуре. По нашему глубокому убеждению, комфорт в его ультрасовременном понимании, применяемый в оформлении интерьеров, практичность, «носкость» и т.п. - не какой-то новый стиль, а отсутствие стиля вообще. Может, это и неизбежно. Но это ведет к разрушению опыта субъективности. Будущее самоценно, но только, если не утрачена связь с прошлым. Связь не на словах, а как конституирующий элемент такого опыта. Ведь опыт - это всегда и только граница между прошлым и будущим; он возможен как соотнесение и переживание данного различия.
Из трех вышеуказанных ритуалов на сегодняшний день сохранили свою аутентичность, пожалуй, только два - религиозный и судебный. Что касается третьего, связанного с властью, то его судьба в условиях демократии и формирования информационного общества оказалась весьма печальной.
В символах и ритуалах судебного процесса проявляется воспитательная функция суда: они есть место и опора воспитания человека, находящегося в оппозиции к социальным нормам, ценностям. Понятно, что прошлое само по себе вернуть нельзя. Машину времени еще пока не изобрели. Да она и не нужна. Ценность прошлого именно в том, что оно было, прошло. Вернуться к нему можно только символически. И в этом возвращении через ритуал или вообще некое семантическое поле культурного опыта прошлое обнаруживается как метаэмпирический обязательный момент жизни общества и человека в нем - это некий предел индивидуальной свободы. Ритуал, можно сказать, выступает органическим переплетением граней человеческой свободы.
О чем еще может сказать символика судебного процесса, дворцов правосудия? Во многих дворцах правосудия в странах Западной Европы, построенных не позднее Первой мировой войны, в большом количестве обнаруживается изображение насилия: всевозможные впечатляющие львиные пасти,
различного вида холодное оружие, пронзенные тела, фрагменты сцен битв (реальных или почерпнутых из чаще всего ветхозаветной либо античной мифологии) и т.п. На первый взгляд, такая символика может
даже удивить: ведь суть суда, его функции направлены на установление баланса социокультурного развития, гармонии личности и общества. Но виды оружия и сцены смерти - отнюдь не мягкие образы, побуждающие к добрым чувствам.
В действительности же насилие, изображаемое средствами искусства (скульптуры, барельефы), наоборот, демонстрируется и в какой-то степени сублимируется. По мнению Рене Жирара, эти образы, которые с трудом укладываются в нашем сознании, без сомнения, выполняют возместительную роль [4, с. 234-256]. Довольно жестокие сцены расправы, львиные пасти, копья, которые пронзают тела, не только внушают уважение, но и освобождают нас от агрессивности, воссоздавая ее внутри нас в символической, эвфемической форме. Эта символика во дворцах правосудия в старой Европе избавляет человека от жестокости и садизма, она удовлетворяет наши скрытые импульсы, предлагая зрелище жуткое, но одновременно освобождающее от насилия. По мысли Жерара, такая символика свидетельствует о генетическом родстве судебного процесса с жертвоприношением. Подобная символизация необходима, таким образом, как ассимиляция в культурном опыте социально опасных, крайних форм поведения. Недостаток авторитета оборачивается избытком насилия, выходом на поверхность жертвенного начала [4, с. 234-256].
Специфика онтологии судебного ритуала состоит в том, что в нем происходит как бы совмещение двух зрелищ: институционализированного нарушения всеобщего правила, нормы и преодоление этого нарушения. Судебный процесс, по выражению А. де Либера, «приручение насилия» [8, с. 47] посредством ритуала и специфической процедуры. В ходе судебного заседания преступление не подавляется, но повторяется в символической среде, нейтрализующей всякое насилие. Это своеобразное обуздание оппозиции культуре через слово и определенную пространственную конфигурацию субъектов. В данной ассимиляции сопряжены такие аспекты, как институционализация преступления и наказания, нравственное очищение («воскресение»), что представляет собой в сущности выполнение судом своих ключевых социокультурных функций. Важнейшей частью судебного ритуала является слово. И здесь опять-таки можно провести отождествление с произнесением молитвы во время литургии. Слово как бы переводит эмпирию преступления на язык чистого опыта субъективности как культурного тождества, то есть в этико-эстетическую или метафизическую формы самосознания культуры.
Таким образом, суд как культурный институт - это важнейшая в обществе символическая инстанция. Без нее обойтись невозможно, особенно в современных условиях всеобщего смешения векторов социального развития.
Литература
1. Тихонравов Ю.В. Судебное религиоведение. М., 1998.
2. Гарапон А. Хранитель обещаний. Суд и демократия. М., 2004.
3. Рулан Н. Юридическая антропология. М., 1999.
4. Отюцкий Г.П. История социальной антропологии. М., 2003.
5. Талер Р.И. Право как социальное явление. М., 1984.
6. Старченко А.А. Философия права и принципы правосудия в США. М., 1969.
7. Рикер П. Лекции. СПб., 2004.
8. Либера А. Средневековое мышление. М., 2004.
