CC BY
73
В.Е. Колупаев
СЕМЬЯ ШЕРЕМЕТЕВЫХ В МАРОККО
История русской эмиграции XX в. достаточно серьезно изучается отечественными учеными. Помимо таких традиционных районов существования российских диаспор, как Европа и Северная Америка, научный поиск ведется и в других местах, в том числе в государствах Арабского Востока и Африки. Там исследователи также открывают новые страницы, связанные с пребыванием наших соотечественников. Одно из таких государств - Марокко.
Основу данной статьи составляют рукописные воспоминания, хранящиеся в семье одного из потомков русских эмигрантов в Марокко - Полины Петровны де Мазьер (в девичестве Шереметевой). Статья дополнена сведениями, полученными автором благодаря личным контактам с представителями русской общины в Марокко, и материалами приходских архивов в марокканских городах Рабате и Касабланке, где до наших дней стоят русские православные храмы, построенные в 1920-1930 годы.
Мама Полины де Мазьер, Марина Дмитриевна Шереметева (в девичестве Левшина), была последним представителем русской эмиграции «первой волны» в Марокко. Она родилась 12 декабря 1908 г. в старинной дворянской семье Левшиных. 11-летней девочкой вместе с родителями Марина покинула пределы Родины. Ее отец, Дмитрий Федорович Левшин, генерал-майор, воевал после революции в одном из белых формирований на юге России. Семья Левшиных отплыла из Новороссийская в марте 1920 г. на последнем английском пароходе.
Беженцев высадили на греческом острове Лемнос, где они прожили два года в палаточном лагере. Семье Левшиных помогла выбраться в континентальную Европу бабушка по линии матери, Голенищева-Кутузова. Ее супруг в свое время был посланником при дворе австрийского императора. Подолгу живя в Европе, семья познакомилась с представителями королевских фами-лий, поэтому личная просьба о помощи к английской королеве1 возымела действие и
семья Левшиных перебралась во Францию. Но жизнь от этого стала не намного легче: отцу, вчерашнему генералу, пришлось работать садовником в пригороде Парижа.
Марина Левшина получила специальность сестры милосердия. Вскоре она познакомилась со своим будущим мужем, Петром Петровичем Шереметевым. На следующий день после свадьбы молодые уехали в Марокко. Там у них родились дети. Ныне в Рабате живет дочь Шереметевых Полина Петровна. Выйдя замуж за местного французского архитектора, она стала носить фамилию де Мазьер. Полина Петровна записала некоторые сведения и впечатления о русской жизни в Марокко. Воспользуемся ее рукописью.
«Мы, Петровичи, дети Петра Петровича Шереметева, правнуки Сергея Дмитриевича, родились в Марокко. Почему в Марокко? А вот так. Когда нашей бабушке Елене Богдановне пришлось уехать из Москвы осенью 1924 г., после того, как летом их выселили из дома на Воздвиженке, в котором они до тех пор жили под охранной грамотой Ленина, она, после остановки в Кум-не - прибалтийском имении ее родителей бар[онов] Мейендорф, приехала с четырьмя младшими детьми в Париж. Там мой отец снова начал учиться, сдал экзамены и поступил в национальную школу агрикультуры города Рен (в Бретани). В 1929 г. школа повезла своих студентов в Марокко на учебное путешествие. Страна ему понравилась. Ему показалось, что там он сможет более благоприятно устроить свою жизнь, избежать безработицы, которая тогда угнетала Францию, и [необходимости] “вариться в эмигрантском соку”, который совершенно не был ему по душе. <.. .>
В то время как наш отец начинал организовывать свое существование в Кенитре (тогда Порт-Лиоте), ему покровительствовала и помогала семья его будущей жены, Марины Дмитриевны Левшиной, чья сестра, Надежда Д. Шидловская, уже жила там ~ 2
с семьей»2.
Муж Надежды Дмитриевны Шидлов-ской (в девичестве Левшиной), штабс-капитан лейб-гвардии конной артиллерии Сергей Николаевич Шидловский, участвовал в Первой мировой войне, воевал в гражданскую, прошел через беженские лагеря Галлиполи. Затем он оказался в Париже, где в 1922 г. состоялась его свадьба с Надеждой Левшиной. Венчал их митрополит Евлогий (Г еоргиевский).
Здесь уместно сделать небольшое отступление и пояснить причины, по которым семья специалиста в области сельскохозяйственного производства Петра Шереметева оказалась в Марокко. Страна активно осваивалась европейцами. К 1928 г. количество французских ферм увеличились на 5153. В этой связи историк Марокко Н.С. Луцкая пишет: «В сельском хозяйстве Марокко с первых дней протектората начал складываться новый сектор - европейский, современный, капиталистический, оснащенный новейшими машинами, использовавший последние достижения сельскохозяйственной науки»4. Именно специалистом такого плана был потомок русских аристократов Петр Петрович Шереметев. Он работал агентом по продаже сельскохозяйственной техники, поэтому семья обосновалась в городе Порт-Лиоте (Кенитра), экономическом и торговом центре страны.
Полина де Мазьер так вспоминает этот период русской жизни в Марокко: «При всей этой бедности все же был слуга Али, который прекрасно научился говорить по-русски. <...> Впоследствии Али проворовался и исчез.
В Кенитре не было церкви, и священник изредка приезжал из Рабата. Тогда приспосабливали в теткином доме гостиную и столовую для богослужения. Все отовсюду собирались. Мальчики прислуживали. Все пели хором. Было всегда чинно и красиво. Священник приезжал тоже крестить и хоронить, а в особенности детей, которых в эти 30-е годы умирало очень много от разных болезней, связанных с климатом, от отсутствия врачей, лекарств, средств. Очень много малышей лежит на кенитринском кладбище, как, впрочем, и на других»5.
Позвольте здесь привести биографические сведения об упомянутом выше свя-
щеннике. Это архимандрит Варсонофий (Толстухин). Он родился в 1887 г. в городе Епифань Тульской губернии, окончил городское училище, в возрасте пятнадцати лет поступил в Спасо-Преображенский Валаамский монастырь. В 1911 г. был пострижен в монашество, в 1922 г. посвящен в сан иеромонаха. После революционных событий 1917 г. Финляндия обрела незави-симость, Валаамский монастырь оказался на ее территории. В связи с возникшими разногласиями в среде православного ду-ховенства по вопросу юридического статуса Финляндской православной церкви, оказавшейся вне связи с соотечественниками в СССР, в 1922 г. иеромонах Варсонофий (Толстухин), будучи в оппозиции официальной линии, был сослан на остров Коневец. Он оставался там до 1926 г., после чего переехал в Болгарию, где жил в монастыре преподобного Иоанна Рыльско-го. Из Болгарии отца Варсонофия (Толсту-хина) вызвал митрополит Евлогий (Георгиевский) и пригласил его в Париж. Священник некоторое время был вольнослушателем Богословского института Святого Сергия, служил в церкви обители-приюта «Нечаянная радость» в Гарган-Ливри во Франции. В 1927 г. иеромонах Варсонофий (Толстухин) был направлен на служение в город Рабат, Марокко. Там под его руководством был построен храм Воскресения Христова, освященный в 1932 г. Он был настоятелем этого храма до своей кончины 31 марта 1952 г., погребен в русской часовне на европейском кладбище в Рабате6.
П.П. де Мазьер продолжает в своих воспоминаниях: «В 1938 г. родители переехали в Рабат, тогда с тремя детьми: Петр[ом] (Дмитрий, близнец, умер в Кенитре), ав-тор[ом] сей прозы, и малюткой Натальей, которая тоже вскоре должна была умереть.
Жизнь переменилась, хотя бедность была сравнительно все та же: концы с концами сводились с трудом. Но город был больше, была церковь, общество расширилось. Родители пели в хоре по субботам и воскресеньям и нас тоже гнали на клирос. После литургии, все, какие бы не были, оставались обедать в церковном саду, под беседкой. Ели то, что было, но всегда был
борщ, и его разливал во главе стола архимандрит Варсонофий. <...>
Был еще один элемент нашего общества, который нас связывал с “той” жизнью, -это были няни. У нас таковой не было. Мамашина няня осталась жить в Париже у бабушки. Но их все же было три: няня толстовская - толстенькая, круглая бабуля в фартуке и в платочке, няня балашовская -Катя. Худощавая “интеллигентная”, в шляпке и в длиннополых платьях 20-х годов, сто раз перештопанных; и няня маль-цевская, малюсенькая Фимочка.
Катя и Фимочка воспитывались в одном и том же училище и, живя в разных городах, встречались с наслаждением и тогда сидели, часами перебирая воспоминания, их звали “подруженьки”.
Из трех Фимочка была к нам самая близкая. Она иногда приходила “к графине на дачу”, хотя мы жили в квартире, но, видимо, удобнее, чем своя, на другом конце города. Приходила пешком, потихоньку -долго шла, она же тогда была совсем старая. У “графини” она отдыхала, душу отводила, оставалась на несколько дней, много рассказывала: Мальцевы, муж и жена, были убиты большевиками, и Фимочка, собрав трех осиротелых детей, из коих один почти грудной, решила, что ее святой долг был привезти их графине Мальцевой - их бабушке, которая давно жила в Париже.
Я, к сожалению, не помню точно и никто наверняка не записал рассказы о том, как Фимочка, оставив в России жениха, пробиралась через всю Европу с одной мыслью в голове: доставить ей порученных судьбою ребят единственной у них оставшейся родственнице. <.>
У нас в доме очень много занимались музыкой. У матери был прекрасный голос, она училась петь в Париже до замужества, и ей обещали профессиональную блестящую карьеру. Увы.
Отец играл на виолончели, еще в Москве учился в Гнесинском музыкальном училище в одном классе с Хачатуряном, играл на рояле, на гитаре, имел абсолютный слух. Если б не революция, он, несомненно, был бы музыкантом, как впрочем, и его старший брат Николай - первая скрипка в театре Вахтангова. В детстве он играл в семей-
ном оркестре. В Рабате он стал руководить хором. <...>
При том времена были трудные. Война в Европе, хотя далека, но все ж таки обременяла. Мать, после смерти второго ребенка, тяжело заболела туберкулезом. Вечно отсутствовала, лежала в госпиталях, оперировалась, где-то отдыхала.
Жизнь шла своим чередом. Соблюдались посты, церковные обряды. На Рождество устраивалась елка - по крайней мере, за месяц до его наступления, по вечерам, вырезались из бумаги папильотки, финтифлюшки, склеивались бумажные цепи, приготавливались елочные украшения. Разыгрывались шарады, много пели. На Крещение гадали.
На Страстную собирались со всех уголков Марокко многие, у которых не было церкви. Кто кого у себя принимал. Располагались, как могли. Весь дом был занят приготовлениями к празднику. Повсюду стояли тазы, миски с молоком. Готовили творог на Пасху. Волновались: свернется ли вовремя? Но в тоже время родители ходили на все, дети почти на все богослужения и строго постились. В пятницу, вернувшись с выноса плащаницы, нам, детям, поручали красить яйца. Уже в субботу днем дядюшка Сергей Николаевич Шид-ловский брал под свое руководство устраивание пасхального стола. Тут каким-то чудом появлялись - мясо, колбасы, курятина и даже как-то раз целый жареный поросенок. Весь дом кипел. Но трапеза была еще далека. Нужно было простоять всю заутреню и литургию. Возвращались домой после трех утра, кто пешком, кто на велосипеде. Следующие два, три дня дома были открыты, столы накрыты весь день. Все ходили Христа славить.
Вообще-то жили совсем по-русски и даже по старинке, так, как в России уже давным-давно не жили.
Но все же вокруг нас существовал иной мир, и мы все-таки жили - меньшинство в меньшинстве - во французской среде, окруженной арабской страной. С французами мы, ясно, жили близко, ходили в школу, потом в лицей. Главное, нас не только учили на французском языке, но по-французски... Наши друзья были французы, мы ходили к
скаутам, позднее - на вечеринки. Родители, со своей стороны, были очень общительные, красивые, обаятельные. К ним тянулись все. Они охотно пели, и все от их пенья просто с ума сходили.
Естественно, люди, которые составляли их общество, были несравненно богаче. И мы все жили - теперь это мне ясно - в каком-то вечном противоречии и до какой-то степени в раздвоении. С одной стороны, далекая, почти мифическая Россия, которая все больше и больше уходила в какую-то нереальность, с другой - французский прагматический, логичный мир, в котором, собственно говоря, ничто нас не приготовляло жить.
К этой картине надо еще добавить арабское окружение, которое, хотя мало значило, но все же не только существовало, а имело еще свое влияние на наше развитие и наше миросозерцание. Живя в колониальной системе и из-за этого не чувствуя нужды изучать арабский язык - это марокканцы должны были изучать французский язык, - мы в некоторой мере игнорировали окружающий нас мир. Была прислуга, более или менее привязанная к дому, были клиенты моего отца, которые регулярно нас приглашали на сверхъестественно богатые пиры. Ездили на праздники в деревни, где под шатром, сидя на подушках, гостям подавали жареных на углях целых баранов. Пили горячий мятный чай, тогда как деревенские люди - мужчины в белых джела-бах, женщины в пестрых кафтанах - танцевали под аккомпанемент флейты и барабанов.
Соседи, сослуживцы, знакомые приносили на мусульманские праздники подарки и угощения с необыкновенной щедростью восточных и бедных стран. И так мы пропитывались этой культурой. Родители, хотя не старались нас к ней привлечь - и без того было трудно поддерживать все русское, но все-таки не отталкивали. Не позволяли никакого надменного к ней отношения и не давали искажать язык, как это обыкновенно было принято во властвующей среде... Отец выучил арабский язык по необходимости. Его уважали все, и в особенности его арабские знакомые, за исключительную честность и благородство.
Так мы жили, русские Шереметевы в Северной Африке, в арабской стране, пропитанной французской культурой, поддерживая какую-то частицу русскости, русского быта, духа. Но мы уже были не те же и, как все эмигранты, откуда бы они ни взялись, мы постепенно становились “другими”, сверх национальные, космополиты, не принадлежавшие ни к какой определенной культуре, никакому определенному обществу. Испытывая все положительные и в то же время отрицательные моменты этого состояния, определенную способность ко всему приспосабливаться, чувствовать себя везде “дома”; знакомство с разными мирами, разными миросозерцаниями. Имея возможность понимать эти миры “изнутри”, быть некими посредниками. Но в то же время чувство определенного одиночества»7.
Несколько слов о судьбе матери Полины де Мазьер, Марины Дмитриевны Шереметевой. После смерти мужа русская графиня некоторое время была парижанкой, затем несколько лет прожила в США. После провозглашения независимости Марокко в марте 1956 г. молодое государство объявило национализацию и иностранцы, в том числе русские, стали покидать страну. Что такое национализация, русские знали не понаслышке, все это уже было хорошо известно из фактов собственной национальной истории. Отъезд русских эмигрантов принял массовый характер, когда в Рабате открылось посольство Советского Союза. Многие боялись, что их депортируют в СССР. Ехали туда, где могли устроиться. Кто мог - в бывшую метрополию Марокко, во Францию, или в другие европейские страны. А кто не имел там связей, те, в большинстве случаев, уезжали в США.
Но графиня Шереметева вернулась обратно, в свою скромную квартирку, где в аскетической, почти монашеской спальне висели у нее русские иконы, украшенные полотенцем, на тумбочке лежал молитвенник на церковно-славянском языке. Салон украшал портрет отца, на котором можно было видеть молодого статного человека в военной форме, на соседней стене - еще одно памятное фото, изображающее сцену в лесу, когда молодой император Николай II с супругой отправляются на охоту, а за спи-
ной у них видна фигура Дмитрия Левшина. К семейным реликвиям можно добавить еще книги. Поразительно, что в своих скитаниях, после изгнания из родных мест, эти люди сохранили как самое дорогое иконы и книги - святыни, составляющие культурное и интеллектуальное богатство, без которого невозможно сохранить русскую нацию.
Марина Дмитриевна многие годы была активным руководителем русской ассоциации в Марокко, принимала деятельное участие в жизни русской колонии. Святейший Патриарх Московский Пимен в 1970-х годах пригласил группу соотечественников из Марокко посетить Родину и совершить паломничество к святым местам в России. В составе этой группы страну посетила и М.Д. Шереметева.
В мае 1998 г., «в день столетия установления дипломатических отношений между Марокко и Россией, ей был вручен российский паспорт, и она была восстановлена в российском гражданстве»8.
Из уважения к заслугам и принимая во внимание девяностолетний юбилей, в декабре 1998 г. Святейший Патриарх Алексий II наградил своей благословенной грамотой старейшую прихожанку Воскресенского храма в Рабате М.Д. Шереметеву.
В ноябре 2001 г. Марина Дмитриевна скончалась, похоронена она в Рабате, рядом со своим мужем графом Петром Петровичем Шереметевым.
Примечания
1 Александра, английская королева, дочь датского короля Христиана, сестра датского короля Фредерика VIII, сестра русской императрицы Марии Федоровны.
2 Мазъер Полина Петрована, де. Мы Петровичи. Рабат, Марокко. Частный архив. Фонд не описан.
3 См.: Луцкая НС. Очерки новейшей истории Марокко. М.: Наука, 1973. С. 67.
Там же. С. 68.
5 Мазъер П.П, де. Указ. соч.
Письмо из Экзархата, № 538, от 13.7.1946; Послужной список архимандрита Варсонофия (Тол-стухина); Клировая ведомость. Воскресенский храм, Рабат, Марокко. Архив. Фонд не описан.
7 Мазъер П.П, де. Указ. соч.
8 Бабкин С. Грамота патриарха вручена графине Шереметевой // Русь Державная. М., 1999, № 2 (57).
