CC BY
109
ЛИЯНИЕ СТИЛИЗАЦИЙ В. П. АВЕНАРИУСА НА РЕЦЕПЦИЮ ГЕРОИЧЕСКОГО ЭПОСА В РУССКОМ ОБРАЗОВАННОМ ОБЩЕСТВЕ РУБЕЖА Х1Х-ХХ ВЕКОВ.
Статья первая. «Книга о киевских богатырях»
УДК 008(091):821.161.1 А. С. Миронов
Московский государственный институт культуры
В статье анализируется переложение былин В. П. Авенариуса, опубликованных в «Книге о киевских богатырях». Показывается роль этой книги для формирования представлений о русском эпосе, её влияние на поэтов и художников последующих поколений. В то же время отмечается искажение духовного смысла русской былины. В. П. Авенариус, следуя педагогическим принципам («нравственность», «художественность»), отбирает произведения русского эпоса в соответствии с ними, а также удаляет из текстов былин важные фрагменты. В результате нарушаются причинно-следственные сюжетные связи, переиначиваются мотивы действия русских богатырей. Меняется также роль тех или иных эпических персонажей, возможность проследить их духовное становление. В. П. Авенариус создаёт контаминиро-ванные образы (например, соединяя Змея Тугарина и Идолище поганое), не соответствующие истинному смыслу былины. В переложениях В. П. Авенариуса преувеличивается роль чародейства в системе ценностей русской былины. Тем не менее, делается вывод, «Книга о киевских богатырях» имела огромное значение, во многом благодаря оформлению и иллюстрациям А. В. Прохорова.
Ключебые слова: былина, переложение былин, духовный смысл былины, русские богатыри, В. П. Авенариус, «Книга о киевских богатырях», А. В. Прохоров.
THE INFLUENCE OF W. AVENARIUS'S STYLIZED TEXTS AT THE DISTORTION OF THE HEROIC EPOS IN THE RUSSIAN EDUCATED SOCIETY AT THE TURN OF THE XIX-XX CENTURIES. The first article. "The book about the Kiev heroes"
The article analyzes the translation of epics by W. Avenarius, published in the "The book about the Kiev heroes". The book contributed greatly in what educated Russians thought about national epos in the end of the XIX century and in the beginning of XX century. Avenarius's stylized texts distortthe original ethos of the Russian epic. W. Avenariushas his own concept of moral and artis-
МИРОНОВ АРСЕНИЙ СТАНИСЛАВОВИЧ - кандидат филологических наук, и. о. ректора
Московского государственного института культуры MIRONOV ARSENII STANISLAVOVICH - Ph.D. (Philology), Acting Rector of Moscow State Institute
A. S. Mironov
Moscow State Institute of Culture, Ministry of Culture of the Russian Federation (Minkultiry), Bibliotechnaya str., 7, 141406, Khimki city, Moscow region, Russian Federation
of Culture
e-mail: [email protected] © Миронов А. С., 2017
^ Культурология ВНТг 1
tic value of the epos and he uses it to filter important epic fragments, resulting in substitution of motiveand even the sense of heroic action. W. Avenarius creates contaminated images (for example, connecting ZmeyTugarin and Idolishche), which do not correspond to the true meaning of the epic. The role of sorcery and magic in the system of values of the Russian epic is also exaggerated by Avenarius. "The book about the Kiev heroes" had a great impact on Russian society's reception of national heroic epos, in many respects due to the design and illustrations of A. V. Prokhorov.
Keywords-, epic, epic interpretation, spiritual meaning of the epic, Russian heroes, W. Avenarius, "The book about the Kiev heroes", A. V. Prokhorov.
Для цитирования-. Миронов А. С. Влияние стилизаций В. П. Авенариуса на рецепцию героического эпоса в русском образованном обществе рубежа XIX-XX веков. Статья первая. «Книга о киевских богатырях» // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. 2017. № 4 (78). С. 78-87.
Рост интереса образованного общества к русскому эпосу в XIX веке обусловил необходимость адаптации былин для детского чтения. Первым попытался решить эту задачу сын лютеранского пастора, опытнейший детский писатель Вильгельм (Василий) Авенариус.
Успех его «Книги о киевских богатырях» (1875-1876) [1] был потрясающий; наверное, все будущие художники, писатели и музыканты, родившиеся в последнюю четверть XIX столетия, читали в детстве былины по книжке В. П. Авенариуса и разглядывали ксилографии по рисункам А. В. Прохорова.
С поистине немецкой тщательностью В. П. Авенариус проработал корпус былин, записанных П. Н. Рыбниковым, А. Ф. Гильфердингом и другими исследователями. Сличил варианты, отобрал те, что соответствовали его представлениям о нравственности, художественности и правильном русском языке, и составил довольно связный комплекс текстов.
В. П. Авенариус с уважением отнёсся не только к оригинальным эпическим характерам и обстоятельствам, но и к «общим местам» былин. Его стилизация была талантлива; тексты легко читались и взрослыми, и детьми.
Попробуем, однако, разобраться, насколько верно В. П. Авенариус передал исходные смыслы нашего эпоса. С первых страниц становится ясно, что никакая подмена русского богатыря на немецкого рыцаря читателю не угрожает. Поэт тщательно передаёт не только «этнографические» подробности костюмов и быта, но и основные модели поведения богатырей. Впрочем, очень скоро обращает на себя внимание излишняя строгость по отношению к сценам, которые кажутся автору «безнравственными» и «грубыми». И становится ясно: перед нами чопорно-нравоучительная и потому стерилизованная версия русского эпоса, предназначенная для воспитания пай-мальчиков европейского образца.
Подобно хирургу, оперирующему больного крестьянина, В. Авенариус смело исключает многие важнейшие события, без которых былина делается бессмысленной: читатель теряет причинно-следственную связь и не может проследить действие духовных законов.
Например, в переложении В. Авенариуса стыдливо замалчивается тот факт, что жена Святогора принуждает Илью Муромца сотворить с ней «любовь блудную». Но если исключить, как это
и сделал В. Авенариус, эпизод блудного греха Ильи, то уже невозможно понять, во-первых, отчего Илья теряет силу, умаляется в сравнении со Святогором, а во-вторых, почему так страшен эпический Сокольник; ведь о том, что он — незаконнорожденное дитя Ильи, забытое отцом и воспитанное в «поганой вере», читатель узнать не может. Лично для Муромца Сокольник страшнее любого врага, так как этот юноша - орудие Божиего наказания.
Всё это богатство смыслов В. Авенариусом редуцировано. Сокольник превращается в случайно заехавшего на Русь иностранца; читателю не объясняется, почему он представляет такую угрозу всему богатырству русскому. Скрывая от неокрепших детских умов кровное родство Ильи и Сокольника, В. Авенариус вынужден сочинить, будто первый приходится крёстным отцом последнему, что противоречит хотя бы тому, что Сокольник воспитан в «вере поганой».
Слушателю старины было ясно, отчего Илья Муромец, едва заслышав о появлении Сокольника, немедля отправляется в монастырь молить Бога: до тех пор, пока неисповеданный грех блудного зачатия Сокольника обременяет совесть Ильи, он не имеет «смелости» (то есть морального права на победу). В. Авенариусу эпизод с молитвой Муромца перед встречей с Сокольником кажется не слишком важным, и он опускает его. Таким образом, действие из регистра духовной брани перемещается в нижний регистр: у В. Авенариуса это просто сшибка двух крепышей где-то в степи на подступах к Киеву.
Заметим, что в крестьянских семьях былину слушали дети, однако сказители не пропускали подобные эпизоды, не вы-
кидывали из песен ни строчки. Ребёнок либо вовсе не понимал, о чём идёт речь (если был слишком мал), либо начинал осознавать страшную опасность греха, который даже великого богатыря может подчинить и лишить силы. История духовного испытания, греховного падения героя составляет едва ли не главный смысл каждой былины, она предостерегает слушателя, указывая на действие духовных законов.
Итак, без предыстории о блудном грехе Ильи былина о Сокольнике становится сущей бессмыслицей. Более того, не понимая, что прекрасная королевна (обладательница кровати-ловушки) и есть та самая Латыгорка, бывшая жена Святогора и мать Сокольника, читатель не может оправдать неожиданной жестокости Ильи Муромца по отношению к ней.
Из ложной стыдливости, вполне в духе лютеранской морали того времени, В. Авенариус исключает также историю о блудной страсти княгини Апраксии к Чу-риле Пленковичу и к предводителю калик перехожих. По той же причине отбрасывается и замечательный эпизод о том, как Добрыня нарушил материнский запрет и отправился к Маринке Потравнице.
К сожалению, строгий педагог В. Авенариус не разобрался в духовных причинах того, что происходит с эпическим Добрыней: отчего поначалу богатырь не способен справиться даже со змеёнышами и потому оказывается бессилен при первой встрече со Змеей, откуда вдруг прибывает ему сила для победы над нею. Поэтому В. Авенариус не может передать первоначальный легкомысленный настрой юного Добрыни, когда тот отворачивается от своей богатырской судьбы,
отказывается от миссии вызволения русских пленников.
В. Авенариус опускает важнейшие моменты, в которых содержится весь смысл этой былины. Во-первых, это яркий образ нагого и безоружного Добры-ни, захваченного врасплох во время досужего купания. Во-вторых, момент искушения Добрыни, когда Змея предлагает ему «золото, коня и себя». В-третьих - момент, когда Добрыня узнаёт о пророчестве святых отцов, предсказавших ему победу над Змеей, и реагирует на глумливые насмешки Змеи над святыми отцами. В первом и втором случае В. Авенариусу почудилось, должно быть, нечто «безнравственное», во втором - «тёмное и бессмысленное». В итоге он предлагает юному читателю странный текст, в котором не понятно, что движет героем, кроме ненависти к змеям как таковым. Духовный смысл былины, личная история духовного роста Добрыни и его становления как богатыря утрачены. Остаётся только абстрактный «патриотизм», к которому сведётся понимание русского эпоса в советский период.
Итак, под видом очищения эпоса от «безнравственных» картин В. Авенариус заходит довольно далеко: он не просто «стерилизует» каждого из русских богатырей по очереди, но и вытравляет духовный смысл их действий.
Есть, правда, несколько купюр, которые невозможно объяснить борьбой за нравственность юных читателей. Например, эпический Алёша Попович перед битвой с Тугариным молится Богу о дожде и побеждает. Отчего этот важнейший эпизод, который впоследствии, в советское время, будут исправно вырезать из детских пересказов былины, был
отброшен В. Авенариусом за полвека до февральского переворота? Ответ, как нам представляется, можно отыскать в комментариях В. Авенариуса к его поэтическому переложению, где он намекает, что Алёша Попович был в принципе не способен победить Змея Тугарина «окончательно» и враг вскоре «возродился». «Поповский сын ... дерзнувший свергнуть одиночный идол (Тугарина Змеевича), не нашёл в себе, однако же, достаточно мужества, чтобы выступить против всего сонмища языческих богов [1, с. XIV]», так что «окончательно уничтожить Идолище со всей его силой неверной суждено только богатырю-крестьянину Илье Муромцу [1, с. VII]», - пишет В. Авенариус. Он создаёт невероятно странный образ, отождествляя Змея Тугарина с Идолищем поганым, да ещё наделяя это существо нечеловеческой сущностью. Теперь это уже не богатырь-идолопоклонник, но сам демон, обитающий в идоле.
В. Авенариус движим, как ни странно, классовой неприязнью к поповскому сыну Алёше. «Он из всех богатырей наименее любим народом, что высказывается . в изображении с видимым удовольствием и обстоятельностью комических положений в его жизни и в презрительной кличке "Алешка" [1, с. VII]», - интерпретирует В. Авенариус образ былинного героя. По его мнению, народная память, «точно нарочно, утратила воспоминание о главном подвиге этого несимпатического богатыря [1, с. VII]».
Видимо, тем и отличается русский эпос от немецкого (и «русский дух» от немецкой рациональности), что в былинном мире даже «несимпатический» человек - последний пьяница, скромный старичок или скоморох (как Василий
Пьяница, дядюшка Панута Панутович или Вавила) может в одночасье сделаться героем, если сердце его отзовётся на чужую боль. И это вопреки любым «презрительным кличкам», ведь былина, выбирая нового героя, зачастую останавливается именно на том, кто наделён уничижительным прозвищем (Потанюш-ка Хроменький и другие). Немецкая рассудительность требует от В. Авенариуса объявить персонажа либо «симпатическим», либо «несимпатическим» и далее вечно следовать этому выбору. Потому и подвиг Алёши, сумевшего при помощи искренней молитвы победить Тугарина, как-то не вписывается в логику переложений В. Авенариуса. Юноша, способный вызывать дождь, оказывается не нужен В. Авенариусу. Ему кажется более правильным и логичным отождествить Алёшу - вопреки очевидному несовпадению имён — с «голым щапом» Давидом Поповым [1, с. Х], за которого в одном из вариантов князь Владимир собирался выдать свою племянницу.
Разумеется, по этой самой причине В. Авенариус не воспроизводит в своём поэтическом переложении ещё один важный, в том числе в педагогическом плане эпизод, когда Алёша Попович в самом начале своего богатырского пути выбирает, по какой дороге поехать. Напомним, что сей «несимпатический» богатырь, якобы наименее любимый народом, тем не менее отказывается ехать в Чернигов, чтобы не поддаться искушению спознаться там «с хорошими девками»: «Как пройдет-то славушка недобрая [4, с. 598]», — предупреждает Алёша своего спутника — па-робка Екима.
Как можно видеть, В. Авенариус стал жертвой модной политической концеп-
ции, требовавшей преклонения перед мужиком. Он объявляет любимым «общинным богатырём» Илью Муромца: «как прикованный к скале Прометей, Илья исподволь набирается того бескорыстного, человечного духа, который необходим истинному оберегателю общественных интересов, остающемуся век бессемейным бобылем для вящей пользы общины [1, с. XI]».
Будучи охвачен любовью к «мужичку», В. Авенариус сочиняет ещё один эпизод, важный с ценностной точки зрения: в его книге князь Владимир нарекает Илью Муромца «первым богатырем во Киеве». Получается, что Илья получает от князя вознаграждение за свои подвиги. Эта выдумка В. Авенариуса позволит позднейшим исследователям [см.: 2] утверждать, что Илья совершает свои подвиги не потому, что у него «сердце разгорелось» помогать обижаемым, но в расчёте на будущее вознаграждение от князя. Таким образом, В. Авенариус незаметно подменяет смысл былины, превращая Илью в удачливого провинциала, сделавшего карьеру в столице.
На этом странности не заканчиваются. При переложении некоторых былин будто специально вымарываются те моменты, которые связаны с испытанием силы духа богатырей. Так, В. Авенариус ни слова не говорит об обручении Добры-ни и Настасьи; а между тем едва ли юношеству вредно знакомство с таким ярким примером воздержания (юный Добрыня обязуется целый год хранить верность Настасье, которая ещё не достигла возраста невесты).
В переложении другой былины исключён важный момент, когда Дюк Степанович находится в сложном положе-
нии: проехать мимо спящего Ильи Муромца и тем обесчестить его, выказав нерадивым сторожем Русской земли, или же разбудить старика, рискуя собственной жизнью. В этой ситуации эпический Дюк принимает решение в пользу «чести богатырской» и обретает столь важное для него покровительство «старого». Чем руководствовался составитель книги былин, исключая столь значимый в педагогическом смысле эпизод, остаётся только гадать.
Впрочем, знакомство с комментариями В. Авенариуса убеждает в том, что автор находился под мощным пагубным влиянием В. В. Стасова, А. Н. Афанасьева, О. Миллера и не чувствовал «русского духа» былин. В частности, он смело отождествляет Василису Микуличну с Василисой Прекрасной из волшебной сказки, несмотря на то, что эпос относится к любой магии, кроме оборотничества, резко отрицательно, а сама Василиса вовсе не прибегает к волшебству, вызволяя своего мужа из княжеского плена.
В. Авенариус, вероятно, заблуждался в том, какое место чародейство занимает в системе ценностей русской былины. Любое волшебство в русском эпосе всегда связано с враждебными силами (чародейка-жена Михайлы Потыка из царства Подолянского, властители «инишшого» Царства, Маринка Потравница - все они враги, «поганые»). Не чувствуя этой важнейшей особенности русского эпического менталитета, В. Авенариус полагает, в частности, что былинный камень Латырь - это вовсе не алтарь, не каменный стол, за которым свершалась Тайная вечеря Христа с апостолами (о чём любому крестьянину было хорошо известно из духовных стихов), но янтарь, обладающий,
«по поверью народному», «большими целебными и вообще чародейными свойствами [1, с. III]».
Даже калики перехожие - вчерашние богатыри, отправляющиеся в паломничество на Святую землю для того, чтобы замолить грехи буйной молодости, превращаются у В. Авенариуса в неких титанических «богатырей кочевой довла-димирской эпохи», у которых будто бы «под шагами мать-земля подгибается [1, с. VII]». Из былин мы помним, что мосты прогибались под шагами Ильи Муромца и Василия Буслаева (последний, кстати говоря, под конец и делается тем самым каликой перехожим, отправляясь на богомолье в Палестину).
В полном соответствии с принципами сравнительно-мифологического подхода В. Авенариус объявляет «полубогами» и так называемых старших богатырей: «Полубогами-титанами по преимуществу являются богатыри до-владимирской эпохи ... — исполинские мифические представители прежней стихийной кочевой жизни, борющиеся не столько с людьми, сколько с непокорными силами природы [1, с. III]». По его мнению, «главнейшие из "старших богатырей" суть Вольга Всеславович, Микула Селя-нинович и Святогор», а также Самсон Са-мойлович, Сухман Домантьевич, Полкан и Колыван [1, с. IV].
Примечательно, что оснований для объединения этих персонажей в одну группу вовсе нет. К каждому из названных выше героев категорически неприменимо то определение, которое дано составителем «старшим» богатырям. Так, Вольга Всеславович борется не с силами природы, а с обычными «мужичками», не желающими платить ему дань. Если
же считать «борьбой с силами природы» оборотничество Вольги и его охоту, то такой «подвиг» явно не выдерживает сравнения с подвигом змееборца Добры-ни, которого к «старшим» богатырям никто не относит. Образ Вольги Всесла-вовича вовсе лишён черт кочевника, напротив, он представляет волевое, организующее дружинное начало, привязанное к земле, которую эта дружина защищает и с которой кормится. Заметим также, что и характер охоты в былине о Вольге преимущественно «лесной»; звери прячутся от Вольги в лесах, а тенета и силки на птиц в степи не расставишь, для этого нужны деревья или кустарник. Наконец, Вольга рождён и воспитан в стольном городе.
Еще меньше следов «прежней кочевой жизни» удаётся отыскать в жизни Микулы Селяниновича. Его образ - само воплощение оседлости, он всей душой привязан к земле. Этот герой - ярчайший пример, иллюстрирующий отмеченное А. С. Панариным противостояние «кочевника-всадника» и «копошащегося в земле пахаря», альтернативы между кочевничеством и земледельчеством [3, с. 10-11]. В этом смысле гораздо большим «кочевником» является Илья Муромец, которого мы постоянно видим в седле, испытывающим то одну, то другую «дорожку» и разъезжающим от Мурома и Кинешмы до земли Тальянской и Царя-града. Куда больше Микулы пришлось покочевать и его зятю Добрыне, побывавшему на горах Кавказских и в земле Греческой, и даже у царя Бухаря.
Если причислять Микулу к «полубогам», тогда он должен бороться с «непокорными силами природы». Но Микула Селянинович не борется с природой, а
кормится её дарами - он хозяин своей земли. Природа даёт свою силу и знаменитому пиву, которое варит Микула.
Никаких следов кочевой жизни не обнаруживаем и в образе Святогора, навечно обречённого жить на одном месте - на Святой горе. Пожалуй, признаком кочевой жизни можно было бы считать то, что Святогор возит с собой свою жену, заключённую в ларце. Однако он делает это вовсе не потому, что не имеет дома, но по той лишь причине, что, учитывая блудный характер своей супруги, не решается оставить её ни на минуту без присмотра. Между прочим, даже у отца Святогора имеется собственный дом, а ведь отец должен быть, следуя логике В. Авенариуса, ещё более «древним кочевником», чем сам Святогор.
Самсон, Сухман, Полкан и Колыван вовсе не противостоят силам природы, а занимаются в большинстве случаев рядовым делом. Самсон - атаман богатырей-изгоев, которым Владимир «отказал» от Киева (однако даже эти изгои не скитаются, как кочевники, а живут на одном месте). Сухман занимается тем, что добывает белую лебедь к столу князя Владимира (не самая «исполинская» задача); сражается же он не с силами природы, а с татарами. Полкан поначалу выступает в отрицательной роли, но затем братается с русским богатырём, и вскоре мы видим его в качестве морехода на Соколе-корабле под началом Ильи Муромца. Отчество «Колыванович», присоединяемое чаще всего к имени богатыря Самсона, само по себе не даёт никакой почвы для предположений, что русский эпос под именем Колывана помнит финского титана Калева. Сам же Колыван в былинах честно служит на заставе бо-
гатырской в числе прочих богатырей, позабыв, видимо, о своём титаническом предназначении.
В. Авернариус с такой лёгкостью подгоняет русские былины под свою немецкую модель, что ему приходится довольно часто сочинять откровенную нелепицу. Так, например, он разделяет модное мнение о том, что эпический Добрыня — это родной дядя князя Владимира, а следовательно, должен быть старше самого князя и всех остальных киевских богатырей. Однако былинный материал упрямо противоречит этому домыслу: в старинах Добрыня всегда называется «молодым», и нам не известно ни одной былины, где этот богатырь выступал бы в роли убелённого сединами старца (подобно Илье Муромцу). Чтобы разрешить это противоречие, В. Авенариус порождает образ Добрыни-полубога, наделённого вечной молодостью: «некоторыми рапсодами Добрыня называется племянником князя Владимира, то есть родственником его, меньшим летами. У Нестора же имя "Доб-рыня" носит дядя Владимира Святого, дававший ему мудрые советы. Вечная юность (курсив мой. — А. М.) красавца-боярина выражается красноречиво в его постоянном прозвище "млад" [1, с.
Таким образом, В. Авенариус одним из первых русских литераторов покорно склоняется под иго историков, навязывающих отечественной культуре и фольклористике недоказуемое тождество эпического Добрыни и исторического Добрыни, о котором пишет Нестор. В жертву историческому лицу приносится не только эпический образ молодого богатыря, но и здравый смысл: в тексте В. Авенариуса Добрыня Никитич отка-
зывается жениться на освобождённой от змея княжеской племяннице, мотивируя это тем, что она «роду княжеского», а он, Добрыня, — «роду боярского». Но если юная племянница князя считается законной представительницей княжьего рода, то разве не к этому же роду относится родной дядюшка князя Владимира, то есть родной брат прежнего властителя Киева?
Далее В. Авенариус объявляет Соловья Будимировича венецианским купцом и вместо гуслей вкладывает ему в руки «нечто в роде итальянской мандолины или гитары [1, с. X]». В. Авенариус подмечает, что отчество Соловья (Будими-рович) «усиливает ещё артистическое значение Соловья, который, как Орфей, своей чарующей игрой пробуждает весь окружающий мир [1, с. Х]». Нам остаётся лишь подивиться осведомлённости народных певцов об античной мифологии, которая позволила им столь верно подобрать отчество былинному персонажу.
Подводя итог, скажем, что главная проблема комментариев В. Авенариуса, конечно, не в наличии подобных несуразностей, хотя и они вносят свой вклад в искажение русского эпоса. Больше всего поражает предпринятое поэтом планомерное, хоть и невольное, искоренение ключевых смыслов русского эпоса, связанных с той духовной борьбой, которая происходит во внутреннем мире богатыря; нарушение аксиологического строя былин.
Говоря о «Книге о киевских богатырях», нельзя обойти вниманием её оформление и не отметить роль иллюстраций для развития художественного оформления детских книг в целом. Рисунки к «Книге о киевских богатырях»
подготовил А. В. Прохоров; их насчитывается целая дюжина — настоящий пир для детского восприятия того времени. Они произвели сильное впечатление на юные христианские души. Будущему художнику А. П. Рябушкину на момент выхода в свет «Книги о киевских богатырях» было 14 лет; и спустя сорок лет оживёт в памяти зрелого мастера Рябушкина образ из детской книги: щапливый Чу-рила Пленкович в тени «подсолнечника». В начале XX века А. П. Рябушкин тщательно воспроизведёт ещё несколько сюжетов из книги В. Авенариуса — и Добры-ню, вызволяющего пленницу из пещеры Змея, и Микулу Селяниновича, и гигантскую голову Святогора. И знаменитый Иван Билибин не миновал знакомства с «Книгой»: его иллюстрация к былине «Добрыня и змей» (1941) с огромными отрубленными головами Змея на переднем плане очень похожа на «картинку» А. В. Прохорова, у которого эпический змей впервые показан многоглавым (в былине у него множество «хоботов», но вовсе не голов). Страшные мёртвые головы Змея с вывалившимися языками, закатившимися глазами, а также обрубки змеиной шеи, развёрнутые к зрителю кровавым, тщательно отрисованным сечением, — такой приём иллюстратора не мог не оказать сильнейшего воздействия на юных читателей. Кажется, что декапи-тация является любимой темой Прохорова: на одной картинке остывает обезглавленный Змей, на другой — отрубленные головы насажены на тын перед домом Соловья Разбойника, на третьей — битва Ильи с татарами, показанная в тот самый момент, когда у «жиловатого» татарина отрывается голова и подобно пушечному ядру отлетает в толпу соплеменников.
Змей Тугарин у А. В. Прохорова будто срисован с лубка, хотя и посажен верхом на Пегаса; Алёша Попович обряжен в польское одеяние, а усы у русских богатырей закручены по моде николаевской эпохи и даже пуще — едва не заходят концами за уши. Единственным оружием Ильи является лук; не видно ни копья долгомерного, ни сабельки, ни палицы буевой — перед нами всадник-степняк в лёгких доспехах, на голове у него высокий колпак, который вполне можно принять за дурацкий. И всё же перед нами — первые в истории русской культуры авторские иллюстрации былинных сюжетов, профессионально исполненные и предназначенные главным образом для детей.
К тому же едва ли не впервые художник отважился изобразить не «канонического» Бояна с гуслями в руках, не лубочный поединок Ильи с Соловьём и не празднества в языческом духе с борющимися на заднем плане богатырями, но гораздо менее известные, сложные эпические сцены. Таково, например, явление Добрыни Никитича на свадьбу собственной жены; сцена, прежде вовсе не известная русским художникам. Также впервые профессиональный художник рисует страшного витязя Сокольника, хотя и зачем-то облачает этого иноземца в русский доспех, зато не забывает изобразить у него на плече сокола, а при стремени — охотничьего пса.
Как ни странно, в дальнейшем выбор эпических сцен для детских иллюстраций не только не расширился, но даже сократился. Спустя почти сто пятьдесят лет после картинок А. В. Прохорова художники если берутся иллюстрировать былины для детей, то непременно воспроиз-
водят классический лубочный видеоряд: исцеление Ильи, бой с Соловьём-разбой-ником, свист Соловья на княжьем дворе, встречу Ильи со Святогором, а также бой Добрыни со Змеем, избавление Добрыней пленников. Мало кто решается, вслед за Прохоровым, иллюстрировать былины о сватовстве Алёши к жене Добрыни Никитича, о встрече Ильи Муромца с Сокольником, о чудесной охоте Волха Всесла-вовича, о сватовстве Соловья Будимиро-вича. Тем уникальнее опыт художника А. В. Прохорова, сделавшего первый и очень смелый шаг к адекватной визуализации образов русского богатырства для детской аудитории.
Итак, можно сделать вывод, что «Книга о киевских богатырях» В. Авенариуса самым решительным, хотя и двой-
ственным образом повлияла на формирование образа былинной Руси в сознании представителей образованного общества. С одной стороны, чтение переложений В. Авенариуса, недурно стилизованных, но начисто лишённых исконных духовных смыслов русского эпоса, заменяло былины набором захватывающих историй о грубых нравах и кровавых схватках, в которых побеждает тот, кто физически более силен. С другой стороны, многие юные читатели этой книги - будущие художники, музыканты, писатели и кинематографисты - формировали представление о былинных богатырях благодаря замечательным иллюстрациям А. В. Прохорова, и это позволило сохранить ценностные концепты русского эпоса для последующих поколений.
Примечания
1. Авенариус В. П. Книга о киевских богатырях. Санкт-Петербург, 1876. XXI, 280, XXXIV с. (разд. паг.).
2. Козловский С. В. История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц : монография. Ижевск : Ижевская ГСХА, 2009. 95 с.
3. Панарин А. С. Православная цивилизация в глобальном мире. Москва : Алгоритм, 2002. 492 с.
4. Поездка Алеши Поповича и бой его с Гогарином // Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. с напевами, записанными посредством фонографа : в 3 томах / под ред. А. А. Горелова. Санкт-Петербург : Тропа Троянова, 2002. Том I. Часть 1. Поморье. Часть 2. Пинега. С. 598-600.
References
1. Avenarius W. The book about the Kiev heroes. St. Petersburg, 1876. (In Russian)
2. Kozlovsky S. V. Istoriya i starina: mirovospriyatiye, sotsial'naya praktika, motivatsiya deyst-vuyushchikh lits [History and antiquity: world perception, social practice, motivation of actors]. Izhevsk, Publishing house of Izhevsk State Agricultural Academy, 2009. 95 p.
3. Panarin A. S. Pravoslavnaya tsivilizatsiya v global'nom mire [Orthodox civilization in the global world]. Moscow, Algoritm Publishing House, 2002. 492 p.
4. Poezdka Aleshi Popovicha i boy ego s Gogarinom [Alesha Popovich's trip and his fight with Gogarin]. Arkhangel'skiye byliny i istoricheskiye pesni, sobrannyye A. D. Grigor'yevym v 18991901 gg. s napevami, zapisannymi posredstvom fonografa. V 3 tomakh, tom 1 [Arkhangelsk epics and historical songs collected by A. D. Grigoriev in 1899-1901, with tunes recorded by phonograph. In 3 volumes, vol. 1]. St, Petersburg, Publishing House "Tropa Troyanova", 2002. Pp. 598600.
