CC BY
318
Новый филологический вестник. 2016. №3(38).
---^тф^тз^-
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА Russian Literature
А.С. Миронов (Москва)
РУССКИЙ БЫЛИННЫЙ ЭПОС КАК СИСТЕМА ЦЕННОСТЕЙ
(к постановке проблемы)
Аннотация. В статье предлагается оригинальный подход к исследованию системы ценностей, которая формируется в русском героическом эпосе. Автор показывает, что былина представляет собой систему ситуаций, в которых различные действия показываются как должные или недолжные с ценностной точки зрения. Выделяются наиболее важные концепты, составляющие аксиологию русского богатырского эпоса. Особое значение в этой системе приобретают дар молитвы и стремление к обретению святости. При этом проблема воли решается как способность противостоять искушениям. Опираясь на принятое в современной психологии разделение ценностей на объективные и субъективные, автор статьи приходит к выводу о том, что гедонистические ценности противоречат социальным нормам, которые транслирует былина.
Ключевые слова: ценность; аксиология; героический эпос; былина; социальная норма; смелость; честь; молитва.
A. Mironov (Moscow) Russian Heroic Epic as Value System (to the Issue)
Abstract. The article proposes an original research of values system of Russian heroic epic has been carried out. Bylinas has been shown as a succession of various events which are presented by narrators and accepted by the audience as either axiologically pro-attitudinal or con-attitudinal ones. Important elements of bylina axiology and namely inspiration for prayer and obtaining sanctity are being specified while the concept of will stands out as the ability to confront the temptation. Sharing the idea of difference between objective and subjective values, commonly accepted in modern phsychology, the author comes to the conclusion that hedonistic values contradict social norms which are acquired and conducted by Russian heroic epic as pro-attitudinal.
Key words: value; axiology; heroic epic; bylina; social norm; courage; honor; prayer.
В 1860-х гг. издание сборника эпических песен, собранных П.Н. Рыбниковым, поставило перед учеными необходимость его осмысления как масштабного культурного феномена - целостной системы произведений, объединенных единым ценностным содержанием. В.Ф. Миллер писал, что
сказители былин «сохранили свято духовное добро, которым питался и услаждался в течение многих веков русский народ...»:. Многие исследователи восхищались образным и стилевым единством корпуса былин; естественно было предположить, что это художественное единство основано на внутренней, глубинной общности ценностей и оценок, на идентичном для большинства сказителей миросозерцании. Еще в 60-е гг. XIX в. гимназисты узнавали из знаменитого учебника русской словесности А. Гала-хова, что «народная поэзия. обнимает и религиозные и нравственные его интересы», поэтому «народ видит в своей поэзии драгоценное достояние, которое в течение многих столетий одни поколения завещевали другим. Она имеет смысл священной старины, неприкосновенного предания, которое должны усваивать люди молодые с тем, чтобы в свою очередь передать его потомкам»2.
Однако серьезных исследований в области аксиологии русского эпоса не появлялось, вместо того предпринимались все новые попытки отыскать в русском эпосе окаменевшие останки «исходной» индоевропейской мифологии, выявить кочующие сюжеты или же навязать былине исключительно функцию устного исторического источника. А.Ф. Гильфердинг, П.Н. Рыбников, В.Ф. Миллер и др. неизменно фиксируют трепетное отношение к эпосу сказителей, а также особое, повсеместно распространенное уважение народа к «старинщикам»3. Чрезвычайно бережное отношение к своим сказителям со стороны народа, казалось, указывало на то, что былина является для русских не столько хранилищем коллективной исторической памяти (или кладбищем мифологических представлений), сколько актуальным средством народной педагогики, осмысления национальной идеи и исторической миссии.
Первооткрыватель былинного мира П.Н. Рыбников это вполне чувствовал и полагал былину фактором русской идентичности, по крайней мере, в Олонецком крае, где русские «на украйне между корелою и чудью... должны были поддерживать свою народность былевою памятью о славном киевском и новгородском прошедшем»4. Действительно, техника запоминания и выпевания былины нацелена на культурную трансмиссию ценностного содержания, растворенного в типических и общих местах, которые удерживал в памяти сказитель, благодаря устойчивым лексическим и образным «маркерам», способствовавшим меморализации. В контексте исторической миссии освоения и христианизации европейского Севера, многочисленных украйн, а впоследствии Сибири и Дальнего Востока функция эпоса как средства народной педагогики была чрезвычайно важна для сохранения русской идентичности. Важно подчеркнуть, что былина транслировала новым поколениям русских не только ценности, но также информацию о социальных нормах (формальных и неформальных), закрепленных в народном правосознании. Поэтому, пока филологи спорили об историзме былин и заимствованиях, историки права, изучавшие устные предания с точки зрения их роли в становлении и трансляции норм обычного права, приходили к очевидному выводу, что эпос дополняет и предвосхищает «писаный» закон, устанавливая и ценностно осмысливая
социальные нормы.
М.Ф. Владимирский-Буданов полагал, что русское право до возникновения законов выражалось «в словесных формулах», например, в пословицах, а также в «символических деяниях» (таких, как посажение князя на стол). «Сохраняемое традицией, передачей, оно в высшей степени консервативно, ибо изменение его грозило разрушением самого права; отсюда - поступать по старине значит "поступать по праву". "Что старее, то правее", - говорит пословица»5. Очевидно, что наряду с упоминаемыми М.Ф. Владимирским-Будановым «юридическими пословицами» былинный эпос можно исследовать как хранилище словесных формул и символов, отражающих нормы русского правосознания6.
Современные отечественные исследователи традиционной народной культуры и народной педагогики неизменно отмечают ценностный потенциал устного народного творчества, в том числе былинного эпоса:
«Плоды многовековых наблюдений и раздумий народа, его мечты и надежды, опыт взаимоотношений в социуме воплощались как в обрядовой, так и во внеобрядовой поэзии (в былинах, исторических и лирических песнях, сказках, легендах, преданиях, быличках, бывальщинах, пословицах, поговорках, загадках, скороговорках, в колыбельных песнях, в духовных стихах, причитаниях и т.д.). Отражая в фольклоре свой менталитет, душевный склад и характер, традиционную систему ценностей, народ запечатлевал свое видение и понимание сути воспитания подрастающего поколения, способствующего мирному сосуществованию человека в природной и социальной среде»7.
Воспитательный потенциал былин, их способность хранить и передавать ценности неизменно подчеркивается авторами учебной литературы по русскому фольклору8. Однако, ограничиваясь перечнем «общечеловеческих» ценностей (патриотизм, гуманизм, свободолюбие, социальная активность, бесстрашие и др.), современные исследователи фольклора еще не предпринимают аксиологического анализа былинных текстов и не приходят на его основе к выводам о возможном наличии уникальных ценностных концептов русской цивилизации, содержащихся и транслируемых былинным эпосом, о самобытной иерархии ценностей.
М. Рокич определяет ценностные ориентации как «абстрактные идеи, положительные или отрицательные... выражающие человеческие убеждения о типах поведения и предпочтительных целях», о том, что «какая-то цель индивидуального существования и какой-то образ действий является с личной и общественной точек зрения предпочтительными»9. По мнению А. Кребера, ценности имеют статус культурных образцов10; Н.С. Розов считает, что средствами культуры обеспечивается транслируемость их при смене человеческих поколений и регулятивная, ориентирующая, принуждающая роль по отношению к сознанию и поведению людей11. Богатырский эпос представляет собой своего рода систему ситуаций, в которых демонстрируются должные и недолжные с ценностной точки зрения образы действия.
Рассмотрим в данном контексте концепцию С.В. Козловского, предложившего целый список «наград», которые якобы являются желаемыми для героя русского былинного эпоса:
«1. Место в дружине (в сюжете об Илье Муромце).
2. Дань (получка, в сюжете о Вольге и Микуле),
3. Право беспошлинной торговли ("Торгуй веки по веку, пока Владимир жив") - в сюжете "О Ставре", "О Дюке".
4. Деньги, слава (в сюжете об Иване Гостином сыне),
5. Платье цветное (в сюжете об Алеше Поповиче).
6. Приглашение служить при дворе (Чурило).
7. Святость (Касьян в сюжете о Каликах)»12.
Автор этой концепции предлагает решительно модернизированную систему ценностей, осовременивая менталитет былинных богатырей настолько, что затмевает славу советских исследователей, уподоблявших Микулу Селяниновича кулакам-своеземцам и усматривавших главную функцию былин в передаче новым поколениям эксплуатируемых крестьян актуальных практических навыков организации восстаний и сшибания маковок с церквей. Поскольку список С. Козловского, по сути, претендует на формулу аксиологического ядра русских былин, каждый из предлагаемых ценностных мотивов придется рассмотреть подробно.
Место в дружине. О том, что Илья Муромец выезжает из дома вовсе не для того, чтобы поступить на службу к князю, свидетельствует хотя бы его изначальное намерение «не кровавить» саблю, что несовместимо с карьерой дружинника. Прибывая в Киев, Илья ищет «выслуги» у князя, но не поступает под начало кого-либо из княжеских военачальников в качестве рядового члена дружины, а свободно принимает решения о том, какую миссию принять на себя. Впоследствии, когда Илья освобождает Царь-град от Идолища, царь Костянтин Боголюбович предлагает Муромцу не просто «место в дружине», а роль предводителя дружины13. Вопреки гипотетическому императиву Козловского, Илья отказывается от заманчивого предложения.
Богатыри считают коллективную сторожевую службу в княжеской дружине позором: «Государь, князь Владимер киевъскии! Не извыкли мы стрещи града Киева, извыкли мы на конях седети, по чисту полю гуляти. <...> И садятся они на кони своя добрыя богатырские, и поехали они на поле чистое. Да говорят, едучи, межьду собою пословицу: "Лутчи бы намь тое срамоты приняти смерть недобрая. Се мы слыли богатыри, а се мы стали во граде Киеве сторожи. Подемь прямо ко Царюграду»".
Дань (получка). В сюжете о Вольге и Микуле, на который ссылается С. Козловский, Вольга предлагает Микуле «собирать дань грошовую» с усмиренных жителей городка Курцевца:
Тут проговорил Вольга Святославович:
«Ай же ты, Микула Селянинович!
Я жалую от себя тремя городами со крестьянами.
Оставайся здесь да ведь наместником»15.
Однако ни в одном из вариантов былины нет указания на то, что Ми-кула принял это предложение. В ответ он поясняет Вольге, что для него действительно ценно - это работа хлебопашеская и благодарность «мужичков»:
«Ржи напашу, и скирды складу,
В скирды складу да домой выволочу,
Драни надеру да то я пива наварю,
Пива наварю, мужичков напою,
Станут мужички меня похваливати:
- Ай ты молодой Микулушка Селянинович!»16
Очевидно, такой план действий исключает будущность могучего оратая в качестве наместника и сборщика «грошовой дани», да и масштаб образа Микулы не соразмерен роли княжьего тиуна. Поэтому «тут они, добры молодцы, поразъехались, / Поразъехались они, пораспростились»17.
Что касается Ильи, Добрыни, Потока и других богатырей, то они занимаются, безусловно, сбором дани (в особом «богатырском» формате -выезжая за данью в одиночку), однако делают это по заданию князя и в его интересах. Никто из них не помышляет о том, чтобы присвоить часть княжьей «получки».
Право беспошлинной торговли. Вопреки иллюзиям С. Козловского, Дюк Степанович отправляется в Киев не для торговли, но для того единственно, чтобы состояться в богатырском качестве: «И не наехал богатырь в чистом поле себе супротивника, / Только слышал в далеке-далече чистом поле про Киев град»18.
Киев «славен богатырями», а не богатством (он не может никак сравниться с чудесной родиной Дюка, «Индеей богатой»); едва ли наследника столь гигантского состояния может интересовать право беспошлинной торговли. Дюк едет не за тем, чтобы добиться льготных условий торговли - его интересует богатырская «выслуга»:
Во всех градах у меня побывано, А всех князьёв да перевидано, Да всем княгинам-то послужено -В одном во Киеви не бывано, Киевского князя-то не видано, Киевской княгине-то не служено19.
Деньги, слава. Не отыскав, очевидно, примеров того, что Илья, До-брыня, Алеша и другие первостепенные русские богатыри замышляют что-либо ради денег, С. Козловский прибегает к услугам не самой распространенной былины про Ивана Гостиного сына. Но даже этот сюжет оборачивается для исследователя разочарованием, потому что, выиграв спор с князем Владимиром, Гостиной сын отказывается от золота, принимая лишь три шубы, из которых две - для верных своих соратников:
«Ох ты князь да ведь Владимир! Ты дай мне шубы соболиные, А не надо мне три погреба золотой казны, -Мне одеть гостей да храбрых всё -Потаньку Малохромина,
Потаньку Малохромина да Микиту Гостина сына. Отвори по всей твоей области домы питейные, чтобы старой и малой пили своей рукой и женской пол кому надобно, и знали бы все, что был у нас велик заклад»20.
По тому же принципу выстраиваются былины об Илье Муромце, Су-ровене Суздальце, Добрыне Никитиче.
Платье цветное. Утверждение, будто Алеша Попович нападет на Тугарина с целью завладеть его платьем, вполне анекдотично. Эпизод с надеванием доспеха и одежды поверженного Тугарина не самодостаточен, он «нужен» сказителю былины для последующей сцены, в которой соратники Алеши принимают его за Тугарина и обращаются в бегство:
Испужалися ево, сели на добрых коней, Побежали ко городу Ростову. И постигает их Алеша Попович млад, Обвернется Еким Иванович, Он выдергивал палицу боёвую в тридцать пуд, Бросил назад себе:
Показалося ему, что Тугарин Змеевич млад,
И угодил в груди белыя Алеши Поповича,
Сшиб из седелечка черкесскова,
И упал он на сыру землю.
Втапоры Еким Иванович
Скочил со добра коня, сел на груди ему,
Хочет пороть груди белыя,
И увидел на нем золот чуден крест,
Сам заплакал, говорил калики перехожему:
«По грехам надо мною, Екимом, учинилося,
Что убил своего братца родимова».
По завершении драматической сцены узнавания бездыханного побратима по золотому нательному кресту, происходит совлачение чуждых одежд, и Алеша вновь надевает «свое богатырское»21.
Приглашение служить при дворе. Для Чурила должность - не цель, а средство обрести новые возможности очаровывать представительниц прекрасного пола. Чин княжьего постельника пытается выхлопотать ему княгиня Апраксия именно для того, чтобы приблизить его, поскольку «смотрячись на красоту Чурилову» у нее «помешался разум во буйной го-
лове»22.
Заметим, что в точности такое приглашение от Апраксии получает ка-
лика Касьян, - и отвечает решительным отказом; таким образом, никто из богатырей и поляниц, кроме Чурилы, не согласен добиваться карьеры при дворе. Подобная мотивация для эпического героя - безусловное исключение, былина прямо говорит о неадекватности поведения Чурилы:
Да иной от беды дак откупается, А Чурило на беду и нарывается. Да пошол ко Владимеру во стольники, Да во стольники к ему, во чашники23.
Важно подчеркнуть, что былина связывает с образом Чурила отрицательные черты и сомнительные ценности: он щаплив, гневлив («задорен»), лукав, при этом не выдерживает соревнования с «подлинными» богатырями - Алешей, Дюком, причем последний дразнит его: «А й-де ты, Чурило сухногое, / Да поди щапи с девкам да с бабами, / А не с нами добрыма молодцами»24. Князь Владимир признается, что «много было на Чурила жалобщиков»; наконец, гибель Чурилы - не «честная», подобающая богатырю, смерть в бою (он гибнет от руки ревнивого мужа).
Святость. Стяжание Духа Святого, праведная жизнь, индивидуальное духовное преображение и Богоуподобление - безусловно, все это составляет высшую жизненную цель древнерусского человека. Не являясь дидактическим эпосом, избегая прямой проповеди и резонерства, старина эффективно хранила и передавала новым поколениям русских людей идеал жертвенной любви к ближнему (и смиренного соработничества с Богом) человека, наделенного выдающейся силой и отзывчивым сердцем. Русские былины есть не что иное, как народная педагогика святости, поэтому парадоксальной нам представляется попытка низвести мотив снискания святости в его профанном понимании единственно к сюжету о Касьяне. Безусловно, паломничество Касьяна на Святую землю является частью его личного плана спасения души (вымолить у Бога прощение за то, что смолоду «было много бито-граблено»). Однако Касьян не ищет смерти от руки своих товарищей-калик и сподобляется участи «петь с ангелами» поневоле, сделавшись жертвой интриги, организованной влюбленной княгиней Апраксией.
Особенность русского былинного эпоса состоит в том, что мотивация былинных героев принципиально чужда прагматизма и рассудочного расчета. Яркий пример - отношение Добрыни к спасенной им царской племяннице Запаве. Для героя античного эпоса, равно как и западноевропейского, немыслимо пройти мимо избавленной от гибели красавицы, это законная добыча. То, что Добрыня даже не думает насладиться любовью Запавы, не говоря уже о браке с нею, - уникальная модель поведения, утверждающая ценностную доминанту русского эпоса: награда для героя -не сокровище и не трон, но реализованная возможность использовать Божий дар в соответствии с Божиим промыслом.
Внешним показателем того, что богатырь находится на верном пути служения, является смелость. Концепт смелости русского былинного эпо-
са тесно связан с концептом чести и заключается в следующем: смелость былинного героя не есть врожденное качество, она придается любовью и осознанием долга, необходимости исполнить миссию. С одной стороны, героя делает смелым сердечная горячность, отзывчивость на чужую боль и несправедливость (так, Илья упрекает Иванищо в том, что у того много силы, но не хватает «смелости-ухватки»25, т.е. деятельной любви, толкающей человека на немедленное противление злу). С другой стороны, богатырь обязан быть «смелым поневоле», чтобы не посрамить чести богатырского рода (и не подать иноземным владыкам повода думать, что «перевелись богатыри» в Киеве).
Вот как становится смелым поневоле «двенатцатилетний богатырь» Михаила сын Данилович, выезжая впервые на битву:
«Тогда млад Михаила сын Даниловичь устрашился и рече себе: "Буде поехать мне молотцу, не побив побоища, к столному граду Киеву и великому князю Вла-димеру, то принять мне от него кручину великую, а от своеи братьи позор мне будет великои; а как побью побоище и с того побоища поеду к столному граду Киеву к великому князю Владимеру Всеславьевичю киевскому, то будет мне честь и хвала от великого князя Владимера Всеславьевича киевского и от своеи братьи великая"»26.
Слово «сметь» означает «иметь право»27, чувствовать за собой некую моральную силу, дающую возможность претендовать на победу независимо от шансов на успех. В былинном мире такое внутренне сознаваемое человеком право дает любовь и бремя ответственности. Не удивительно, что в самом начале своего богатырского поприща Дюк Степанович перед шатром, в котором спят Илья и Добрыня, испытывает страх: «Во шатры идти - так смелости нет»28. У Дюка нет смелости потому, что, с одной стороны, у него еще нет богатырской миссии сострадания, нет в душе огня любви, побеждающего страх - он всего лишь удалой, прекрасно снаряженный сын фантастически богатой матушки, пожелавший побывать в Киеве. Только добрая примета приходит Дюку на помощь: он видит, что его конь мирно зоблет пищу вместе с конями великих богатырей, - и потому пересиливает страх. Дюк еще не принят в число киевских богатырей, но уже стремится соответствовать кодексу чести - и вынужден избегать трусости.
Добрыня постоянно испытывает самого себя: не растерял ли он смелости:
Как разъехался Добрынюшка во второй раз, И ударил он богатыря по головы. Не овернулся богатырь, не сворохнулся. Тут разъехался Добрыня ко сыру дубу, Он ударил его палицей буёвою. Сырой дуб тут на л^стенья рассыпался. Говорит себе Добрынюшка Никитич млад: «Видно, сила у Добрыни всё по-старому, Только смелость у Добрыни да не по-старому».
Здесь мы сталкиваемся с весьма тонким рассуждением героя, которое много говорит о системе ценностей былины. Если Добрыня по-прежнему способен разбить в щепы сырой дуб, значит, неуязвимость заезжей поля-ницы может объясняться только утратой Добрыней морального права на победу. Добрыня вполне может, но - «не смеет» ударить поляницу в полную силу. Одно дело - ударить сырой дуб, и совсем другое - женщину в доспехах богатыря; впоследствии выясняется и причина «несмелости» Добрыни: перед ним его суженая.
Таким же образом и рука Ильи Муромца «застоялась» перед тем, как нанести добивающий удар незнаемому богатырю:
Замахнулся старой во первой након -В плечи, мол, рука застоялася. Замахнулся старой во второй након -В локтю рука застоялася. Еще замахнулся во третьёй након -Впереди рука застоялася...29
Не было на такой удар Божьей воли (незнаемый богатырь окажется сыном Ильи), т.е. Муромцу вполне доставало сил, но не хватило смелости для удара. И лишь когда Сокольник вторично нападет на Илью - предательским образом на спящего отца - рука у «старого» не застаивается, и смелость не оставляет Илью, потому что Бог не противится такому удару.
Именно наличие в душе смелости, даруемой Богом, становится для богатыря своего рода индикатором того, что он по-прежнему находится на верном пути, - и наоборот. Так, внезапная потеря смелости указывает Добрыне на то, что он не должен выезжать биться с неизвестным «на-хвальщиком». Дело здесь не в трусости Добрыни, а в предчувствии того, что появление нахвальщика связано с судьбой другого богатыря - Ильи Муромца, которому, как вскоре выяснится, неизвестный поединьщик приходится родным сыном. Лишая Добрыню смелости, Бог указывает ему на то, что он не имеет права вставать между отцом и сыном:
Да говорит тут стар да таково слово:
«Да ты гой еси, Добрыня Никитич млад,
Почему не привёз буйну голову на востром копье?»
Говорит Добрыня таковы слова:
«Уж едет паленица - не мне чета,
Не мне чета и не мне верста,
Как уж мне ведь с ним не супротивитьця!»30
Смелость-ухватка (способность в силу морального права осмелиться и напасть, «ухватить» грозного противника) в былине противопоставлена «задору», который даже иногда называется «яростию». Так, образ Алеши Поповича связан с иной храбростью, характерной скорее для западного рыцаря или восточного витязя: «он напуском смел», т.е. яростным задором
атаки, в котором не разбирает, насколько противник виноват, но стремится утолить страстное желание первенства и победы: «А-й на ярость да было -Олёшеньку Поповиця, / На ухватку было - Добрынюшку Никитиця.. ,»31.
Как можно видеть, внезапная потеря смелости перед лицом противника не является бесчестьем для русского богатыря, но лишь указанием на то, что богатырь в данный момент не имеет права на победу. Былина разделяет «объективную» невозможность одержать победу (причина этого всегда ясно указывается) и личную трусость.
Ценность воли как умения богатыря не идти на поводу у греховных желаний, страстей, инстинктов и аффектов весьма велика в былинном мире, поскольку воля помогает не совершать поступков, не совместимых с богатырской честью. Само слово «воля» («воля вольная») в былине, разумеется, означает именно противоположность «неволе»; русский эпос не имеет специального понятия о личной воле как душевной силе, противостоящей злым помыслам и желаниям. Когда богатырь проявляет силу воли, сказитель указывает на его нежелание совершить дурной поступок, потому что это - «не честь-хвала богатырская»: «Зальемся, Екимушка, загуляемся, / потерять то нам будет слава добрая, / Вся-де выслуга богатырская»32. Так Алеша Попович объясняет побратиму Екиму свое нежелание ехать развлекаться с «девками хорошими».
Проблема воли как необходимости противостоять искушениям является одной из центральных в былинном мире. С нею связан яркий образ «богатоубраной спальни»33, где находится «кроватка обманслива»34, на которую красная девица предлагает возлечь каждого заезжего витязя, после чего витязь пополняет коллекцию томящихся в «погребе глубокоем» «царевичей и королевичей», богатырей и просто бояр. Однако Илья наделен самообладанием, которого не достало угодившим в ловушку: «Тут старой доброй молодец / На женскую прелесть не укинулся»35. Любопытно, что в ряде вариантов демонстрация самообладания Муромца сопровождается контрастным ироничным самоуничижением богатыря: «У меня старого мочь не держится»36. Илья подчеркивает ценность самообладания, поучая плеткой только что освобожденных им пленников, пострадавших от красной девицы: «Я езжу по полю ровно тридцать лет, / Не сдаваюсь на реци их на бабьи же, / Не утекаюсь на гузна их на мяхкие»37.
Способность «не утекаться» на женскую прелесть высоко ценится в былинном мире, потому что такая опасность весьма часто угрожает богатырям. Былинные красавицы нередко ведут себя с впечатляющей непосредственностью, и если предложение Запавы Путятичны взять ее замуж едва ли угрожает жизни Соловья Будимировича, то аналогичная инициатива Маринки Потравницы едва ли обещает ее избраннику шанс дожить до старости в счастливом браке. Влюбленная княгиня Апраксия является ночью в спальню к пилигриму Касьяну, даже побежденная Змея предлагает Добрыне коня, золото и саму себя (она обращается красавицей). И Касьяну, и Добрыне приходится проявить богатырское самообладание, чтобы не «утечься», по выражению Ильи, «на гузна мяхкие». Пожалуй, более всех страдает Михайло Потык, который «упатциф на бабьи прелести»38 и
потому многажды чудом избегает гибели по вине неверной жены.
Еще одно серьезное искушение - вино. Снова и снова Михайло Потык поддается на предложение неверной жены:
Он Михайло до вина то был упачливой: Принял чару единой рукой, Да и выпил чару единым духом. Где он выпил, тут и в сон заснул. А тая же Марья лебедь белая, Да схватила Михайла за желты кудри, Да стащила во глубок погреб39.
Аналогичные примеры см. в былинах про таможню Маринки Кайда-ловны и об Иване Гостином сыне.
Особое место в системе ценностей русского былинного эпоса занимает дар молитвы - способность (умение, мастерство, привычка, инстинкт) воззвать к помощи Божией, без которой даже сильнейшему из богатырей невозможно исполнить свою миссию40. Богатыри молятся об отпущении своих грехов, о спасении души (например, калики перехожие на Святой земле). Даже Василий Буслаев, который утверждает, что «не верует ни в сон, ни в чох», собирается в Иерусалим:
Итти-бежать в Ерусалим-город -Да Господу Богу помолитесе, Господней гробнице приложитиси, К Адамовым мощам приклонитиси. Да дай благословленье ты великое: Да во здешнем во Нове-городе Да много стареет, мати, отцёв-матушок, Да много вдовеет, мати, цужыих жон, Да много сиротат, мати, малых детей, Да всё для меня, мати, для грешного, -Быват, Господь меня во грехах простит!..41
Как можно видеть, в былинном мире молитва есть не просто медитативная практика «просветления», но кратковременный, мощный и сосредоточенный акт внутренней духовной работы, который воспринимается молящимся и оправдывает себя как действенное оружие победы. В пересказе былины о Сухане находим более подробную и «каноничную» богатырскую молитву, после которой герой немедля вступает в бой:
«Учал богатырь богу молитися: "О, царице богородице! Утоли стремление безумъное, смири сердце нечестивое. Похваляся бусуръман, и горъдь пошел пленить земълю Рускую, разорить веру крестьянъскую, разърушить место церкви божии, осквернити место чюдотворное! О, царице Богородице! По грехом есми запросто выехал, саадака и сабли нет на мне, никакова ратнова орушия". <...>
Новый филологический вестник. 2016. №3(38).
---^тф^тз^-
Учал богатырь плакати и горячи слезы ронить»42.
Описанные выше ценностные концепты представляются базовыми в былинном мире, однако здесь необходимо сделать важную оговорку. В психологической науке установилось разделение ценностей на объективные, связанные с идеалом, и субъективные, которые соотносятся с удовольствием (см. работы таких последователей австрийской школы, как X. Эренфельс, И. Крейбиг, отчасти А. Мейнонг; Я. Гудечек также указывает на перечисленные выше значения этого понятия). В.П. Тугаринов определяет ценности как «предметы, явления и их свойства, которые нужны (необходимы, полезны, приятны и пр.) людям определенного общества или класса или отдельной личности в качестве средств удовлетворения их потребностей и интересов, а также - идеи и побуждения в качестве нормы, цели или идеала»43. По мнению Р.М. Лемоса, «существует довольно значимое различие между тем, чтобы 1) предмет нравился независимо от того, насколько благим мы его считаем, и 2) предмет воспринимался как благо, независимо от того, нравится ли он нам», поэтому «если мы говорим о ком-либо лишь то, что он положительно оценивает данный предмет, это может означать любой из двух вариантов и не содержит указания на то, что же имеется в виду»44 (пер. мой - А.М.).
Если говорить о ценностях былинного мира, то здесь всегда «имеется в виду» исключительно второй вариант, а именно: образ поведения героя воспринимается как благо (или зло) независимо от того, нравится ли нам такое поведение. Система ценностей былины объективна: например, если Ивану Годиновичу хочется «сотворить блуд» с родной сестрой, то такая связь не может быть признана былиной ценностью на том лишь основании, что таково острое желание героя, нацеленное на получение им удовольствия.
Пользуясь замечательной народной формулой, которую так любил И.А. Ильин, можно определить, что русский герой «не по милу хорош, а по хорошему мил». Алеша Попович мил сказителю и слушателю потому, что «хорошо» поступает и ровно до тех пор, пока не начинает поступать «плохо» (например, претендовать на жену Добрыни). С этого момента ценностные центры сказителя / слушателя и героя перестают совпадать. Если бы это произошло, русская былина превратилась бы в захватывающее описание адюльтера (на манер «Тристана и Изольды»), в котором симпатии рассказчика будут вовсе не на стороне обманутого мужа, но этого, как мы знаем, не происходит.
Ценностная система былинного мира может быть, на наш взгляд, замечательной иллюстрацией к выводам, которые делает Н.О. Лосский в своей книге «Ценность и бытие. Бог и царство Божие как основа ценностей», где он, в частности, критиковал распространенные психологические теории, «субъективирующие ценность и отвергающие существование абсолютных ценностей»45. В былинном мире сугубо гедонистическая (эвдемонистическая) ценностная мотивация как конечная цель действия, безусловно, присутствует, однако противоречит образу социальной нормы.
Новый филологический вестник. 2016. №3(38).
--eg^s^sggs--
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Миллер В.Ф. Очерки Русской народной словесности. Былины. Очерки 1-16. М., 1897. С. 50.
2 Галахов А.А. История русской словесности. Изд. 2-е. Т. 1. СПб., 1880. С. 1-4.
3 Рыбников П.Н. Заметка собирателя // Песни, собранные П.Н. Рыбниковым: в 3 т. / под ред. А.Е. Грузинского. Т. 1. М., 1909. С. LXXVIII; Миллер В.Ф. Очерки Русской народной словесности. Былины. Очерки 1-16. М., 1897.
4 Рыбников П.Н. Заметка собирателя // Песни, собранные П.Н. Рыбниковым: в 3 т. / под ред. А.Е. Грузинского. Т. 3. М., 1910. С. IX.
5 Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. М., 2005. С. 113.
6 СамоквасовД. Древнее русское право. М., 1903. С. 210.
7 Зенин С.Н., ЖировМ.С. Нравственно-ценностный потенциал устного народного творчества: аспекты востребованности // Научные ведомости Белгородского государственного университета. 2009. № 7 (57). Т. 7. С. 158-165. (Философия. Социология. Право).
8 Костюхин Е.А. Лекции по русскому фольклору. М., 2004. С. 163; Народная художественная культура / под ред. Т.И. Баклановой, Е.Ю. Стрельцовой. М., 2000. С. 166.
9 Rokeach М. The Nature of Human Values. New York, 1973. P. 5.
10 Кребер А. Стиль и цивилизации. Конфигурации развития культуры // Антология исследований культуры. М., 1997.
11 Розов Н.С. Структура цивилизации и тенденции мирового развития. Новосибирск, 1992.
12 Козловский С.В. История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц. Ижевск, 2009. С. 274.
13 Илья Муромец и Идолище («Как сильноё могучо-то Иванищо...») // Илья Муромец. М.; Л., 1958. С. 153-160. (Литературные памятники).
14 Сказание о киевских богатырех, како ходили во Царьград и како они побили цареградских богатырей // Былины в записях и пересказах XVII-XVIII веков. М.; Л., 1960. С. 157. (Памятники русского фольклора).
15 Вольга и Микула // Былины. М., 1988. С. 41-46. (Библиотека русского фольклора; Т. 1).
16 Онежские былины, записанные Гильфердингом. Т. 2. М.; Л., 1938. С. 11.
17 Песни, собранные Т.П. Рыбниковым: в 3 т. / под ред. А.Е. Грузинского. Т. 2. М., 1910. С. 6.
18 Песни, собранные Т.П. Рыбниковым: в 3 т. / под ред. А.Е. Грузинского. Т. 2. М., 1910. С. 318.
19 Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом. Т. 3. М.; Л., 1940. С. 222.
20 Иван Гостиный сын // Былины: сборник. Л., 1986. С. 322-329. (Библиотека поэта. Большая серия).
21 Алеша Попович // Добрыня Никитич и Алеша Попович. М., 1974. С. 200207. (Литературные памятники).
22 Чурила Пленкович // Былины: сборник. Л., 1986. С. 302-309. (Библиотека поэта. Большая серия).
23 Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом. Т. 3. М.; Л., 1940. С. 167.
24 Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом. Т. 3. М.; Л., 1940. С. 187.
25 Илья Муромец и Идолище. № 15 // Былины: в 25 т. Т. 7. Былины Пинеги: Север Европейской России. СПб.; М., 2012. С. 200-205.
26 Гистория о киевском богатыре Михаиле сыне Даниловиче двенатцати лет // Былины в записях и пересказах ХУП-ХУШ веков. М.; Л., 1960. С. 140-145. (Памятники русского фольклора).
27 Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1996; Кузнецов С.А. Большой толковый словарь русского языка. СПб., 1998; Ефремова Т.Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М., 2001.
28 Песни, собранные Т.П. Рыбниковым: в 3 т. / под ред. А.Е. Грузинского. Т. 2. М., 1910. С. 91.
29 Илья Муромец и Сокольник: [Былина] № 92 // Былины: в 25 т. Т. 1. Былины Печоры: Север Европейской России. СПб.; М., 2001. С. 462-464.
30 Илья Муромец и Сокольник: [Былина] № 86 // Былины: в 25 т. Т. 3. Былины Мезени: Север Европейской России. СПб.; М., 2003. С. 412-421.
31 Дюк Степанович: («А-й на ярость да было - Олёшеньку Поповица...») / [Садков Егор Дмитриевич] // Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. с напевами, записанными посредством фонографа: в 3 т. Т. 2. Ч. 3. Кулой. СПб., 2003. С. 150-155. (Полное собрание русских былин; Т. 2).
32 Былины и песни Южной Сибири. Из собрания С.И. Гуляева. Новосибирск, 1939. № 40.
33 [Три поездки Ильи Муромца] // Илья Муромец. М.; Л., 1958. С. 272-277. (Литературные памятники).
34 Три поездки Ильи Муромца // Былины: сборник. Л., 1986. С. 65-69. (Биби-блиотека поэта. Большая серия).
35 Песни, собранные Т.П. Рыбниковым: в 3 т. / под ред. А.Е. Грузинского. Т. 2. М., 1910. С. 372.
36 Песни, собранные Т.П. Рыбниковым: в 3 т. / под ред. А.Е. Грузинского. Т. 2. М., 1910. С. 171.
37 Три поездки Ильи Муромца: [Былина] № 108 // Былины: в 25 т. Т. 4. Былины Мезени: Север Европейской России. СПб.; М., 2004. С. 85-90.
38 Потык: («Да на том-де было да чёсном пиру...») / [Сычов Иван Дмитриевич] // Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. с напевами, записанными посредством фонографа: в 3 т. Т. 2. Ч. 3. Кулой. СПб., 2003. С. 316-322. (Полное собрание русских былин; Т. 2).
39 Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом. Т. 1. М.; Л., 1938. С. 150.
40 Ай не далёко было от города, не близко же [Илья Муромец и Сокольник] // Былины: в 25 т. Т. 1. СПб.; М., 2001. С. 475-479.
41 Василий Буслаев и новгородцы: [Былина] № 189 // Былины: в 25 т. Т. 4. Былины Мезени: Север Европейской России. СПб.; М., 2004. С. 494-505.
42 [Повесть о Сухане] <1> // Былины в записях и пересказах ХУП-ХУШ веков.
Новый филологический вестник. 2016. №3(38).
---^тф^тз^-
М.; Л., 1960. С. 145-147. (Памятники русского фольклора).
43 Тугаринов В.П. Теория ценностей в марксизме. Л., 1968. С. 11.
44 Lemos R.M. The Nature of Value. Axiological Investigations. Gainesville, 1995. P. 14.
45 Лосский Н. Ценность и бытие. Бог и царство Божие как основа ценностей. Paris, 1931. С. 6.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Zenin S.N., Zhirov M.S. Nravstvenno-tsennostnyy potentsial ustnogo narodnogo tvorchestva: aspekty vostrebovannosti [Moral and Value Potential of Folklore: Aspects of Demand]. Nauchnye vedomosti Belgorodskogo gosudarstvennogo universiteta, Series: Philosophy. Sociology. Law, 2009, no. 7 (57), vol. 7, pp. 158-165. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
2. Rybnikov P.N. Zametka sobiratelya [Collector's Note]. Gruzinskiy A.E. (ed.). Pesni, sobrannye P.N. Rybnikovym [Songs Collected by P.N. Rybnikov]: in 3 vols. Vol. 1. Moscow, 1909, p. LXXVIII. (In Russian).
3. Rybnikov P.N. Zametka sobiratelya [Collector's Note]. Gruzinskiy A.E. (ed.). Pesni, sobrannye P.N. Rybnikovym [Songs Collected by P.N. Rybnikov]: in 3 vols. Vol. 3. Moscow, 1910, p. IX. (In Russian).
4. Kreber A. Stil' i tsivilizatsii. Konfiguratsii razvitiya kul'tury [Style and Civilizations. Configurations of Culture Development]. Antologiya issledovaniy kul 'tury [Anthology of Culture Research]. Moscow, 1997. (In Russian).
(Monographs)
5. Miller VF. Ocherki Russkoy narodnoy slovesnosti. Byliny. Ocherki 1-16 [Essays of Russian folk literature. Bylinas. Essays 1-16]. Moscow, 1897, p. 50. (In Russian).
6. Galakhov A.A. Istoriya russkoy slovesnosti [The History of Russian Literature]. 2nd edition. Vol. 1. Saint-Petersburg, 1880, pp. 1-4. (In Russian).
7. Miller VF. Ocherki Russkoy narodnoy slovesnosti. Byliny. Ocherki 1-16 [Essays of Russian folk literature. Bylinas. Essays 1-16]. Moscow, 1897. (In Russian).
8. Vladimirskiy-Budanov M.F. Obzor istorii russkogo prava [Review of Russian Law History]. Moscow, 2005, p. 113. (In Russian).
9. Samokvasov D. Drevnee russkoepravo [Ancient Russian Law]. Moscow, 1903, p. 210. (In Russian).
10. Kostyukhin E.A. Lektsiipo russkomu fol'kloru [Lectures on Russian folklore]. Moscow, 2004, p. 163. (In Russian).
11. Baklanova T.I., Strel'tsova E.Yu. (eds.). Narodnaya khudozhestvennaya kul'tura [Folks Art Culture]. Moscow, 2000, p. 166. (In Russian).
12. Rokeach М. The Nature of Human Values. New York, 1973, p. 5. (In English).
13. Rozov N.S. Struktura tsivilizatsii i tendentsii mirovogo razvitiya [The Structure of Civilization and Trends of the World Development]. Novosibirsk, 1992. (In Russian).
14. Kozlovskiy S.V. Istoriya i starina: mirovospriyatie, sotsial'naya praktika, motivatsiya deystvuyushchikh lits [History and Old Times: Worldview, Social Practices, the Motivation of Actors ]. Izhevsk, 2009, p. 274. (In Russian).
15. Tugarinov V.P. Teoriya tsennostey v marksizme [Values Theory in Marxism]. Leningrad, 1968, p. 11. (In Russian).
16. Lemos R.M. The Nature of Value. Axiological Investigations. Gainesville, 1995, p. 14. (In English).
17. Losskiy N. Tsennost'i bytie. Bog i tsarstvo Bozhie kak osnova tsennostey [Value and Human Being. God and the Kingdom of God as the Foundation of Values]. Paris, 1931, p. 6. (In Russian).
Арсений Станиславович Миронов - кандидат филологических наук, директор Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева.
Область научных интересов: теория и технологии современной журналистики; наследование культуры; аксиология; фольклористика; героический эпос.
E-mail: [email protected]
Arseny Mironov - Candidate of Philology, Director of the Russian Scientific Research Institute of Cultural and Natural Heritage named after D.S. Likhachev.
Research interests: theory and technologies of modern journalism; inheritance of culture; axiology; folklore; heroic epic poetry.
E-mail: [email protected]
