CC BY
50
ISSN 0S21—S056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES.
2019. No. 4
УДК 929.52
DOI 10.23683/0321-3056-2019-4-30-38
СЕМЕЙСТВЕННОСТЬ/ДИНАСТИЙНОСТЬ И ПРАКТИКИ ГОСУДАРСТВЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ В ИСТОРИИ РОССИИ'
'
© 2019 г. Д.П. Исаев а
Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону, Россия
а
а
NEPOTISM/DYNASTICITY AND PRACTICE OF GOVERNANCE IN THE RUSSIAN HISTORY
D.P. Isaev а
Southern Federal University, Rostov-on-Don, Russia
а
а
Исаев Дмитрий Петрович -
кандидат исторических наук, доцент,
Институт истории и международных отношений,
Южный федеральный университет,
ул. Большая Садовая, 33, г. Ростов-на-Дону,
344082, Россия.
E-mail: disaew@mail.ru
Dmitry P. Isaev -
Candidate of History, Associate Professor, Institute of History and International Relations, Southern Federal University, Bolshaya Sadovaya St., 33, Rostov-on-Don, 344082, Russia. E-mail: disaew@mail.ru
Рассматривается проблема семейно-родственных связей в формальных и неформальных практиках государственного управления. Понятия «семейственности» и «династийности» разграничиваются как отрицательный и положительный факторы становления потомственной профессиональной культуры. Исследуется исторический опыт формирования чиновничьей среды в России через корпоративные традиции, брачные и образовательные стратегии. Эволюция государственного управления в XIX в. в сторону рационализации приводила к постепенной элиминации роли семейных связей при выстраивании служебных карьер в пользу учета личных качеств, образованности, что благоприятно должно было сказываться на формировании преемственного профессионального этоса государственного служащего как элемента династийности. Советский опыт управления сочетал воспроизводство традиционалистских практик семейственности, клановости как на высшем политическом, так и на региональном уровнях с попытками создания актуальной формализованной кадровой системы. При этом номенклатурная корпоративизация политической системы во многом деструктивным образом влияла на закономерный процесс профессионализации культуры управленческого труда как предпосылки потомственной профессии. Подчеркивается, что элементы архаичной политической культуры советской системы, в отличие от имперского опыта, скорее препятствовали становлению династий-ности в профессиональной среде административного работника, чем создавали для этого возможности.
Ключевые слова: профессиональная династия, политическая династия, семейственность, клановость, государственное управление, бюрократия, номенклатура, социальная монополия, чиновник.
The author focuses on the problem offamily ties in formal and informal practices ofpublic administration. In the article the emphasis on the elite family allows us to distinguish between the concepts of "nepotism " and "dynasty" as negative and positive factors in the formation of hereditary professional culture. The article highlights the historical path of the bureaucratic environment formation in Russia through corporate traditions, marriage and educational strategies. The author pays attention to the fact that the evolution ofpublic administration towards rationalization in the 19th century led to the gradual elimination of the family ties role in building career. Personal qualities and education became more significant. That should favorably influence the successive professional ethos formation of an official as an element of dynasty. The Soviet management experience combined the reproduction of traditionalist nepotism practices, clanism at both the highest political and regional levels, with attempts to create a relevant formalized personnel system. At the same time, in many ways the nomenclature corporatization of the political system destructively influenced the regular process of culture professionalization of the managerial labor (which is a prerequisite for a hereditary profession). It is concluded that the elements of the Soviet archaic political culture, in contrast to imperial experience, was more likely to impede the establishment of dynasty in the professional environment of an administrative employee than to create opportunities for this.
* Работа выполнена при поддержке Российского научного фонда, проект № 19-18-00320 «Конструктивный и деструктивный потенциал профессиональных династий в российском обществе».
ISSN 0321-3056 ИЗВЕСТИЯ ВУЗОВ. СЕВЕРО-КАВКАЗСКИМ РЕГИОН. ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ._2019. № 4
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2019. No. 4
Keywords: professional dynasty, political dynasty, nepotism, cronyism, public administration, bureaucracy, nomenclature, social monopoly, official.
По мнению современных исследователей, политические династии являются намного более распространенными, чем династии в других профессиональных группах. Поскольку дина-стийность в индустриальном и постиндустриальном обществах чаще проявляется в неформальных управленческих практиках, то ее изучение характеризуется особой спецификой, по необходимости включая междисциплинарный формат. Так, политическая династия как проблема элитологии в контексте изучения профессиональных групп выступает объектом социально-исторического изучения. Дело в том, что с отказом от монархии как актуальной формы правления человечество не отказалось от воспроизводства некоторых атрибутивных ей практик государственного и, шире, политического управления. Речь идет о семейственности, кла-новости и иных феноменах, в которых следует выделять как имманентные свойства, так и исторические особенности.
По словам Г. Моска, «все правящие классы стремятся стать наследственными, если не по закону, то фактически» [1, с. 193]. Братья Е. и П. Даль Бо и Дж. Снайдер на основе изучения династий в конгрессе США выявили такую закономерность: «Когда человек имеет больше власти, становится более вероятным, что он начнет или продолжит политическую династию», «поэтому политическая власть в демократиях становится наследственной де-факто» [2, р. 138]. С другой стороны, неслучайным выглядит вопрос современных исследователей, почему «архаичный принцип семейственности оказывается весьма подходящим критерием формирования правящей элиты в эпоху постмодерна?» [3, с. 28].
Нужно сказать, что темы семейственности, непотизма, клановости, клиентелизма в политике являются достаточно распространенными в историко-политологических и историко-социологических исследованиях. Наше обращение к истории государственного управления в России (от местнических практик ХУТ—ХУП вв. к имперскому и советскому опытам) касается в первую очередь уровней политической элиты и чиновничьей среды. Уточним, что политические династии в собственном значении могут формировать субъекты политической жизни. Поэтому, строго говоря, династии потомственных управленцев не являются политическими, так как ре-
ализуют исполнительные функции. Однако, как кажется, акцент внимания на практиках их формирования в контексте фактора «династийно-сти» позволит уточнить параметры их воспроизводства и таким образом судить о состоянии конкретной политической культуры в целом.
Избранная исследовательская оптика выводит на необходимость решения следующих вопросов: каким был баланс между формальными и неформальными практиками в политической культуре России в разные исторические периоды? можно ли говорить о складывании профессиональной культуры управленцев как источнике формирования профессиональных династий? в какой мере советская номенклатура позволяла проявляться элементам династийности в управленческой среде? наконец, свидетельствует ли исторический опыт о конструктивном потенциале складывания династийности в государственном (политическом) управлении как антитезе семейственности? Данная работа рассматривается прежде всего как попытка ответа на них. В связи с этим несколько методологических замечаний.
Рассмотрение управленческой среды в рамках теории элит предполагает определение факторов ее воспроизводства как таковой. В этой связи удачной представляется модель элитной семьи, предложенная Н.В. Колесник, в которой особое внимание обращается на такие факторы, как образование, культурный потенциал и брачные связи. К первому относятся возможность получать элитное, а также «династическое» образование и потенциал наследования профессионального статуса. Основное внимание автор обращает на брачные связи. По его словам, «семью родителей следует рассматривать как некий ресурс, который при определенных условиях, с одной стороны, выступает в роли фактора воспроизводства высокого статуса родительской семьи индивида, с другой стороны, выполняет роль "катализатора" в процессе циркуляции элитной группы» [4, с. 23]. Интересно, что Н.В. Колесник избирает данный ракурс для исследования процесса образования «семейных кланов», т. е. связей по горизонтали. Мы же обращаем внимание на теоретический потенциал вертикального среза в модели, т. е. «династических» элементов.
Ретроспективный взгляд на государственное, шире, социальное управление показывает, что
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2019. No. 4
их семейный, личностный характер был органичным для традиционных, или доиндустриаль-ных обществ. В зависимости от формальности/неформальности практик управления предлагаются различные концепции государства, к примеру, добюрократические и бюрократические. Традиции управления в допетровской Руси формализовали сам родовой принцип функционирования элиты в высших эшелонах власти. Как писал В.О. Ключевский, «в Москве XVI в. при замещении высших должностей служилыми людьми соображались не с личными качествами назначаемых, а с относительным служебным назначением фамилий, к которым они принадлежали, и с генеалогическим положением каждого из них в своей фамилии» [5, с. 474]. Это приводило к тому, что служебные места как бы передавались по наследству в аристократических родах. Правда, необходимо учитывать при этом, что, к примеру, в Боярскую думу младшие члены рода входили не сразу, а следуя порядку старшинства и по достижении соответствующего возраста.
С эпохой Петра I трансформируется сам принцип служебного продвижения. Табель о рангах новым порядком чинопроизводства знаменовал собой замену родовитости выслугой. Главный его смысл заключался в том, что государственный служащий должен был пройти службу снизу вверх целиком, начиная с низшего классного чина, в том числе для приобретения профессионального опыта. Хотя новые тенденции прослеживались и ранее. Зачастую приказные люди добивались успехов в карьере благодаря личным усилиям, образованности и т.д.
Конечно, по сути, еще весь XVIII в. в сфере управления, где единственным актором было дворянство, господствовали личные, патримониальные отношения. «В политическом воображении русского дворянства как допетровской, так и послепетровской эпохи вопросы "высокой" политики и личного/семейного тесно переплетались». И это делало семью «высоко-политизированной» социальной зоной [6, с. 47]. Данная установка была характерной для традиционного общества, в котором человек воспринимался как с учетом личных качеств, так и с оглядкой на происхождение и принадлежность к определенному роду, семье. К этому следует добавить, что дворянские семьи были достаточно многочисленными, и в результате брачных связей обрастали дополнительными родственными связями [7, с. 371-372]. Иначе говоря, мир
общения дворянина оказывался поглощенным теми или иными семейными отношениями.
Еще одним признаком, характеризующим корпоративную дворянскую культуру, было традиционное понятие о чести, в новых условиях имперской России получившей дополнительные импульсы для развития. Как указывает Л.Е. Шепелев, источниками и основой для этого было «осознание своей принадлежности к роду, чья история связана с историей отечества, чья общественная репутация ничем не запятнана и является общим достоянием рода, ответственность перед потомками за ее сохранение» [7, с. 372]. Мы обращаем на это внимание в связи с тем, что данная установка легла в основание того символического капитала, которым стала обладать впоследствии нарождавшаяся бюрократия. При этом идея родовой чести трансформировалась в сторону личной.
Речь идет о том, что модель государственного управления имперской России, основанной на Табели о рангах, с течением времени породила довольно многочисленный слой профессиональных управленцев - чиновников, способствуя образованию особого сословия - бюрократии. При той практике, что самый нижний классный чин предоставлял личное дворянство, а также в условиях перманентного дефицита чиновников, дворянство потеряло монополию на соучастие с царствующей династией в управлении. Выходцы из разночинной, духовной, купеческой среды все в большем количестве пополняли ряды государственных служащих. Нас же интересует, какие явления сопутствовали процессу профессионализации управленцев в указанный период.
Рост чиновничества в имперской России сопровождался постепенным снижением роли семейных связей при назначении на те или иные должности. Исследователи называют разные периоды, когда данная тенденция стала различимой (начало XIX в. после учреждения министерств или эпоха Великих реформ). Но важно зафиксировать саму направленность. По словам О.Н. Чернышевой, «прийти в нужный департамент часто можно было с помощью протекции известного человека, однако в дальнейшем необходимо было на деле подтверждать свою компетентность» [8, с. 47]. Соответственно служебная карьера больше строилась на основе собственных усилий чиновника. В этой связи уместно обратиться к судьбе будущего военного министра при Александре II Д.А. Милютина. В
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2019. No. 4
своих воспоминаниях он указывает, что в некоторых вопросах относительно положения его семьи и будущей службы самого молодого человека принимал участие дядя Дмитрия Александровича П.Д. Киселев, государственный деятель первой половины XIX в. [9, с. 46, 75 и др.]. Однако, как мы знаем, Д.А. Милютин являл собой «образцового» чиновника, добившегося успехов на службе благодаря личным усилиям.
Следует указать на определенную «рационализацию» политического бытия самой династии Романовых. С одной стороны, известно, какое значение имели члены все более разраставшейся династии в той или иной сфере жизнедеятельности. Немалое влияние приобретали при дворе императора великие князья. Зачастую на высокие государственные и военные посты назначались близкие родственники императора вплоть до падения монархии. С другой стороны, к концу XIX в. намечаются и иные тенденции. Так, Александр III законом об императорской фамилии «ограничил» членство в царствующем семействе, вел достаточно экономную политику по отношению к многочисленной родне, «рационализировал» некоторые практики общения [10, с. 378-379].
Новые явления в практике государственного управления не следует переоценивать. Традиционные для правительственных кругов покровительство и патронаж сохраняются. И это закономерно, если согласиться с тем, что бюрократия стремится выстроить служебные отношения по модели межличностных [11, с. 82]. Но и здесь обратим внимание на нюансы. А. Дж. Ри-бер, описывая политическую культуру эпохи Великих реформ, показывает, что складывание политических группировок зачастую происходило по принципу «идейной», профессиональной идентификации (инженеры, экономисты) [12]. Дело в том, что к тому времени бюрократия уже была зрелой корпорацией со своими интересами, ценностями, сообщавшими ей определенную замкнутость. Хотя это следует понимать именно в социокультурном плане, а не социально-правовом.
Показательны в этом отношении брачные стратегии в чиновничьей среде. Как уже упоминалось, характер брачных связей является одним из факторов воспроизводства элитной семьи. В XVIII в. государственные служащие, идентифицировавшие себя еще больше по тому сословию, из которого вышли, старались породниться с представительницами данного сосло-
вия. Однако ситуация несколько меняется с начала XIX в. По наблюдениям Ю.В. Бодровой, в г. Твери, например, увеличивались браки служащих с дворянками и дочерьми канцелярских служащих. По ее словам, «брак с представительницей дворянско-чиновничьей среды является своеобразным пропуском в круг ее общения, где можно заручиться поддержкой влиятельных людей для быстрого продвижения по службе» [13, с. 108-109]. Это позволяет сделать вывод о складывании чиновничьих династий и корпоративизации бюрократии в то время.
В этой связи необходимы некоторые пояснения. Согласно подсчетам исследователей, число потомственных чиновников на государственной службе становится значительным уже к середине XVIII в. (49 %) и на протяжении всего имперского периода до 1917 г. сохраняет ядро в пределах 40 % [14, с. 497]. Однако для того чтобы стать фактором династийности, профессиональная преемственность должна стать осознаваемой ценностью члена семьи. И фактор брачных связей действительно необходимо расценивать в качестве маркера данного процесса. С той лишь поправкой, что выстраивание круга общения чиновником вряд ли преследовало только лишь утилитарные цели. Скорее лучше говорить о конструировании комфортного социокультурного пространства, соответствующего профессиональной среде.
Следующим фактором, определяющим профессиональные стратегии, является образование. Оно способствовало скорости продвижения по службе. Для замещения определенных классных чинов требовался и соответствующий уровень образования. Административная же элита формировалась с помощью специальных учебных заведений, среди которых можно назвать юнкерскую школу, основанную в 1797 г. Следует при этом иметь в виду саму практику, подтверждавшую высокий статус образования в элитных семьях. Внимательное к нему отношение в дворянских семьях является притчей во языцех. Тот же Д.А. Милютин неоднократно упоминает, как его отец заботился об уровне знаний сыновей. Хотя следует учитывать дифференциацию между высшим, средним и низшим звеньями государственного управления, в целом можно сказать, что чиновничья среда воспроизводила эту модель. Особенно в пореформенный период, когда резко повысился уровень профессионализации всех видов деятельности. Это позволяет современным историкам
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2019. No. 4
утверждать, что к 1917 г. «страной управляла сравнительно однородная, высокообразованная, профессионально-служилая чиновная масса» [14, с. 506], для которой фактор происхождения, связей отходит на второй план, уступая место личным талантам, образованности, почету государственной службы. С другой стороны, избегая излишне идиллической картины, можно говорить о постепенном складывании в поздней империи нового типа чиновника как реалиста-практика, преодолевавшего «стереотипные» качества управленца, порождаемого бюрократической средой [11, с. 85].
Трансформации политической и социальной структуры общества в России после 1917 г. породили иные формы и тенденции государственного управления. В условиях кризиса происходила определенная реинкарнация традиционалистских неформальных практик в данной сфере, основанных на семейственности. В первую очередь их демонстрировала сама политическая элита. Ленинская гвардия в 1920-30-е гг. в немалой степени напоминала большой семейный клан, с характерными признаками закрытой корпорации: «Их сыновья и дочери ходили в одни и те же школы, вступали в брак с дочерьми и сыновьями других старых большевиков, с которыми вместе росли. Родство играло свою роль... Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Молотов и Сталин. женились на старых большевичках или дочерях старых большевиков, первые трое вообще породнились между собой. Родители подбирали для детей подходящую партию, браки с посторонними, не принадлежащими к той же касте, случались весьма редко» [15, с. 58]. Характерным примером, правда, немного более позднего времени выступает брак Ю.А.Жданова, сына члена Политбюро ЦК ВКП(б) А.А.Жданова, и дочери И.В. Сталина С.И. Аллилуевой.
Причем роль родственных связей могла проявляться и в более опосредованных отношениях. Так, А.И.Аджубей, зять Н.С.Хрущева, был главным редактором «Комсомольской правды» и «Известий», членом ЦК КПСС. И после снятия Хрущева с высших должностей в 1964 г. Аджубей также был лишен своих постов. Не менее репрезентативным примером служит карьера Ю.М. Чурбанова, зятя Л.И. Брежнева, покатившаяся вниз после смерти тестя.
«Семейный» фактор в советскую эпоху сочетался с процессом формирования и расцвета номенклатуры, наложившей серьезный отпеча-
ток на практики партийно-государственного управления. Дело в том, что проистекавшая из функционирования номенклатуры система привилегий неизбежно вовлекала в эту сферу и семью ответственного работника, создавая для нее закрытую зону существования. По словам М. Восленского, «номенклатурное семейство в СССР может пройти весь жизненный путь - от родильного дома до могилы: работать, жить, отдыхать, питаться, покупать, путешествовать, развлекаться, учиться и лечиться, не соприкасаясь с советским народом.» [16, с. 318]. Обратимся к случаю В.И. Сталина, судьба которого отразила противоречия системы управления того времени в целом. Забегая вперед, отметим, что сталинская кадровая политика носила антиклановый характер. Закономерным поэтому следует признать тот факт, что его дети не вошли в партийную элиту страны. Однако это нисколько не мешало пользоваться «семейными» привилегиями. Как вспоминала С.И. Аллилуева о своем брате, «его тащили за уши наверх, не считаясь ни с его силами, ни со способностями, ни с недостатками, - думали "угодить" отцу. Он не считался с казной, ему было дано право распоряжаться в округе огромными суммами. ему давали ордена, погоны, автомобили, лоша-дей...пока он был нужен» [17, с. 160-161]. Отметим также, что управлением системы образования для «своих» детей номенклатура решала важную экзистенциальную проблему своего существования. Через спецшколы (с конца 30-х гг.), элитные вузы (МГИМО), наконец, закрытые учреждения типа Высшей партийной школы, Дипломатической академии, Академии внешней торговли и др., номенклатура обеспечивала механизм своего собственного воспроизводства [16, с. 326].
Характеристики среднего звена партийно-государственного управления в СССР нагляднее всего просматриваются в эволюционном аспекте. В условиях относительной слабости центрального аппарата власти в 1920-е гг. о своей субъектности заявила региональная политическая элита. Отличительным признаком ее функционирования являлись патронажно-клиентские связи. Складывалась такая практика, когда назначенцы на руководящие посты прибывали со своей командой, оформляя таким образом на местах «артели». Наглядным примером может служить опыт образования «замкнутой мафии» в Смоленской губернии в 1928 г. первым секретарем губкома Д.А. Павлюченко со своими дру-
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2019. No. 4
зьями и родственниками. Возможно, спусковым крючком начала Большого террора явилось создание в Ярославской области в 1936 г. своего клана первым секретарем А.Р.Вайновым, привезшим на новое место своего назначения 23 человека [15, с. 248-252]. Неслучайно поэтому в Москве в данных практиках видели основную угрозу эффективности управления регионами. В 1933 г. И.В. Сталин высказывал первому секретарю Казахского крайкома Л.И. Мирзо-яну: «... не таскай за собой своих приятелей ни из Азербайджана, ни с Урала, а выдвигай людей в Казахстане, не отгораживайся от местных людей.» (цит. по: [18, с. 118]).
Собственно феномен репрессий заключает в себе как составляющую борьбу Сталина с региональной клановой системой и выстраиванием новой кадровой политики. К ее элементам относились, помимо прочего: метод перекрестного назначения, непрерывные перемещения с одного региона в другой, чистки и др. [19]. Важно обратить внимание на противоречивый характер новой кадровой системы, предполагавшей, с одной стороны, возможности вертикальной социальной мобильности. По словам Д. Журавлева, «у молодежи имелись возможности войти во властные институты, поэтому карьера в государственной структуре казалась привлекательной для молодых людей» [20, с. 62]. Соответственно формализованные, бюрократические процедуры должны были обеспечивать устойчивость системы управления, что в перспективе приводило к преемственному возобновлению кадровых ресурсов. Однако методы чрезвычайщины и практика «обвальной сменяемости кадров» делали саму систему непостоянной и нестабильной. В результате с 1953 г. кадровая политика вновь была пересмотрена, а система управления после экспериментов Н.С. Хрущева окончательно стабилизировалась. В ее основе лежал территориальный принцип назначений, который приводил к образованию группировок на местах. Устроенные по системе горизонтальных связей лично преданных друг другу людей, они дали повод современному историку говорить о воскрешении «политических чиновничьих "семейных" кругов» [15, с. 55]. Точнее данные группировки чиновников называть все же кланами, совмещавшими реальную и искусственную семейственность. Эпоха Л.И. Брежнева явилась временем их расцвета, когда регионы, особенно национальные республики, становились кор-
румпированными «вотчинами» управлявших ими первых секретарей.
Наконец, обратимся к генеалогическим параметрам советских управленцев, чтобы поставить проблему потенции создания потомственного чиновника в СССР. После коренной ломки политической и социальной структуры трудно говорить об отношениях профессиональной преемственности в среде государственных служащих. Родители условно первых поколений управленцев (до середины XX в.) еще были заняты физическим трудом. Да и сами работники часто начинали свою трудовую деятельность в сельском хозяйстве. К примеру, в 1960 г. региональная политическая элита на 70 % была сельского происхождения [21, с. 173]. Идентификационной «скрепой» для партийно-государственного аппарата выступал классовый принцип отбора на должности (из рабочих, крестьян и других «близких» им социальных категорий). Таким образом, конструировалась «виртуальная» преемственность в управленческой деятельности.
В последующем, по мере повышения уровня образованности управленческих кадров, эволюции карьерных стратегий (когда образование предшествует должности, а не наоборот) [21, с. 186], происходила профессионализация управленческого труда. К примеру, в 1960-е гг. формируется технократическая элита («хозяйственники»), ставшая играть заметную роль в политической жизни страны [22, с. 446]. В целом можно говорить о процессе выработки соответствующей профессиональной культуры советского чиновника. Однако номенклатура, не исключавшая вертикального продвижения, но основанная на примате горизонтальных связей, оказывала на этот процесс существенное, развращающее влияние. С другой стороны, у советской системы не хватило исторического времени. Смена поколений управленческих кадров совпадала с периодами административных и политических трансформаций при Сталине, Хрущеве, Горбачеве.
В постсоветский период, в 1990-е гг., в условиях очередной регионализации элиты на фоне слабости центра, появления фактора выборов формировалось специфическое нестабильное политическое пространство. Д.Г. Сельцер показал, что, по результатам выборов, с 1994 по 2005 г. к власти на местах приходили разные типы политических элит [23, с. 20], что приводило к оформлению кланов политико-экономических интересов, но не способствовало
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES.
установлению политической преемственности. Символом указанных процессов выступила «семья» президента Ельцина как пример кланово-сти в высших эшелонах власти [24].
Подведем итоги. Российский исторический опыт государственного управления в условиях перехода от традиционного общества к модерновому характеризуется в том числе формированием профессиональной чиновничьей среды. При этом социальное размыкание в XVIII в. сферы государственного управления, не допускавшей более ее сословной монополизации, сочеталось с процессом корпоративизации служащих. Необходимость многочисленного аппарата управления со временем с неизбежностью приводила к появлению значительного числа потомственных чиновников, что благоприятно сказывалось на формировании профессиональных династий (в условиях монополии на власть собственно политической династией являлась семья Романовых). Определенные брачные стратегии формировали профессиональный круг общения, направленный на воспроизводство бюрократической среды. Однако следует учитывать, что эволюция государственного управления в сторону рационализации в течение XIX в. приводила к постепенной элиминации роли семейных связей при выстраивании служебных карьер в пользу учета личных качеств, образованности. Точнее сказать, данный фактор стал играть все более опосредованную роль при сохранении в политической среде практик покровительства и протекционизма. Поэтому о «династийности» следует говорить прежде всего в контексте преемственности самого профессионального выбора, становлении потомственной профессиональной культуры чиновника. Неслучайно, что в его профессиональном этосе важное место занимала идея привилегированности государственной службы. В этом смысле понятие «династийности» выступает скорее как преодоление «семейственности».
Советский опыт государственного управления имел свои особенности. На высшем политическом уровне в течение десятилетий можно было наблюдать воспроизводство традиционалистских практик семейственности как в непосредственном (браки внутри элиты), так и в более опосредованном планах (выстраивание карьер родственников). При этом феномен советской номенклатуры создавал дополнительные механизмы для оформления корпоративной по-
2019. No. 4
литической системы закрытого типа, функционировавшей на основе горизонтальных связей.
Практики регионального управления на протяжении всего советского периода демонстрировали стабильное стремление к созданию такого механизма, который обусловливал устойчивое воспроизводство региональных элит в условиях примата неформальных, кланово-семейных отношений. Исключением выглядит сталинская попытка закрепления формализованной кадровой политики, основанной на вертикальных связях, для реализации абсолютной управляемости системой. Однако ее противоречивый характер (социальная открытость сочеталась с чрезвычайщиной) привел к скорейшему демонтажу после смерти ее автора.
Прерывный характер политико-экономического развития страны сказывался на росте профессионализации труда партийно-государственного служащего. Низкий уровень образованности работника, кадровые чистки негативным образом отражались на перспективах этого процесса. С другой стороны, номенклатурность системы управления оказывала развращающее влияние на характер выстраивания индивидуальных профессиональных стратегий. Сохранявшаяся монополия власти партийно-государственной номенклатуры позволяет говорить лишь о вызревании элементов династийности. Однако элементы архаичной политической культуры советской административной системы скорее препятствовали ее становлению в профессиональной чиновничьей среде, чем создавали для этого возможности в отличие от имперского опыта.
В 1990-е гг. в условиях политико-хозяйственного кризиса, клановости, смены элит новое административно-политическое пространство также не способствовало зарождению преемственной профессиональной культуры чиновника.
Литература
1. Моска Г. Правящий класс // СОЦИС. 1994. № 10. С. 187-198.
2. Dal Bo E., Dal Bo P., Snyder J. Political Dynasties // Review of Economic Studies. 2009. Vol. 76. P. 115-142.
3. Барков С., Дорохина О. Политическая история семейственности // Родина. 2010. № 8. С. 28-31.
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2019. No. 4
4. Колесник Н.В. Практики воспроизводства российской элиты: неформальный аспект // Власть и элиты. 2017. № 4. С. 10-30.
5. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций : в 3 кн. Ростов н/Д. : Феникс, 1998. Кн. 1. 608 с.
6. Большакова О.В. Российская империя: система управления (Современная зарубежная историография): аналитический обзор. М. : ИНИОН РАН, 2003. 92 с.
7. Шепелев Л.Е. Чиновный мир России: XVIII -начало XX в. СПб. : Искусство-СПБ, 2001. 479 с.
8. Чернышева О.Н. Государственная служба в России: факты истории // Вестн. МГУУ. 2015. № 4. С. 45-49.
9. Милютин Д.А. Воспоминания. Томск : Военная академия, 1919. Т. 1, кн. 1-3. 434 с.
10. Уортман Р. Сценарии власти: мифы и церемонии русской монархии. М. : ОГИ, 2004. Т. 2. 796 с.
11. Очерки русской культуры XIX в. Т. 2 : Власть и культура. М. : МГУ, 2000. 480 с.
12. Рибер А. Дж. Групповые интересы в борьбе вокруг Великих реформ // Великие реформы в России. 1856-1874 : сб. М. : МГУ, 1992. С. 44-72.
13. Бодрова Ю.В. Чиновничество в социокультурном пространстве провинциального общества конца XVIII - первой трети XIX века // Вестн. ТвГУ. История. 2018. № 1. С. 104-112.
14. Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну : в 3 т. СПб. : Дмитрий Буланин, 2015. Т. 2. 912 с.
15. Гетти А. Практика сталинизма: Большевики, бояре и неумирающая традиция. М. : РОССПЭН, 2016. 374 с.
16. Восленский М. С. Номенклатура. Господствующий класс Советского союза. М. : Советская Россия, 1991. 624 с.
17. Аллилуева С.И. Двадцать писем к другу. М. : Известия, 1990. 176 с.
18. Люшилин Е.Л. Эволюция патронажных связей в среде региональных советско-партийных кадров: 1920-1937 гг. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. № 1 (27), ч. II. С. 115-119.
19. Журавлев Д.И. Клановость и кадровая политика в СССР // Закон и право. 2012. № 10. С. 117-120.
20. Журавлев Д.И. Государственная кадровая политика как фактор формирования политической элиты в СССР и Российской Федерации: сравнительный анализ : дис. ... канд. полит. наук. М., 2015.
21. Мохов В.П. Региональная политическая элита России (1945-1991 гг.). Пермь : Кн. изд-во, 2003. 238 с.
22. Айрапетов В.А. Динамика качественных характеристик административно-политической элиты СССР в «эпоху» Н.С. Хрущева: историко-политический анализ // Вестн. ТГУ. 2008. Вып. 2 (58). С. 441-448.
23. Сельцер Д.Г. Политическая трансформация номенклатурной организации власти в России (субрегиональный уровень, 1985-2005 гг.) : автореф. дис. ... д-ра полит. наук. М., 2007. 44 с.
24. Орлова Г. Семь «Я» президента: призрак родства в российской политике 1990-х годов // Семейные узы: модели для сборки : сб. ст. Кн. 2. М. : Новое литературное обозрение, 2004. С. 297-323.
References
1. Moska G. Pravyashchii klass [Ruling class]. SOTSIS. 1994, No. 10, pp. 187-198.
2. Dal Bo E., Dal Bo P., Snyder J. Political Dynasties. Review of Economic Studies. 2009, vol. 76, pp. 115142.
3. Barkov S., Dorokhina O. Politicheskaya istoriya semeistvennosti [The Political History of Nepotism]. Rodina. 2010, No. 8, pp. 28-31.
4. Kolesnik N.V. Praktiki vosproizvodstva rossiiskoi elity: neformal'nyi aspekt [The Reproduction Practices of the Russian Elite: an Informal Aspect]. Vlast' i elity. 2017, No. 4, pp. 10-30.
5. Klyuchevskii V.O. Russkaya istoriya. Polnyi kurs lektsii [Russian History. Course of Lectures]. In 3 books. Rostov-on-Don: Feniks, 1998, book 1, 608 p.
6. Bol'shakova O.V. Rossiiskaya imperiya: sistema upravleniya (Sovremennaya zarubezhnaya istoriografi-ya) [Russian Empire: Management System (Modern Foreign Historiography)]. Analytical Review. Moscow: IN-ION RAN, 2003, 92 p.
7. Shepelev L.E. Chinovnyi mir Rossii: XVIII -nachalo XXv. [World of Russian Officials: 18th - beginning of the 20th century]. Saint Petersburg: Iskusstvo-SPB, 2001, 479 p.
8. Chernysheva O.N. Gosudarstvennaya sluzhba v Rossii: fakty istorii [Public Service in Russia: Facts of History]. Vestn. MGUU. 2015, No. 4, pp. 45-49.
9. Milyutin D.A. Vospominaniya [Memories]. Tomsk: Voennaya akademiya, 1919, vol. 1, books 1-3, 434 p.
10. Uortman R. Stsenarii vlasti: mify i tseremonii russkoi monarkhii [Power Scenarios: Myths and Ceremonies of the Russian Monarchy]. Moscow: OGI, 2004, vol. 2, 796 p.
11. Ocherki russkoi kul'tury XIX v. [Essays on Russian Culture of 19th century]. Vol. 2: Power and Culture. Moscow: MGU, 2000, 480 p.
ISSN 0321-3056 IZVESTIYA VUZOV. SEVERO-KAVKAZSKII REGION. SOCIAL SCIENCES. 2019. No. 4
12. Riber A. Dzh. [Group Interests in the Struggle Around the Great Reforms]. Velikie reformy v Rossii. 1856-1874 [Great Reforms in Russia. 1856-1874]. Col. Moscow: MGU, 1992, pp. 44-72.
13. Bodrova Yu.V. Chinovnichestvo v sotsiokul'turnom prostranstve provintsial'nogo obshchestva kontsa XVIII - pervoi treti XIX veka [The Officialdom in the Socio-cultural Space of the Provincial Society at the End of the 18th - the First Third of the 19th Century]. Vestn. TvGU. Istoriya. 2018, No. 1, pp. 104-112.
14. Mironov B.N. Rossiiskaya imperiya: ot traditsii k modernu [Russian Empire: from Tradition to Modernity]. In 3 vol. Saint Petersburg: Dmitrii Bulanin, 2015, vol. 2, 912 p.
15. Getti A. Praktika stalinizma: Bol'sheviki, boyare i neumirayushchaya traditsiya [The Practice of Stalinism: Bolsheviks, Boyars and Undying Tradition]. Moscow: ROSSPEN, 2016, 374 p.
16. Voslenskii M.S. Nomenklatura. Gospodstvuyush-chii klass Sovetskogo soyuza [Nomenclature. The Ruling Class of the Soviet Union]. Moscow: Sovetskaya Rossi-ya, 1991, 624 p.
17. Allilueva S.I. Dvadtsat' pisem k drugu [Twenty Letters to the Friend]. Moscow: Izvestiya, 1990, 176 p.
18. Lyushilin E.L. Evolyutsiya patronazhnykh svyazei v srede regional'nykh sovetsko-partiinykh kadrov: 1920-1937 gg. [The Evolution of Patronage Ties among Regional Soviet-party Cadres: 1920-1937]. Is-toricheskie, filosofskie, politicheskie i yuridicheskie nauki, kul'turologiya i iskusstvovedenie. Voprosy teorii i praktiki. 2013, No. 1 (27), part II, pp. 115-119.
19. Zhuravlev D.I. Klanovost' i kadrovaya politika v SSSR [Clanism and Human Resources Policy in the USSR]. Zakon ipravo. 2012, No. 10, pp. 117-120.
20. Zhuravlev D.I. Gosudarstvennaya kadrovaya politika kak faktor formirovaniya politicheskoi elity v SSSR i Rossiiskoi Federatsii: sravnitel'nyi analiz: dis. ... kand. polit. nauk [State Personnel Policy as a Factor in the Formation of the Political Elite in the USSR and the Russian Federation: a Comparative Analysis]. Moscow, 2015.
21. Mokhov V.P. Regional'naya politicheskaya elita Rossii (1945-1991 gg.) [The Regional Political Elite of Russia (1945-1991)]. Perm: Kn. izd-vo, 2003, 238 p.
22. Airapetov V.A. Dinamika kachestvennykh kha-rakteristik administrativno-politicheskoi elity SSSR v «epokhu» N.S. Khrushcheva: istoriko-politicheskii analiz [The Dynamics of the Qualitative Characteristics of the Administrative and Political Elite of the USSR in the N.S. Khrushchev Era: Historical and Political Analysis]. Vestn. TGU. 2008, iss. 2 (58), pp. 441-448.
23. Sel'tser D.G. Politicheskaya transformatsiya no-menklaturnoi organizatsii vlasti v Rossii (subregional'nyi uroven', 1985-2005 gg.): avtoref. dis. ... d-rapolit. nauk [The Political Transformation of the Nomenclature Organization of Power in Russia (Subregional Level, 19852005)]. Moscow, 2007, 44 p.
24. Orlova G. [The President's Family: The Ghost of Kinship in Russian Politics of the 1990s]. Semeinye uzy: modeli dlya sborki [Family Ties: Models for Assembly]. Col. Art. Book 2. Moscow: Novoe literaturnoe obozre-nie, 2004, pp. 297-323.
Поступила в редакцию / Received 21 октября 2019 г. / October 21, 2019
