CC BY
38Ипатьевский вестник. 2022. №2 (18). С. 157-181. Ipatievsky vestnik. 2022. №. 2 (18). Р. 157-181.
ПЕРСОНАЛИИ
Научная статья УДК 281.93(092)
DOI: 10.24412/2309-5164-2022-2-157-181
Сергей Николаевич Дурылин —
ученый и тайный священник советской эпохи
Монах Варфоломей (Чернышев) Костромская духовная семинария, Кострома, Россия 9581148@list.ru
Аннотация. Сергей Николаевич Дурылин (18861954) прошел жизненный путь от студента на баррикадах 1905 года до крупного ученого филолога сталинской эпохи. В 1920 г. он принял сан и служил в Москве под началом старца праведного Алексия Мечева. Пережил аресты и заключения. Во Владимирской тюрьме с исповедником епископом Афанасием Ковровским участвовал в составлении службы Всем святым в земле Российской просиявшим. По ходатайству А. В. Луначарского, знавшего его как крупного ученого, был освобожден с условием не служить в церкви. В церкви не служил, но служил дома, а для внешнего мира был только доктором филологических наук, специалистом по Н. В. Гоголю, Н. А. Островскому, М. Ю. Лермонтову, истории театра и искусства. Наследие его, публикуемое после падения советской власти, содержит капитальные труды о Ф. М. Достоевском, М. В. Нестерове, замечательную художественную прозу. Публикуемые воспоминания характеризуют его последние годы и дают представление о жизни православной творческой интеллигенции в 40-50-х годах ХХ века.
Ключевые слова: С. Н. Дурылин, тайный священник, интеллигенция, литература, наука
Для цитирования: Монах Варфоломей (Чернышев). Сергей Николаевич Дурылин—ученый и тайный священник советской эпохи // Ипатьевский вестник. 2022. № 2. С. 157181. Ьпрэ:// doi.org/10.24412/2309-5164-2022-2-157-181
© Монах Варфоломей (Чернышев Сергей Николаевич), 2022.
Монах Варфоломей (Чернышев Сергей Николаевич),
доктор геолого-минералогических наук, профессор, почетный работник высшей школы, почетный работник науки и техники, доцент кафедры Церковной истории и церковно-практиче-ских дисциплин Костромской духовной семинарии /
Monk Bartholomew (Chernyshev Sergey Nikolaevich),
Doctor of geological and mineral-ogical sciences, professor, honorary worker of higher school and honorary worker of sciences and technology,
Associate Professor of Kostroma Theological Seminary
PERSONALITIES
Scientific article
Sergey Nikolaevich Durylin — scientist
and secret priest of the Soviet era
Monk Bartholomew (Chernyshev) Kostroma Theological Seminary, Kostroma, Russia 9581148@list.ru
Abstract. Sergey Nikolaevich Durylin (1886-1954) went through life from a student at the barricades in 1905 to a major scholar of philology of the Stalin era. In 1920, he took orders and served in Moscow under the command of the righteous elder Alexy Mechev. He survived arrests and imprisonment. In the Vladimir prison, together with the confessor Bishop Athanasius Kovrovsky, he participated in the preparation of the service to All the saints who shone in the Russian land. At the request of A. V. Lunacharsky, who knew him as a major scientist, he was released on condition not to serve in the Church. He did not serve in the Church, but he served at home, and for the outside world he was only a doctor of philology, a specialist in N. V. Gogol, N. A. Ostrovsky, M. Y. Lermontov, the history of theater and art. His legacy, published after the fall of Soviet power, contains major works about F. M. Dostoevsky, M. V. Nesterov, and remarkable artistic prose. The published memoirs characterize his last years and give an idea of the life of the Orthodox creative intelligentsia in the 40-50s of the twentieth century. Keywords: S. N. Durylin, secret priest, intelligentsia, literature, science For citation: Monk Bartholomew (Chernyshev). Sergey Nikolaevich Durylin — scientist and secret priest of the Soviet era // Ipatievsky vestnik. 2022. № . 2. P. 157-181 (In Russian). https:// doi.org/10.24412/2309-5164-2022-2-157-181
ИГУМЕН Петр (Ерышалов)1 благословил меня поблагодарить моего учителя своими воспоминаниями.
Сергей Николаевич Дурылин был, вероятно, лучшим воспитателем мальчиков в Москве в начале прошлого (ХХ) века. Он был не только теоретиком педагогики, но и практиком. Как-то он мне сказал: «Мальчики самостоятельные личности. Хорошо научить их через «заставить» невозможно». Нужно найти интерес к чему-то у будущего ученика и от развития этого интереса вести его к другим темам и формировать личность.
Я осознаю себя последним учеником его, так как подолгу жил у него в Болшеве на каникулах, учась в 6-10 классах.
Связь нашей семьи с Сергеем Николаевичем восходит к началу прошлого века. В 1908 году Сергей Иванович Чернышев2 (1868-1924) и его жена Варва-
1 Игумен Петр (Ерышалов) — наместник Свято-Троицкого Ипатьевского монастыря в Костроме.
2 Чернышев Сергей Иванович—директор семейной акционерной суконно-ткацкой фабрики «Пе-лагея Чернышева и сыновья» на р. Клязьме, в Пирогово вблизи Мытищ, внук Пелагеи Яковлевны. На фабрике он усовершенствовал производство, построил церковь, добротное жилье, богадельню, создал медпункт, клуб с любительским духовым оркестром и концертами московских артистов. Рабочих он любил и заботился о них. На фабрике не было забастовок. В годы войны
ра Андреевна (1875-1942), происходившая из древнего рода колоколо-заводчиков Самгиных, пригласили уже знаменитого в Москве педагога домашним учителем-воспитателем к своему старшему сыну Николаю (1898-1942), стремясь дать ему русское воспитание. Мать была не удовлетворена воспитанием старшей дочери Марии (1896-1990), которая росла на руках немецких бонн в соответствии с традициями чернышевской семьи. Она желала воспитать сына в русском духе. Потом воспитанниками С.Н. стали и другие сыновья Чернышевых: Иван и Александр, а так же сын фабричного стоматолога Игорь Владимирович Ильинский Младший из братьев Чернышевых, Вячеслав, родившийся в 1914 году, не попал под крыло С.Н. Отношения учителя и учеников перешли в крепкую дружбу. Сергей Николаевич пользовался большим авторитетом в семье Чернышевых. Николай (мой отец) был его любимым учеником среди многих, кого он учил в разных домах Москвы (Морозовых, Самариных, Тютчевых и др.). Он много занимался с Николаем. Брал с собой в Оптину пустынь к старцу Анатолию (Потапову), который стал их духовным отцом, в экспедиции по русскому Северу. У меня хранятся рисунки и фотографии, которые отец сделал во время этих поездок. Уже в юности он был хорошим художником нестеровского стиля. В последнем можно усматривать влияние Сергея Николаевича. Много записей о Коле находим в книге «В своем углу», в частных письмах (к В. В. Розанову, Г. Х. Мокринскому и др.), и в дневниках. Сергей Николаевич посвятил Коле несколько стихотворений, в том числе «Никола на Руси», «Перед портретом», «Месяц и Зорька» и «Русь», а также рассказ «Жалостник». Мой отец не мог стать продолжателем семейного дела, обладая не деловым, а поэтичным характером и живописным талантом. Сергей Николаевич поддерживал его в выборе профессии. Главным произведением Николая Чернышева является икона Божией Матери Державная (1926), кото-
1914-18 годов фабрика производила большую часть шинельного сукна. После национализации фабрики по просьбе рабочих остался на должности главного инженера, а не уехал с семьей на запад, где на свой капитал в загранбанке мог открыть производство. Он не захотел оставить Россию и любимое дело — фабрику, которой руководил более 20 лет. Деятельность Сергея Ивановича на фабрике закончилась под торжественную музыку упомянутого духового оркестра. На митинге под лозунгом «Капитализм на свалку истории» его посадили в тачку для вывоза мусора и сбросили в помойку. Вскоре после этого он скончался. Ему было 56 лет.
1 Ильинский Игорь Владимирович — Народный артист СССР, актер московского Малого театра и кино.
Фото 1. М.В. Нестеров. Портрет священника. С.Н. Дурылин. 1926 год
рая находится сейчас в храме святого пророка Ильи в Обыденском переулке Москвы1. Этим произведением мы обязаны и С. Н. Дурылину, который развил в художнике веру в Бога и любовь к Церкви. Сохранились три графических портрета Сергея Николаевича, нарисованные отцом в 1917 г. Несмотря на то, что отец учился во ВХУТЕМАСе у П. П. Кончаловского и Р. Р. Фалька, от был чужд их духу и творческому стилю.
Сергей Николаевич в 1930-х годах, будучи связан с издательствами, помогал отцу найти работу иллюстратора. В частности, для журнала Лестехиздата отец должен был на фотографиях заменять лапти на сапоги. Участие во лжи советской пропаганды претило ему, он опаздывал с исполнением и лишался работы.
В декабре 1941 года отца арестовали в Москве. Я помню арест и обыск. На Преображение 1942 года «тройка» 2 в Саратовской тюрьме приговорила его к высылке в Казахстан на 5 лет по обвинению в создании и руководстве церковной антисоветской группы3. С декабря 1942 года сведений о нем не было.
На моей матери Елизавете Александровне Самариной (1905-1985) (дочери общественного и государственного деятеля Александра Дмитриевича Самарина4 и Веры Саввишны Мамонтовой (1875-1907)5 отец женился в 1936 году6. Это был его второй брак. В 1933 году скончалась его первая жена — Лидия Иосифовна Фудель, дочь протоиерея Иосифа Фуделя и сестра Сергея Фуделя—друга отца и тоже ученика Дурылина. Родители были знакомы и раньше. В 1914 году Сергей Николаевич Дурылин был приглашен в Абрамцево домашним учителем к сыну А. Д. Самарина. Связь его с Абрамцевым установилась на много лет. Дурылин в 1917 г. возил своих учеников Колю Чернышева и Сережу Фуделя в Абрамцево, познакомить их с семьей Мамонтовых-Самариных.
1 Эта икона была написана отцом для храма Николая Чудотворца в Плотниках на Арбате по просьбе дочерей настоятеля храма протоиерея Иосифа Фуделя. Когда храм разрушали в 1932 г., верующие перенесли икону в храм Ильи Пророка Обыденнный.
2 «Тройки» НКВД — органы административной (внесудебной) репрессии при республиканских, краевых и областных управлениях НКВД СССР. Созданы в 1933 г. для оперативного осуждения «антисоветских элементов» без суда и следствия. Состояли из трех человек. «Особые тройки» действовали с августа 1937 по ноябрь 1938 года. Решения таких «троек» выносилось заочно по материалам, представленным органами НКВД, а иногда и без материалов, по представленным спискам арестованных. Решение «тройки» обжалованию не подлежало.
3 Особое Совещание при НКВД г. Саратова (протокол № 66-М). 19/08/1942. Статья ст. 58-10 ч. 2,58-11 УК РСФСР. Приговор 5 лет ссылки в Казахскую ССР, считая с 16.12.1941.
4 Самарин А.Д. — предводитель дворянства г. Москвы и губернии, обер-прокурор Святейшего Синода (1915), товарищ председателя Поместного Собора Церкви 1917-18 годов и др. (См. «Подвигом добрым подвизался...» Материалы к жизнеописанию А. Д. Самарина (1868-1932)/ Авторы составители С. Н. Чернышев и прот. Димитрий Сазонов. — Кострома: Издательство костромской митрополии. 2017. — 312 с.: илл.).
5 Всем хорошо знаком портрет В. С. Мамонтовой «Девочка с персиками» кисти В. Серова. ГТГ.
6 Венчал моих родителей отец Сергий Сидоров, ученик С. Н. Дурылина и друг моего отца. Он же крестил меня в мастерской Виктора Михайловича Васнецова, где сейчас в Васнецовском переулке музей художника. В 1937 г. о. Сергий Сидоров, как священник, был расстрелян на Бутовском полигоне.
Об этом С. И. Фудель написал в воспоминаниях 1. Так что родители мои были знакомы задолго до свадьбы, потому что они принадлежали оба к тому кругу православной московской интеллигенции, который был очень тесен. У них было немало общих знакомых, а самым близким был воспитатель моего отца — Сергей Николаевич Дурылин.
С моим отцом Сергей Николаевич сохранял близкие дружеские отношения до ареста отца, а с матерью и бабушкой — Александрой Саввишной Мамонтовой2 —
до своей смерти в 1954 году. Несомненно, аресты учеников о. Сергия Сидорова, Н. С. Чернышева, С. И. Фуделя ложились тяжелым грузом на душу о. Сергия Дурылина. Они ставились ему в положительный зачет в ангельской канцелярии, как учителю, и в отрицательный зачет на Лубянке. Это требовало от него усилить молитву и еще более скрываться от общения с советскими людьми, чтобы не дать повода для третьего ареста. В сороковых-пятидесятых годах до смерти Сталина практиковались аресты ранее бывших в заключении.
После арестов, ссылок, эвакуации в Сибирь мои родные в 1945 году вернулись в Москву3, но жить было негде. Александре Саввишне запретили жить в Абрамцеве4, а Елизавете Александровне — в Москве из-за репрессированного мужа. Их приютил (к тому времени уже освобожденный из лагеря) Дмитрий Васильевич Поленов, сын художника, восстановленный в должности директо-
1 Фудель С. И. Собрание сочинений в 3 тт. //М., Русский путь. 2001. Т. 1. С. 72.
2 В альбом А. С. Мамонтовой (1875-1952), который хранится у меня, рукой С. Н. Дурылина вписаны два его стихотворения: «Абрамцеву», с посвящением Александре Саввишне (15/16.06.1917), и «Третий Спас» (16.08.1924). Стихотворение «Третий Спас» написано Дуры-линым на листке бумаги, который вклеен в альбом. В августе 1924 года Дурылин был в ссылке в Челябинске. Видимо, стихотворение было прислано Александре Саввишне с письмом, скорее всего с оказией, или Дурылин подарил его ей, вернувшись в декабре 1924 г. в Москву из Челябинска.
3 Чернышев С. Н. Род Самариных. В кн: «Подвигом добрым подвизался...» Материалы к жизнеописанию Александра Дмитриевича Самарина (1868-1932)/ Авторы-составители С. Н. Чернышев и прот. Димитрий Сазонов. — Кострома: Издательство Костромской митрополии, 2017. 312 с. илл. с. 30.
4 Чернышев С. Н. Жизненный путь Александры Саввишны Мамонтовой от Абрамцева до Поленова. Сб. Хранители. Судьба людей, судьба музея. К 130-летию со дня рождения Д. В. Поленова/ Министерство культуры РФ ФГБУК «Государственный мемориальный историко-художествен-ный и природный музей-заповедник В. Д. Поленова». Научно-практическая конференция 1011 октября 2016 года «Золотая осень» 216 г.с. 42-84.
Фото 2. С.Н. Дурылин
ра музея Поленова. Елизавета Александровна работала вначале бухгалтером, потом 25 лет хранителем, а Александру Саввишну оформили на должность вахтера.
Переписка Сергея Николаевича и моих родных у меня не сохранилась. В случае обыска письма становились добычей органов и могли обернуться бедой, а в Поленове, как и в Болшеве, жили люди, пережившие аресты и потому «неблагонадежные». По письмам С.Н. немного познакомился со мной. Это явилось поводом для приглашения погостить в Болшеве. И вот тогда на каникулы я стал ездить в Болшево. С.Н. уделял мне много внимания.
Он хотел усыновить меня, но при живой матери это было юридически трудно, хотел взять надо мной опеку, но я был под опекой упомянутой выше сестры отца Марии Сергеевны Чернышевой. Он деликатно не хотел разорвать мою связь с одинокой тетей, о чем мне говорил, так как просматривалась ответная моя опека на время её старости, которая впоследствии и состоялась.
Свою любовь к моему отцу Сергей Николаевич перенес на меня. Можно сказать, что он, как выдающийся педагог, просматривал во мне способности к научным исследованиям, которые теперь реализованы. Летом своего последнего 1954 года С.Н. уже не первый раз завел со мной разговор напрямую о том, чтобы я стал филологом, его наследником, хранителем архива. Но я тогда уже сдавал экзамены в геологоразведочный институт. Жил и готовился к экзаменам в его доме. Он и ранее говорил со мной об этом, но дальше разговоров дело не шло. В 1954 г. я обещал ему наряду с избранной геологией факультативно совмещать занятия историко-филологическими науками. Слово я сдержал, но это не то, что было ему нужно. Ему был нужен молодой хранитель, а впоследствии и публикатор его ценнейшего архива, продолжатель его дела. Я мотивировал свою непригодность для этого четверкой, близкой к тройке, по русскому языку, но он сказал, что это можно исправить хорошим репетитором, которого он мне даст. Смерть о. Сергия закрыла эту тему.
В Болшеве я жил, почти не выходя на улицу. Один-два раза меня посылали в магазин. Однажды меня послали купить сахар. В магазине сахара не оказалось, а у входа инвалид продавал порядочный кулёк рафинада. Мне захотелось помочь инвалиду, да и сахар был нужен. Крупные куски колотой сахарной «головы» сверкали кристаллами на солнце жаркого июльского дня в раскрытом мешочке. Я отдал деньги, инвалид туго завязал мешочек и я счастливый побежал домой. Кулек оказался наполненным деревянными чурками и только сверху они были прикрыты кусками сахара. Мне крепко досталось за эту покупку от хозяйки. Я побежал к магазину, но инвалида след простыл. Чаще я ходил за водой на колодец, который был у ворот рядом с границей участка, слева от выхода из ворот. В 40-х и 50-х годах прошлого века вода в колодце была на глубине около 20 м. Бадью надо было поднимать воротом. Вода была необычайно чистая, вкусная и холодная. Это был водоносный горизонт, из которого брали воду в Мытищинский водопровод, водоразборный фонтан которого сохранился в Москве на Театральной площади. Строительство водопровода было начато при Екатерине II.
В 40-50 годы Дурылин был знаменитой личностью. Как ученого его признавали большевики. Ему без защиты было присвоено звание доктора филологических наук. Дурылина даже включили в число специалистов, которым зарубежные газеты могли заказывать статьи. Он писал к юбилеям наших писателей: М. Ю. Лермонтова, Н. А. Островского, Н. В. Гоголя. Он говорил мне, что до семи его статей в разных зарубежных газетах выходили в один юбилейный день1. Они печатались под псевдонимами, поскольку автор не мог под своим именем в один день опубликовать и две статьи. Последние годы он много раз выезжал работать в Киев, с которым у него были крепкие творческие связи.
Сергей Николаевич был добрейший человек. Неустанным литературным трудом он зарабатывал много и многим помогал. Но это не афишировали. Я знаю, что он регулярно отправлял достаточную на месяц сумму денег Маргарите Кирилловне Морозовой. Помогал П. П. Перцову. Иногда в доме можно было видеть скромного просителя из давних знакомых хозяина, который в трудных обстоятельствах решил обратиться за помощью. Вдове его любимого ученика, моей матери, он помог, купив у неё корову. Дело в том, что из эвакуации мы привезли с собой на поезде корову. Но на станции её оставлять было нельзя, а забрать было некуда. Сергей Николаевич выручил, купив эту корову. В Болшево ее от ипподрома пригнали отец Ирины Алексеевны Алексей Осипович Комиссаров и моя мать. Корову Милушу содержали в стойле, что доставляло много хлопот Комиссаровым. Но Сергий Николаевич её любил. Он ходил к ней, разговаривал с ней и угощал хлебом, а она ласкалась к нему. Корова — это не аппарат, который вырабатывает молоко. Она знает и любит хозяев, благодарит их за уход и отдает им молоко; чужому не отдает, поджимая вымя. Я знаю это потому, что мать моя на данные С.Н. деньги купила другую корову. Это было, когда мы уже жили в Поленове. В мои обязанности (в 11-15 лет) входила забота об этом милом и добром животном. В 1943-46 годах Сергей Николаевич посылал нам посылки с продуктами и подарками детям.
Внешность о. Сергия в годы нашего знакомства соответствовала внешности священника: седая бородка, длинные волосы, холщовая рубашка на выпуск под ремнем. В общении он был ласков как священник, внимателен к людям, что я испытал на себе. Он умел утешить человека, попавшего в трудные обстоятельства. Помню, как он утешал Александру Алексеевну, когда у неё случилась неприятность на работе2. Вина он не пил и рюмок в хозяйстве под рукой не оказалось, когда уважаемому гостю перед обедом хотели налить водочки в соответствии с его привычкой перед обедом принимать стопку. Это был народный артист СССР, актер Художественного театра Василий Осипович Топорков.
Гостей летом, весной и осенью принимали на веранде, выходящей в сад. Окна полукруглой веранды были с полукруглым завершением, как и другие окна с таким же верхом. Они были гордостью Ирины Алексеевны. В период строительства дома она сумела их вывезти на грузовике с территории унич-
1 Статьи эти, думаю, можно найти в таких газетах, как американская The New York Times, британская The Times, французская Le Figaro, и в других того же уровня популярности.
2 Она работала в часовом магазине в Столешникове переулке продавцом.
Фото 3, 4. Н.С. Чернышев. Портрет С.Н. Дурылина. Январь 1917 г. (публикуется впервые)
тожаемого Страстного монастыря, бывшего на Тверской улице на месте, где сейчас стоит памятник Пушкину. Ей удалось договориться с начальством, и рабочие отгрузили ей ненужные им рамы с коробками. Они очень пригодились для дома тайного священника. Об этом она мне рассказывала не раз.
На веранде на протяжении всех лет, когда я бывал в Болшеве, был один интерьер. От двери из дома справа на табурете в деревянной 2-х ведерной кадке (или около того) рос прекрасный экземпляр тропического растения бегония рекс. Черные наподобие бамбука узловатые стволики, их было с десяток, несли крупные остроконечные темно-зеленые сверху и бордовые снизу листья, украшенные серебристыми пятнами по зеленому фону, а так же тяжелые свисающие грозди розовых соцветий. Высота растения над кадкой была около метра или более. Диаметр кроны более полуметра. На зиму растение убирали в гостевую комнату, что через коридор от кабинета хозяина. Зимой в этой комнате проводили праздничные застолья и принимали гостей. Я в зимние каникулы ночевал в этой комнате и там за столом читал книги, данные Сергеем Николаевичем. Когда приезжала Екатерина Петровна Нестерова, вдова художника, меня переводили в кабинет на диван. В комнате стояло черное пианино, прислоненное к стене коридора. Против двери из коридора вдоль кухонной стены стояла железная кровать с никелированными шишечками на четырех стальных трубках, служивших ножками. Кровать была всегда аккуратно застелена. Периодически за ненадобностью её убирали. На её месте ставили елку с игрушками.
На веранде стоял круглый стол, раздвижной, за который можно было поместить восемь и больше человек. В обычные дни нас за ним было 4-5 человек. Стол отчасти загораживал выход в сад, но существенно не препятствовал. Слева от двери в сад стояло небольшое бело-желтое плетеное из ивовых прутьев кресло хозяина с подушечкой на сидении. Вокруг стола стояли разные стулья, кажется, венские. Стол был накрыт белой или светлой скатертью. На никелированный поднос ставили самовар. В центре стола были вазы с печеньями и т.п. угощениями к чаю. С.Н. любил маслины. Черные, солоноватые, они и мне нравились. В то время их редко кто покупал. Любил он и острый сыр рокфор и говорил, что его не разбирают в магазинах, так как в порах его зеленая плесень. Он был недорог, как и маслины. В обычное время всё было очень скромно. Ирина Алексеевна, как хозяйка, сидела за самоваром напротив Сергея Николаевича. Гости размещались, где придется. В беседах преимущественно слышался голос хозяина, который обладал исключительной памятью. Я в жизни за свои 85 лет более не встречал людей с такой памятью. Я мог наблюдать, как он работал. Начав статью, он не отрывался, писал по памяти, в том числе цитаты. Обращался к печатным текстам после завершения статьи или раздела книги для проверки цитат. Делал это быстро, так как знал, на какой странице тома сочинений цитируемого автора находится нужный текст. Он говорил мне, что не составляет плана статьи, пишет, как складывается.
За чаем С.Н. читал нам наизусть стихи малоизвестных поэтов начала ХХ века. Он читал и Б. Л. Пастернака, которого очень любил, был с ним дружен и вовлек его в литературное творчество. Делился со мной переживаниями, что его статью о поэзии и переводах Б. Л. Пастернака отказались опубликовать в «Литературной газете». Сергей Николаевич резко отрицательно относился к Маяковскому, ставил Есенина, как поэта, ниже многих, как лирика только собственной души, считая, что это очень узкий диапазон человека, не приобщившегося не только к мировой, но и к русской культуре. Вспоминал, как до революции в кафе, где он был, пришел Маяковский и заявил о себе вызывающей одеждой и громким разговором, привлекая всеобщее внимание. Я же ценил поэзию В. В. Маяковского, но спорить не решался: слишком эмоционально С.Н. высказывался против Маяковского. Хотя, вообще, я в беседах и в застольях прилюдно позволял себе задавать вопросы и даже возражать своему учителю. Этого очень не любила Ирина Алексеевна.
Некоторые считали Ирину Алексеевну Комиссарову женой С. Н. Дурылина. По благословению праведного Алексия Мечёва она была келейницой целебат-ного священника о. Сергия. Её святой Алексий благословил ехать за о. Сергием в ссылку в Сибирь в 1922 году. С этого момента жизнь её целиком посвящена заботам об о. Сергии, человеке творческом и непрактичном. На гонорар от одной из его книг она в 1930-х годах для него построила для него дом в пос. Болшево под Москвой и стала хозяйкой этого дома. Ныне в доме мемориальный музей С. Н. Дурылина. В 30-х годах для маскировки священнического служения о. Сергия они оформили брак в ЗАГСе. При этом у Ирины Алексеевны осталась фамилия Комиссарова. В некоторых публикациях ошибочно указана двойная её фамилия. Много свидетельств того, что брак их был фиктивным, оформленным
для советской власти. За то говорит, прежде всего, отсутствие детей, не только общих, но и вообще детей, так как с молодости они жили в служении Церкви и ближним. До благословения ехать к о. Сергию в ссылку, Ирина при церкви святителя и Чудотворца Николая была постоянной прихожанкой, помощницей клира в храме и за его стенами, где она посещала, кормила и обихаживала слабых и больных. Наряду с работой это занимало всё её время. Её личная жизнь была служением ближним. Её-то добрую, трудолюбивую, целомудренную и сообразительную, избрал святой праведный Алексий из моря своих духовных чад, чтобы помогать ссыльному своему сослужителю о. Сергию, который был поглощен целиком интеллектуальной и духовной жизнью. С момента благословения прав. отца Алексия они жили рядом. Я жил у них в доме по много дней и видел их общение, которое всегда было деловым. Ирина Алексеевна глубоко уважала Сергея Николаевича, создавала ему условия для работы, взяв на себя все хлопоты по строительству дома, потом по его содержанию и ведению домашнего хозяйства и даже полностью взяла на себя общение с журналами и издательствами, в которых печатались его произведения. В делах издательств ей несомненно способствовало свидетельство о браке.
То, что они оформили брак, послужило поводом для некоторых христиан считать, что о. Сергий женился и, следовательно, не может более служить, как священник. Такая мысль даже просочилась в книгу о святителе и исповеднике Афанасии Сахарове1, изданную ПСТГУ, где в примечании на стр.610 указано, что о. Сергием были составлены тропари канона всем святым калужским и тамбовским, а так же второй святилен, обращенный к Софии Прамудрости Божией в составе Службы Всем Святым, в земле российской просиявшим. Наряду с этим упомянут факт его женитьбы уже после участия во Владимирской тюрьме в составлении Службы. По факту этого примечания я посетил ректора ПСТГУ (тогда института), главного редактора книги прот. Владимира Воробьева. Он признал ошибку и благословил меня в тираже на складе внести исправления в уже отпечатанные экземпляры книги, что я и выполнил, исправив многие сотни экземпляров, но не весь тираж.
Сергей Николаевич для застолья выбирал немудреные рассказы. Особенно любил читать комические сцены. У него были специфические юмори-ческие интонации. Их заимствовал его ученик Игорь Владимирович Ильинский, когда С.Н. на чернышевской фабрике в Пирогове с мальчиками ставил домашние спектакли. Мой дядя (брат отца) Александр Сергеевич Чернышев (1903-1981), химик и любимый Сергеем Николаевичем ученик, тоже при рассказах для усиления комизма использовал эти интонации. Его шутки и сейчас живы в нашей семье. Меня не раз спрашивали: не родственник ли мой дядя Игоря Ильинского. Они были не в кровном родстве, но близки, как воспитанники С. Н. Дурылина. Когда о. Сергия арестовали в 1922 году, Александр Сергеевич, тогда студент МВТУ, на следующий день пошел на Лубянку, чтобы
1 Молитва всех вас спасет: Материалы к жизнеописанию святителя Афанасия, епископа Ков-ровского/ Сост., предисл. и примеч. О. В. Косик. — М: изд-во ПСТБИ, 2000. — 710 с.: илл, [48] с. ил. — (Материалы по новейшей истории Русской Православной Церкви/ Редкол.: прот. В. Воробьев (гл. ред.) и др.)
объяснить, что арест о. Сергия Дурылина ошибка, так как он замечательный и честный человек. Наивного студента задержали, но через две недели отпустили под подписку о невыезде. В дальнейшей жизни Александр Сергеевич был крайне осторожен. Его могли в любую минуту арестовать как сына фабриканта, брата осужденного моего отца. Из-за этого он отказался от карьеры. Будучи по своему профессиональному уровню крупным ученым химиком, он старался держаться в тени, даже снял свою фамилию с титула двухтомного учебника, по которому учились все студенты-химики в 30-50-х годах. На титуле стоит только фамилия его соавтора — Б. В. Некрасова. Все, что зарабатывал, он тратил на помощь другим. А когда умер, выяснилось, что нет приличного костюма, чтобы в гроб положить. Ходить в Москве в церковь он опасался, но нашел выход: выезжал в провинциальные города и там, никому не известный, бедно одетый, ходил на службы. О. Сергий любил и жалел Александра Сергеевича. Однажды он с грустью сказал мне: «Шурка был такой веселый, а у него такая трудная жизнь». В этом ученике был заложен и сохранился до смерти дух о. Сергия Дурылина. В Болшеве он не бывал, насколько мне известно. Не видел я в Болшеве и И. В. Ильинского. Думаю и отец мой не посещал Болшева. Но это лишь моё предположение. Так поступали, чтобы не давать пищи слежке. Завсегдатаями здесь были Татьяна Андреевна Сидорова (Буткевич), многие из семьи Нерсесовых. Приезжали при мне актрисы Малого театра А. А. Яблоч-кина и Е. Д. Турчанинова. Бывал Сергей Михайлович Голицын, которому С.Н. помогал переквалифицироваться из геодезиста в писателя, пытаясь пристроить в театр его пьесу «Московская квартира» (о жизни в «коммуналке»), но безуспешно. Был как-то при мне с кратким деловым визитом К. В. Пигарев, правнук поэта Ф. И. Тютчева, только в кабинете. Вероятно от него С.Н. слышал то, о чем скажу ниже.
Но вернёмся за круглый стол. С.Н. гостям нередко рассказывал анекдотические случаи из жизни актеров, писателей, ученых.
В послевоенные годы в Мураново, с которым у С.Н. была постоянная связь, приехала делегация итальянских писателей, просочившаяся через железный занавес. Понятно, что все сопровождающие переводчики, шоферы и др. для этой поездки сняли кители с погонами офицеров КГБ и надели пиджаки гражданского образца. Они отслеживали контакты иностранцев с советскими гражданами, но это не должно было быть заметно итальянцам. От Союза писателей делегацию сопровождал С. В. Михалков, автор гимна СССР, знаменитый советский поэт. Приезжих сразу представили Н. И. Тютчеву, внуку поэта и директору музея, который их принимал. Когда после итальянцев Николаю Ивановичу представили Сергея Владимировича МихалкОва, он по-светски радостно приветствовал его и сказал: «Почему МихалкОв? Вы МихАлков. В вашей фамилии уже шесть веков ставится ударение на А. С вашим батюшкой нас вместе Государю Императору представляли». Поясню, что МихАлковы дворянский род, служивший московским князьям с XIV века. Предка их, который жил в середине того века, звали попросту МихАлка. В этом эпизоде по-светски Н. И. Тютчевым с знаменитого поэта была снята маска советскости. С.Н. не любил лицемерия и лжи, потому с удовольствием рассказал об этом случае. Уровень светского
общения Н. И. Тютчева можно понять из того, что сестра его была фрейлиной императрицы Александры Федоровны. При такой дореволюционной биографии семьи Тютчевы избежали арестов в годы советской власти. Неисповедимы пути Господни.
Другой рассказ о случае в писательской среде. В то время, вероятно уже 50-х годах, Илья Эренбург опубликовал острую статью, которая не вполне соответствовала канонам для литературных произведений того времени с очень жесткой сталинской цензурой. Как это произведение перешагнуло цензурный барьер, не известно. Но руководство Союза писателей, чтобы отгородиться от этого неприятного и опасного явления, устроило заседание. Пригласили И. Г. Эренбурга. Все собравшиеся резко критиковали Эренбурга, отгораживаясь от него, как от чумного. Он слушал и покуривал трубку, не возражая. Наконец, его попросили к ответу. Он встал, не торопясь достал из кармана письмо и сказал: «Вы высказали одно мнение, Но может быть и другое мнение: "Ваша статья мне понравилась" Иосиф Сталин». За сим наступила сцена, подобная последнему акту «Ревизора». С.Н. в этом радовало, что ретивые защитники цензурной системы были посрамлены и сами должны были отмываться от грязи, брошенной на И. Г. Эренбурга и так ловко им возвращенной обратно. Их публично высказанное мнение о статье разошлось с мнением вождя.
В разговоре со мной в кабинете С.Н. жаловался на цензуру. Говорил, что для литературно-критических статей, монографий филологического содержания инструкцией установлено, на каких страницах должны быть ссылки на Усачева, как он называл в подобных со мной разговорах вождя народов, и на других его предшественников.
С.Н. рассказывал анекдоты не только современные, но те, что ходили полвека назад в пору его молодости. Тогда была серия анекдотов о рассеянном великом химике И. А. Каблукове, почетном академике АН СССР. Иван Алексеевич догадывался, что С. Я. Маршак срисовал своего Рассеянного с него. Вот пара анекдотов, которые, помнится, рассказывал С. Н. Однажды встречный знакомый спросил И. А. Каблукова: «Как вы себя чувствуете?» — «Не плохо, но что-то хромаю». Он шел одной ногой по тротуару, другой по мостовой. Знакомец вывел его на тротуар и хромота прекратилась. Другой раз, идучи по Кузнецком мосту, он заметил, что где-то забыл зонтик. Решил вернуться в кафе, где только-что был, но какое кафе запамятовал. Зашел во французское. Зонта не нашел. Зашел в итальянское, но и там ему не вернули зонт. Наконец, зашел в немецкое кафе. И только переступил порог, как официант с поклоном поднес ему оставленный зонт. «Я всегда говорил, что немцы самый честный народ». И. А. Каблуков свою докторскую диссертацию делал в Германии и, конечно, в немецком заведении сказал похвалу немцам по-немецки. С.Н. мог бы тоже сказать по-немецки, но он в разговорах не употреблял иностранных языков, показывая в анкетах и в жизни, что он их не знает, с иностранцами не общается и общаться не может. Отказ от иностранных языков был еще одним инструментом защиты от ареста, которого он всегда не без оснований опасался. Но он, конечно, знал немецкий язык, так как начал свою литеатурно- и театрально-критическую деятельность с тем о Гёте и Вагнере.
С.Н. много и весело вспоминал разные случаи ошибок и оговорок актеров во время спектакля. Указывал в пьесе А. С. Грибоедова на два места, которые чреваты неприятными оговорками. Реплика: «Чай пил не по летам!» при ошибочной интонации с ударением на первое слово меняет смысл и снимает напряжение, в котором должна проходить сцена обвинения Чацкого. А пропуск двух слов «с ума» в реплике: «По матушке пошел, по Марье Алексевне. Покойница с ума сходила восемь раз» совершенно меняет содержание фразы и придает ей малопристойный смысл.
Готовил меня к литературной работе, рассказывая о своем творческом методе, что я упомянул выше. Обращал внимание на важность работы с гранками. Когда приносили гранки статьи или книги, он всё бросал и внимательнейшим образом вычитывал текст набора. Тогда текст набирали построчно из стальных литеров-букв. Затем строки монтировали в страницу. Чтобы исправить опечатку в слове, нужно было рассыпать строку и набрать снова. Была опасность, что при повторном наборе будет допущена другая опечатка, которая хуже первой, исправляемой. Рассказывали о таких опечатках, которые несли опасный политический смысл и могли стать поводом для ареста. Потому С. Н. некоторые невинные опечатки не правил, чтобы не рассыпать строку и не получить другую опечатку, искажающую смысл или даже несущую оттенок политического инакомыслия.
С.Н. смело касался в разговорах со мной злободневных политических тем. В связи с созданием коммунистической Китайской народной республики в 1949 году он с печалью говорил, что есть болезнь сумасшествие, когда человек теряет разум. Но есть и такая же болезнь народов, когда весь народ теряет разум. Эту мысль нетрудно было перенести к событиям 1917 года в нашей стране.
Как-то с печалью рассказал мне о пытках, которые претерпел великий хирург С. С. Юдин. Я точно не помню подробностей, но помню печаль в тихом голосе о. Сергия, помню, что о. Сергия особенно возмущало истязание палачами МВД рук Сергея Сергеевича, которые сделали столько добра людям. Слабо припоминаю, что пытали его ледяной водой и, возможно, холодным и тесным картером. С. С. Юдин был арестован в 1948 году и освобожден по ходатайству Н. А. Булганина в 1953 году сразу после смерти Сталина. Вероятно, о. Сергий узнал о судьбе С. С. Юдина через общих знакомых в 1953 году и тогда же говорил со мной. С. С. Юдин был дальним родственником Чернышевых и был знаком с Нестеровым: М. В. Нестеров написал его знаменитый портрет.
Великую Отечественную войну С.Н. вспоминал с глубоким патриотическим чувством. Он и Ирина Алексеевна рассказывали, как во время битвы за Москву зимой 1941-42 года у них ночевал взвод пехоты. Рано утром солдаты ушли в бой. К ночи вернулись не более 10 человек из тридцати.
Иногда он задавал мне задачи для развития. Например, спрашивал: «Вот ты вышел на улицу и увидел все небо в звездах. Как это выразить одним словом?» И смеясь: «Когда я спросил об этом группу писателей, никто не мог сказать. А очень просто: вызвездило». Хорошо помню, что я с гордостью за наставника подумал: «Вот, он не писатель, а писателей "посадил в калошу"». Во все
годы общения с С.Н. я не знал о его прозаическом и поэтическом творчестве. Одна из главнейших сторон его личности была скрыта от посетителей Болшева, в том числе от меня. Читая за столом произведения многих авторов, он никогда не читал своих. Сергей Николаевич рассказывал мне о Кремле, о соборах Кремля. Говорил, как однажды ночью он дежурил в период революционного междувластия осенью 1917 года в колокольне Ивана Великого, где, насколько помню, была ризница с драгоценными древними облачениями, которую он нашел открытой, не разграбленной и охранял её. А потом отправил меня с Ириной Алексеевной смотреть собор Василия Блаженного. Вообще, заботясь о моем развитии, он много говорил со мной о русской истории, о литературе, искусстве.
С. Н. Дурылин дружил с М. А. Волошиным, показывал мне его акварели, говорил, что М. А. Волошин в своих художественных работах не стремился точно воспроизвести пейзаж, но гармонизировал его, изменяя детали не в ущерб узнаваемости местности.
В доме Дурылина сохранялась интеллектуальная атмосфера России 10-х - начала 20-х годов. Этому немало способствовали нерушимые связи Дурылина с целым рядом носителей культуры того времени. Среди них был Николай Адрианович Прахов. К нему в Киев Сергей Николаевич отправил меня в 1953 году, оплатив эту поездку. Николай Адрианович встретил меня на вокзале (ему было тогда 80 лет), отвез домой, поселил в своей еще отцовской квартире, показывал свои коллекции, водил по музеям и их запасникам, запускал на леса реставрируемой тогда Софии1, водил во Владимирский собор, который расписывали В. М. Васнецов и М. В. Нестеров, рассказывал много и интересно. Я был подготовлен к встрече с Н. А. Праховым долгими беседами с С.Н. у него на даче и многими годами жизни в музее В. Д. Поленова, потому активно интересовался его рассказами, и это вдохновляло его. Но меня несколько удивляло, что такой пожилой и уважаемый в городе человек уделяет мне, подростку и чужому, столько внимания. Теперь понимаю, что для него я был живым продолжением дружеской мамонтовской семьи, а не чужим. На том же основании в Киеве я общался с Екатериной Петровной Нестеровой, вдовой художника. Она знала меня по Болшеву. Мы с ней встретились в Киеве за чаепитием у молодого скульптора Г. Я. Хусида, которого Н. А. Прахов и С. Н. Дурылин вовлекали в какой-то свой художественный проект. Сейчас в Мемориальном доме-музее С. Н. Дурылина можно видеть скульптурный портрет Сергея Николаевича работы Г. Я. Хусида.
Н. А. Прахов много и с увлечением рассказывал о М. А. Врубеле, который был завсегдатаем их квартиры2. Показывал мне много графических работ художника, которые хранились у него, показывал и эскизы для росписи собора, которые были отвергнуты церковной комиссией. М. А. Врубель был замечательным художником, великолепным рисовальщиком и колористом. Но в нем
1 Великокняжеский Софийский собор Х1-го века, в котором сохранились мозаики и фрески со времени постройки.
2 Н.А. Прахов рассказал мне, что был потерян ключ от квартиры Праховых. М. А. Врубель нарисовал ключ по памяти. Он был изготовлен и отпер дверь.
не было той духовности, которая нужна для работы иконописца. Духовность была у В. М. Васнецова, который получил её от родителей, от отца-священника и потом выстрадал своей сиротской юностью. Духовность была у М. В. Нестерова, который выстрадал её в молодости потерей горячо любимой жены. Потому не М. А. Врубель, а В. М. Васнецов, а за тем и М. В. Нестеров получили заказы на роспись Владимирского собора в Киеве. В силу этой духовности о. Сергий Дурылин был в дружеских отношениях с М. В. Нестеровым. Нестеровское духовное восприятие Севера было родственно С. Н. Дурылину и через него ученику— моему отцу. Бездуховность и даже антидуховность М. А. Врубеля явлена в его иллюстрациях к поэме М. Ю. Лермонтова «Демон» и соответствующих больших полотнах. В связи с этим вспоминается один из данных мне уроков о. Сергия в начале 1950-х годов.
Сергей Николаевич руководил моим чтением. Однажды дал мне читать «Героя нашего времени». В томе М. Ю. Лермонтова была и поэма «Демон». Мне очень нравились иллюстрации к ней М. А. Врубеля. Я стал перерисовывать их, в частности, изображение демона. Когда это увидела Ирина Алексеевна и сообщила о. Сергию, он строго запретил мне рисовать демона и взял от меня книгу. Я единственный раз получил от него такой строгий запрет. Очевидно, он не хотел, чтобы в душу мою через рисование входил темный дух, так сильно переданный художником. Здесь о. Сергий проявил ко мне любовь как священник, стараясь в чистоте сохранить мальчишескую душу. Этот урок на всю жизнь сформировал мое отношение к творчеству М. А. Врубеля. Нельзя сказать, чтобы под этим запретом глубокоуважаемого учителя я послушно, по-солдатски, отвернулся от творчества М. А. Врубеля. Но попытки войти в его мир в громадном зале с его картинами в Третьяковской галерее были бесплодны. Я старался понять его, зная, как любил его мой прадед С. И. Мамонтов, с которым меня связывает многое. Старался увидеть прадеда на его портрете работы М. А. Врубеля, но мне это не удалось. Этот случай с чуждым православия М. А. Врубелем, пожалуй, самый яркий показатель того, что отец Сергий, как воспитатель, заложил в меня зерно, которое взошло и дало плоды через десятилетия после его смерти. Из пионера и комсомольца, кем я был в годы общения с о. Сергием, я превратился в члена Церкви, неоднократно отказывался от предложений вступить в партию, к инженерному образованию в 1991-93 годах я прибавил второе, богословское образование, наконец, стал монахом и доцентом семинарии и в 2021 году кандидатом богословия. Тем я соединился с о. Сергием в главном для него и для меня — в вере в Бога, которая для меня, как и для о. Сергия, неразрывно связана с любовью к Отечеству.
Этот урок по рисункам М. А. Врубеля сходен с другим уроком, который получил и о котором рассказал мне Сергей Петрович Раевский1. В молодости, в советское время он работал в научной лаборатории, которой руководил о. Павел Флоренский. По пути на работу в трамвае он читал роман М. Горького «Мать»
1 Раевский Сергей Петрович (1907-2004) — инженер. С 1925 по март 1932 с перерывом на первый арест и ссылку работал в Государственном экспериментальном электротехническом институте (ГЭЭИ) лаборантом в лаборатории испытания электротехнических материалов П. А. Флоренского.
и положил его на свой рабочий стол. Подошел о. Павел, который носил подрясник, не скрывая своего сана, вследствие чего был арестован и расстрелян. Он, щипцами захватив книгу, переложил её на пол, выразив этим неприятие произведения. Итак, два видных мыслителя, два гонимых священника показали неприятие разрушительного направления в искусстве, направления, которое не несет в себе «...свет и тишину»1 и потому чуждо православию.
Сергей Николаевич не любил ездить в Москву. По его делам выезжала Ирина Алексеевна Комиссарова. Если ему приходилось все же ехать, она его сопровождала. Ирина Алексеевна внешне была как крестьянка-колхозница: стрижка под комсомолку 20-х годов, простая одежда, народная речь. Думаю, что это была часть конспирации: такая вот пролетарского вида «жена» Дурылина приезжала в качестве его представителя, доверенного лица в редакции, издательства, разные организации. С. Н. Дурылин избегал поводов к новому аресту. В доме не видно было икон, открыто перед трапезой не молились. В доме бывали гости, и среди них мог попасть сексот — секретный сотрудник, завербованный ОГПУ человек, целью которого было наблюдать и доносить2. А за домом Дурылина вполне могло вестись наблюдение. Поэтому всё в быту обустраивалось так, чтобы скрыть его священство.
Несмотря на широкую известность как ученого, три четверти личности Сергея Николаевича были скрыты почти от всех, в том числе и от меня. Я знал, что есть рукописи о Нестерове, Достоевском, и он скорбел, что они не могут быть опубликованы, но о художественных произведениях не знал. Говорил мне с печалью, что нельзя печатать большой том о М. В. Нестерове. Когда дарил книгу «Нестеров портретист», назвал её главой из той большой работы. Я знал, что он раньше был священником, но что он им оставался — долго не знал. Через десятилетия после его смерти, сопоставляя свои наблюдения, я пришел к пониманию, что мой наставник в годы нашего общения был священником, что он по утрам молился и иногда совершал литургию, что он в саду на скамеечке в дальнем левом углу участка исповедовал своих знатных гостей, которые в силу своей известности не могли появляться в действующих храмах, чтобы не иметь неприятностей на работе. Мне строжайше было запрещено Ириной Алексеевной подходить к нему, когда он с кем-то из гостей уединялся на этой скамеечке. Этот запрет и уровень его строгости свидетельствовал об особом характере разговора на скамеечке3.
1 «Пространство, свет и тишина»—так очень точно озаглавлена выставка картин А. Г. Венецианова, в Третьяковской галерее (2021-2022). Эти три слова прекрасно передают дух не только работ Венецианова, но и произведений Саврасова, Левитана, Поленова, Серова, Нестерова, Зинаиды Серебряковой — истинно русских художников. Пространство и тишина чужды произведениям М. А. Врубеля.
2 О таком сексоте пишет Архиепископ Василий (Златолинский), в то время (1961) священник. Вспоминает он, что однажды в болшевском доме (много лет спустя после смерти С. Н. Дурылина) появился «иподьякон, завербованный "органами", чтобы следить, — « это было уже про него известно». В том году у Ирины Алексеевны жил еп. Стефан (Никитин) после инсульта, и к нему приезжали священники, совершали службы. См. кн.: Пономаренко Д., диакон. Епископ Стефан (Никитин): Жизнеописание, документы, воспоминания. // М., изд-во ПСТГУ, 2010. С. 643.
3 На случай, если сотрудники музея захотят её восстановить: она представляла собой неширокую дощечку длиной около метра на двух столбиках врытых в землю. Скамеечка стояла поперек
Церковь в русскую «весну» 1943 года1 была открыта для всех, но персонально каждому на работе было запрещено её посещать. Если узнавали, что служащий человек ходит в церковь или крестит детей, у него были неприятности на работе, а коммунистов исключали из партии, что крайне осложняло жизнь. Проявление православной церковности вне стен храмов по прежнему каралось и, подчас, жестоко. За прием дома друзей-священников, совершение таинств на дому был арестован и осужден мой отец, но это было в 1941 г., когда большевики еще продолжали предвоенную политику полного уничтожения Церкви. Здесь важно, что его не реабилитировали до конца советской власти. В прокуратуре моей матери говорили в 70-х и 80-х годах, что они реабилитируют тех, кого осудили по ложному обвинению. А у неё с мужем в семье бывали священники и совершали таинства крещения младенцев и других. То есть обвинение было основано на фактах. Николай Сергеевич Чернышев был реабилитирован только в 90-х годах после разгрома советской власти. Факт поздней его реабилитации показывает, что о. Сергию было чего серьезно опасаться в связи с тем, о чем речь ниже.
Недалеко от болшевского дома стоит церковь Косьмы и Дамиана. Из сада можно видеть, как сияет на колокольне золоченый крест. Он привлекал меня. Я спрашивал у Сергея Николаевича, почему он так сияет. Он рассказывал мне о приемах горячего золочения, которые очень надолго сохраняют тончайший слой позолоты на черном металле или латуни. Я просил пустить меня в Церковь. При мне состоялся совет. Ирина Алексеевна была против, но С.Н. настоял, чтобы один раз меня отпустили. Когда я в другой раз просил, то этот вопрос уже и не обсуждался. День, когда я попал в храм был, видимо, праздником Казанской иконы Божией Матери. Молящихся было так много, что невозможно было выпростать и поднять руку для крестного знамения. В какой-то момент нас так сдавили, что рядом со мной раздались голоса: «Ребенка раздавите!». Но я, хотя и мал был ростом, но крепок, как деревенский мальчишка, развитый на покосах, огородах и заготовке дров. Всем этим мне приходилось заниматься в Поленове. В храме мне понравилось единодушное молитвенное настроение людей, среди которых не было лиц случайных. Я ощутил благодать соборной молитвы и хотел бы еще побывать там при меньшем стечении народа.
Намек на священническое служение отца Сергия я получил однажды еще в раннем возрасте, но тогда я был совершенно не готов понять смысл происшедшего. На застекленной двери из кабинета в коридор внутри кабинета была
дорожки в её конце. К ней проход был от веранды — прямо по оси дома до границы участка, затем налево, так же до границы участка.
1 В сентябре 1943 г. после встречи Сталина с митрополитом Сергием (Страгородским) и двумя архиереями Церковь получила относительную свободу. 8 сентября открылся Архиерейский Собор и митрополит Сергий был избран Патриархом Всея Руси. До этого он был заместителем Патриаршего Местоблюстителя, каковым был митрополит Петр (Полянский), арестованный в 1925 г. и расстрелянный в 1937 г. При СНК СССР был создан Совет по делам Русской православной церкви. Это были рассчитанные на перспективу шаги советского руководства. Отношения правительства с нашей Церковью принимали правовую форму, а для зарубежья создавался образ СССР как страны, где соблюдается закон о свободе совести. Одновременно открытием некоторых Церквей Сталин сделал уступку русскому народу, поддерживая его героические усилия по борьбе с агрессором.
белая занавеска. Как-то я из детского любопытства, приподнял уголок занавески и увидел цветной плат. Отец. Сергий сразу подошел и предупредил, что мне его трогать нельзя, а ему можно. Он совсем отдернул занавеску и мне открылся четырехугольный вышитый кусок ткани. Он сказал, что это антиминс. Значение этого слова я узнал много позже. Его слова о том, что мне трогать нельзя означали, как я понял через десятилетия, что это священный предмет, к которому могут прикасаться только священнослужители. Он хранился как действующая принадлежность алтаря, необходимая для совершения литургии. Это было свидетельством того, что хозяин находится в священном сане и может брать его и совершать литургию на этом антиминсе. На случай обыска, как сейчас понимаю, было объяснение, что это предмет старины, и укрыт, чтобы не выгорал на солнце. Весь этот эпизод стал мне до конца понятен через десятилетия. В деталях запомнился он потому, что был необычен и сопровождался со стороны о. Сергия ласковым, добрым отношением к мальчику, которого другой мог бы строго наказать за любопытство. Антиминс, квадратный, по ширине почти соответствовал ширине застекленного окна в двери кабинета. Дверь эта в последнее посещение мною дома в Болшеве лет 5 назад сохранялась неизменной. Антиминса, понятно, там уже нет и быть не должно в музее.
Довелось мне видеть и храм, где о. Сергий совершал тайные богослужения. Но тогда я не мог понять, что видел именно храм. В храмах я к тому времени был три раза. Мое представление о храме ограничивалось тем, что это большое помещение со сводами и впереди стена из икон. В 12 и 13 лет я знал об устройстве храма чуть больше, чем в 4-х летнем возрасте, когда в 1940 году во время похода в Новый Иерусалим отец поднял меня над головой, чтобы через окно, для него недоступное, я заглянул в запертый собор. Родители тогда, стоя внизу, спрашивали, что я вижу. Я старательно запоминал, что вижу, а видел я иконостас придела, солею, амвон, паникадило, подсвечники, но молчал к огорчению взрослых, так как этих слов я не знал, а «фотография» запыленного пространства храма, где всё видимое было на местах, хранится в голове и сейчас.
Рассказ о том, как я видел храм в доме на улице Свободы 12, начну с конца. Когда Ирина Алексеевна, её сестры Пелагея (тётя Поля) и Александра Алексеевна узнали, что ребенок видел это тайное помещение, поднялся молчаливый переполох. Ходили, потупив взор, как переживающие погребение близкого человека. Не знали, как выйти из положения. Назад не вернешь. Со мной кто-то строго говорил, чтобы я никому не рассказывал о том, что видел. Вероятно, говорила со мной Ирина Алексеевна. Это не был о. Сергий. Я еще до разговора понял, что такую тайну раскрывать нельзя, что это тайна мне было понятно, но что за тайна я до конца не знал.
В Поленове были подобные тайны. Мать с Дмитрием Васильевичем Поленовым под церковные праздники зажигали у нас в комнате лампаду и при керосиновой лампе читали каноны, кафизмы, часы — всё, что можно прочесть без священника. Я старался присутствовать, но засыпал, не понимая текстов. А само действо мне очень нравилось, и было тепло на душе. В комнате у нас висели иконы, лежали в сундуке богослужебные книги. Этого не должны были
знать уличные друзья и школа. Однажды из района или области приехал следователь. Сразу вызвал только меня и беседовал со мной около часа с глазу на глаз, задавая разные вопросы, и сразу уехал. Поленовы, моя мать и бабушка конечно очень волновались, опасаясь, что следователь выведает у меня, что-то компрометирующее их перед советской властью. Мемориальный музей В. Д. Поленова был по форме и по духу кусочком дореволюционной России и не соответствовал лозунгам сталинского времени. Среди сотрудников музея не было ни одного члена партии. Но за моим допросом ничего не последовало. Об этом событии я никому не рассказывал. О нем и в Болшеве не знали.
Упомянутый переполох от посещения мною тайного храма есть знак, утверждающий истину моего последующего изложения.
В разговоре о соблюдении тайны мне строжайшим образом было запрещено заглядывать на погребицу находившегося под окнами кухни и гостевой комнаты погреба. Запрет был несколько раз повторен. Теперь могу предположить, что именно там хранились богослужебные сосуды и облачения и с этим был связан строжайший запрет. Они, как я теперь узнал, сданы Ириной Алексеевной в Московскую духовную академию, как и антиминс, и портрет о. Сергия в рясе работы М. В. Нестерова «Тяжелые думы», который я помню висящим над кроватью Ирины Алексеевны и доступным для взгляда. Какое-то время он был закрыт белой простыней. Любопытствующим Ирина Алексеевна говорила, что это портрет неизвестного священника. Факт передачи священных предметов в МДА свидетельствует однозначно, что о. Сергий оставался священником и служил.
Знаменательно то, что о. Сергий и Ирина Алексеевна разрешили жить в доме монахине Феофании. Но этого имени не было в общении, называли её гражданским именем — Елена Григорьевна. Она жила почти незаметно для других в маленькой комнате рядом с парадным крыльцом, обращенным к въезду на участок. Парадная дверь дома в те 8 лет, когда я там часто бывал и жил по много дней подряд, была всегда закрыта, через неё не проходили и самые знаменитые посетители дома. Их обводили вокруг дома и вводили на веранду, расположенную с противоположной стороны дома. Люди попроще проходили через крыльцо на кухню и оттуда в главный коридор дома. Дверь из коридора в сторону парадного крыльца так же всегда была плотно закрыта, даже, вероятно, заперта. Смутно припоминаю, что я пытался отворить эту дверь, любопытствуя, что за ней, но не получалось. Но однажды она открылась для меня. Её отворила матушка Феофания, которая была мне мало знакома, несмотря на мое неотлучное пребывание в доме. В тот день и час мы с ней, возможно, только двое оставались в доме. Сергей Николаевич и Ирина Алексеевна, видимо, по какому-то важному делу уехали в Москву. Александра Алексеевна и её муж были на работе. Тетя Поля, возможно, и была в Болшеве, но в доме её не было видно. В этих условиях Елена Григорьевна — матушка Феофания, низкий ей поклон и вечное церковное поминовение, решила просветить мальчика, жившего в доме. Она, открыв дверь из коридора к парадному крыльцу, открыла ему тайну дома. За таинственной дверью, открытой мне, находилось продолжение коридора, который заканчивался дверью на парадное крыльцо. Слева,
если смотреть из дома, была дверь в маленькую комнатку. Здесь была устроена келия матушки1, в которую она меня ввела, посадила на стул, угостила чем-то. Но для меня радостнее всяких угощений было общение с ней. Она показала мне иконы, рассказала о Божией Матери и святых, изображенных на иконах. Меня в её келии охватило чувство благодатной радости. Она, конечно, заметила это и в награду за мою отзывчивость на её откровение решилась показать мне и главную тайну дома о. Сергия и Ирины Алексеевны.
В коридоре напротив келейки была другая дверь. Матушка открыла её. Это была довольно узкая ванная комната, вытянутая вдоль коридора. В ней вдоль стены стояла обычная чугунная эмалированная ванна. Вода к ванне подведена не была, т.к. водопровода в доме не было. Пользоваться ванной было нельзя. В стене противоположной открытой для меня двери была другая дверь, ведущая в коридорчик перед кухней. Заметим необычную планировку ванной комнаты: две двери. Если стучат и вызывают вас с одной стороны, вы можете тайно покинуть помещение через другую дверь. На ванне, в правой её части лежала очень широкая гладкая и свежая доска. На ней были установлены иконы. Перед иконами горела лампада, свидетельствуя о посещаемости этого места. Матушка Феофания сказала мне, что о. Сергий здесь служит. Вероятно, я тогда не понял, что скрывается за глаголом «служит». Теперь я понимаю, что ванная комната, часть коридора и келия монахини Феофании были домовым храмом о. Сергия, где он совершал службы2 как священник. Ванная комната была алтарем, коридор — трапезной частью, а келия — притвором. Двери из трапезной части были на оси храма, перпендикулярной главной его оси, шедшей от алтаря к притвору. План храма соответствовал храмоздательному канону. Расположение осей храма не вполне соответствовало этому канону. Главная ось должна располагаться по линии запад-восток. В нашем случае она была ориентирована на северо-восток, даже более на север. Но в России много храмов, в которых не вполне выдержано требование ориентировки главной оси на восток. Примерами могут служить храмы Первой градской Голицынской больницы в Москве и расположенной рядом Патриаршей больницы Святителя Алексия Московского. В Патриаршей больнице два храма постройки начала прошлого века. Главные оси их взаимно перпендикулярны. Это отступление я сделал для того, чтобы сказать, что план храма о. Сергия был вполне каноничен по нормам Русской Православной Церкви.
Престолом могла служить доска, на которую стелился антиминс. Столика-жертвенника могло не быть. Не было и дьяконских дверей. Вход в ванную служил царскими вратами. Могло не быть и завесы. Меня нисколько не смущают эти отклонения от канона внутреннего устройства православного храма.
1 Слева от входа вдоль стены стояла узкая, железная, невысокая кровать, скромно накрытая чем-то серым; между дверью и кроватью у той же стены был платяной шкаф; под окном справа от входа стоял маленький комодик; между ним и дверью был стул, на который я сел; всю дальнюю стену, где было и есть окно, занимали иконы, частично в кивоте; иконы плотно располагались и по левой стене, но не высоко (в 1-2 ряда); горела лампада.
2 Позже мне рассказали, что Екатерина Юрьевна Гениева, в то время директор Библиотеки иностранной литературы, при посещении Дома-музея С. Н. Дурылина, войдя в ванную комнату, вспомнила, что её тут причащал отец Сергий Дурылин.
В то время заключенное духовенство совершало литургии на пнях в лесу, где не было ни стен, ни дверей, ни завесы у царских врат. Иногда престолом являлась грудь заключенного собрата священника, который лежал в период совершения таинства.
Литургия о. Сергием могла совершаться по чину, близкому к тому, в котором мне пришлось участвовать своим присутствием и внутренней молитвой в Вифлиемской пещере. Там пространство храма небольшое, примерно прямоугольное в плане, имеет два входа с лестницами от поверхности земли. Между входами в храме вертикальная стенка пещеры, у которой находится серебряная звезда на месте Рождества Христова. Над звездой, вправо и влево от неё вырублена ниша в скале, на нижней части которой, на высоте около 1-го м. над полом храма, устроена мраморная полка значительной ширины. Она служит престолом и жертвенником при совершении литургии. Алтарной преграды (у нас в храмах она с иконостасом) нет. Соответственно нет царских врат и дьяконских дверей. Все молящиеся, мужчины и женщины, спускаются в подземелье по двум лестницам прямо к престолу и размещаются в пространстве храма, вытянутом на много метров по пещере в сторону противоположную входам и престолу. Престол расположен между двумя лестницами наверх. Каменный пол храма в пещере, где стоят молящиеся, имеет тот же уровень, что и пол у престола, т.е. солеи, и амвона, и клиросов нет. В доме отца Сергия также на одном уровне пол келии-притвора, коридора-трапезной и алтаря. Всё в двух сравниваемых храмах упрощено в сравнении с каноническим православным храмом, но это не препятствует благодатному совершению литургии в Вифлиеме.
В ходе литургии привычного нам малого входа в царские врата с Евангелием в Вифлиемской пещере нет, нет и великого входа с Хлебом и Вином, приготовленными на проскомидиии, предназначенными для Преосуществления. Потир и дискос в пещерной церкви священник передвигает от части стола, служащей жертвенником, на часть, служащую престолом с молитвами великого входа. Так же и о. Сергий мог передвигать или переставлять потир и дискос с одной части доски, являвшейся жертвенником на другую её часть, бывшую престолом. Светильника с семью лампадами, дарохранительницы на престоле ни в Вифлиеме, ни в доме о. Сергия не было.
Итак, храм и богослужение у о. Сергия могли быть и, вероятно, были подобны храму и богослужению в одном из самых святых мест Святой Земли, пещере, где родился Иисус Христос от Пресвятой Девы, осененной Духом Святым.
Думаю, что ни его, ни молившихся с ним не смущала нищета и теснота их домашнего храма, что они ощущали благодать Святаго Духа, Который «дышит, иде же хощет» (Ин. 3.8), как не смущала Пресвятую Богородицу нищета загона для овец, где Она явила миру Спасителя. Потому, что событие Рождества было столь значительно, что она не замечала окружающей нищеты. Можно с уверенностью сказать, что о. Сергий и его сомолитвенники во время своих ночных бдений ощущали себя окруженными любовью Божией и объединенными вокруг Христа. Он помогал им сбросить с души оковы тревоги и боязни ареста, услышать глас Сына Божия, Который в Евхаристическом каноне приходит
на грешную землю и призывает к Себе всех труждающихся и обремененных, обещая им покой (Мф. 11:28), приходит — и научает нас жить так, чтобы утраченное райское блаженство вновь стало реальностью, и даже больше — чтобы человек мог непостижимым и таинственным образом соединяться с Господом. В тех стесненных обстоятельствах гонения на Церковь им было легче ощутить явление Христа, чем в наше благополучное время.
Сергей Николаевич умер от инфаркта 14 декабря 1954 года в Болшеве. Я был студентом, начиналась первая зачетная сессия. Когда получил телеграмму о его смерти, всё бросил и уехал в Болшево. Это было первое тяжелейшее горе в моей сознательной жизни. Известие о смерти отца, которое тяжелым грузом лежало на сердце не одно десятилетие, я получил с матерью и в пятилетнем возрасте. А тут я был один. Известие это сразило меня. Я горько плакал, сознавая, что эта смерть меняет мою жизнь. Я оставался без руководства. Всё последующее время похорон я был как бы в тумане. Смутно помню вынос тела через тот коридор, который служил храмом покойному о. Сергию, помню громкое рыдание Ирины Алексеевны. Кто-то сказал мне, что она исполняет традиционный древний русский обрядный плач по покойнику. Потом в Москве была гражданская панихида. Слов не помню, но звучала замечательная торжественная музыка. Был на панихиде в храме Даниловского кладбища1, и на погребении.
В наши дни в доме, где протекала интеллектуальная и духовная жизнь, действует Мемориальный Дом-музей С. Н. Дурылина. Его кабинет сохраняется в виде близком к тому, каким он был при нем. Но не сохранился интерьер келии монахини Феофании. Не сохранилось и помещение, где совершал службы отец Сергий. Теперь там раздевалка для гостей. В саду, там, где о. Сергий исповедовал 70 лет назад, теперь растет громадное дерево, а тогда только густые кусты ограждали скамеечку для двоих.
В заключение хочется сказать, что музей стал бы много ценнее, если бы восстановил в своей экспозиции Храм о. Сергия. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что ни в одном музее нет и быть не может такого. В Болшеве же сохранилось всё для того, чтобы реконструировать храм в виде, который открылся мне незадолго до кончины о. Сергия. Храм мог бы быть завершающим аккордом в экскурсии. Введя экскурсантов в дом со стороны сада, рассказав им об искусствоведческой и литературной деятельности С. Н. Дурылина, упомянув о его скрытом священстве с показом места, где висел антиминс, можно было бы подводить слушателей к закрытой двери коридора и после паузы объявить: «Теперь увидим главную тайну дома о. Сергия».
После открытия двери можно показать Храм. Тут нужно суметь вселить в слушателей то благоговение, которое испытал я в детстве в этом святом месте.
1 Об отпевании С. Н. Дурылина дома пишет епископу Афанасию (Сахарову) Татьяна Алексеевна Давидова. Но она не уточняет, отпевали его дома как священника или как мирянина. Епископ после освобождения из лагеря многим друзьям отправил запрос об адресе о. Сергия Дурылина. О его смерти сообщили, кроме Т. А. Давидовой, Александра Александровна Семененко—жена протоиерея Федора Никаноровича Семененко, и Зинаида Моисеевна Купер—человек близкий к еп. Афанасию, семьям Чернышевых, Фуделей. См. «Письма разных лиц к святителю Афанасию (Сахарову). В 2-х книгах. Кн. 1. А-Н. / Вст. ст., примеч., подг. текста О. В. Косик // М., изд-во ПСТГУ. 2013. С. 325,542, 545, 746.
На противоречии между роскошным убранством современных храмов и убожеством Храма о. Сергия, вспоминая бедность облачения и сосудов преп. Сергия Радонежского, показанных в музее Лавры, построить рассказ о скрытом служении о. Сергия, а так же о служении его ученика прот. Сергия Сидорова, о смерти его любимого ученика за веру.
После такого показа и рассказа, выходя из дома через парадную дверь, люди были бы окрылены благодатным завершением экскурсии.
Храм был скрытым сердцем дома о. Сергия и Ирины Алексеевны. Воссоздать это сердце — значит оживить, одухотворить дом. Ибо Дух Святой, обитавший в этом месте дома, есть Дух животворящий. Думаю, что современная Церковь и Её Московская духовная академия и семинария оказали бы поддержку формированию такой экспозиции и в целом поддержали бы музей, к чему у них есть большие конкретные возможности.
Воссоздав храм в экспозиции, сотрудники музея С. Н. Дурылина откроют новую страницу в русском музейном деле, впервые демонстрируя скрытое служение гонимых советской властью священников.
Январь 2022 года. монах Варфоломей (Чернышев)
Об авторе:
Отец Варфоломей — монах Свято-Троицкого Ипатьевского мужского монастыря Костромской митрополии. Доцент Костромской духовной семинарии, кандидат богословия. А в недавнем прошлом Сергей Николаевич Чернышев (р. 1936) — ученый, профессор двух московских университетов — строительного (МГСУ) и православного гуманитарного (ПСТГУ), доктор геолого-минералогических наук. Правнук Саввы Ивановича Мамонтова и внук Александра Дмитриевича Самарина. Окончил Московский геологоразведочный институт (1959) и Православный Свято-Тихоновский институт (1994). 3 десятилетия был членом Центрального Совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК). В 1982-86 годах принимал активное участие в борьбе с переброской стока северных рек, будучи экспертом Госплана РСФСР и Президиума АН СССР. Активный участник восстановления Свято-Троицкого Серафимо-Дивеевского монастыря: руководил поиском и воссозданием Святой Богородичной Канавки, исследованием и укреплением фундаментов Казанской церкви и др. Консультировал реставрацию сооружений Свято-Троицкой Сергиевой лавры, храмов на о. Анзер Соловецкого Спасо-Преображенского монастыря и многих др. церковных объектов, за что награжден Святейшим Патриархом Алексием II орденом преподобного Сергия Радонежского III степени и Патриаршей благодарственной грамотой, а так же медалями ПСТГУ. Автор работ в области естественных наук, богословия, архитектуры и искусствознания, а так же десятка книг по разным аспектам геологии.
Серьезная исследовательская деятельность, создавшая ему известность в профессиональных кругах в отечестве и за рубежом, в сочетании с глубокой церковностью роднят его с Сергеем Николаевичем Дурылиным, чьим учени-
ком он бъл в 1947-1954 годах. Отличная память позволяет автору восстановить многие детали общения с Сергеем Николаевичем, которого он называет то по имени и отчеству, то отцом Сергием, в зависимости от той стороны личности наставника, о которой он пишет.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ
1. «Подвигом добрым подвизался.» Материалы к жизнеописанию А. Д. Самарина (1868-1932)/ Авторы составители С. Н. Чернышев и прот. Димитрий Сазонов. — Кострома: Издательство Костромской митрополии. 2017. — 312 с.
2. Фудель С. И. Собрание сочинений в 3 тт. //М., Русский путь. 2001. Т. 1. С. 72.
3. Чернышев С. Н. Жизненный путь Александры Саввишны Мамонтовой от Абрамцева до Поленова. Сб. Хранители. Судьба людей, судьба музея. К 130-летию со дня рождения Д. В. Поленова/ Министерство культуры РФ ФГБУК «Государственный мемориальный историко-художественный и природный музей-заповедник В. Д. Поленова» Научно-практическая конференция 10-11 октября 2016 года «Золотая осень» 216 г. С. 42-84.
4. Молитва всех вас спасет: Материалы к жизнеописанию святителя Афанасия, епископа Ковровского/ Сост., предисл. и примеч. О. В. Косик. — М: изд-во ПСТБИ, 2000. — 710 с.
5. Пономаренко Д., диакон. Епископ Стефан (Никитин): Жизнеописание, документы, воспоминания. М., изд-во ПСТГУ, 2010. С. 643.
6. «Письма разных лиц к святителю Афанасию (Сахарову). В 2-х книгах. Кн. 1. А-Н. / Вст. ст., примеч., подг. текста О. В. Косик. М., изд-во ПСТГУ. 2013. С. 325,542, 545, 746.
REFERENCES
1. «Podvigom dobrym podvizalsya...» Materialy k zhizneopisaniyu A. D. Samarina (1868-1932)/ Avtory sostaviteli S. N. Chernyshev i prot. Dimitriy Sazonov. — Kostroma: Izdatel'stvo kostromskoy mitropolii. 2017. — 312 s. (In Russian).
2. Fudel' S. I. Sobraniye sochineniy v 3 tt. //M., Russkiy put'. 2001. T. 1. S. 72. (In Russian).
3. Chernyshev S. N. Zhiznennyy put' Aleksandry Savvishny Mamontovoy ot Abramtseva do Poyenova. Sb. Khraniteli. Sud'ba lyudey, sud'ba muzeya. K 130-letiyu so dnya rozhdeniya D. V. Polenova/ Ministerstvo kul'tury RF FGBUK «Gosudarstvennyy memorial'nyy istoiko-khudozhestvennyy i prirodnyy muzey-zapovednik V. D. Polenova» Nauchno-prakticheskaya konferentsiya 10-11 oktyabrya 2016 goda «Zolotaya osen'» 216 g. S.42-84. (In Russian).
4. Molitva vsekh vas spaset: Materialy k zhizneopisaniyu svyatitelya Afanasiya, yepiskopa Kovrovskogo/ Sost., predisl. i primech. O. V. Kosik. — M: izd-vo PSTBI, 2000. — 710 s. (In Russian).
5. Ponomarenko D., diakon. Yepiskop Stefan (Nikitin): Zhizneopisaniye, dokumenty, vospominaniya. M., izd-vo PSTGU, 2010. S. 643. (In Russian).
6. «Pis'ma raznykh lits k svyatitelyu Afanasiyu (Sakharovu). V 2-kh knigakh. Kn. 1. A-N. / Vst. st., primech., podg. teksta O. V. Kosik. M., izd-vo PSTGU. 2013. S. 325, 542, 545, 746. (In Russian).
Статья поступила в редакцию 06.09.2021; одобрена после рецензирования: 10.10.2021; принята к публикации 31.10.2021.
The article was submitted 06.09.2021; approved after reviewing: 10.10.2021; accepted for publication 31.10.2021.
