CC BY
514
© И.Н. Фалалеева, 2009
УДК 340(4)(091) ББК 67.3(4)
ПРАВОВАЯ ОБРЯДНОСТЬ У САЛИЧЕСКИХ ФРАНКОВ: ПОПЫТКА ИНТЕРПРЕТАЦИИ
И.Н. Фалалеева
В статье предлагаются варианты интерпретации правовой обрядности салических франков. Автор представляет подход, учитывающий неразрывность древних правовых и религиозных норм.
Ключевые слова: правовой ритуал, правовой обряд, салические франки, интерпретация текста, передача имущества, обряды перехода.
В настоящей статье представляется важным обозначить некоторые теоретические основания изучения проблемы и на примерах из правового кодекса франков показать возможности семиотического подхода к изучению юридической обрядности.
При всей кажущейся, на первый взгляд, второстепенности обрядовая сторона имеет большое значение для судебного разбирательства, как в древности, так и в современности. Как юридически значимое явление формально-церемониальная сторона процесса отмечается в работах отечественных процессуалистов. В пользу значимости обрядности свидетельствуют и практические аргументы: по мнению судей, именно судебный ритуал во многом обеспечивает доверие граждан к судебным решениям [16; 1].
Известно, что правовое регулирование осуществляется преимущественно на информационном уровне. Правовая информация передается посредством языковых, знаковых средств. При этом следует учитывать, что коммуникация подразумевает действия, сознательно ориентированные на их смысловое восприятие, а естественный язык является лишь одной из систем семиосфе-ры, объединяющей в себе различные знаковые системы (см.: [14, с. 11-14]). Являясь совокупностью однородных символов,
право может выступать специфическим способом организации информации - языком особого рода. В любых доиндустриальных обществах, в том числе салических франков, символические коммуникации между субъектами правовых отношений имели значительно большую актуальность, чем в Новое и Новейшее время. М. Блок справедливо считал, что «в Европе 1Х-Х1 вв. не было такой службы или технического средства, которые заменяли бы личный контакт» [4, с. 118]. Таким образом, в силу неразвитости государственно-административной инфраструктуры, практического отсутствия дорог и слабого распространения письменности, символические средства в правовой коммуникации в раннем средневековье выступают не только специфическим, но и основным способом объективации правовых отношений.
Но в состоянии ли современный исследователь адекватно «дешифровать» правовые символы, встречающиеся в юридической обрядности раннесредневековых народов? Не слишком ли много времени нас разделяет? Об искажении картины прошлого современным модернизированным сознанием, гносеологических трудностях «перевода» средневекового «текста» пишут многие исследователи [5, с. 64; 11, с. 169; 18, с. 114; 20, с. 6]. А.Я. Гуревич, блестяще характеризуя особенности права древнегерманских народов, говорит также о том, что мы вряд ли в состоянии реконструировать смыслы, вкладываемые варварами в правовую обрядность. Более того,
он полагает, что франки могли и сами не точно помнить исходные смыслы, опираясь главным образом на авторитет древнего происхождения процессуальной нормы: «Так де поступали предки». Эффективность нормативных ритуалов была связана не столько с их понятностью, сколько с точностью воспроизведения [8, с. 108]. В невозможности дать однозначную, бесспорную интерпретацию зачастую многослойного правового обряда и кроется, на наш взгляд, причина уклонения исследователей от данной проблематики. И, тем не менее, для историка права представляется необходимой работа по интерпретации правовых ритуалов, так как это способствует конкретизации особенностей средневекового правосознания, уяснению смысла юридических процедур, да и в целом - признанию за знаковой прагматикой жизненно важного смысла [1, с. 26].
Феномен символизма обычного права представляет собой явление, находящееся на пересечении познавательных проблем целого ряда социальных наук, таких как история и антропология права, культурология и теория познания. Несмотря на бесспорную важность изучения правовой символики, в отечественной государственно-правовой науке это направление развивается недостаточно активно по сравнению с зарубежной [27; 28; 29]. Впервые в русской историографии этот круг вопросов был рассмотрен П.Д. Колмыковым. По его мнению, юридические символы и обряды были поэтическим выражением внешней, материальной стороны правовых идей на «младенческой» стадии развития общества. В «юношеском возрасте» человечество переходит к более абстрактным, кратким, «многозначащим» изречениям-формулам, «мерным, часто рифмованным», что отражает в «умственной зрелости народа» смену «чувственной» поэзии поэзией слова. Наконец, в «мужском возрасте» человечества юридическая мысль нашла выражение в юридической прозе - «бесчисленных видах изустного и письменного делопроизводства» (см.: [13, с. 12-19]). По понятным причинам исследователя критиковали за идеалистичность этого построения. Однако несомненной заслугой исследователя является определение задачи специального изучения символических обря-
довых действий и словесных формул как предыстории древнейших юридических актов. Наиболее обстоятельно некоторые из вопросов, поднятых П.Д. Колмыковым, были рассмотрены А.Г. Станиславским, который указал значительное число юридических символов и формул, по обычаю используемых для закрепления сделок. Была сделана попытка определить назначение символов, формул и актов, указаны источники для исследования юридического символизма: грамоты, летописи, писцовые книги, этнографический материал (см.: [23, с. 108-129]).
Уже в начале XX столетия Н.П. Павлов-Сильванский посвятил этой теме очерк «Символизм в древнем русском праве» [17, с. 482506]. О проводниках-символах как агентах коммуникации между «коллективными единствами» в истории писал в двадцатые годы П.А. Сорокин (см.: [19, с. 32-36]). Проблема символизма средневекового сознания тогда же была поставлена П.М. Бицилли [3]. В дальнейшем это направление исследований долгое время оставалось без внимания. Разработка комплекса проблем, связанных с символизмом обычного права, осуществлялась в советский период преимущественно в рамках исследований ментальных категорий родового и феодального обществ, предпринятых А.Я. Гуревичем [8]. Новый подход к изучению права у варварских народов Европы можно наблюдать в коллективной монографии английских историков права «Урегулирование споров в раннесредневековой Европе», а также в труде американского исследователя Г.Дж. Бермана «Западная традиция права: эпоха формирования», который из-за своей популярности уже дважды переиздавался на русском языке [2]. Особый интерес в этой связи представляют также труды И.А. Исаева [11; 12].
Изучение элементов правового символизма в культурологическом контексте представляет, по мнению большинства исследователей, значительный интерес, однако не может быть исчерпывающим. Наиболее плодотворным представляется подход, при котором феномен правового символизма мог бы рассматриваться с применением методов различных социальных наук, в том числе исторической науки, теории и истории права, современной
культурной антропологии. Важный шаг в направлении научного анализа феномена правового символизма был сделан современными отечественными правоведами Н.Н. Воплен-ко (см.: [6, с. 71-73]), М.Л. Давыдовой [9], касалась этой проблемы и автор статьи (см.: [25, с. 117-138]). Появляются работы, учитывающие семиотический подход при классификации правовых символов [26, с. 9]. В работах названных исследователей предприняты попытки дать универсальное определение понятию «правовой символ», осуществить классификацию правовых символов, выделить их функции, проследить развитие государственно-правовой символики в древней и средневековой Руси.
Важно учитывать, что правовые символы раннего средневековья возникали не на основе рационально-логических связей того типа, которое создает наше мышление, а чаще апеллировали к иррациональным пластам архаического сознания. По мнению исследователей, оно существенно отличалось от современного иным способом расчленения и организации действительности, но для его носителей сохраняло свою внутреннюю логику.
Выявленные исследователями особенности восприятия окружающей действительности и мыслительной деятельности человека раннего средневековья и совершенно иные естественно-исторические условия (отсутствие привычных современному человеку коммуникаций) определяют специфику объективации и функционирования правовых явлений в раннем средневековье.
Изложение правовых норм в Салической правде довольно часто представлено развернутыми сценами ритуальных действий, характеризующих юридический быт франков. Да и могло ли быть иначе в практически бесписьменном обществе? Поведение личности, равно как и социальной группы, в раннем средневековье мотивировалось не самими нормами права, а теми конкретными мерами информационно-психологического воздействия, которые встроены в обрядовую композицию нерасчлененной материально-процессуальной нормы.
Соблюдение правовых норм могло быть гарантировано только в том случае, если их закрепление выливалось в символические про-
цедуры, публичные действия, производившие глубокое впечатление на всех участников, и откладывалось в памяти. Ритуал выполнял здесь ту функцию, которую в более цивилизованном обществе выполнял писаный закон и развитая судебно-административная система.
В качестве признаков правового ритуала следует указать следующие черты: символичность, преемственность, многократная повторяемость, относительная устойчивость, публичность, эмоциональная выразительность и наличие в нем государственной воли, что и обеспечивало эффективность действия ритуала как регулятора правовых отношений.
Как полагает С.В. Санников, анализ по-тестарно-правовой символики германских «варварских королевств» дает многочисленные свидетельства рецепции римской потес-тарной символики, синтеза римских и германских потестарных символов (см.: [ 21, с. 6367]). Но это, по нашему мнению, скорее, касается только эволюции ряда древнегерманских культурно-символических комплексов, сопровождавших становление ранних форм королевской власти. В тексте Lex Salica рецепции правовых норм, регулирующих общественные отношения членов марки, практически не наблюдается. Напротив, правовые ритуалы, дешифровку которых мы предлагаем, восходят к глубинам германской народной культуры и широчайшим образом связаны с так называемыми «обрядами перехода», то есть смены статуса [7], к тому же часто содержат языческие коннотации.
Остановимся более подробно на обряде передачи имущества «acfatmire», или «affatomiae» в более поздних рукописях, описанном в титуле XLVI Lex Salica, а также на обряде «crenecruda», изложенном в титуле LVIII. Данные ритуалы являются весьма интересными объектами исследования. Эти специфические юридические процедуры способны продемонстрировать нам, насколько тесно переплетались древние материальные и процессуальные нормы, насколько сильно право было вплетено в ткань мифопоэтического, обрядового восприятия мира.
Для простоты обращения к отдельным фрагментам титула XLVI Салической правды «О передаче имущества» приведем его полностью:
«(При этом) нужно соблюдать следующее: тунгин или центенарий пусть назначат судебное собрание, и на этом собрании должны иметь (при себе) щит, и три человека должны предъявить три иска. Затем, пусть отыщут человека, который не приходится ему (завещателю) родственником и которому он (завещатель) пусть бросит в полу стебель. И тому, в чью полу он бросит стебель, пусть он заявит о своем имуществе, именно, сколько он хочет передать, все ли, и кому. И тот, в чью полу он бросит стебель, должен остаться в его доме. И должен пригласить троих или более гостей и хранить ту часть имущества, которая ему вверена. И после того тот, кому это вверено, должен действовать с собранными свидетелями. Потом в присутствии короля или в судебном собрании пусть возьмет стебель и бросит в полу тех, кто был назначен наследниками 12 месяцев тому назад и пусть отдаст имущество тем, кому оно завещано, в количестве ни большем, ни меньшем того, что ему было вверено. Если же кто пожелает что-либо возразить против этого, три свидетеля должны дать клятву, что они присутствовали в том заседании, которое было назначено тун-гином или центенарием, и видели, как пожелавший передать свое имущество бросил в полу тому, кого он выбрал, стебель; они должны назвать по отдельности и имя того, кто бросил свое имущество в полу другого, имя того, кого объявил он наследником. И другие три свидетеля должны под клятвою показать, что тот, в чью полу был брошен стебель, был в доме того, кто передал свое имущество, что он пригласил трех или более гостей, которые за столом ели овсянку в присутствии свидетелей, и что эти гости благодарили его за прием. Это все должны под клятвою подтвердить и другие свидетели, а также и то, что принявший в полу имущество бросил в присутствии короля или в законном публичном собрании стебель в полу тех, которые объявлены были наследниками упомянутого имущества публично пред лицом народа (именно) в присутствии короля или на публичном собрании, то есть пред народом или тунгином; все это должны подтвердить 9 свидетелей».
Исследователи в целом мало расходятся в оценке сущности и назначении аффато-мии. Так, В.А. Томсинов отмечает, что процедура, описанная в титуле XLVI Lex Salica, при отсутствии у франков завещательной свободы, позволяла индивиду обеспечить передачу своего имущества тому, кому он желал его передать [24, с. 58]. Более развернутую характеристику правового обычая аффатомии встречаем в комментариях к дореволюционному изданию Lex Salica под редакцией
П.Г. Виноградова и М.Ф. Владимирского-Буданова: «Завещатель не мог передать своего имущества непосредственно своему избраннику, так как ввиду отсутствия у германцев права посмертного распоряжения (известное “nullum testamentum” - Tac. “Germ.” 20) он бы сразу (с момента передачи) должен был лишиться своего имущества. «Посредник» поэтому необходим: фиктивная передача, с одной стороны, позволяет завещателю до конца своей жизни пользоваться своим имуществом, с другой стороны, создает достаточную юридическую гарантию для передачи имущества избранному лицу после смерти завещателя» [22, c. 207]. (К вопросу о достаточности гарантий мы вернемся позже. - И. Ф.) В дальнейшем с развитием института наследования по завещанию и с усложнением иерархии собственнических прав в средневековых правовых системах повсеместно можно наблюдать возникновение институтов, сходных с римскими легатами и фидеикомиссами. В отечественном праве развивается институт душеприказчика, в английском Общем праве - траста [15, с. 213; 10, с. 190].
Интересным представляется тот факт, что в довольно путано изложенном тексте обряда передачи имущества исследователи не замечают фрагмента с угощением гостей овсянкой либо просто ему удивляются. Сложностей ритуального характера в титуле хватает и без этой странной трапезы: тут и бросание стеблей в полу свидетелей, и возбуждение трех исков в судебном собрании и упоминание щита, участвующего во многих судебных процедурах франков. Раскрывая особенности мышления древних германцев, А.Я. Гуревич предложил немало убедительных интерпретаций средневековых правовых символов предметного характера, но оставил открытым вопрос: почему лицо, передававшее имущество, должно было пригласить к себе в дом троих или более гостей и угощать их овсянкой, после чего они считались законными свидетелями [8, c. 106]?
В комментариях к Lex Salica издания 1906 г. читаем: «Puls» - овсянка - являлась основной едой как у римлян, так и у германцев вплоть до появления хлеба. В чрезвычайно консервативных культах овсянка продолжала фигурировать наравне с другими пере-
житками седой древности - каменными ножами, топорами, плугами [22, с. 209]. При этом комментаторы полагали, что через созыв гостей на угощение душеприказчик проявлял свое право распорядительства домом, для чего и переселялся в дом наследодателя на трое суток. Возникает вопрос: причем здесь овсянка? Между тем упоминание именно этого злака не случайно, так как речь, по нашему мнению, идет не о простом угощении, а о поминальной трапезе, происходящей в доме наследодателя. Посредник-душеприказчик переселялся в дом наследодателя для организации поминок и одновременно для оглашения завещания (собственно передачи имущества). Свидетели того, что наследники присутствовали на поминках (атрибутом которых у всех земледельческих народов непременно является каша из злаков, почитавшихся в данной местности), нужны были для подтверждения факта передачи наследства. По господствовавшим в средневековье представлениям, сакральная связь с миром мертвых возникала именно в такие особенные хронологические моменты, как девять, сорок дней, полгода или годовщина по смерти человека. Бытовали представления о возможном присутствии духа умершего на своих поминках, что служило зароком того, что будет «передано не больше и не меньше». «Достаточную юридическую гарантию» в данном титуле Салической правды создает именно поминальный обряд, где через совместную трапезу все присутствующие узаконивают и сакрализуют волю умершего. В данном случае поминальный обряд, как обряд перехода, семантически нагружен мощной удостоверительной функцией [1; 7].
Аналогичную дополнительную нагружен-ность религиозным смыслом несет в себе ритуал «сгепес1^а», изложенный в титуле КУШ под названием «О горсти земли». Смысл юридического обряда восходит к коллективной ответственности рода за убийство. В данном случае подробно описывается порядок сбора недостающей для вергельда суммы. Приведем текст полностью:
«Если кто лишит жизни человека, и, отдавши все имущество, не будет в состоянии уплатить следуемое по закону, он должен представить 12 ро-
дичей (соприсяжников), которые поклянутся в том, что ни на земле, ни под землей он не имеет имущества более того, что им уже отдано. После этого убийца должен войти в свой дом, набрать из его четырех углов горсть земли, стать на пороге, повернувшись лицом внутрь дома, и бросать эту землю левой рукой через плечо на отца и братьев. Если отец и братья уже платили, тогда он должен той же землей бросать на близких родственников по матери и по отцу. Потом в одной рубашке, без пояса, без обуви, с колом в руке, он должен прыгнуть через плетень, и эти три [родственника по матери] должны уплатить половину того, сколько не хватает для уплаты следуемой по закону виры. То же должны проделать и три остальные, которые приходятся родственниками по отцу. Если же кто из них окажется слишком бедным, чтобы заплатить падающую на него долю, он должен в свою очередь бросить горсть земли на кого-нибудь из более зажиточных, чтобы он уплатил все по закону. Если же и этот не будет иметь чем заплатить все, тогда взявший на поруки убийцу должен представить его в судебное заседание и потом в течение четырех заседаний должен брать его на поруки. Если же кто не поручится в уплате виры, то есть в возмещении того, что он не заплатил, тогда он должен уплатить виру своей жизнью».
Обращает на себя внимание тот факт, что буквально через титул описывается процедура отказа от родства как ритуальное действие, обратное собиранию земли из четырех углов дома. В LX титуле упоминаются три ветки мерою в локоть, или в ином переводе -ольховые ветви, символизирующие родственные отношения. Эти ветви желающий стать самостоятельным должен разбросать на четыре стороны, отказываясь тем самым от со-присяжничества, от наследства, а также от участия в уплате виры за родственников.
Наиболее экзотичным фрагментом LVШ титула «О горсти земли» является упоминание прыжка убийцы через плетень после того, как ближайшие родственники (отец, мать, братья) не смогли собрать достаточной суммы. По нашему мнению, это начало второго этапа правового обряда. Так как родственники второй очереди не без основания желали бы остаться в стороне (они вполне могли обсуждать такой вариант, судя по титулу LX), требовался некий дополнительный, в глазах франков довольно веский, аргумент в пользу помощи убийце. Повторимся, отношения круговой поруки уже не устраивали
свободных, особенно зажиточных франков. Что в данном обряде прочитывается нами как такой аргумент? Рискнем предположить, что им является сам внешний вид убийцы: «в одной рубашке, без пояса, без обуви, с колом в руке», да к тому же прыгающий через плетень. В таком виде человек предстает, когда переходит (здесь перепрыгивает) в мир иной. Именно покойника изображает босой, не перепоясанный, в нательной рубахе, проситель виры. Своим видом он взывает к религиозным страхам родственников: «Не выкупите мой вергельд - стану заложным покойником!». Надо сказать, что фольклорное, по сути, языческое поверье о том, что душа умершего не своей смертью человека может причинить вред близким, известно и сегодня. Тем более вряд ли возможно недооценивать степень религиозности средневекового человека. Между тем связь собственно правовых обрядов с обрядами перехода не сразу бросается в глаза. В рассмотренных титулах мы встречаем случаи теснейшей связи этих обрядов с собственно правовыми нормами. Как отмечал Арнольд ван Геннеп, «все эти сходства выражаются через обряды перехода, в которых всегда заложена одна и та же идея: придание нового статуса реальному изменению общественного состояния»[7, с.130].
Помимо специфических правовых функций - регулятивной и охранительной, правовой символизм выполнял важные общесоциальные функции в раннесредневековом государстве. К ним следует отнести информационно-коммуникативную, интегративную и легитимационную. Последняя ярко выражена в широко распространенном в ранних государствах ритуале объезда правителем подвластной территории («полюдье» в Древней Руси; «вейцла» в Норвегии и т. п.), что символизировало ее периодическое освящение и присвоение. Общегосударственное значение имели также ритуальные дарения и пиры-братчины, являвшиеся по сути инверсией полюдья, так как выполняли редис-трибутивную функцию. Своим участием в подобных ритуалах индивид или социальная группа выражали молчаливое согласие на правоприменительную монополию государственной власти.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
1. Байбурин, А. К. Ритуал в традиционной культуре / А. К. Байбурин. - СПб. : Наука, 1993. - 246 с.
2. Берман, Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования / Г. Дж. Берман. - М. : Изд-во МГУ 1998. - 592 с.
3. Бицилли, П. М. Элементы средневековой культуры / П. М. Бицилли. - СПб. : Мифрил, 1995. - 243 с.
4. Блок, М. Апология истории или ремесло историка / М. Блок. - М. : Наука, 1973. - 254 с.
5. Бражников, М. Ю. К вопросу об отражении средневекового менталитета в нормах обычного средневекового права / М. Ю. Бражников // Государство и право. - 2002. - № 10. - С. 64-66.
6. Вопленко, Н. Н. Правовая символика / Н. Н. Вопленко // Правоведение. - 1995. - № 45. - С. 71-73.
7. Геннеп, А., ванн. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов : пер. с фр. / А. ванн Геннеп. - М. : Вост. лит. РАН, 1999. - 198 с.
8. Гуревич, А. Я. Проблемы генезиса феодализма в Европе / А. Я. Гуревич. - М. : Высш. шк., 1970. - 224 с.
9. Давыдова, М. Л. Юридическая техника как средство совершенствования содержания и формы права: понятие и состав / М. Л. Давыдова. -Волгоград : Изд-во ВолГУ 2009. - 218 с.
10. Жданов, А. А. Эволюция доверительной собственности в общем праве / А. А. Жданов // Правоведение. - 2001. - №9 6. - С. 189-190.
11. Исаев, И. А. Власть и закон в контексте иррационального / И. А. Исаев. - М. : Юристъ, 2006. - 478 с.
12. Исаев, И. А. Топос и номос: пространства правопорядке® / И. А. Исаев. - М. : Норма, 2007. - 416 с.
13. Колмыков, П. Д. О символизме права вообще и русского в особенности / П. Д. Колмыков. -Спб. : Тип. К. Крайля, 1839. - 93 с.
14. Лотман, Ю. М. О семиосфере / Ю. М. Лот-ман // Избранные статьи Ю.М. Лотмана : в 3 т. Т. 1. -Таллин. : Александра, 1992. - С. 11-23.
15. Момотов, В. В. Формирование русского средневекового права в 1Х-Х^ вв. / В. В. Момотов. -М. : Зерцало-М, 2003. - 416 с.
16. Никифорова, Т. В. Уголовно-процессуальный обряд: теоретические и прикладные аспекты внешней стороны процессуальной формы : автореф. дис. ... канд. юрид. наук. - Н. Новгород, 2006. - 18 с.
17. Павлов-Сильванский, Н. П. Феодализм в России. Приложение I. Символизм в древнем русском праве / Н. П. Павлов-Сильванский. - М. : Наука, 1988. - 696 с.
18. Пахалов, М. Ю. Ритуальность и иррациональность судебного процесса (на материалах средневековой Англии) / М. Ю. Пахалов // Государство и право. - 2007. - № 6. - С. 114-120.
19. Почепцов, Г. История русской семиотики / Г. Почепцов. - М. : Лабиринт, 1998. - 336 с.
20. Рогов, В. А. Древнерусская правовая терминология в отношении к теории права (очерки IX - середины XVII в.) / В. А. Рогов, В. В. Рогов. -М. : МГИУ 2008. - 269 с.
21. Санников, С. В. Образы королевской власти эпохи великого переселения народов в раннесредневековой западноевропейской историографии / С. В. Санников. - Новосибирск : Изд-во НГТУ, 2009.- 216 с.
22. Сборник законодательных памятников древнего западно-европейского права / под ред. П. Г. Виноградова и М. Ф. Владимирского-Буданова. - Вып. I. Lex Salica. - Киев : Тип. имп. унта Св. Владимира, 1906. - 324 с.
23. Станиславский, А. Г. Об актах укрепления прав на имущества / А. Г. Станиславский. - Казань, 1842.
24. Томсинов, В. А. История государства и права зарубежных стран (древность и средние века) : учеб.-метод. пособие для семинарских занятий / В. А. Томсинов. - М. : Зерцало, 2001. - С. 58-59.
25. Фалалеева, И. Н. Политико-правовая система Древней Руси IX-XI вв. / И. Н. Фалалеева. - Волгоград : Изд-во ВолГУ, 2003. - 162 с.
26. Шалагинов, П. Д. Функции правовых символов : автореф. дис. ... канд. юрид. наук / П. Д. Шалагинов. - Н. Новгород, 2007. - 20 с.
27. Kevelson, R. The law as a system of signs / R. Kevelson. - N. Y. : Plenum, 1988.
28. Musson, A. Medieval Law in Context / A. Musson. - Manchecher, 2001.
29. Ruch, P. Semiotics in the trial of jurisprudence / P. Ruch // Mod. Law rew. - 1990. -Vol. 53, J№ 1. - P. 121-129.
30. The settlement of disputes in early medieval Europe. Cambrige, 1986.
LEGAL CEREMONIALISM AT SALIC FRANCS: INTERPRETATION ATTEMPT
I.N. Falaleeva
Variants of interpretation of legal ceremonialism of Francs saliens are offered in the article. The author represents the approach considering syncretism of ancient legal and religious norms.
Key words: law ceremony; legal rite; Francs saliens; source interpretation; disposal of property; transition rite.
