CC BY
41
УДК 94 (470.6)"18"
Д. Ю. Коробейникова
СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ КАВКАЗ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА: ПРИЧИНЫ РЕЦИДИВОВ ВООРУЖЕННОГО ПРОТИВОСТОЯНИЯ В РЕГИОНЕ
Статья раскрывает условия и причины рецидивов массового участия представителей горских обществ в вооруженном противоборстве с Российской империей после завершения активной фазы Кавказской войны. Несмотря на то, что к середине 60-х гг. XIX в. было положено начало мирному процессу инкорпорации Северного Кавказа в социокультурную систему России, время от времени намечавшийся диалог омрачался вспышками прежней вражды. Новые параметры жизни и сама атмосфера этнополитических ре-
алий в регионе вызывала чувство тревоги и неуверенности своем будущем среди горцев. Под давлением российской государственной машины рушился привычный для местных народов уклад жизни. Сохранявшиеся между сторонами предубеждения также несли в себе угрозу конфликта.
Ключевые слова: Северо-Восточный Кавказ, Российская империя, вооруженное противоборство, горские общества, диалог рецидив, протест-ные настроения.
D. Yu. Korobeynikova
THE NORTH-EASTERN CAUCASUS IN THE SECOND HALF OF THE XIX CENTURY: THE REASONS FOR RECURRENCE OF ARMED COUNTERACTIONS IN THE REGION
The article studies conditions and reasons for recurrence of the mass participation of the highlanders' societies in armed counteraction to the Russian Empire on completion of the active phase of the Caucasian war. In spite of the fact that by mid-1860s the process of peaceful incorporation of the North Caucasus in the sociocultural system of Russia was underway, occasional bursts of enmity overshadowed the dialog. New context of life and the atmosphere
of ethnic and political reality in the region caused anxiety and lack of confidence among highlanders. The usual mode of life of locals was gradually falling down under the pressure of Russian state machine. The prejudices of the parties against each other also caused a conflict risk.
Key words: North-Eastern Caucasus, Russian Empire, armed counteraction, highlanders' societies, dialogue, recurrence, protest aspirations.
Противоборство части горских обществ с российской властью в целом было преодолено к началу 1860-х гг., но это отнюдь не означало, что имеющиеся противоречия ушли в прошлое. Как писал один из неустановленных авторов, который неплохо разбирался в местной специфике, «Кавказ был покорён, но в населении его не могли сразу исчезнуть следы и привычки долгой борьбы и подчинения своим деспотам и фанатикам. Естественно, должны были происходить вспышки, устранение коих стало, однако, преимущественно зависеть уже от общих гражданских с нашей стороны мероприятий» [3, с. 139].
Необходимо было создать такие условия для жизни, при которых новое противостояние
стало бы невыгодным для народов, населяющих Северный Кавказ. Но даже самый оптимистический сценарий должен был учитывать возникновение рецидивов былого ожесточения, на которые следовало весьма оперативно и эффективно реагировать.
Кроме того, правительство должно было уделять внимание и тем проблемам, которые проявились в крае в связи с активной славянской колонизацией этих мест и вызвались социально-экономическими процессами, которые переживала Россия под влиянием буржуазно-демократических реформ. Между тем сама атмосфера формирующихся на Северном Кавказе этнополитических реалий не могла не вызывать чувство тревоги и неу-
веренности в завтрашнем дне. И связано это было не с тем, что жизнь горцев изменилась в худшую сторону. Налицо были позитивные изменения и новые перспективы развития в условиях мира и стабильности. Но «нарушение привычного для горцев течения жизни, вызванного давлением российской государственной машины, серьёзно воздействовало на массовые настроения. Если театр Кавказской войны на Северо-Восточном Кавказе не выходил за пределы Чечни и Дагестана, а на Северо-Западном - ограничивался ареалом расселения адыгов, то после войны Россия получила возможность проникать повсюду. Население во всех уголках Кавказа проявляло нервозность по поводу своей дальнейшей судьбы. Многие жители региона испытывали страх перед будущим, поскольку не понимали сути происходивших перемен» [6, с. 130].
Первое десятилетие после пленения Шамиля ситуация на Северо-Восточном Кавказе, бывшим одним из главных очагов войны, внушала осторожный оптимизм. Местное население, уставшее от непрестанных испытаний и жертв, активно старалось использовать те возможности, которые давала им мирная жизнь. Современники отмечали, как менялись умонастроения в горских обществах, располагавшихся в непосредственной близости от российских поселений и активно взаимодействующих со своими вчерашними противниками. Совместная хозяйственная деятельность сближала представителей различных этносов, предоставляла им возможность добиться успехов на поприще сотрудничества.
Представляется весьма наглядной картина, которую нарисовал русский чиновник Н. С. Семёнов, долгое время контактировавший с чеченцами и не раз по служебной и личной надобности посещавший их селения. Он отмечал, как изменялся менталитет местных жителей под влиянием российского фактора, как прививались навыки созидательного труда, дающего необходимое материальное благополучие. Теперь инициативный горец, почувствовавший все прелести достатка и благополучия, «нуждаясь для всего этого в средствах и лишенный возможности добывать их отцовским способом, т.е. грабежом, он вынужден прибегать к другим источникам дохода: сеять и продавать хлеб, косить сено, разводить овец, вообще, заниматься сельским хозяйством, а то и торговлею, или разными спекуляциями, или службою» [15, с. 17].
Но этот автор был далёк от идеализации происходивших трансформаций. Видел он и
негативные стороны выстраивавшегося диалога, понимая, насколько хрупким может быть новый, пока ещё формирующийся имперский социокультурный фундамент в местных условиях [4]. Сохраняющиеся предубеждения несли угрозу конфликта, и среди местных жителей было немало тех, кто готов был выступить против произошедших изменений, но пока опасался карательного ответа государства. Как показали дальнейшие события, изменившаяся внутренняя и внешнеполитическая конъюнктура подтолкнёт таких людей к активному противоборству и будет стоить немалой крови всем участникам столкновений.
Многие требования властей казались местным жителям произволом и не соответствовали привычному, а потому выглядевшему естественным укладу. Так, сохранилось немало жалоб властей на местах о незаконной вырубке леса. Угрозы наказания горцами игнорировались, а найти виновных было затруднительно. Действовал принцип круговой поруки, и предлагаемые администрацией варианты урегулирования таких конфликтов успехом не увенчались. Так, предложение собирать хворост и осуществлять заготовку древесины на основании выдаваемых билетов поддержки не нашло. Лесная стража, охранявшая угодья, подвергалась непрестанным нападениям, хотя до убийств дело доходило редко.
Как и прежде, возникали разногласия вокруг определения размеров арендной платы за пользование земельными наделами, принадлежавшими местной старшинской верхушке. Она нередко получала их от казны за свою верную службу и предпочитала не обрабатывать самостоятельно, а отдавать односельчанам, получая взамен деньги или производимую продукцию. Например, за право сенокоса владелец угодий требовал по одному возу сена с каждого двора; за выпас скота - по одной овце с ягнёнком со ста голов и т.п. [17, л. 48-49].
Аренда существовала в горском миросоци-уме давно, и возникающие в процессе таких хозяйственных взаимоотношений споры регулировались ещё на основании адата. Но произошедшее под влиянием России перераспределение земельной собственности, появление новых владельцев воспринималось неоднозначно. Права новой элиты нередко оспаривались, при этом недовольные апеллировали к старине и обвиняли своих соотечественников в ренегатстве.
Любые вмешательства в земельные вопросы вызывали весьма болезненную реакцию, т. к. касались той стороны жизни автохтонов,
которая была связана с проблемой выживания. В условиях хронического малоземелья сложившиеся горские коллективы не желали появления возле себя чужаков, а уж тем более не терпели, когда их пытались включить в их число. Практикуемое властями подселение новых жителей в аулы приводило к протестам, а чужаки не получали тех прав, которые имели старожилы. Судя по многочисленным петициям, это была не единичная проблема, и заложниками таких противоречий становились абсолютно все участники [13, л. 369-369об.].
Была непривычной и раздражающей прививаемая обязанность платить налоги. В Дагестане они колебались в размере от 50 копеек до 6 рублей 75 копеек на один дым, в зависимости от уровня благосостояния жителей. Назвать эти суммы запредельными нельзя, т.к. судя по стоимости товаров на местных рынках, доходы отдельной семьи были гораздо выше. Только продав один пуд марены, которая оценивалась в 4 рубля и до открытия ализарина пользовалась устойчивым спросом, можно было не только рассчитаться с государством, но и остаться с выручкой [16, с. 69-70, 120].
Но такие правила многим казались унизительными. Горцы и раньше должны были выплачивать определённые суммы местным владельцам, но это воспринималось как дань уважения, подарок. Налоги государству походили на дань, что в северокавказском миросоциу-ме трактовалось как слабость и «потеря лица».
Следовало проявлять особую деликатность в вопросах, затрагивающих религиозные чувства местных народов. Так, «весной же 1863 г., вследствие неосторожных мероприятий, имевших в виду распространение христианства, произошли беспорядки в Закатальском округе. Белоканский житель Хаджи-Муртуз, провозгласив себя имамом, собрал скопище в 3 тыс. человек и обложил Закаталы, где стояли гарнизоном лишь две роты. Возмущение было, однако, подавлено, причём на помощь нашему отряду явились сами же жители, именно аварцы и другие жители Дагестана» [3, с. 139].
Таким образом, в горской среде поддерживался достаточно высокий градус напряжённости, и всегда можно было найти людей, которые готовы были взяться за оружие ради установления справедливости в том виде, которую они сами считали правильной.
Эти протестные настроения облекались в религиозную форму и, получив необходимое оправдание своим действиям, носители таких идей позиционировали себя выразителями неких высших духовно-нравственных ценностей,
которые должны были искоренить существующий произвол. На практике всё это заканчивалось кровопролитием, что мы видим на примере движения проповедника Кунта Кишиева, сумевшего увлечь за собой немало сторонников среди чеченцев. Он стал родоначальником «зикризма» в Чечне, который представлял собой вариант учения кадирийского тариката. Обряды «зикризма» сопровождались групповыми движениями, во время которых молящиеся впадали в религиозную экзальтацию. Его выступления и призывы стали пользоваться всё большей популярностью среди тех, кто плохо встраивался в новые порядки.
Проповеди шейха вызывали тревогу не только у русской администрации, но и у представителей официального духовенства, которое понимало, что получило в лице Кунта Кишие-ва серьёзного соперника. За призывами к духовному самосовершенствованию скрывались весьма опасные политические идеи, которые могли вызвать новую волну насилия в крае и расколоть чеченское общество. Недаром местные религиозные авторитеты принялись активно развенчивать взгляды Кунта-Хаджи, причём делали это весьма эффективно. Они зачастую использовали для порицания «зикризма» не проповеди в мечетях, а личные беседы со своей паствой, разговаривая с ней доступным языком [8, с. 696-697].
Власти, в свою очередь, усилили военные гарнизоны, располагавшиеся в разных местах Чечни. Было принято решение изолировать строптивого предводителя, которого арестовали вместе с ближайшим окружением и отправили в Новочеркасск. Это спровоцировало вооружённое нападение на русский гарнизон в селении Шали в январе 1864 г. Нападавшие были уверенны, что ружья солдат не принесут им никакого вреда и бросились в атаку с одним холодным оружием. Всё закономерно закончилось истреблением наиболее фанатично настроенных горцев. Виновные в происшедших событиях были отправлены на каторжные работы, что привело к недолгому успокоению Чечни, хотя латентное недовольство продолжало сохраняться [12, с. 128].
Оценивая произошедшие события, следует отметить, что не только на Северном Кавказе, но и по всей России наблюдаются примеры проявления социального недовольства, вызванного тем системным кризисом, который разразился в империи во второй половине XIX столетия. Подготовка и проведение реформ далеко не однозначно воспринимались различными слоями населения, и находились
люди, готовые сопротивляться происходящим переменам. Региональная специфика заключалась в том, что местный миросоциум ещё не оправился от недавних военных катаклизмов и реагировал на свою трансформацию наиболее радикальными шагами. Социальному протесту придавалось религиозное звучание, что добавляло ему ожесточённость и непримиримость. Это мы видим и на примере волны насилия, которая захлестнула северо-восточные районы края, вновь ставшие очагом дестабилизации в 1877-1878 гг.
Катализатором выступления стала война между Россией и Турцией, которая возродила у части горцев надежды на помощь в обретении независимости от власти «царя гяуров». Перед началом войны десятки османских агентов под различными предлогами проникали в местные общества и вели свою пропаганду. Они призывали к «священной войне» и обещали незамедлительную военную и материальную поддержку от султана [18, с. 41].
Сказывался и тот факт, что многие выходцы из числа северокавказских народов в результате мухаджирства оказались подданными Османской империи, и их активно использовали для агитационной работы с бывшими земляками. И хотя власти старались осуществлять тщательный контроль за приезжавшими на Кавказ людьми, выдворяли тех, чья благонадёжность вызывала сомнения, но полностью закрыть регион от враждебной пропаганды так и не смогли [7, л. 109-110 об.].
Но причины эскалации скрываются не во внешнем влиянии, а в реакции горского ми-росоциума на произошедшее за годы преобразований. Они несли угрозу самой сути сложившегося уклада, который пусть и сдерживал поступательное развитие местных обществ, но зато гарантировал стабильность и предсказуемость.
Горцев встраивали во властную вертикаль, которая была характерна для российского государственного устройства, между тем они привыкли жить в общине, «которая спонтанно, самодовлеюще развилась в самоуправляемое микрополитическое образование, являющееся звеном, а не низшей ячейкой общества. Такая община целиком генерировала военные, правовые и политические функции, как и классы, включая общинную знать, а иногда и военные сословия» [1, с. 206].
Вновь базой для сопротивления стали районы, которые были хорошо известны своей непримиримостью к преобразованиям эпохи имамата. Сам по себе этот факт говорит о
многом. Именно здесь новации империи приживались с большим трудом, а их положительный результат был далеко не очевиден. Это обеспечило поборникам «старины» массовую поддержку, когда на их сторону перешло 441 селение Чечни и Дагестана. Социальный облик противников империи был неоднороден. Здесь встречались как представители старой элиты, так и рядовые общинники. Каждый из них имел свои основания быть недовольным теми новациями, которые несла их миру Россия.
Лидером горского протеста стал житель хутора Симсир, относящегося к Зандаковскому обществу Веденского округа, - Алибек-хаджи Алданов. Незадолго перед этим он вернулся из паломничества в Мекку, где, видимо, имел контакты с представителями турецкой администрации. Во всяком случае «в горную страну этот чеченец Алибек-хаджи заявился с намерением посеять в ней смуту-фитна. Поэтому-то, оказавшись в своей области, он вскоре устроил совет с лучшими из мужей, на котором сообщил им о начале войны между падишахом ислама и падишахом русских» [5, с. 49].
Вместе с ним против властей выступил и другой предводитель - Дада Залмаев, который проживал в селении Чобахкенерой в Аргунском округе. Действовали они достаточно согласовано, что позволяет предположить о наличии у них совместного плана действий и предварительной договорённости.
Выступление началось 13 апреля 1877 г., и вскоре под знамёна новоявленных мюридов встало уже около 18 тысяч человек. Данные цифры, возможно, преувеличены, но в любом случае речь идёт о массовой поддержке восстания. Тех, кто открыто решался противостоять выступлению, сторонники Алданова и Зал-маева убивали, а их имущество раздавалось своим приверженцам. Так, «первым делом хаджи Алибек убил старшину (раис) своего селения, который, между прочим, был одним из его родственников. Затем хаджи Алибек и те, кто были тогда вместе с ним, захватили из [окрестностей] крепости Хасав-Юрт (Ха-сай-юрт) табун лошадей в качестве добычи. Большинство чеченцев подчинялись тут хаджи Алибеку и вступили они в большие сражения, которые стали происходить во многих местах» [5, с. 51]. В такой ситуации люди, не желавшие принимать участия в восстании, сохраняя нейтралитет, предпочитали не перечить своим решительным землякам и скрывали до времени собственные взгляды. Они присоединялись к сильнейшему, чтобы спасти свои жизни и имущество.
Но и тех, кто искренне разделял идеи начавшегося джихада, было немало. Произошёл возврат к набеговой практике, которую так и не смогла искоренить имперская власть [11, с. 53]. Сказывалась и привычная для горского миросоциума традиция групповой поруки и родственных связей. Семейно-клановые узы заставляли весь коллектив принимать участие в борьбе, даже если её целесообразность вызывала серьёзные сомнения.
Нашлось и немало тех, кто не пожелал вступать на путь конфронтации с властями. Они достаточно успешно встраивались в имперский миросоциум, и им было, что терять в случае поражения восстания. Как правило, это были состоятельные горцы, причём не обязательно состоявшие на службе в российской администрации. Повстанцы нередко обвиняли их в отступничестве от веры и, прикрываясь такими словами, грабили их имущество. Такие люди брали в руки оружие, записывались в отряды милиции и сражались на стороне царской армии, которая оказалась им в данной ситуации ближе, нежели собственные земляки [10, с. 51].
Российское командование достаточно быстро стало реагировать на произошедшие события. На Северо-Восточный Кавказ были переброшены дополнительные силы, само появление которых сыграло стабилизирующую роль в крае. Ещё до начала активных боевых действий часть местной элиты поспешила заверить командование в своей верности, а по мере того, как войска начали теснить повстанцев, число верноподданнических заверений только увеличивалось. Горский миросоциум, всегда ценивший силу, готов был поддержать власть, обеспечивавшую стабильность и порядок. Для многих горцев, которые успели заработать достаток и опасались его лишиться, были неприемлемы заявления о его перераспределении с помощью «овеянных заветами старины» методов, т. е. грабежа.
У чеченских повстанцев нашлись единомышленники в Дагестане. Здесь во главе оппонентов империи первыми выступили жители Гунибского округа во главе с имамом Гаджи-Магометом. Они также использовали религиозные лозунги и наряду с требованиями решить земельный вопрос, не прочь были заняться «богоугодным» грабежом. Одной из главных задач повстанцев было прорваться на равнины, где можно было найти себе новых сторонников. Кроме того, мятежники рассчитывали получить трофеи и компенсировать те материальные потери, которые были неминуемы вследствие прекращения хозяйственной деятельности.
Первые успехи впечатляли и внушали оптимизм. Русские гарнизоны в горах были блокированы и не могли помешать повстанцам распространять своё влияние на новые округа. В осаде оказался даже Дербент, в окрестностях которого были разорены дома русских рабочих, а сами они, кто не успел скрыться, были убиты. В самом городе жители по собственной инициативе возводили баррикады и готовились к уличным боям. Общая опасность сплотила христиан, евреев, мусульман-шиитов, которые прекрасно понимали, что рассчитывать на пощаду со стороны религиозных фанатиков им не приходится [2, с. 487].
В результате предпринятых царскими войсками экспедиций в горы, восставшие были выбиты из Чечни, а затем наступил черёд Дагестана. Сказывался накопленный опыт ведения боевых действий в горно-лесистой местности, который приобрела армия в прошедшие десятилетия. Среди ветеранов, продолжавших службу, было немало тех, кто ещё помнил сражения с мюридами имама Шамиля и знал наиболее эффективные способы противодействия неуловимому и мобильному противнику. Имперский миросоциум, поглощая Северный Кавказ, по крайней мере, с военной точки зрения уже не воспринимал его как нечто чуждое и непонятное. Это был привычный театр военных действий, причём царские командиры разбирались уже не только в особенностях ландшафта, но и понимали особенности менталитета своего противника. Всё это обеспечило достаточно быструю победу, а остатки отрядов восставших, блокированные в высокогорных селениях, вынуждены были капитулировать.
В начале ноября 1877 г. пал аул Согратль, который считался столицей несостоявшегося имамата Гаджи-Магомета. Власти казнили попавших в их руки зачинщиков выступления, а приближённые горских предводителей оказались на каторге, без права возвращаться на родину. Часть местных жителей была переселена на равнину и должна была выплатить денежный штраф, чтобы компенсировать ущерб, который они нанесли своими действиями [14, с. 221-222].
Чтобы произвести впечатление на местное население, власти собрали в Дербенте и Гу-нибе представителей от местных джамаатов и на их глазах произвели казни зачинщиков восстания. Ни о каком «почётном пленении», как это было в случае с имамом Шамилем, речь не шла [9, с. 32]. Необходимо было добиться «десакрализации» поступков мятежников и их идеологии. Власти наглядно демонстрирова-
ли, что видят в них обычных разбойников, виновных в массовой гибели людей.
Подобные волнения, хотя и были опасны своей массовостью и всплеском насилия, но в целом являлись привычной реакцией горского мира на происходящие в крае процессы. Сломив массовое вооружённое сопротивление северокавказского социума в первой половине XIX столетия, Российская империя приступила к его системной адаптации к собственным порядкам. Однако имперский социум был во
многом чужд и даже враждебен местным реалиям, представлял собой набор элементов иного геофизического и социокультурного происхождения. Народы края весьма болезненно реагировали на кардинальную трансформацию своего привычного уклада и встраивание их существования в инокультурную систему координат. Это не могло не породить латентную или открытую враждебность, преодоление которой не могло не затянуться на достаточно долгий период.
Источники и литература
1. Агларов М. А. Сельская община в Нагорном Дагестане в XVII - начале XIX в. (Исследование взаимоотношения форм хозяйства, социальных структур и этноса). М.: Наука, 1988. 240 с.
2. Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. СПб.: Тип. Министерства Путей Сообщения, 1892. Т. II. 556 с.
3. Вайнахи и имперская власть: проблема Чечни и Ингушетии во внутренней политике России и СССР (начало XIX -середина ХХ в.) / авт. Коллектив. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН); Фонд «Президентский центр Б. Н. Ельцина», 2011. 1094 с.
4. Виноградов В. Б. Н. С. Семенов и его очерк «День в ауле» 1869 года / под ред. С. Л. Дударева. Армавир: АГПИ, 2002. 24 с.
5. Восстания дагестанцев и чеченцев в послешамилёвскую эпоху и имамат 1877 года (материалы) / сост.: Т. М. Айтберов, Ю. У. Дадаев, Х. А. Омаров. Махачкала: Фонд Шамиля, 2001. Кн. I. 280 с.
6. Гатагова Л. С. Северный Кавказ в эпоху поздней империи: природа насилия. 1860-1917. М.: Новый хронограф, 2016. 448 с.
7. Государственный архив Краснодарского края. Ф. 774. Оп. 1. Д. 392.
8. История Чечни с древнейших времён до наших дней: В 2 т. Т. I. История Чечни с древнейших времён до конца XIX века. 2-е изд., испр., доп. Грозный: ГУП «Книжное издательство», 2008. 828 с.
9. Кисриев Э. Ф. Ислам и власть в Дагестане. М.: ОГИ, 2004. 224 с.
10. Клычников Ю. Ю., Линец С. И. Северокавказский узел: особенности конфликтного потенциала (исторические очерки) / под ред. В. Б. Виноградова. Пятигорск: РИА-КМВ, 2006. 211 с.
11. Клычников Ю. Ю. Северный Кавказ: старые проблемы в новом измерении (Историко-политологические очерки) / под ред. и с предисловием С. Л. Дударева. Известия научно-педагогической Кавказоведческой школы В.Б. Виноградова. Вып.1. Пятигорск: ПГЛУ, 2016. 99 с.
12. Очерки истории Чечено-Ингушской АССР. Грозный: Чечено-Ингушское книжное издательство, 1967. TI. 316 с.
13. Российский государственный военно-исторический архив. Ф. 1300. Оп. 7. Д. 3.
14. Северный Кавказ с древнейших времён до начала ХХ столетия (историко-этнографические очерки) / под ред. и с предисловием В. Б. Виноградова. Пятигорск: ПГЛУ, 2010. 318 с.
15. Семенов Н. С. Туземцы Северо-Восточного Кавказа (Рассказы, очерки, исследования, заметки о чеченцах, кумыках и ногайцах и образцы поэзии этих народцев). СПб.: Тип. А. Хомского и К, 1895. 488 с.
16. Хашаев Х.-М. Общественный строй Дагестана в XIX веке. М.: АН СССР, 1961. 262 с.
17. Центральный государственный архив Республики Северная Осетия-Алания. Ф. 256. Оп. 1. Д. 33.
18. Чернявский А.С. Кавказ в течении 25-летнего царствования государя императора Александра II. СПб.: Военная типография, 1898. 61 с.
References
1. Aglarov M. A. Sel'skaja obshhina v Nagornom Dagestane v XVII - nachale XIX v. (Issledovanie vzaimootnoshenija form hozjajstva, social'nyh struktur i jetnosa) (The Rural Commune In Highland Dagestan In The XVII - The Beginning Of The
XIX century (The Study Of Economic Relations, Social Structures And Ethnos). Moscow: Nauka, 1988. 240 p. (In Russian).
2. Boguslavskij L. Istorija Apsheronskogo polka 1700-1892. (The History Of Apsheron Regiment In 1700-1892). St.Petersburg: Printing house of the Ministry of Railways, 1892. Vol. II. 556 p. (In Russian).
3. Vajnahi i imperskaja vlast': problema Chechni i Ingushetii vo vnutrennej politike Rossii i SSSR (nachalo XIX - seredina
XX v.) (The Vainachs And Imperial Authorities: The Problem Of Chechnya And Ingushetia In Domestic Policy Of Russia And The Ussr (The Beginning Of The XIX- The Middle Of The XX Century). Moscow: Russian Political Encyclopedia; B.N. Yeltsin Presidential Center, 2011. 1094 p. (In Russian).
4. Vinogradov V. B. N. S. Semenov i ego ocherk «Den' v aule» 1869 goda (N. S. Semenov And His Essay "The Day In The Aul" 1869) / ed. by S. L. Dudarev. Armavir: ASPI publ., 2002. 24 p. (In Russia).
5. Vosstanija dagestancev i chechencev v posleshamiljovskuju jepohu i imamat 1877 goda (materialy) (The Uprisings Of The Dagestans And The Chechens After Shamil And Imamat In 1877 (Materials) / composers T. M. Ajtberov, Ju. U. Dadaev, H. A. Omarov. Mahachkala: Shamil Foundation, 2001. Book. I. 280 p. (In Russia).
6. Gatagova L. S. Severnyj Kavkaz v jepohu pozdnej imperii: priroda nasilija. 1860-1917. (The North Caucasus In The Epoch Of The Late Empire. 1860-1917). Moscow: Novyj hronograf, 2016. 448 p. (In Russia).
7. Gosudarstvennyj arhiv Krasnodarskogo kraja. (The State Archive Of The Krasnodar Region). F. 774. Inv. 1. D. 392. (In Russian).
8. Istorija Chechni s drevnejshih vremjon do nashih dnej: V 2 t. T.I. Istorija Chechni s drevnejshih vremjon do konca XIX veka. (The History Of Chechnya From Ancient Times ToThe Present Day: In 2 Volumes. V. 1. The History Of Chechnya From The Ancient Times Till The End Of The XIX Century). Groznyj: Knizhnoe izdatel'stvo, 2008. 828 p. (In Russian).
9. Kisriev Je. F. Islam i vlast' v Dagestane (Islam And Dagestan Authorities). MOSCOW: OGI, 2004. 224 P. (In Russian).
10. Klychnikov Yu. Yu., Linec S. I. Severokavkazskij uzel: osobennosti konfliktnogo potenciala (istoricheskie ocherki) (The North-Caucasian Knot: Peculiarities Of Conflict Potential (Historical Essays) / ed. by V. B. Vinogradov. Pjatigorsk: RIA-KMV, 2006. 211 p. (In Russian).
11. Klychnikov Ju. Ju. Severnyj Kavkaz: starye problemy v novom izmerenii (Istoriko-politologicheskie ocherki) (The North Caucasus: Old Problems In A New Dimension (Historical And Politological Essays) / ed. by S. L. Dudarev. Izvestija nauchno-pedagogicheskoj Kavkazovedcheskoj shkoly V. B. Vinogradova. Issue.1. Pjatigorsk: PSLU publ., 2016. 99 p. (In Russian).
12. Ocherki istorii Checheno-Ingushskoj ASSR. (The Essays On The History Of Chechen-Ingush ASSR). Groznyj: Checheno-Ingushskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1967. Vol. I. 316 p. (In Russian).
13. Rossijskij gosudarstvennyj voenno-istoricheskij arhiv (The Russian State Military-Historical Archive) F. 1300. Inv. 7. D. 3. (In Russian).
14. Severnyj Kavkaz s drevnejshih vremjon do nachala HH stoletija (istoriko-jetnograficheskie ocherki) (The North Caucasus From Ancient Times Till The Beginning Of The XX Century (Historical And Ethnographical Essays) / ed. By V. B. Vinogradov. Pjatigorsk: PSLU publ., 2010. 318 p. (In Russian).
15. Semenov N. S. Tuzemcy Severo-Vostochnogo Kavkaza (Rasskazy, ocherki, issledovanija, zametki o chechencah, kumykah i nogajcah i obrazcy pojezii jetih narodcev) (Natives Of The North-Eastern Caucasus (Stories, Essays, Studies, Notes About Chechens, Kumyks, Nogaits And Their Poetry). St.Petersburg, 1895. 488 p. (In Russian).
16. Hashaev H.-M. Obshhestvennyj stroj Dagestana v XIX veke. (The Social System Of Dagestan In The XIX Century). Moscow: SA USSR publ., 1961. 262 p. (In Russian).
17. Central'nyj gosudarstvennyj arhiv Respubliki Severnaja Osetija-Alanija. (The Central State Archives Of The Northern Ossetia-Alania Republic). F. 256. Inv. 1. D. 33. (In Russian).
18. Chernjavskij A. S. Kavkaz v techenii 25-letnego carstvovanija gosudarja imperatora Aleksandra II. (The Caucasus During The 25-th Reign Of The Emperor Alexander II). St.Petersburg, 1898. 61 p. (In Russian).
