CC BY
44
ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ И ЭКОЛОГИЯ
Л.
УДК 80+21:14 А. А. ДЫР ДИН
РУССКАЯ МЫСЛЬ XX ВЕКА О КОНЦЕ МИРА: АПОКАЛИПТИКА Л. ТИХОМИРОВА И ЭСХАТОЛОГИЯ Л. ЛЕОНОВА
На основе сравнительного анализа философско-художественных произведений двух мыслителей прошлого века рассматривается проблема конечных судеб мира в контексте христианской традиции.
«В пустыне мира» - так названа глава «Религиозно-философских основ истории» [II -уникальной книги Л. Тихомирова, русского публициста и мыслителя, известного своими консервативно-творческими идеями и решительным отказом от революционной идеологии. Именно он, а не Л. Толстой, признается сегодня полноценным «зеркалом» не столько русской революции, сколько русской истории. На идеи Тихомирова опирается А. Солженицын в своей неоконсервативной концепции будущего России. В этом человеке как бы сошлись все крайности русской мысли, заострившиеся на рубеже XIX и XX столетий: революционно-демократическая нетерпимость, консервативная утопия и эсхатологические страсти. Парадоксальная жизненная траектория Тихомирова (от детской веры к революции, а от нее - к патриотизму, монархизму, к затворничеству), привлекла внимание А. Чехова и А. Белого. Оба намеревались писать о
народовольческом Савле, о его перевоплощении в схимника, в религиозного философа и толкователя Откровения.
Тема отступничества (мировоззренческого перерождения человека) - одна из центральных в творчестве Леонова - младшего современника Тихомирова. Можно сказать, что писатель избрал проблему ущербности горделивого человеческого духа средоточием своей характерологии. От произведения к произведению «содержание» нравственной метаморфозы у него изменялось: разбойник - монах («Деяния Азлазивона» - 1921), незадачливые мужики в прошлом - участники антисоветского мятежа в настоящем («Барсуки» -1924). красный командир - «русский Рокамболь», герой воровской легенды («Вор» - 1927). Продолжают эту цепочку героев-отступников персонажи леоновских произведений послевоенной поры. Вершиной нравственной дегенерации предстает демон из «Русского леса» (1953), студент-петербуржец А Грацианский, воспылавший
революционной идеей, а затем - изменник и провокатор, нацелившийся в самую сердцевину
национальной картины мира - жизненного универсума, гарантирующего достижение русским человеком согласия с самим собой.
Оставаясь основой художественной философии писателя, традиционная, преемственная позиция по отношению к человеку проистекает из ее укорененности в общей для русской культуры метафизике. Она соотнесена с типом мировосприятия, сохраняющим религиозную установку. Непреложные истины веры, идея животворящей любви, жертвенности, которые по-разному оформились в сознании героев Леонова, располагаются на фанице актуальной и потенциальной областей жизнедействия. Духовные идеалы представили им точку опоры, обеспечили возможность проникать в тайны мироустройства.
В «Пирамиде» (1994) картину несостоявшегося обращения «нового Савла» (комиссара Тимофея Скуднова) автор разворачивает в целую главу, подготавливая ее евангельским эпизодом с собственным комментарием: «Обычно душевный перелом у большинства образцовых, канонизированных впоследствии отступников, как правило, наступал после какого-то титанического грехопаденья, - замечает рассказчик в «Пирамиде», -когда со дна пучины видней становятся светила небесные, сокрытые от нас на дневном свету <...>» [2, И, 288].
Сущность этой религиозно-психологической черты точно выразил, именитый представитель отечественной духовной критики XX века Н. Арсеньев: «Русский народ в своей вере, в своей духовной жизни - часто весьма несовершенной жизни
полон грехов и недостатков, - "ухватился", так сказать, тем не менее, за самый центр христианского благовестия: снисхождение милосердного Бога к недостойному грешнику, кающемуся и пораженному Его милосердием» [3, 34].
Это качество наиболее примечательно в русской религиозности. Образ грешника, осудившего себя, обратившегося к Богу, характерный для литературы XIX века, у Леонова дает начало системе
взаимодействующих персонажей. Исходным пунктом их возрождения выступает не отказ от веры, не столько ужас ада и бездны, сколько надежда на милость Всевышнего. Тогда есть выход, который для о. Матвея заключался в смиренном преклонении перед тайнами величия Творца: «С Богом не мудри, памятуя, что сказка должна быть страшная, сабля вострая, дружба прочная, вера детская. Господь утолил досыта мои необузданные мечтания, и вот я лежу, сожалею о случившемся, и оное солнышко светит мне вполнакала <...>. И вся видимость сущего становится мне прозрачной насквозь для кругового обозрения, и вот уже неинтересна мне опостылевшая земная суматоха, нарисованная на промежуточной пустоте» [2, И, 500-501]. Отныне герою Леонова ясна диалектика справедливости и милосердия. В его откровение входят основные принципы православного благочестия: дух смирения, душевная простота, чаяние Царства Божия.
В 1888 году в Париже вышла брошюра Тихомирова «Почему я перестал быть революционером?», которая объясняла причины мировоззренческого переворота. Тогда же он пишет покаянное письмо царю и, получив помилование, приезжает в Россию, становится ярым монархистом, сотрудником «Московских новостей» и «Русского обозрения», объединившего публицистов
консервативного лагеря (Н. Страхов, Ю.
Говоруха-Отрок, В. Розанов) возвращается к
православной вере. К началу нового века он целиком отдает себя проблемам христианства. Вслед за нашумевшей книгой «Монархическая
государственность» (1905) Тихомиров публикует в январской книжке «Миссионерского обозрения» за 1907 год работу «Апокалипсическое учение о судьбах и конце мира». Затем последовала статья в журнале «Христианин»: «О семи апокалипсических церквах». Он выпускает несколько политических брошюр, в которых осмыслены теория и практика власти, тема христианской государственности, сотрудничает с П. А. Столыпиным. После отказа от редактирования и издания газеты русских монархистов Тихомиров поселяется в Сергиевом Посаде, где с 1913 по 1920 г. работает над «Религиозно-философскими основами истории», сочиняет повесть «В последние дни».
Судьба наследия Льва Тихомирова, который продолжал славянофильскую традицию и консервативные устремления К. Леонтьева, когда властителями дум были философы Серебряного века (В.Соловьев, С. Булгаков, П. Флоренский), знаменательна. Она вместила в себя все изгибы русской патриотической идеи, соединив ее с христианским Откровением. Приблизив религию к задачам поиска смысла жизни, а сферу самосознания к общению человека с Божеством, Тихомиров шел к триединству богословия, философии и науки. Его эсхатологическое учение раскрывалось и в художественном творчестве. Обращение Тихомирова к каноническим источникам, критика каббализма, оккультизма и 7'еософии, наконец, сама личность мыслителя, его версия конца истории, ставшая
стержнем сюжета в апокалипсической повести «В последние дни», которая недавно увидела свет, могут послужить своеобразными ключами к роману-наваждению Леонова.
«Основой книги Тихомирова («Религиозно-философские основы истории», - А. Д.) явилась мысль о борьбе в человеческом мире двух мировоззрений: дуалистического и монистического, - замечает автор предисловия к главному труду религиозного мыслителя. - Дуалистическое мировоззрение признает существующим два бытия - Бытие Божие и сотворенное Богом бытие тварное. Монистическое мировоззрение утверждает - в противоположность -единство всего существующего, проповедуя идею самосущной природы. На протяжении всей человеческой истории эти идеи ведут между собой непримиримую духовную борьбу, сами никогда не умирая, никогда не смешиваясь между собой, несмотря на многочисленные попытки их синкретизировать» [4, 10].
Это же представление питает мысль Леонова в «Пирамиде». По словам одного из леоновских героев, образам «эсхатологического профиля требуется и соответственная апокалиптическая партитура с выходом на простор космического мышления ...» [2,
1,670].
Леонов - писатель, ищущий единства эстетической и религиозной правды. На этой почве строится структура авторского смысло-образа. Художник-философ видит свою цель в том, чтобы пробиться мыслью к духовным причинам мировой трагедии. В своем синтезе знания и видения мира он принял, подобно Тихомирову, сторону символического реализма. Религии прогресса автор «Пирамиды» противопоставляет христианский взгляд на будущее человечества, распознавая в каждом событии его эсхатологическую энергию и конечный смысл. Отсюда экстенсивность стиля, с самого начала предполагающая влияние метафизики, если идти от целого, от символов и интуиции христианской словесности. Именно восторженное состояние духа, моменты озарения, типические для жанра апокалипсисов, порождают образ романного повествователя, который способен уплотнять пространство и время. Леонов помещает события в надприродный ряд, поднимая героя-рассказчика в его духовном восхождении до высшей точки: «для бессмертного наблюдателя в зените ленивая река времен течет быстрее мысли» [2, П, 236].
Исследуя начало и конец исторического процесса на почве религиозной идеи, Тихомиров посвятил заключительный (десятый) отдел книги истолкованию Апокалипсиса. Здесь он поступает как христианский экзегет. Циклической схеме истории противополагается концепция необратимого времени, подводящего черту жизни на земле Страшным Судом. Тихомирову ясна потрясающая сила Тайны Божьей. Ее влияние на духовное сознание продуктивно, если личность продолжает верить в Откровение. «Без Откровения человек не может отыскать Бога, но необходимость искания не уничтожается
Откровением» [2, I, 286] - заострял проблему бывший активный деятель «Народной воли».
Апофеоз эсхатологических раздумий Тихомирова - его художественно-философское произведение «В последние дни». Развивая тему «Краткой повести об Антихристе» из «Трех разговоров» В. Соловьева, автор ставит проблему человекобожия. События повести, художественно неровной, откровенно тенденциозной, отнесены к царству «социализма, стремившегося отлиться в рамки строгого коммунизма» [5, 408]. Повсюду наблюдаются признаки апостасии. Воздвигается статуя Люцифера, перед которой будут сожжены мученики-христиане. Главные действующие лица фантазии, выстроенной в авантюрно-приключенческой форме - это христиане, иудеи, рыцари-тамплиеры. Они готовят восстание против антихриста, названного в «Последних днях» Антиохом Масоном. Этот почитатель зла собирает силы, чтобы одолеть Христа в третьей, окончательной, схватке. «Или мы возьмем все, или враг приведет нас в бессильное ничто, как хвалился Иоанн в своем Апокалипсисе» [5, 395].
Вызовом Творцу звучит речь Антиоха Великого Устроителя новой эры человечества: «Человек соединяет в себе все элементы вселенной, от материальных до высших духовных <...>. Человек, поэтому, есть истинное божество, когда сознательно овладевает всеми этими силами. И такой Человек-Бог явился в нем, Антиохе. Он есть в действительности то, чем Иисус, назвал себя обманно» [5, 438]. Однако его дни сочтены. Сообразно с Откровением, брошены в озеро огненное антихрист и его слуги, нисходит с небес Новый Иерусалим, воцаряется Вседержитель. Воскресшие, преображенные христиане «в радости сбывшегося упования» летят на последний суд.
В «Пирамиде» удивляет почти буквальная близость к заветным мыслям Тихомирова. Идея человекобожества изобличена тут с потрясающей силой. У Леонова ее олицетворяют демонические персоналии: Шатаницкий, Сталин, весь сонм темных сил. Им противопоставляются ищущие правды герои. Они судят себя, открывая в собственной душе те скрытые начала, которыми обеспечивается встреча с Творцом. Так, Вадим Лоскутов избрал народное Православие связующим звеном между собой и Христом: «Потому, что нигде на свете не было последнему так любо, как в гостях у русских, чья простонародная религиозная мысль во столько истовых глаз пыталась вплотную вникнуть в истинную суть правды» [2,11, 79].
Проблематика национальной судьбы -представления о «русском Боге» - играют у Леонова даже более значимую роль, чем у Тихомирова.
«Может, и в самом деле все там, позади? Осталась одна мучительная и, по слухам, нищетою вскормленная, наподобие падучей, тщета души, полная сладостных корчей, странных снов и миражных откровений. Но если из них-то и родится жемчуг великих* творений, чем бесполезней в житейском обиходе - тем ценней. И - если болезнь,
то в чем тогда благодетельность национального выздоровленья?» [2, II, 80].
Во всем этом просматриваются сходная с Тихомировым мысль, что рост национального сознания связан с обретением христианской эсхатологии.
Отдельного разг овора заслуживают переклички в деталях, «общие места» художественных апокалипсисов Леонова и Тихомирова. Это «генераторы озлобления» в V гл. последней части «Пирамиды», напоминающее своим действием «психические батареи» массового гипноза на башне Тампля у Тихомирова. Сравнение двух памятников: Люциферу - в тихомировской повести и Сталину -«самому таинственному, как перст Божий, человеку эпохи» [2, II, 187] - во сне-путешествии Вадима дает очередной пример сходных приемов персонификации дьявола. Тема обожествления зла восходит к Апокалипсису. Пафос ее решения обоими
писателями сходится. Об этом свидетельствует тот смысл, который имеет у них сооружение культовых памятников властителям мира: Владыке Будущего (Сатане) у Тихомирова, бессмертному вождю всех времен и народов - у Леонова. И в повести-фантазии, и в романе каменные изваянья поставлены «во утоленье тщеславных чаяний правящего государя, чья громада останется возвышаться здесь посреди завтрашней пустыни» [2, II, 184].
За всеми многообразными находками единства в профетических видениях Тихомирова и Леонова лежит отличие во взглядах на Откровение. Для первого Боговдохновеная книга - пророческая история семи эпох христианства. При этом его интересовало, как он сам пишет, «<... > не численное предусмотрение сроков, а различение духовно-нравственной зрелости добра и зла, для того, чтобы бороться за добро против зла» [5, 392].
Откровение Иоанново - величайший памятник раннехристианской письменности - послужил для автора «Пирамиды» источником символико-философской образности. Но есть здесь и сугубо религиозный аспект: эсхатология Апокалипсиса воздействует на писателя, на эсхатологическую энергию его художественного сознания.
В эсхатологическом романе Леонова суть писательского взгляда на откровение раскрывает притча о бездне: «путеводный светильник готовят заблаговременно, по эту сторону жизни» [2, II, 266]. По принципу обратной связи автор-творец оказывается в общем бытийном пространстве со своим созданием. «Чем дальше живешь, тем дольше горизонт неизвестности ... и вдруг в десятке шагов травка шевелится на краешке обрыва...» [Там же]. Бездна души требует иной глубины - бездны Бога Опыт познания бездны («почаще поглядывать на те заветные былиночки» - [2, II, 268] связан у о. Матвея со способностью выделять Творца из сотворенного Им мира. Это и есть идея Царства Божия, позволяющая избежать эсхатологических крайностей.
Авторским принятием глубинной правды о людях, которые живут в апокалиптическом
предчувствии конца, завершается главная книга Леонова. Цель человеческого существования открыта для писателя в познании той «боли земной», что обнажает религиозную природу человека. Такое прочтение философской книги опирается на контрапунктивность художественного мира Леонова, в котором национально-религиозная традиция выступила как основная «мелодия». Не будем забывать, что перед нами роман, транслирующий эсхатологические видения писателя.
Действительность раскрывается здесь в момент озарения, «апокалипсическим образом, т.е. через картины, символы и видения, иногда странные и недоступные для ясного представления», как определено состояние Тайнозрителя в известных комментариях к Апокалипсису [6, 1275]. Именно в такой форме Леонов доносит до сознания современников парадоксальность идеи конца. Символические образы в таком тексте являются авторской вариацией на смыслы, сформированные в евангельском предании о грядущих временах.
Тут мы вступаем в сферу эстетического преображения устойчивых понятий национальной культуры. Литературно-философское произведение по-своему преломляет провиденциальные символы и аллегории, изменяет их семантику. Версия «мирокрушенья» у Леонова условна. Свою «философскую обзорность», по словам автора, будущие судьбы мира приобретают «на меркаторской сетке апокрифа» [2, I, 176] в редакции Никанора Шамина. Надо обладать таким тонким
эсхатологическим слухом, каким был наделен Леонов, чтобы сохранить метафизику Библии,
приспосабливая ее универсальное содержание к восприятию нынешнего читателя, стремясь к единству слова и духа.
Человека, подчиненного внешнему моральному закону, отличает одномерность взгляда на последние времена. Понимание гибели мира в этом случае далеко от авторского. Апокалипсис представляется исключительно как катастрофа. Нет ни намека на искупление, на спасение покаявшихся. Такая форма мировой гибели принадлежит, по мнению Г. Федотова, секуляризированной Европе, а также староверчеству [7, 215-223].
Леонов в содержание конечных судеб вселенной вкладывал совершенно ясный смысл. Своим романом он утверждает разделение между миром небесным и миром земным. Признанием второго мира юдолью зла не отвергается перспектива его преображения. Напротив, апеллируя к вечности «на краю времени», авторская мысль парадоксальным образом поднялась над временем. Она освобождает духовную жизнь «стоящих пред Богом» (Откр. 20:12) от греховного прошлого и обещает «новое небо и новую землю». Это не пагубный ужас, вызванный реальной борьбой светлых и темных сил (Армагеддон). Торжество мрачного царства антихриста и его слуг (Шатаницкий со своим бесовским окружением, сталинские лжепророки и -сам деспот) временно. Одолевшие силы ада, сохранившие веру люди не подлежат
второму суду, «над ними смерть вторая не имеет власти» (Откр. 20:6). Те, кто стремиться к Божьей правде, должны испытывать гонения (о. Матвей и все лоскутовское семейство), странствовать, искать укрытия в пустыне. Правда, они не получают небесной помощи в виде семи Ангелов, как в Откровении Иоанновом (гл. 15, 16).
Перенеся духовные проблемы «последних времен» в век XX, Леонов сознательно отклонился от изображения конца мира у Иоанна-апокалиптика. Персонажи «Пирамиды» унаследовали лишь модально-экспрессивные свойства библейских
прототипов, которые побуждают читателя перечитывать эсхатологические пророчества. Они соотносятся не только с текстом Библии, но и с кругом его толкований, с апокрифическими сочинениями. Это - литературно-мифологические гибриды. Можно ли, например, считать Шатаницкого, образом-зеркалом «ангела Света», который преисполнен «мстительной ненависти к Творцу за разжалованье в цари местного Мрака» (2, I, 26)? Леоновский ангел Дымков наделен даром творить чудеса, но он слишком «оземлен» -человечество его реалистично сверх меры.
Напомню, что эсхатологический пафос романа создается введением в него темы грехопадения, эпизода прорыва в реальность инобытииных злых сил. Причем слияние легенды и злободневности -это результат «коллективного» авторства. Попытки связать историческую правду с высоким словом Евангелия принадлежат двум собеседникам-философам, притязающим на роль идеологов. Комментарий повествователя («разногласия молодых людей проистекали из одинаково незрелых мировоззрений» - 2, II, 127) содержит мотивировку многочисленных отступлений от библейского текста.
Мотивное и нравственно-тематическое сходство романного текста со стихами пророческой книги можно наблюдать и дальше. При этом надо отличать своеобразно-леоновское в апокалштгаке «Пирамиды» от общеизвестной картины конца мира. Глубокое проникновение писателя в символическую структуру Апокалипсиса духовно поддерживает его, позволяя усваивать суть видений Тайнозрителя: появление зверя-антихриста и его пособника-лжепророка, падение великой блудницы, обольщение чудесами людей, последняя брань антихриста с Царством Христа и близость Его Второго Пришествия. Для Леонова важна духовно-содержательная сущность этой войны, которая передается образными средствами.
Угроза гибели цивилизации, создавшей пирамиды зла, крах . вавилонской культуры удовольствий - начало царствия антихриста. Но свидетельство о конце мира, как оно запечатлено в Дуниных «прогулках за горизонт века», заставляет мыслить о помиловании «верного остатка». «Милая малость» - бледно-розовые соцветия, неказистая трава - наполняют сердце героини в сцене прощания с ангелом «нежной гордостью за все равно, все равно хороший мир» (2, 676). Этот и другие знаки
откровенной истины (искры, на ладони погорельца, например) ведут к иному пониманию трагической эсхатологии книги.
Эсхатологизм «Пирамиды» - воззвание к людям не терять надежды, призыв к самоисправлению. Вслед за Достоевским и русскими религиозными философами Леонов видит историю России в эсхатологической будущности.
Признанием ее трагедии и порождается апокалиптико-эсхатологический тип мышления художника, которое выразило себя в «диалектике суда и милости Божьей» (8, 170).
Связь предсмертного романа Леонова с оптимистической линией в христианской традиции, различающей апокалиптику и эсхатологию, имеет непреложные доказательства. Она проявляется и на уровне замысла, и в сюжетных решениях. Тайну последних вещей Леонов соотносит с очищением и преодолением греха - с Воскресением. Не с абсолютным хаосом и смертью, а с обновлением человека, что позволяет ему обрести опору для духовного подъема. Такая позиция является отражением особой формы творческой мысли. Леонов выступает здесь внешним наблюдателем исторических событий, обнаруживая в них трансцендентный смысл.
УДК 801.56
В. Н. АРТАМОНОВ
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИМ СПИСОК
1. Тихомиров Л. Религиозно-философские основы истории. - М.: Москва, 1997.
2. Леонов Л. Пирамида: Роман. Кн. 1-2. - М.: Голос, 1994.
3. Арсеньев Н. С. Духовные силы в жизни русского народаУ/ Русские философы (конец XIX -середина XX века). Антология. - Вып. I. - М.:Кн. палата, 1993 - С. 33-40.
4. Смолин М. Всеобъемлющий идеал Льва Тихомирова // Тихомиров Л. А. Религиозно-философские основы истории. - М.: Москва, 1997.-С. 5-10.
5. Тихомиров Л. Христианство и политика. - М.: ГУП «Облиздат», ТОО «Алир», 1999.
6. Толковая Библия или комментарий на все книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета А. П. Лопухина - СПб., 1904-1913.- С. 1271-1310.
7. Федотов Г. Эсхатология и культура // Горизонты культуры: Сб. науч. тр. - Вып. I. - СПб., 1992.
8. Куклин А. Эсхатологическая тема в русской мысли (К философскому портрету Г.П. Федотова) // Горизонты культуры: Сб. науч. тр. -Вып. I. - СПб., 1992.-С. 119-188.
Дырдин Александр Александровичу доктор филологических наук, доцент, зав. кафедрой «Филология, издательское дело и редактирование» (ФИДР) УлГТУ. Автор монографий и статей по русской литературе XX века
ПРЕДЛОГИ КАК ИНДИКАТОРЫ ЗНАЧИМОСТИ С ВКЛЮЧИТЕЛЬНО-ИЛЛЮСТРАТИВНОЙ СЕМАНТИКОЙ
Описываются выделительные обороты включительно-иллюстративной семантики.
Неэлементарные синтаксические единицы (осложнённое предложение, сложное предложение, предложение, текст) избыточно информативны, т. е. членятся на информативные отрезки различной степени значимости (более значимые и менее значимые).
Авторское членение неэлементарных
синтаксических единиц на информативные отрезки большей и меньшей степени значимости посредством специальных вербально выраженных средств, дискурсивных слов выделительно-сопоставительной семантики, получивших термин «индикаторы значимости», -мы называем выделение м, а отношения между информативными отрезками
различной степени значимости - выделительными отношениями.
К числу выделительных относятся градационно-присоединительные, добавочно-присоединительные, сравнительные, собственно-сопоставительные,
противопоставительные, заместительные,
идентифицирующие, включительно-шшостративные и исключительные отношения.
Установить разновидность выделительных отношений, а, следовательно, свести к минимуму расхождения в авторском и читательском понимании текста или предложения могут помочь индикаторы значимости.
