CC BY
110
МЕТАФОРА ПАУТИНЫ В ПОВЕСТИ Е.И. ЗАМЯТИНА «НА КУЛИЧКАХ»
А. С. Коржов
Метафора Замятина оригинальна и своеобразна. В повести «На куличках» (1914) Замятин в очередной раз демонстрирует способность прозы приближаться к поэзии.
«...А всего важнее - быть искусным в метафорах, - говорится в «Поэтике» Аристотеля. -Только этого нельзя перенять от другого; это -признак таланта, потому что слагать хорошие метафоры - значит подмечать сходство» [1].
В «На куличках» метафора паутины - одна из наиболее сложных и часто встречающихся: в повести, состоящей из 24 глав, она встречается 9 раз, иногда несколько раз в одной главе.
Все виды метафоры паутины можно условно разделить на 4 группы. К первой группе относятся метафоры с четко выраженным предметным планом. Здесь достаточно отчетливо прослеживается ассоциация между паутиной и хрупкостью человеческой жизни. Эта метафора приближается к аллегории.
Ко второй группе встречающихся в повести видов метафоры «паутины» относятся метафоры, осложненные эпитетом «богородицына пряжа». Она вызывает ассоциации с мифами; например, Скандинавии, где вещие Норны ткут пряжу из человеческих судеб; а также со славянскими мифами, где присутствует богиня-пряха Среча (Встреча). Однако ближе всего к сути замятин-ской метафоры паутины стоит христианская Богородица, на что указывает эпитет «богородицына». Осложненная эпитетом метафора не только
имеет за собой многовековую историю, она чрезвычайно светла, положительно эмоциональна и присутствует в тех эпизодах сюжета, где главный герой испытывает внутренний подъем. Здесь метафора приближается к символу.
К третьей группе относятся сложные метафоры. Здесь происходит наложение на метафору паутины вспомогательной, тоже довольно частой в повести «На куличках», метафоры тумана, символизирующей скуку и бесцельность армейской жизни. В данном случае паутина ассоциируется уже не с бренностью человеческой жизни, а выполняет функцию ловчей сети.
Четвертая группа метафор дается автором с последовательным, от главы к главе, нагнетанием эмоциональной напряженности с помощью сравнений, эпитетов: «Паутинка - и смерть. Соната -Шмит. Ни к чему, как будто, а заглянуть»...; Да, это она, Маруся: паутина - и смерть, воротничок - и не жить...»; «Да, она. Паутинка и смерть. Вальс - и убейте...» [2].
В повести «На куличках» Замятину удается создать парадигму форм метафоры, на примере метафоры паутины, где наблюдается превращение аллегории в метафору, а метафоры - в символ.
1. Энциклопедический словарь юного литературоведа. М., 1998. С. 159.
2. Замятин Е.И. Повести, рассказы. Воронеж, 1986. С. 143,170, 182.
РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В ПОСЛЕРЕВОЛЮЦИОННОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ («ПЕЩЕРА» И «МАМАЙ» Е.И. ЗАМЯТИНА)
А.И. Алушкина
«Мы пережили эпоху подавления масс; мы переживаем эпоху подавления личности во имя масс; завтра - принесет освобождение личности во имя человека. Война империалистическая и война гражданская обратили человека в материал для войны, в нумер, в цифру. Стремительно падает ценность человеческой жизни. Нельзя больше молчать. Время крикнуть: человек человеку - брат! На защиту человека и человечности зовем мы русскую интеллигенцию», - так писал Замятин в своей статье «Завтра» (1920) [1].
В центре рассказов «Пещера» и «Мамай» -драматическая судьба интеллигенции на изломе истории. Оба рассказа являются попыткой автора вглядеться в лица интеллигентов в тумане бредо-
вого мира, попытаться понять, как и чем живет в эту эпоху конкретный человек.
Герой рассказа «Пещера» Мартин Мартиныч разделяется как бы на две части: «нового пещерного, который знает - надо, и давнего, со Скрябиным, который знает - нельзя» [2] - и между ними постоянно вдет борьба за выживание.
Послереволюционная «пещера» - вселенная, она же «пещера» - спальня, как бы «раскачивает» традиционные нравственные ценности, заставляет духовного человека, интеллигента Мартина переступить через заповедь «не укради», позволяет победить пещерной, звероподобной половине героя. Под жестокими ударами судьбы, истории и эпохи, в пещере Мартин превращается в
Гуманитарные науки
глину, способную под воздействием силы принимать любую форму'. Так он постоянно деформируется, получает вмятины: «глиняный Мартин Мартиныч боком больно ударился о дрова - в глине вмятина. И еще глубже: в темном коридоре об угол комода» [2]. Герой остается жить, но в послереволюционной пещере умирает духовно. А так же умирает время, эпоха с нравственными понятиями «не убий» и «не укради».
В рассказе «Мамай» Замятин вновь обращается к характеру интеллигента, беззащитного перед грозной Историей, не способного укрыться от нее. а уж тем более противостоять ей. Это скромный служащий Петр Петрович Мамай. Главные его черты - беспомощность, робость, боязнь и вместе с тем светлое, духовное начало - любовь к книгам, которая стала для него единственной опорой в жизни. По своей натуре он очень добрый человек: и мухи-то не обидел бы.
С содроганием слушает Петр Петрович, вышедший на ночное дежурство, рассказ напарника о том, как доводилось ему убивать штыком на японской войне. А через день добродушный Мамай с кинжальчиком для книг убил мышь, пре-
вратившую спрятанные деньги на книги в труху. «Какая мелочь - убить мышь», - скажут некоторые. Дело не в мыши и не в ее смерти, а дело в том, что ранее добродушный интеллигент, влюбленный «двадцапятилетие» в книги, который мухи не обидел, в данных условиях послереволюционной реальности озлобился, перешагнул через себя, через свои моральные принципы.
О каком будущем может мечтать человек, перед которым настоящее поставило единственную задач}' - физически выжить. Революционный излом, породивший страх, злобу и голод, пробудил в человеке животные инстинкты. «Гордый Ьото егесШБ становится на четвереньки, обрастает клыками и шерстью, в человеке побеждает зверь. Возвращается дикое средневековье, стремительно падает цена человеческой жизни» [1], -с тревогой отмечает Замятин в статье «Завтра».
1. Замятин Е.И. Избр. произведения: В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 345.
2. Замятин Е.И. Соч. Ставрополь, 1990. С. 170.
МЕТАФОРА ПУТИ В ТВОРЧЕСТВЕ Е.И. ЗАМЯТИНА С.Н. Капустина
Путь литературного признания Е.И. Замятина начинается с повести «Уездное», вместе с ней в творчество писателя входит тема пути, дороги, странствия.
Когда читаешь произведения Е.И. Замятина, не покидает чувство пространства, движения, расстояний: сочетание устойчивого, чего-то глубинного и подвижного. И здесь рождаются вечные образы - Дома и Дороги (пути). Это сочетание составляет важную часть внутреннего мира замятинских героев.
Мотив движения появляется даже там, где нет никаких его внешних признаков, где можно говорить лишь о движениях души героя или героев. Так происходит, например, в рассказе «Детская».
Образ дороги, пути универсален у писателя: он организует художественное пространство, в него включены социальные, нравственные вопросы, поиск смысла жизни отдельного человека и целой страны. В путь отправляется Андрей Иваныч Половец: «Главное все начать сначала, все старое к черту, закатиться куда-нибудь на край света» [1].
Ощущение трагедии рождает уход героев из дома, от семьи. Таков путь Анфима Барыбы. Если в начале повести мы видим «углы чудного лица» его, то в конце перед читателем герой в углу ду-
ховного тупика. История нравственного пути-падения начинается с того момента, когда Барыба не возвращается домой, провалившись на экзамене. Название первой главы - «Четырехугольный» -указание на замкнутость, «закрытость» героя для лучших чувств, высоких мыслей, тонких движений души. Ни к чему Анфиму все это: «утробой» живет, «души-то, совести» у него - «ровно у курицы» [2].
Тема дороги, пути, странствия существовала еще в мифологических и религиозных моделях мира. Путь героев Е.И. Замятина - это метафорический или символический образ связи между началом и концом, часто обретающей форму круга, порой замкнутого пространства, круга жизни. Так, духовное рождение и смерть Д-503 в романе «Мы» - начало и конец пройденного им пути. У Замятина герои чаще идут по пути преступления (путь-падение): Софья в рассказе «Наводнение», Д-503 в романе «Мы».
Метафора пути рождается в первых же строках рассказа «Мамай»: «домов в Петербурге больше нет: есть шестиэтажные каменные корабли», а «в каютах не жильцы: там - пассажиры» [2, с. 177]. Лейтмотив движения в неизвестное ощущается и в рассказе «Пещера», где «в пещерной петербургской спальне было так же как недавно в ноевом ковчеге» [2, с. 185]; несется «в
