CC BY
84
6. Семенюк Н. Н. Из истории функционально-стилистической дифференциации немецкого литературного языка. - М.,1972.
7. Семенюк Н. Н. Норма // Лингвистический энциклопедический словарь. - М.: Советская энциклопедия, 1990.
8. Скворцов Л. И. Теоретические основы культуры речи. - М.,1980.
9. Степанов Г. В. О двух аспектах понятия языковой нормы // Методы сравнительносопоставительного изучения современных романских языков. - М.: Наука, 1966.
10. Швейцер А. Д., Никольский Л. Б. Введение в социолингвистику. - М.: Высшая школа, 1978.
11. Филин Ф. П. Несколько слов о языковой норме и культуре речи // Вопросы культуры речи. - М., 1966. - Вып. VII. Цит. по: Груадина Л. К. Вопросы нормализации русского языка. Грамматика и варианты. - М.:Наука, 1980.
Т. А. Сироткина
Сферы этнической маркировки явлений в художественном дискурсе
Категория этничности [7] является неотъемлемой частью языковой картины мира любого этноса. Писатель, создающий художественный текст, также является носителем определенных национально-культурных стереотипов. Одним из средств вербализации категории этничности в художественном дискурсе являются этнонимы (названия народов) и различные отэтнонимные образования, выполняющие как функцию реально-исторической достоверности, так и эмоционально-стилистическую функцию.
На примере исторических произведений пермских авторов рассмотрим, какие сферы жизни людей, а также предметы и явления окружающей действительности подвергаются этнической маркировке.
В 1973 году в журнале «Уральский следопыт» была опубликована повесть Николая Никонова «Ермак», действие которой происходит в Пермском крае.Обязательность этнической маркировки описываемых предметов не вызывает у автора сомнений: «Ермак сделал разведку в вогульские селения и татарские юрты» [5, с. 18]. Те же явления, которые не поддаются данному процессу, определяются как «странные»: «Вазы расписные - с птицами, единорогами и рыбами, странные, не русского и не татарского вида» [5, с. 15]. Татары - самый распространенный этноним в данном тексте. Как и в русской культуре в целом, он имеет здесь коннотацию «хитрые»: «Понял Ермак, что татарин обманул» [5, с. 23]. Передавая живую речь русских, автор использует форму татаре: «Теперь осторожны татаре» [5, с. 20].
С помощью отэтнонимного прилагательного татарский описываются явления, отражающие актуальные для татар реалии: «Сообщил, что идут из степей ногайцы, хотят грабить татарские аулы» [5, с. 22]; «Оттуда приходят изредка караваны, через татарские земли добираются до Перми и Москвы дивные товары» [5, с. 15]; «Мимо татарских караулов пробирались ползком» [5, с. 22]; «На вольном корме отгуливались татарские кони, от безделья жирели всадники» [5, с. 22]; «Такой строй мог выдержать удар неорганизованной татарской конницы» [5, с. 21]; «Молчали атаманы, смотрели на Ермака, а он стоял и считал татарские костры» [5, с. 21]; «Покоряя местных татар-
328
ских мурз и вогульских князьков» [5, с. 22]; «Появились на берегах конные татарские разведчики, грозили плетьми, стреляли из луков, стремительно уносились вдаль» [5, с. 19]; «Но зато теперь все еще появлялись конные татарские разъезды» [5, с. 22].
В романе пермского писателя Михаила Строганова «Камни господни», повествующего о жизни в Прикамье ХV века, представители «чужого» этноса часто не называются конкретно, а именуются просто иностранцами: «Карий увидел появившееся из темного угла испуганное бритое лицо иностранца» [8, с. 278]. Ту же функцию - номинации «чужих», независимо от национальной принадлежности, выполняет лексема «иноплеменные»: «— Ведаю про измену вашу великую! И про то, что отложиться хотели к иноплеменным!» [8, с. 262].
Представители и атрибуты «своей» культуры, напротив, называются конкретно. Русские, русская казна, русские интересы, русский царь - все эти этнонимы и сочетания с этническими маркерами выполняют функцию реально-исторической достоверности: «Мутная пелена воды размазывала, скрывала очертания, укрывая от глаз притаившихся в укрытии русских движения вражеского бойца» [8, с. 206]; «Иоанн смог совершить и давно замышляемое богомолье в Вологду, и восстановить активные переговоры с Елизаветой по отправке ей русской казны» [8, с. 231]; «Иоанн клял на чем стоит свет рыжую английскую потаскуху и, не считаясь с великим ущербом русских интересов, жаловал англичан все большими привилегиями» [8, с. 231]; «Только о том, что долготерпив и милосерд русский царь!» [8, с. 236].
Представитель «чужой» культуры, сталкиваясь реалиями русского культурного пространства, чувствует себя неуютно: «Карий увидел
появившееся из темного угла испуганное бритое лицо иностранца и не придал значения, когда этот нелепый, заплутавший в русских снегах незадачливый купец, отчаянно размахивая руками, бросился ему навстречу» [8, с. 278]; «Деревья гулко скрипели, проклиная пришедшего к ним чужака, предсказывая ему забвение и погибель» [8, с. 194]. То же чувствуют русские, попадая в пермяцкие леса: «Даром все лето порты, лазая по камням, да лесам пермяцким драли» [8, с. 245]. Человеку страшно оказаться в окружении всего «чужого»: « - Да как же без Руси да среди вогул? - удивился Снегов. - Они своих-то не жалуют, а чужаков и подавно!» [8, с. 191].
На примере произведений пермского писателя Алексея Иванова мы убеждаемся в том, что все многообразие выразительных возможностей этнического имени может проявляться «в рамках двух взаимосвязанных подфункций стилистической функции - информационно-стилистической и эмоционально-стилистической» [4, с. 26].
Информационно-стилистическая функция включает в себя три подфункции:
1. Характеристика объекта.
В произведении А. Иванова «Г еограф глобус пропил» этнические имена входят в астронимы. Характеристика объектов звездного неба осуществляется через национально-культурные образы: «У меня есть
собственные созвездия, мои. Вот они - Чудские Копи, Югорский Истукан,
329
Посох Стефана, Вогульское копье... Целый год я не видел их такими яркими» [3, с. 399].
2. Характеристика персонажа.
Культурные реалии, относящиеся к материальной культуре того или иного народа, могут использоваться для характеристики поведения героев: «Он расстелил холстину и, скрестив ноги, торчал на ней в головах у Федьки
вогульским болванчиком» [2, с. 571].
Выражая русскую языковую картину мира, А. Иванов использует этнические имена для этической оценки поступков героев. Традиционно при этом учитывается соответствие или несоответствие поступка (а также мотива или поведения в целом), черт характера личности, общественного образа жизни определенным моральным нормам и требованиям.
Показательны высказывания героев А. Иванова, отражающие представления русских, связанные с носителями “чужих” культур: «Татары -они как кошки живучи» [2, с. 518]; «Простаков пермякам всегда хватало» [2, с. 553]; «Волосы ее были по-вогульски подняты на макушку и стянуты в хвост» [1, с. 107].
3. Характеристика среды обитания.
Окружающая природа является олицетворением души того народа, который живет на данной территории. Эта принадлежность природы человеку описывается с помощью отэтнонимных прилагательных: «А
городовские казаки были самым крепким русским корнем на этой когда-то дремуче-вогульской реке» [2, с. 590].
Эмоционально-стилистическая функция проявляется в способности этнического имени выражать чувства автора и формировать эмоциональное отношение к изображаемому. Этнонимы входят в состав:
- сравнительных оборотов: «Сел в солому над Осташей, как вогульский болванчик, и тихо бормотал» [2, с. 280];
- метафор: «Каменным татарским малахаем лежала в лесах Юрта, а за ней - речка Кисели и неожиданно зеленый Веселый луг» [2, с. 580].
Сравнение ельника с вогульскими собаками, солнца с вогульской тарелкой, эха с голосом вогульской лесной нечисти позволяют А. Иванову показать картину событий не только более ярко, но и более достоверно, ощутимо, весомо: «Мимо барки по берегу бежал ельник, точно стая остроухих вогульских собак» [2, с. 648]; «Небо опасно нависло над горой, как перевернутый омут, на дне которого блекло отсвечивала серебряная вогульская тарелка солнца» [2, с. 197]; «Здесь на крик человека нелюдским окликом отзывалось эхо - голос вогульской лесной нечисти» [2, с. 539].
Как мы видим, для этнической маркировки описываемых явлений А. Иванов чаще всего использует отэтнонимное прилагательное вогульский: Только в романе «Чердынь-княгиня гор» данная лексема маркирует следующие реалии: вогульские болота («Думаешь, вогульские болота
Янкалма почему называются болотами людоедов?» [1, с. 167]); вогульские воины: («Вогульские воины взревели, выставляя копья» [1, с. 155]);
вогульское войско («Все вогульское войско тянуло пень за уши три дня и наконец вытащили корень» [1, с. 369)]; вогульская глухомань («Да и никто не
330
хотел соваться в зловещую вогульскую глухомань» [1, с. 130]); вогульские городища («Очнулась - ночь кругом, и созвездья над бором - беломошником, как вогульские грозные городища» [1, с. 181]); вогульские горы и туманы («А лебедь Михаила, оставшись без лебедушки, искал ее за вогульскими горами и туманами, но так и не нашел» [1, с. 293]); вогульский дозор («Вогульский дозор расположился за Покчей» [1, с. 485]); вогульские звезды («Над землей пылали злые вогульские звезды» [1, с. 46]); вогульское зло («Вогульское зло -заклятое, колдовское, высокое и яркое, как горящая ель, - все же было более человечным, чем зло московитов» [1, с. 291]); вогульский князь («Вогульский князь - высокий, бледный, с жестким и властным лицом - поднял над собой за цепочки три медных тамги» [1, с. 23]); вогульский кол («Башку на вогульский кол посадить охота?» [1, с. 20]); вогульский конь («Не дай, Миш, народу вогульского коня слопать, - тихо посоветовал Калина» [1, с. 165]); вогульские копья («Два вогульских копья одновременно ударили в грудь князя Ермолая» [1, с. 66]); вогульское кострище («Там в зарослях, над которыми вставала скала, виднелась поляна с журавлем - вогульским кострищем» [1, с. 402]); вогульское курение («С ним на бревне сидел Калина, держал в зубах почерневший рог с вогульским курением - сором, сушеной мятой» [1, с. 162]); вогульские мечи («Пару раз над ним рвали воздух вогульские мечи, молния стрелы опереньем обожгла ухо» [1, с. 65]); вогульские мольбища («Прошлись вдоль притока Лозьвы речки Тамги, пограбили вогульские мольбища, повалили болванов» [1, с. 129]); вогульский набег («Это пермский человечишко Ничейка, который после вогульского набега привез на пепелище мертвого епископа Питирима» [1, с. 94)]; вогульская река («Без приключений и встреч в три дня догребли до Сосьвы -вогульской реки Тагт» [1, с. 129]); вогульская речка («Хоть речка та теперь вогульская, вогулы не смеют мешать пермякам ходить Пеле на поклонение» [1, с. 369]); вогульские сторожа («Вогульские сторожа, конечно, не спали -было видно, как их костры внизу освещают круглые бревенчатые башни» [1, с. 151]); вогульские стрелы («Он вновь услыхал вдали сквозь крики и свист ветра дикий вой беспощадных вогульских стрел со свистульками в остриях»[1, с. 152]); вогульская тамга («Когда на берегу остался только Семка, он вынул из-за ворота рубахи зеленую вогульскую тамгу на гайтане» [1, с. 26]); вогульская твердыня («Когда же под полозьями нарт, под конскими копытами белая лента Ивдель размоталась до конца, войско вышло к первой вогульской твердыне - к Лозьвинску» [1, с. 146]); вогульские тумпы («С вогульских тумпов и нёроек ползло на Чердынь что-то страшное, нечеловеческое, древнее» [1, с. 115]); вогульские упряжки («Попутная вьюга хлестнула снегом, но Питирим разглядел смутные тени нагонявших вогульских упряжек» [1, с. 56]); вогульские хонты («Словно обещание его было страшнее, чем вогульские хонты, которые, по слухам, бродили на верхней Вишере» [1, с. 96]).
В Прикамье происходят события первой части романа Павла Северного «Сказание о Старом Урале» - «Рукавицы Строганова». Рассмотрим, какие реалии культуры разных этносов получают в данном произведении этническую маркировку.
331
1. Поселения народов (вогульские стойбища, русские селения, татарский стан): «Сейчас даже в рассветной мгле виден на льду мусор, черные полосы санных дорог, пешеходные тропки к варницам, слободкам, выселкам и вогульским стойбищам» [6, с. 135]; «Небольшие, неуловимые отряды воинов-вогулов появлялись неожиданно перед русскими селениями, грабили жителей, сжигали дома» [6, с. 263]; «А оттуда, сверху, для наблюдателей из татарского стана отряд Досифея оставался невидимым среди болотных кустарников» [6, с. 35].
2. Территория, принадлежащая этносу (русская земля, чудская земля): «Под окнами еще пуще завывал буранный ветер, будто и впрямь сама зима пришла отпевать Семена Иоаникиевича Строганова, недавнего хозяина русских земель, лежащих на пороге Каменного пояса» [6, с. 269]; «Полагаешь, раз убрался он на чудскую землю, можно о дружках и недругах позабыть?» [6, с. 18].
3. Одежда и обувь, характерная для представителей народа (вогульские ичиги, татарский халат): «Обутки у Досифея - охотничьи, лесные: вогульские ичиги сыромятной кожи, поверх шерстяных, крестьянской вязки, носков из козьей шерсти» [6, с. 26]; «Накинул татарский халат на плечи, прошел в покои к Строганову» [6, с. 151].
4. Религиозная атрибутика (вогульские бубны, вогульские идолы, вогульские верховные шаманы): «Пели над Колвой колокола, вторили им вечерние песни плотоводцев и работниц, а на том берегу, если слушать с самых дальних плотов, можно было различить, как вторгались в густоту звона глухие удары вогульских бубнов» [6, с. 25]; «В углу, у подножья вогульских идолов, без устали снуют ежи - охотники на мышей» [6, с. 69]; «Надоело хлестать по мурлам полных дьяков, отучая от лихоимства; помогать владыке Симону в спорах о силе христовой веры с вогульскими верховными шаманами и князьками» [6, с. 14].
5. Типичные черты внешности (татарская раскосость глаз): «Семен взглянул на подошедшего рослого, молодого боярина, с едва заметной татарской раскосостью глаз» [6, с. 191].
6. Характерное оружие (русские прямые мечи и круглые щиты, татарские сабли и клинки, вогульские луки и стрелы): «На крючьях было развешано множество всякого оружия - русские прямые мечи и круглые щиты, татарские сабли, их колчаны и луки» [6, с. 10]; «Передние несли подарки - меха соболей-одинцов, бобровые и собольи шапки, татарские клинки, кованные из серебра сосуды, шитые золотом бухарские халаты и драгоценные украшения для конской сбруи» [6, с. 244]; «И воеводе Досифею пришлось вырубать просеку в сто сажен шириной под угрозой вогульских луков» [6, с. 156]; «Зато подальше от вогульских стрел с камского берега!» [6, с. 153].
7. Обобщенные понятия, связанные в основном с духовной культурой русских (русская душа, русский обычай, русское житьё-бытьё): «Милосердие русской душе свойственно, а в нем великая сила нашего народа» [6, с. 252]; «Катерина, по русскому обычаю, поднесла гостю на блюде каравай хлеба с золотой солонкой, а Серафима подошла к царевичу с
332
чаркой меда, которую царевич пригубил» [6, с. 245]; «Досифей поначалу отделывался краткими ответами про камский край, но парень упорно допытывался о зачине русского житья-бытья в Перми Великой» [6, с. 31].
8. Устойчивые сравнения, базирующиеся на традиционных чертах той или иной этнической общности (как идол вогульский, как татарский ковер): «Что сидишь, как идол вогульский?» [6, с. 89]; «А поглубже зайдешь в болото - берегись трясин! Поверхность их, зыбкая и мягкая, как татарский ковер, но всякого, кто забредет сюда, сторожит смерть» [6, с. 34].
9. Наконец, самая многочисленная группа - названия представителей разных народов (башкирские стрелки, вогульские лазутчики, татарская княжна, русский парень, русская боярыня и др.): «Башкирские стрелки из луков сняли меткими выстрелами сторожевую охрану на юго-восточном колене стены и позволили нападавшим навалить в ров, под стену, хворосту, облитого смолою» [6, с. 169]; «Ночевать буду у воеводы Голованова, а вы Досифея в Верхний городок доставьте и сразу же в обрат подавайтесь: пусть Спиря проведает, нет ли там, близ острова Медвежьего, лазутчиков вогульских или ордынских» [6, с. 146]; «Иван приказал было оставить ее в покое, тем более, что посватался к татарской княжне Марии Темрюковне» [6, с. 149]; «Игва поднялась, встала, но, увидев драгоценную отцовскую саблю в руках русского парня, кинулась на него и вцепилась в волосы» [6, с. 43]; «А перед боярыней твоей, Захар Михайлович, я голову низко клоню, ибо, вот уже правду сказать, не свадебная она княгиня, а настоящая боярыня русская» [6, с. 48].
Итак, сферы этнической маркировки явлений в художественном дискурсе очень разнообразны. Однако условно их можно представить в виде нескольких направлений (векторов):
1) антропонимический вектор, в который, помимо собственно этноантропонимов (Вогул, Вогулкин), входят сферы «названия представителей народов», «особенности внешности»;
2) топонимический вектор, образуемый как этнотопонимами (Вогулинская гора), так и примыкающими к ним сферами «территория», «поселения народов»;
3) культурологический вектор, в который входят такие сферы, как «одежда», «обувь», «религиозная атрибутика»;
4) философский вектор, направленный на маркировку абстрактных и обобщенных понятий.
Безусловно, четких границ между ними не существует, и при определенных обстоятельствах данные векторы могут менять направление, например, культурологического на антропонимическое при образовании устойчивых сравнений (как вогульский болванчик).
Список литературы
1. Иванов А. Чердынь - княгиня гор. - Пермь, 2003.
2. Иванов А. Золото бунта. - М., 2005.
3. Иванов А. Географ глобус пропил. - М., 2005.
4. Крюкова И. В. Рекламное имя: от изобретения до прецедентности: монография. -Волгоград: Перемена, 2004.
333
5. Никонов Н. Ермак // Уральский следопыт. - 1973. - № 4. - С. 15-25.
6. Северный П. Сказание о Старом Урале: Роман. - М.: Вече, 2009.
7. Сироткина Т. А. Категория этничности в русском языке (на материале этнонимии Пермского края). - Пермь, 2008.
8. Строганов М. Камни господни. - СПб.: Крылов, 2006.
Ж. Р. Сладкевич
Природная метафора в публицистическом дискурсе
Публицистический квалифицируется как персуазивный тип дискурса. Анализируемый нами корпус русских и польских фельетонных текстов охватывает события первого десятилетия XXI века. Стратегической задачей фельетониста является дискредитация тех явлений окружающей действительности, которые идут вразрез с нормами общечеловеческой морали, с представлении о благополучном государстве, управляемом разумными и порядочными людьми, обеспечивающем достойную жизнь своим гражданам. Одним из приемов интеллектуально-чувственного воздействия на читателя является создание выпуклого метафорического образа.
Метафора - вездесущий принцип языка. Публицистический дискурс, насыщенный абстракциями, аллегориями, эвфемизмами, представляет собой бескрайнее поле для функционирования языковых метафор. Метафора как лингвистическая номинация призвана сформировать яркий, легкий для восприятия образ, влияющий на прочтение и оценку реципиентом изложенной ситуации в рамках заданного автором ракурса, таким образом, метафора «способствует манипуляции общественным сознанием, так как созданный с помощью метафоры подтекст строится на ассоциативных связях и воздействует на суггестивном уровне» [3, с. 48].
Ведущие современные лингвисты описывают заметную метафоризацию языка публицистики в постсоветский период как средство выражения оценки общественно-политической ситуации [1, с. 156-157], отмечая при этом качественно новый виток метафоризации языка современных СМИ по сравнению с предшествующим периодом [4, с. 359]. Вариативность метафорического осмысления таких необычайно важных для жизни социума сфер и понятий, как политика, экономика, власть, история, демократия, терроризм, коррупция, бюрократия, кризис и т.п., поистине безгранична, поскольку вышеперечисленные явления и процессы предельно абстрактны, человек не в состоянии познать и постичь их в физических ощущениях, а следовательно, это благодатнейшая почва для метафорической экспансии. Метафора в политической сфере преследует следующие «прагматические цели: привлечение внимания потребителя; придание новой эмотивной окраски теме; построения авторского видения; восполнение понятийных лакун; усиление “сенсационности” сообщения; “украшение” речи» [2, с. 69].
334
