CC BY
181
УДК 94(=512.31)
doi: 10.18097/1994-0866-2015-0-7-52-59
ШЭНЭХЭНСКИЕ БУРЯТЫ: ПО ТУ И ЭТУ СТОРОНУ ГРАНИЦЫ © Балдано Марина Намжиловна
доктор исторических наук, профессор, заведующая отделом истории, этнологии и социологии Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН Россия, 670047, г. Улан-Удэ, ул. Сахьяновой, 6 E-mail: [email protected]
В статье рассмотрен феномен границы, непосредственно влияющий на жизнь шэнэхэнских бурят — группы, которую создала ситуация границы, определила ее основные параметры, задала направление ее судьбе. Граница отъединила ее от материнского этноса. В результате сформировалась структурированная община — «шэнэхэнские буряты»: с четкой внутренней организацией, системой власти, контроля, санкций, с минимальной открытостью принимающему обществу. Откочевка как уход на новую территорию в другое государство родовыми группами, со скотом как основой экономической деятельности вела к автоматическому воспроизводству социальности, к трансплантации на новое место традиционной социальной структуры, системы властных и иных отношений, образа жизни, имущества и хозяйственного уклада. В общем контексте модернизационных процессов это вело к формированию новых типов социальности и новых механизмов межгрупповых взаимоотношений. Иными словами, шэнэхэнские буряты формировали новый тип трансграничных миграций. Граница в статье рассмотрена как сложнейший комплекс взаимоотношений между людьми, группами людей, государствами, как комплекс институтов, контактов, конфликтов, интересов. По высказываниям респондентов в Шэнэхэне, граница всегда была разной, в различные годы она изменялась, представляя собой то стену, за которой им удалось скрыться, то непреодолимую преграду, то нечто опасное, откуда могут прийти большевики и подвергнуть их репрессиям, а сегодня, переходя границу, они, будучи добропорядочными гражданами, порой чувствуют себя нарушителями.
Ключевые слова: российско-китайская граница, шэнэхэнские буряты, миграции, этничность, самосознание, приграничная территория, диаспоральная группа.
SHENEKHEN BURYATS: ON THAT AND THIS SIDE OF THE BORDER
Marina N. Baldano
DSc in History, Professor, Head of the department of history, ethnology and sociology, Institute for Mongolian, Buddhist and Tibetan Studies SB RAS, Russia 6 Sakhyanovoi St., Ulan-Ude, 670047 Russia
In the article the border phenomenon is considered, it has a direct impact on life of Shenekhen Buryats — the group which was created by means of a border situation that determined its key parameters, set the direction to its destiny. The border separated this group from maternal ethnos. As a result the structured community was formed — "Shenekhen Buryats": with the clear internal organization, system of power, control, sanctions, with the minimum openness to the accepting society. Moving to the new territory of the other state in patrimonial groups, with cattle as a basis of economic activity led to automatic reproduction of sociality, transplantation to a new place the traditional social structure, system of power and other relations, mode of life, property and economic structure. In the general context of modernization processes it led to formation of new types of sociality and new mechanisms of intergroup relationship. In other words, the Shenekhen Buryats formed a new type of cross-border migrations. In the article the border is considered as the most complicated complex of relationship between people, groups of people, states, as a complex of institutions, contacts, conflicts, interests. According to the opinions of the respondents in Shenekhen, the border always was different, in different years it changed, representing itself a wall behind which they could escape, an insuperable barrier, something dangerous, where the Bolsheviks could come from and repress them, and today while crossing the border, they, being respectable citizens, sometimes feel themselves like violators.
Keywords: Russian-Chinese border, Shenekhen Buryats, migrations, ethnicity, self-consciousness, border territory, diasporal group.
Российско-китайская граница — это не только геополитический рубеж. Казалось бы, она разделяет разные цивилизационные, демографические и политические системы. Но если за-
глянуть в историю, то окажется, что нынешняя граница между Россией и Китаем образовалась в результате влияния социальных, экономических и политических процессов, большинство из которых направлялось централизованно, сверху, а история ее формирования началась в конце 80-х гг. XVII в. Тогда между двумя империями образовалась самая длинная в мире граница общей протяженностью более десяти тысяч километров. Формирование границы было естественным процессом размежевания по рубежам, определенным в результате освоения и распределения между двумя большими государствами территориальных пространств, где изначально жили менее многочисленные народы, которые по разным причинам либо сочли целесообразным, либо были вынуждены войти в состав этих держав.
До этого на протяжении веков на гигантских просторах центра Азии формировался и развивался феномен — монгольская историко-культурная общность. Ареал этой общности был в дальнейшем рассечен государственными границами между Российской и Цинской империями. Этот фактор все еще продолжает играть роль в формировании этнического самосознания монгольских народов.
Кочевое скотоводство на протяжении веков было не только укладом экономики, но и образом жизни. И в представлении кочевников границы были подвижными и динамично изменявшимися под воздействием хозяйственной целесообразности. Вплоть до 20-х гг. ХХ в. буряты кочевали со своим скотом, нередко уходя на монгольские и китайские территории во время смены летних и зимних стойбищ.
В 1910-х гг. начался процесс национального самоопределения монголов, повлекший за собой изменение статуса некоторых территорий, входивших в состав Цинской империи, а, следовательно, и изменения линии границы между Россией и Китаем. Советско-китайская граница формировалась на лимитрофных (по В. Цымбурскому) территориях, населенных народами, меньшими по численности и отстававшими от России и Китая в культурном отношении [14]. Эта граница, отражая усиление России и ослабление Китая, за 250 лет существенно сдвинулась к югу и востоку, сокращая зону, подконтрольную Китаю.
С конца 1920-х гг. граница фактически стабилизировалась. Она не изменилась ни в связи с японской агрессией в Китай, ни в результате Второй мировой войны. По словам Ю. М. Галеновича, «в 1920-х гг. наша страна была единственной, помогавшей Китаю страной в деле его объединения в единое государство. Во время Второй мировой войны наши страны были на одной стороне. В 1950-х гг. отношения СССР и КНР официально являлись отношениями союзников...» [7, с. 32].
Основные откочевки бурят в Китай произошли в 1918—1922 и 1929—1931 гг. «Как единство внутренней оси, центра очерчиваемого мира и его периферии, граница проведена. в той области личного опыта, которая в наибольшей степени подвержена воздействию политических перемен», — отмечает Г. Гусейнов, и с этим нельзя не согласиться [8, с. 11]. Действительно, причины беженства бурят в соседний Китай были тесно связаны с проводившейся советской властью политикой по отношению к зажиточным слоям бурятского общества и связанными с ней репрессиями. Еще до революции ликвидация степных дум и реорганизация права владения землей, а также колонизация Восточной Сибири крестьянами из западной части империи ухудшили экономические условия бурят и эвенков. Восточные буряты были вынуждены арендовать земли у казаков. Ситуацию обострили дополнительные налоговые сборы и мобилизация на тыловые работы в район Архангельска во время Первой мировой войны. Революция, интервенция и гражданская война усилили миграционные тенденции на приграничных территориях.
Эту группу, по существу, создала ситуация границы, определила ее основные параметры, задала направление ее судьбе. Граница отъединила ее от материнского этноса. В результате сформировалась структурированная община — «шэнэхэнские буряты»: с четкой внутренней организацией, системой власти, контроля, санкций, с минимальной открытостью принимающему обществу. Самодостаточная, с точки зрения экономической специализации. Культурно отъединенная от принимающего общества бурятским языком, системой родовых связей,
обычаями, праздниками и традициями. Достаточно крупная для того, чтобы поддерживать структуру социальности — от внутренних браков до языка, образования и власти. Она опиралась на память об «исторической родине» и осознание себя ее «осколком», оторвавшейся частью бурятского народа [3, с. 538; с. 72].
Процесс их консолидации нашел отражение в возрастании этнического самосознания, в тенденции к слиянию в сплоченную этническую группу, в стремлении к относительной обособленности, ведущей к преобладанию числа эндогамных браков в пределах этнической общности, к сохранению языка, традиционной и материальной культуры. Наличие локального этнонима «шэнэхэнские буряты», во-первых, свидетельствует об осознанности членами группы их особого единства, отличия от материнского этноса в историческом, социальном, культурном развитии, во-вторых, подтверждает мысль о существовании автономного этно-локального самосознания, т. е. является наглядным внешним выражением последнего как на личностном уровне, так и на уровне этнической общности в целом. Процессу консолидации переселенцев-бурят в территориальную этническую группу «шэнэхэнские буряты» способствовало также и то, что в условиях проживания в отрыве от основной массы этноса, в иноэтничной среде актуализировалась дихотомия «мы-они», выдвинувшая на первый план этноинтегрирующие признаки. Если для материнского этноса характерным оставалось деление на региональные и локальные группы, то для этнической группы бурят Внутренней Монголии субэтническая принадлежность отходила на второй план, поскольку она противостояла, прежде всего, небурятам.
Этническая жизнь, как и другие уровни социального бытия, более всего закрепляется в традиции. Именно в ней сосредоточиваются многие стороны культурно-бытовой жизни этноса, и в случае с бурятами Внутренней Монголии КНР те социальные изменения, которые неизбежно происходили с ними в процессе этнокультурного взаимодействия, менее всего коснулись народных традиций, семейной обрядности, трудовых навыков, одежды и, конечно, религии, несмотря на то, что при всей стабильности и консервативности этнических свойств взаимодействие культур, как правило, приводит к их изменению.
Откочевка как уход на новую территорию в другое государство родовыми группами, со скотом как основой экономической деятельности вела к автоматическому воспроизводству социальности, к трансплантации на новое место традиционной социальной структуры, системы властных и иных отношений, образа жизни, имущества и хозяйственного уклада. Поэтому не происходило деклассирования и маргинализации — и в этом ее принципиальное отличие от классического беженства. Не происходило и растворения среди родственного по культуре принимающего общества. В общем контексте модернизационных процессов это вело к формированию новых типов социальности и новых механизмов межгрупповых взаимоотношений. Иными словами, шэнэхэнские буряты формировали новый тип трансграничных миграций [2, с. 171].
С начала 1930-х гг. Маньчжурия стала объектом японской агрессии. Период оккупации продолжался с 1932 по 1945 г. За это время были внесены существенные изменения в политическое, административное устройство региона. При японцах Бурятский хошун как самостоятельная единица с правами определения и регулирования основных вопросов внутренней жизни был ликвидирован и стал частью Солон хошуна. Один из уважаемых людей Шэнэхэна Дамбын Дамби рассказывал: «японцы наводили свои порядки очень скрупулезно. Дети должны были учить японский язык, а молодые люди — служить в японской армии, хотя при маньчжурах мы говорили исключительно по-бурятски. Содержание в боевой готовности миллионной Квантунской армии в Маньчжурии вызывало постоянное напряжение на советско-маньчжурской границе» [9].
Лишь после освобождения от японской оккупации был учрежден Хулунбуирский автономный округ, который после вхождения в январе 1948 г. в состав Автономного района Внутренняя Монголия был преобразован в Хулунбуирский аймак, тогда же был основан Шэнэхэнский сомон. Современная административно-территориальная структура управления берет свое начало с 1958 г., когда в итоге реорганизации шэнэхэнского сомона были созданы
Шэнэхэн Баруун, Шэнэхэн Зуун, Мунгэн Шулуун сомоны, вошедшие в состав Эвенкийского хошуна Хулунбуирского аймака.
С началом Второй мировой войны шэнэхэнские буряты, опасаясь вторжения советских войск, пытались уйти подальше от границы. Вплоть до 1947 г. наблюдалась миграция бурят в пределах Внутренней Монголии, сыгравшая наряду с эмиграцией существенную роль в динамике локализации бурятского этнического массива в Шэнэхэне. Сама жизнь бурят в Китае была определена границей: даже попытки уйти подальше от нее оканчивались тем, что их возвращали назад.
Безусловно, граница — это и сложнейший комплекс взаимоотношений между людьми, группами людей, государствами. Это и то, что думают и как представляют границу люди. Это комплекс институтов, контактов, конфликтов, интересов [4, с. 185]. Респонденты в Шэнэхэне отмечали, что граница всегда была разной, в различные годы она изменялась, представляя собой то стену, за которой им удалось скрыться, то непреодолимую преграду, то нечто опасное, откуда могут прийти большевики и подвергнуть их репрессиям, а сегодня, переходя границу, они, будучи добропорядочными гражданами, порой чувствуют себя нарушителями.
Буряты испытали на себе тяжесть массового террора 1929 г. во время событий на КВЖД, репрессий 1930-х и 1940-х гг. Известный шэнэхэнский летописец Согтын Жамсо рассказывал: «в СССР, на родине, мы считались предателями и японскими шпионами, а во времена культурной революции в Китае — уже советскими шпионами» [10].
Граница становилась водоразделом между суверенными государствами, гранью между разными обществами, все более укоренялось представление о четких и неподвижных границах — сталинских «границах на замке». В 1960-х гг. советско-китайская граница рассматривалась китайской стороной как «несправедливая». В 1962—1963 гг. китайские власти стали осуществлять продуманную систему постоянных грубых нарушений советской границы. В 1963 г. было более четырех тысяч нарушений. В них участвовало свыше ста тысяч гражданских лиц и военнослужащих КНР [6, с. 229]. Все это не могло не напрягать шэнэхэнских бурят, живших в непосредственной близости к границе, непонятными для них были и перспективы такого противостояния между двумя странами.
В период «культурной революции» провокации на границе участились: «нередко прямо против советских погранзастав выходили толпы провокаторов, переодетых военнослужащих, снабженных кольями, топорами, ломами и камнями. Нарушая границу, они отвечали отказом на требование советских пограничников покинуть территорию СССР» [12, с. 189]. Лишь с 1980-х гг. наметилась новая линия в переговорах о границе, а в 1995 г. была создана «Шанхайская пятерка», объединившая Россию, Китай, Казахстан, Киргизию и Таджикистан. В 2001 г. лидерами этих стран и Узбекистана была организована Шанхайская организация сотрудничества (ШОС).
В последние годы произошел переход от границы-стены, границы-барьера к месту интенсивного стыка, контакта, взаимодействия. И такая граница является реальным фактором повседневности шэнэхэнских бурят, так или иначе определяя их жизненные стратегии.
В начале 1990-х гг. начался процесс репатриации шэнэхэнских бурят. В Россию приехало (вернулось) около 300 человек. По оценкам респондентов, сегодня их численность возросла до 460, из них в Бурятии — более 300, в Агинском округе — чуть более 100 человек. Мотивы возвращения в Россию были разными: ностальгическими («родина предков»), экономическими (поиск новых возможностей), образовательными (в рамках существующих льготных программ). По словам респондентов, в Шэнэхэне молодых людей отправляли и для расширения круга брачных партнеров (небольшому замкнутому сообществу требовалась «свежая кровь»).
Именно в этот период в Бурятии, равно как и в Монголии, проявилась тенденция к регенерации «культурного панмонголизма». Это сложный феномен, имеющий уже длительную историю. В своем классическом виде он оформился еще на рубеже Х1Х—ХХ вв. Его идеи вновь возродились в контексте дискуссий, шедших в среде интеллигенции. Идея объединения играла разную функциональную роль: как в качестве непосредственной цели, так и инструмента
национальной консолидации. Именно эта органическая «встроенность» ирредентистской идеи в контекст объективно важнейшей задачи национального строительства, в модернизацион-ные процессы предопределила ее возрождение в первые постсоветские годы.
Часть дискуссий была посвящена проблемам трансграничной интеграции монгольской историко-культурной общности практически при полном понимании того, что объединение невозможно. Иногда эта интеграция воспринималась и как государственное объединение, важной частью которого стала идея «собирания соотечественников». Идеологический и политический концепт «собирания нации» широко распространился на постсоветском пространстве. В качестве носителя «идеальной», аутентичной национальной идентичности излюбленным объектом выстраивания идеологических и политических конструктов выступали диаспоральные группы. В данном случае — шэнэхэнские буряты.
Предлагалось создать Фонд возвращения бурят-беженцев, определить размеры компенсации, содействовать размещению, создать специальную миграционную службу для содействия возвращению [11, с. 126]. Мотивация такого внимания четко и подробно была обоснована в статьях и политических заявлениях одного из основателей и руководителей Бурят-Монгольской народной партии и Движения национального единства «Нэгэдэл» В. А. Хамутаева. Он писал: «Осколки всех наций едут домой. Евреи через 2 тысячи лет возвращаются на историческую родину, немцы России через 200 лет возвращаются в Германию. Казахи Китая и Монголии едут на родину, на которой они никогда не жили. Правительство Назарбаева приняло программу возвращения казахов в генофонд нации, по которой предусмотрены меры по стимулированию возвращения на историческую родину, наделение землей реэмигрантов, обустройство их компактными деревнями со своим укладом жизни. Слабые нации, не сумевшие сгруппироваться внутри себя на собственных этнонациональных ценностях и интересах, растворятся в других.» [13, с. 177].
Возвращение рассматривалось не как гуманитарная, а как политическая проблема. Это была часть задачи «собирания нации», путь к ее консолидации, сохранению и развитию ее «генофонда». Репатриация выступала здесь как инструмент нациестроительства. Поэтому так важно было, что шэнэхэнские буряты «ведут традиционное хозяйство, учатся, поют, танцуют, играют свадьбы. Они сохранили все родное, бурятское: сознание, язык, игры, традиции, одежду, обряды, старомонгольскую письменность, «табан хушун» — традиционное животноводство и т. д. <...> Необходимо выделение земли для индивидуального строительства и компактного — в одной местности — расселения шэнэхэнских репатриантов с целью сохранения сложившегося мироустройства, порядка, традиций, быта, форм хозяйствования, ведения «табан хушун», огородничества. Сохранение устоявшегося традиционного уклада жизни уникальной этнокультурной группы отвечает интересам всего этноса» [13, с. 20]. Отсюда такое негодование по поводу адаптации репатриантов и их детей: «В Республику прибывают буряты из Китая, их дети, знающие только родной язык, вынуждены постигать чужую культуру, язык, мораль, манеру громко выражать эмоции, потому что их раскидывают по разным школам. С каждым днем они теряют все свое родное, этническое, тысячелетиями выработанные национальные качества, манеры, поведение, все больше превращаясь в шумных, визгливых советских манкуртов» [13, с. 99].
Все это совершенно не означало, что тема шэнэхэнских бурят была монополизирована дискурсом нациестроительства. Возможно, этот сюжет и стал играть такую роль в политико-идеологической практике, что опирался на вполне искренний и бескорыстный общественный интерес. Массе людей было просто интересно, как жили и живут «наши» в чужой стране. На этот интерес охотно откликались СМИ, уловившие природу такого интереса. Достаточно посмотреть на заголовки статей в газетах «Информ Полис, «Номер один» и других: «Русские буряты в Китае. Шэнэхэн — заповедный уголок бурятского духа и культуры», «Китайские буряты возвращаются на родину», «Урга — территория вернувшихся на родину».
Возможно, это чем-то напоминало огромный, можно даже сказать экзальтированный, интерес к российской послереволюционной эмиграции вообще. Так или иначе и власти не
смогли остаться в стороне от этой проблемы. Тем более что проявленный интерес к ней позволял демонстрировать готовность к диалогу с общественностью и внимание к ее этническим запросам, не раздражая при этом федеральный центр и собственных противников бурятского национализма. Кроме того, это был хороший повод для налаживания рабочих контактов с властями приграничных китайских провинций, для ведения повышающей статус активной внешнеполитической деятельности. Требовалось только увести проблему из опасной этнопо-литической сферы в область гуманитарную и культурную. Это и было сделано в «Концепции государственной национальной политики Республики Бурятия» (1997):
«Деятельность за пределами Бурятии:
• помощь и поддержка выходцам из Бурятии, проживающим в других регионах России, государствах СНГ и дальнем зарубежье;
• заключение межправительственных договоров с Монголией и Автономным районом Внутренняя Монголия КНР о культурном и экономическом сотрудничестве;
• поддержка общественных национально-культурных объединений бурятской диаспоры и выходцев из Республики Бурятия в различных регионах России, дальнем и ближнем зарубежье, их деятельности по удовлетворению национально-культурных запросов, сохранению и развитию родного языка, национальных традиций, укреплению связей с Бурятией» [5, с. 90-102].
Первым репатриантам была оказана помощь в оформлении вида на жительство, трудоустройстве и получении временного жилья со стороны Всебурятской ассоциации развития культуры, руководства Бурятского государственного университета, Бурятской государственной сельскохозяйственной академии и сельскохозяйственного лицея, были выделены квоты для обучения их детей. Но республиканские власти не смогли сделать главного — оказать реальную помощь в получении российского гражданства. Не стала Бурятия участвовать и в программе по возвращению соотечественников. Александр Елаев, в то время первый заместитель председателя Комитета по межнациональным отношениям Администрации Президента Бурятии, подчеркнул: «Переселяющиеся к нам соотечественники — это конкуренты наших людей. То есть здесь — тоже конфликт интересов. И мы должны учитывать, прежде всего, интересы граждан России. Кроме федеральных средств понадобятся республиканские средства на обустройство этих переселенцев. Это предоставление жилья, предоставление работы. А с этим могут быть проблемы, и люди окажутся в подвешенном состоянии».
Интенсивные вначале усилия в этом направлении сменились осуществлением рутинных бюрократических процедур. Заключенные в последние годы договоры и соглашения между правительствами Внутренней Монголии и Бурятии не затрагивают проблемы возвращения шэнэхэнских бурят. В целом репатрианты оказались практически предоставленными самим себе. Они столкнулись с типичным для мигрантов набором адаптационных проблем. Остро стояли и стоят проблемы натурализации. Неожиданно сложной оказалась проблема аккультурации. Оказалось, что бурятская культура в Бурятии и бурятская культура в Шэнэхэне радикально отличаются. Почти век раздельного существования и развития не прошел даром. Фактически произошел контакт двух бурятских культур. Общая этничность не стала гарантом автоматической и безболезненной интеграции. За фасадом общей этничности и общей самоидентификации скрываются отличающиеся друг от друга социокультурные миры.
Окончилась «эпоха национально-культурного возрождения» 1990-х гг., у политиков и чиновников появилось много новых проблем и забот, казалось бы, угас общественный интерес. Но 7 мая 2010 г. министр экономики Республики Бурятия Татьяна Думнова сообщила газете «Деловой мир Байкала», что на федеральном уровне отработан вопрос по переселению в Бурятию 500 бывших соотечественников из Внутренней Монголии Китая. Инициативу Минэкономики поддержал депутат Народного Хурала Цыденжап Батуев. По его словам, «прежде чем предлагать людям переезжать, необходимо создать оптимальные условия, а также провести разъяснительную работу с жителями Тунки и Джиды. В Бурятии уже был опыт, когда переехавшие в Мухоршибирский район переселенцы из-за рубежа столкнулись
с проблемами нехватки покосов и пастбищ. Мы не можем людей дважды обмануть и дважды наказать». А заместитель Председателя Правительства Республики Бурятия Александр Чепик 2 сентября 2010 г. посетовал в интервью газете «Информ Полис» по поводу шэнэхэн-ских бурят: «Безработица высокая, но нам не дают их привлекать. Они же скотоводы, никак не повлияют на безработицу, напротив, создадут дополнительные рабочие места на тех огромных площадях, которые в Сибири, в Бурятии у нас не освоены».
Жизнь шэнэхэнских бурят и возможность их возвращения перестали быть политически актуальной темой. Теперь репатриация — дело их индивидуального выбора и частных усилий представителей принимающего общества. Граница стала набором экономических, житейских практик. Основные занятия шэнэхэнских бурят в России — традиционное скотоводство, традиционная кухня, посредничество — использование ресурса жизни в двух мирах (китайский язык, связи в Китае, жизнь и связи в Бурятии, бурятский язык). И использование ресурса границы. Возвращение на историческую родину не привело к быстрому и безболезненному слиянию с материнским этносом. Шэнэхэн, в свою очередь, стал этническим «очагом» в Китае, второй родиной. Возможно, модернизация приведет к изменению роли границы в судьбе шэнэхэнских бурят.
Литература
1. URL: http://zabinfo.ru/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=29362
2. Балдано М., Дятлов В. Шэнэхэнские буряты: из диаспоры в диаспору // Диаспоры. — 2008. — №1. — С. 164-192.
3. Балдано М. Н. Соотечественники за рубежом: ресурс, инструмент, вызов // Восток России: миграции и диаспоры в переселенческом обществе. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков / науч. ред. В. И. Дятлов. — Иркутск: Оттиск, 2011. — 624 с. — С. 535-574; Санжиева Т. Е. Хозяйственная и социальная адаптация бурят в Северном Китае // Диаспоры в современном мире: материалы междунар. круглого стола (Улан-Удэ, 15 окт. 2007 г., Хулунбуир, 13 дек. 2007 г.). — Улан-Удэ: Изд-во Бурят. гос. ун-та, 2007. — С. 70-74.
4. Baldano M. Chapter. People of the Border // Frontier Encounters: Knowledge and Practice at the Russian, Chinese and Mongolian Border / Ed. by F. Bille, G. Delaplace, Humphrey. — Cambridge: Open Book Publishers CIC Ltd, 2012. — 280 p.
5. Байкальский регион: правовое поле этнополитической ситуации (1992-2001). — М.; Иркутск: Наталис, 2002.
6. Борисов О. Б., Колосков Б. Т. Советско-китайские отношения. — М., 1972.
7. Галенович Ю. М. Россия и Китай в ХХ веке: граница. — М., 2001.
8. Гусейнов Г. Карта нашей Родины: идеологема между словом и телом. — М.: ОГИ, 2005.
9. Интервью с Дамбын Дамби, 74 лет, Шэнэхэн, 23 авг. 2010 г.
10. Интервью с Согтын Жамсо, 84 лет, г. Хайлар, 16 июля 2011 г.
11. Нимаев Р. Д. Делегат от Конгресса бурятского народа. Выступление // Материалы II съезда народов Бурятии. — Улан-Удэ, 2001.
12. Прозрачные границы. Безопасность и трансграничное сотрудничество в зоне новых пограничных территорий России. — М., 2002.
13. Хамутаев В. А. Бурят-монгольский вопрос: история, право, политика. — Улан-Удэ, 2000. — Ч. 1-2.
14. Цымбурский В. Л. Россия — Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. — М., 2000.
References
1. http://zabinfo.ru/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=29362
2. Baldano M. Dyatlov V. Shenekhenskiye buryaty: iz diaspory v diasporu? [Shenehenskie Buryats: Diaspora in the Diaspora?]. Diaspory — Diaspora, 2008. No.1. Pp. 164-192.
3. Baldano M.N. Gl. Sootechestvenniki za rubezhom: resurs, instrument, vyzov? [Compatriots Abroad: resource tool that challenge?]. Vostok Rossii: migratsii i diaspory v pereselencheskom obshchestve. Rubezhi XIX—XX i XX—XXI vekov [East of Russia: Migration and Diaspora in the resettlement community. The XIX-XX and XX-XXI centuries]. Irkutsk: Ottisk publ., 2011. Pp. 535-574; Sanzhiyeva T.E. Khozyaystvennaya i sotsialnaya adaptatsiya buryat v Severnom Kitaye [Economic and social adaptation drilled in North China ]. Diaspory v sovremennom mire. Materialy mezhdunarodnogo kruglogo stola. Ulan-Ude, 15 okt. 2007 g., Khulunbuir, 13 dek. 2007. [Diaspora in the world today. Materials of the international round table. Ulan-Ude, October 15. 2007 Hulunbuir, December 13. 2007]. Ulan-Ude: Buryat State University publ., 2007. Pp. 70-74.
4. Baldano M. Chapter. People of the Border. Frontier Encounters: Knowledge and Practice at the Russian, Chinese and Mongolian Border. Cambridge, Open Book Publishers CIC Ltd. 2012. 280 p.
5. Baykalsky region: pravovoye pole etnopoliticheskoy situatsii (1992-2001) [The Baikal region: the legal field of ethno-political situation (1992-2001)]. Irkutsk, Natalis publ., 2002.
6. Borisov O.B., Koloskov B.T. Sovetsko-kitayskiye otnosheniya [Soviet-Chinese relations ]. Moscow, 1972.
7. Galenovich Yu.M. Rossiya i Kitay v XX veke: granitsa [Russia and China in the XX century: the border]. Moscow, 2001.
8. Guseynov G. Karta nashey Rodiny: ideologema mezhdu slovom i telom [Map of our homeland: ideologem between word and body ]. Moscow: OGI publ., 2005.
9. Intervyu s Dambyn Dambi, 74 let, Shenekhen. 23 avg. 2010 g.
10. Intervyu s Sogtyn Zhamso, 84 let, g. Khaylar. 16 iyulya. 2011 g.
11. Nimayev R.D. Delegat ot Kongressa buryatskogo naroda. Vystupleniye [The delegate of the Congress of the Buryat people. Speech]. Materialy II syezda narodov Buryatii [Materials of the II Congress of the Peoples of Buryatia]. Ulan-Ude, 2001.
12. Prozrachnye granitsy. Bezopasnost i transgranichnoye sotrudnichestvo v zone novykh pogranichnykh territory Rossii [Porous borders. Safety and cross-border cooperation in the area of new frontier areas of Russia]. Moscow: Nauchno-obrazovatelny forum po mezhdunarodnym otnosheniyam publ., 2002.
13. Khamutayev V.A. Buryat-mongolsky vopros: istoriya, pravo, politika [Buryat-Mongolian question: history, law, politics]. Ulan-Ude. 2000. Ch. 1-2.
14. Tsymbursky V.L. Rossiya — Zemlya za Velikim Limitrofom: tsivilizatsiya i eye geopolitika [Russia -Land of Great Limitrophe: civilization and its geopolitics]. Moscow, 2000.
