CC BY
124
УДК 882
ТЕМА ГОРОДА И ДЕРЕВНИ В ПРОЗЕ Е.И. ЗАМЯТИНА1
© Елена Владимировна Захарова
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Россия, аспирант кафедры истории русской литературы, e-mail: elenazaharova85@mail.ru
В статье рассматриваются важнейшие художественные детали поэтики замятинской прозы, отличительной особенностью которой является пристальное внимание писателя к прошлому России и реалиям крестьянского быта. Особое внимание уделено анализу эстетической функции образов города и деревни.
Ключевые слова: поэтика и философия крестьянского быта; художественные образы города и деревни; региональная самобытность среднерусской провинции; филологическая регионалистика.
С давних времен в России крестьянство играло главную роль в истории страны, было ее движущей силой и предметом углубленного постижения писателей. Размышляя о роли крестьянства в судьбе государства, о путях развития всей нации, они искали ответы на важнейшие онтологические вопросы: о прошлом и будущем России, о корнях национального характера.
Космосом крестьянского бытия была деревня - органичный мир со своими обычаями и традициями, нравственными и эстетическими понятиями, ярко воплотившимися в народном творчестве. Неспешное течение крестьянской жизни сохранило этот замкнутый патриархальный мир почти в первозданном виде до начала XX в. - до вторжения в него городской жизни со своими бытовыми реалиями и ценностями. В это время нравственные истоки народной жизни, оказавшиеся под угрозой уничтожения, стали объектом особенно углубленного внимания мастеров художественного слова.
Жизнь русской провинции - одна из ключевых тем творчества Е.И. Замятина, постигавшего через быт особенности национального бытия и истоки народного характера. Провинциальная Россия находится в фокусе авторского внимания, и смысловым ядром художественного повествования о Руси является образ города. В своей публичной лекции «Современная русская литература», прочитанной в 1918 г. в Лебедянском народном университете, Замятин писал, размышляя о судьбе русской глубинки и о творческих поисках писателей-неореалистов:
1 Работа выполнена и опубликована при финансовой поддержке РГНФ, проект № 10-04-70401 а/Ц.
«Жизнь больших городов - похожа на жизнь фабрик: она обезличивает, делает людей какими-то одинаковыми, машинными. И вот, в стремлении дать возможно более яркие образы - многие из неореалистов обратились от большого города - в глушь, в провинцию, в деревню, на окраины. <...> Тут неореалисты находят не только быт - но быт сконцентрированный, устоявшийся веками, крепчайший, девяностоградусный» [1]. И сам Замятин тоже обратился к жизни русской провинции, к изображению ее быта, чтобы увидеть корни национального бытия и почувствовать природу русского характера. «Если я вам отвечу, что я родился в России - это мало. Я родился и прожил детство в самом центре России, в ее черноземном чреве. - Подчеркивал Замятин в своем интервью Фредерику Лефевру. -Там, в Тамбовской губернии, есть городок Лебедянь, знаменитый когда-то своими ярмарками, цыганами, шулерами - и крепким, душистым, как антоновские яблоки, русским языком» [1, с. 15]. Уездная Россия формировала ярчайшие характеры замятинской прозы; ее контрасты и антиномии вдохновляли писателя на создание панорамных, масштабных картин русской жизни, поэтому действие многих рассказов и повестей Евгения Замятина происходит в маленьких уездных городах.
В повести «Уездное» (1912) город формирует характеры ключевых персонажей произведения, их образ жизни. Микромоделью человеческого бытия в «Уездном» является образ дома, выступающий также метафорой национального бытия. Вся жизнь Ан-фима Барыбы - это движение от дома к дому, сознательный или неосознанный поиск человеческого тепла и уюта. Герой постоянно
находится в дороге, которая уводит его из отчего дома и позже снова возвращает к родному порогу. Барыбе тесны рамки уездного города. Герой словно движется по кругу, от одной точки городского пространства до другой. Символично, что его обратный путь домой проходит «мимо чуриловского трактира, мимо пустых ярмарочных ларьков, по тротуару из прогнивших досок, а потом и совсем без тротуара, переулочком - по травке» [2], и приводит к началу, замыкая круг. Трагедия Барыбы - в «неуютности» его натуры, в том, что он оторван от родного дома и не может найти себе ни одной близкой души во всем городе. Отвергая людей, встречающихся ему на пути, Анфим Барыба в финале сам остается вновь отвергнутым собственным отцом.
Примечательно, что Евгений Замятин вычерчивает такую линию жизни для своих героев-«скифов», говоря его языком. В статье «Скифы ли?» (1918) он так характеризует этот тип человека: «Скиф - вечный кочевник: нынче он здесь, завтра - там. Прикреп-ленность к месту ему нестерпима. И если в дикой своей скачке он набредет случайно на обнесенный тыном город, он свернет в сторону. Самый запах жилья, оседлости, щей нестерпим скифу: он жив только в вечной скачке, только в вольной степи» [1]. Этим и обусловливается любовь и стремление некоторых замятинских литературных героев к открытым пространствам, к свободе, не ограничиваемой ничем.
Крайняя степень энтропии человеческого бытия показана Замятиным в романе-антиутопии «Мы» (1921). Основные события произведения происходят в городе, в котором жизнь людей-нумеров строго упорядочена. Их математически-выверенное счастье - итог Двухсотлетней Войны между городом и деревней, обернувшейся отрывом человека от земли, потерей души и памяти.
Главный герой произведения - Б-503 -рассуждает, думая о далеком прошлом: «Когда во время Двухсотлетней Войны все дороги разрушились и заросли травой - первое время, должно быть, казалось очень неудобно жить в городах, отрезанных один от другого зелеными дебрями» [2, т. 2, с. 218]. Но позже он сам, подобно Адаму, искушенному Евой (1-330), выйдет за Зеленую Стену, отделяющую Единое Государство от живой сти-
хии природы и свободы, чтобы насладиться воздухом дикой степи. Б-503 на время покидает рай, вкусив плоды с древа познания, но возвращается обратно, к размеренной и однообразной жизни в стеклянном городе.
Жизнь русской провинции тоже размерена и монотонна, и неслучайно Тимоша сравнивает уездное с градом Китежем: «Мы вроде как во град-Китеже на дне озера живем: ничегошеньки у нас не слыхать, над головой вода мутная да сонная. А наверху-то все полыхает, в набат бьют» [2, т. 1, с. 120]. Легенда о невидимом святом граде переосмыслена Евгением Замятиным. Китеж - это райское место, город праведников, но в «Уездном» сравнение с подводным градом -это указание на энтропию русской жизни. В рассуждении о судьбе провинции Тимоша обозначает особенности крестьянского бытия: «Со скуки, что ли, кто их знает с чего, плодущий у нас народ до страсти. И домовитый по причине этого, богомольный, степенный. Калитки на засовах железных, по дворам псы цепные на рыскалах бегают. Чужого чтоб в дом пустить, так раза три из-за двери спросят: кто такой да зачем. У всех окна геранью да фикусами позаставлены. Так-то оно дело вернее: никто с улицы не заглянет. Тепло у нас любят, печки нажаривают, зимой ходят в ватных жилетках, юбках, в брюках, на вате стеганных, - не найти таких в другом месте. Так вот и живут себе ни шатко - ни валко, преют, как навозец, в тепле. Да оно и лучше: ребят-то, гляди, каких бутузов выхаживают» [2, т. 1, с. 121].
Тема Китежа возникнет и в повести «На куличках» (1913), герои которой оказываются оторванными от родной земли и заброшенными на самый край света. Это пространство, лишенное жизненной перспективы, и поэтому люди, оказавшиеся здесь, постоянно чувствуют непрочность своего бытия. Андрей Иваныч Половец - центральный герой повести - даже накануне Рождества ощущает темноту, мрак этого мира: «Было так: он канул на дно, на дне сидел, а над головой ходило мутное, тяжелое озеро. И оттуда, сверху, слышно все глухо, смутно, туманно» [2, т. 2, с. 181]. И «от налегшей плиты ночи - мутное озеро стало еще глубже, еще тяжелей» [2, т. 2, с. 181].
Легенда о невидимом граде Китеже, ушедшем на дно озера Светлояр, воплотила
комплекс исторических, эсхатологических и эстетических мотивов, связанных с идеей национального самосознания и возрождения России. Китеж - символ потаенной Руси, однако в замятинской поэтике этот образ наделяется особым смыслом и становится символом национальной энтропии.
Особой символикой обладает название повести «На куличках». Оно во многом определяет развитие сюжета. Кулички - это болота, а в славянской народной традиции болото издревле считается опасным местом, потому что в нем обитает нечистая сила. Согласно поверьям, болотная нечисть живет в омутах и редко выходит оттуда, но человека, попавшего на болото, старается заманить к себе и утопить в трясине. То же самое происходит «на куличках», изображенных в этой повести: серое, сулящее гибель всему чистому и живому болото затягивает попавших в него людей (Шмита, Тихменя, Марусю, Андрея Иваныча).
По народным представлениям, болото не имеет дна и в глубину достигает преисподней. Попав сюда, люди теряют последнюю надежду на спасение. Сама природа замятин-ских «куличек» враждебна человеку, что подчеркивается частым употреблением автором слов с глагольной семантикой и самих глаголов, преимущественно настоящего времени: «Чавкает под ногами грязь - так чавкает, что вот-вот человека проглотит.
И глотает.
Чавкает грязь. Гиблые бродят люди по косе, уходящей в океан». Именно поэтому так тоскует Андрей Иваныч Половец по родной, знакомой, истинной России. И даже этот чужой дальневосточный гарнизон он сравнивает с Тамбовом, а значит, с домом. Погруженный в «сонно-голубые» мысли и мечты, герой не жил - он плыл «в голубом, под ногами не было земли, неизвестно на чем стояли заборы, деревья, дома. И удивительно, что дома такие же, как в Тамбове, - с дверями, трубами, окнами...» [2, т. 1, с. 146]. Снег напоминает Андрею Иванычу о самом дорогом и родном - о далекой родине, и в его памяти возникает образ родной черноземной России, образ дома: «дым над белой крышей такой уютный», и «все синее, тихое, и навстречу тебе идет баба с коромыслом и ведрами.» [2, т. 1, с. 150]. А здесь над всеми пространствами безраздельно властвует «ватный»,
«густой» туман. Истинно русская, тамбовская природа в произведении Замятина не просто одушевлена, а одухотворена. А природа мира «на куличках» несет на себе печать смерти, становится метафорой-символом этой самой смерти, ее предвестником. Все живое гибнет в этих Богом забытых местах, и человек привыкает к смерти, становится к ней равнодушным.
Однако этому миру в повести «На куличках» противопоставлена черноземная Россия. О ней тоскуют Половец, Маруся и солдат Аржаной, живущий воспоминаниями о родной земле: в его сердце и в памяти, «должно быть, росное, весеннее утро, пашни паром курятся, лемех от земли жирный, сытый землею, а в небе - жаворонка» [2, т. 1, с. 166].
Из такой - черноземной, патриархальной -России героиня рассказа «Правда истинная» (1916) попадает в город, о своей жизни в котором рассказывает в письме домой. Произведение начинается со своеобразной мизансцены: Дашутка сидит у окна, и ей «виден между крыш верешок неба» [2, т. 1, с. 357]. Одно из самых ярких впечатлений девушки о городе - фонари, освещающие ночные улицы. О них она пишет матери: «И фонари на улицах цельную ночь полыхают, светло -чисто день белый, иди - куда хочешь, очень великолепно, не то что у вас в селе» [2, т. 1, с. 358]. Но героиня тоскует по своему селу и мечтает: «Выйтить бы теперь на огород босиком, и чтоб земля праховая была под ногами <...> и больше ничего не надо» [2, т. 1, с. 358].
Важным компонентом поэтики этого рассказа является язык. Осознавая важность языка как средства создания поэтики художественного произведения, Е.И. Замятин в публичной лекции «О языке» (1920-1921) говорил: «Если вы пишете об уездной жизни - вы должны сами в этот момент жить уездной жизнью, среди уездных людей, мыслить по-уездному, - вы должны забыть, что есть Петербург, Москва, Европа и что вы пишете может быть больше всего для Петербурга и Москвы, а не для Чухломы или Алатыря» [1, с. 375]. Сам писатель следовал этому принципу, и речь его персонажей отражала особенности их жизненного уклада и мировоззрения.
Особым средством художественной выразительности является язык персонажей за-
мятинского рассказа «Слово предоставляется товарищу Чурыгину» (1926), в котором также угадывается скрытое метафорическое сравнение бытия России с жизнью града Китежа. Герой-рассказчик, повествуя о жизни своей деревни Куймань, говорит: «Вся природа у нас там расположена в сплошном лесу, так что вдали никакого более или менее уездного города, и жизнь происходит очень темная» [2, т. 2, с. 111]. Изолированность от больших городов, затерянность этой деревни в лесной русской глуши формирует природу человеческих характеров и обусловливает их тоску по свободе.
Особое место в замятинской поэтике национального бытия занимает образ Петербурга. В своей статье «Москва - Петербург» (1927) Евгений Замятин рассуждал о характерах двух российских столиц: «Москва -женского рода, Петербург - мужеского», -писал Гоголь ровно сто лет назад. Это - как будто случайно брошенная шутка, грамматический каламбур, но в нем так метко подсмотрено что-то основное в характере каждой из двух русских столиц, что это вспоминается и теперь, через сто лет.
Петербург с тех пор успел стать Ленинградом, но остался Петербургом гораздо больше, чем Москва - Москвой. Москва отдалась революции стремительней, безоглядней, покорней, чем Петербург. Да и как же иначе: победившая революция стала модой, а какая же настоящая женщина не поторопится одеться по моде? Петербург принимал новое без такой торопливости, с мужицким хладнокровием, с большой оглядкой. Он шел вперед медленней, и это понятно: ему приходилось нести с собой тяжелый груз культурных традиций, особенно ощутительных в области искусства» [1, с. 400]. По мнению писателя, «Петербург останется окном в Европу, на Запад; Москва стала дверью, через которую с Востока, сквозь Азию, хлынула в Россию Америка» [1, с. 401].
Петербург - это город-тайна, город-призрак, формирующий трагические характеры своих жителей. Наводнение - природное и душевное - настигает Софью, героиню одноименной замятинской повести (1929); ночная первобытная стихия губит Мартина Мартиныча и Машу («Пещера», 1920). Двойственная природа Петербурга-Ленинграда отражена писателем в рассказе «Лев» (1935),
размышления о ней помещены в эскиз июньской петербургской ночи: «Ночи в ту ночь не было: это был день, чутко задремавший на секунду, как задремывает в походе солдат, не переставая шагать и путаясь между явью и сном. В розовом стекле каналов дремлют опрокинутые деревья, окна, колонны, Петербург. И вдруг от какого-то легчайшего ветерка Петербург исчезает; вместо него - Ленинград, проснувшийся от ветра красный флаг над Зимним дворцом, у решетки Александровского сада - милиционер с винтовкой» [2, т. 2, с. 195].
Метафорой русского пореволюционного бытия является Петербург в рассказе «Мамай» (1920). Пространство этого произведения моделирует образ дома. Он появляется в экспозиции и становится сюжетно-композиционным стержнем повествования: «По вечерам и по ночам - домов в Петербурге больше нет: есть шестиэтажные каменные корабли» [2, т. 1, с. 475]. Писатель создает сложный, динамичный по своей природе образ дома-корабля, несущегося по «каменному океану улиц» [2, т. 1, с. 475] и не противостоящего враждебному внешнему пространству. При этом автору важно подчеркнуть социальную и духовную разобщенность людей, живущих под одной крышей: «конечно, в каютах не жильцы: там - пассажиры» [2, т. 1, с. 475]. Их сближает только предчувствие надвигающейся катастрофы: «На корабле было явно неблагополучно: быть может, потерян курс; быть может, где-нибудь в днище - невидимая пробоина, и жуткий океан улиц уже грозит хлынуть внутрь» [2, т. 1, с. 477]. Писатель подчеркивает непрочность и хрупкость человеческого бытия. Персонажам его рассказа «неизвестно: пробьется ли корабль сквозь ночь к утренней пристани -или пойдет ко дну» [2, т. 1, с. 478].
Большая часть замятинских героев не знает домашнего тепла и уюта. Часто эта потеря родства, утрата связи с домом, обусловлена отсутствием матери в жизни персонажа (например, Барыбы в «Уездном») или, напротив, гипертрофированной ролью женщины в семье и приобретением ею мужских качеств (супруга Петра Петровича Мамая, чей материнский инстинкт подавляет мужа).
Художественное пространство рассказа Е. Замятина «Мамай» уменьшается до размеров дома-корабля, несущегося по океану пе-
тербургских улиц, враждебному всему живому, и в финале оно сжимается еще сильнее -до квадратика паркета в квартире центрального героя. Образ дома в этом произведении выполняет важную сюжетообразующую функцию и является динамичной моделью трагического бытия России начала XX в.
Сюжетообразующим является образ города в повести «Алатырь» (1914). В славянской мифологии Алатырь - это волшебный камень, упоминаемый в русских заговорах, легендах и сказаниях. Концептуально расположение этого города в произведении («на том самом месте, где грибы несчетно сидели кругом алатыря-камня» [2, т. 1, с. 255]) и способ организации городского пространства, обусловленный невиданным плодородием: «Крестили ребят оптом, дюжинами. Проезжая осталась только одна улица: вышел указ - по прочим не ездить, не подавить бы младенцев, в изобилии ползающих по травке» [2, т. 1, с. 255]. Языческое и христианское в этой повести органично слиты, и символично, что пасхальный город сравнивается со святым образом: «День выпал на славу. С утра сусальным золотом солнце покрыло Алатырь - стал город, как престольный образ. Веселая зелень трав расстелила сукно торжественной встречи» [2, т. 1, с. 273]. Праздники моделируют пространство художественного произведения, преображают его и расширяют границы. В сочельник Колумб -главный герой одноименной повести Е.И. Замятина (1918) вместе со всем миром приобщается к вселенской радости: «Мороз был крепкий, остро мерцали звезды, и тишь была темная, недвижная, но живая, особая, во чреве своем таящая праздник, свет» [2, т. 1, с. 369-370], а «в подгородной слободке, тут и там, тихие, теплые, далекие запылали костры: обогревали Христа. И вместе с Ним грелся Колумб» [2, т. 1, с. 370]. Город в ожидании светлого праздника преображается, наполняется светом и теплом и видится читателю с высоты, с которой можно обозреть всю Русь.
В рассказе «Русь» (1922) Евгений Замятин создал самобытное панорамное полотно русской жизни. Действие этого произведения происходит в вымышленном городе Кустодиеве, рожденном творческими усилиями двух художников - Е.И. Замятина и Б.М. Кустодиева. Художественное простран-
ство этого города организовано особым образом, и так подчеркивается его отличие от столицы: «Не петровским аршином отмерены проспекты - нет: то Петербург, Россия. А тут - Русь, узкие улички - вверх да вниз, чтоб было где зимой ребятам с гиком кататься на ледяшках, - переулки, тупики, палисадники, заборы, заборы. Замоскворечье со старинными, из дуба резными названьями <...>» [2, т. 2, с. 48]. Городское пространство в рассказе построено по принципу расширяющихся концентрических кругов (дом -улица - город - Русь). Этим достигается высокая степень обобщения, позволяющая от образа провинциального города перейти к образу всей Руси - сказочной, самобытной, живописной.
В рассказе «Икс» (1926) Замятин также создал яркий образ провинциального города, его герои - типичные уездные обыватели, мещане. Произведение повествует о жизни русского народа в эпоху утраты прежних ценностей, разрыва с корнями, основами народного бытия. Писатель отражает дисгармонию современного мира, сложные противоречия между городской жизнью и крестьянской культурой. Контрасты уездного быта проявляются уже в экспозиции произведения, в своеобразном авторском введении, предисловии: «В спектре этого рассказа основные линии - золотая, красная и лиловая, так как город полон куполов, революции и сирени» [2, т. 2, с. 94]. Это, по сути, столкновение и переплетение в одной точке времени и пространства прошлого, настоящего и вечного.
С первой страницы рассказа ощущается перевернутость мира, хаос и беспорядок, неразрывное единство и взаимопроникновение комического и трагического. Так, «духовные особы размахивают не кадилами, а метлами, что переносит все действие из плана религии в план революции», ведь «это - просто нетрудовой элемент, отбывающий трудовую повинность на пользу народа» [2, т. 2, с. 94]. Конфликт заложен и в названиях улиц, на которых разворачивается действие рассказа, -Блинная и Розы Люксембург. По улице Розы Люксембург проходит революционная линия рассказа, а по Блинной - любовная. Их названия выполняют функцию координат в художественном пространстве замятинского рассказа: на улице имени Розы Люксембург происходят общественно значимые события,
собираются митинги и решаются политически важные вопросы, а на Блинной живет красавица Марфа, соблазнившая бывшего дьякона Индикоплева, и здесь обсуждаются глубоко личные, интимные темы. Название этой улицы ассоциируется с домашним уютом, покоем, теплом и сытостью. Но важно заметить, что именно за Блинной улицей начинается кладбище. Две основные точки человеческого бытия, вехи земной жизни - любовь и смерть, начало и конец - рядом, они очень близки друг к другу. Но в этой метафорической параллели скрыт еще один смысл: мещанство, сытость, успокоенность -это сон человеческой души, который, по мнению Е. Замятина, сродни смерти.
Для создания панорамной картины бытия, русской жизни начала века, Замятин использует образ дома: «Густо пахло - как во всех пустых домах в тот год. Сверху в черный четырехугольник звезды равнодушно глядели вниз, на Россию, как иностранцы. Разом было слышно: частое дыхание, третий звон на кладбище, выстрелы. И конечно, немыслимо, чтобы один человек сразу же слышал все это и видел звезды и нюхал вонь» [2, т. 2, с. 108-109]. Это взгляд на Россию с высоты. С такой высоты все люди, должно быть, одинаково маленькие, беспомощные, слабые. И символично, что эта картина увидена глазами бывшего дьякона, маленького человека, потерявшего смысл жизни и духовные ориентиры. В этом эпизоде явственно ощущается жалость автора к своему герою, сострадание, та самая замятинская «белая любовь», смешанная с ненавистью.
Дьякон Индикоплев (примечательно, что этот герой не имеет даже имени), глубоко грешный человек, чувствует космос и хаос, задумывается о невозможности совмещения контрастов бытия: «На кладбище звонили ко всенощной, за углом солдаты пели Интернационал - и невозможно, чтоб это было все вместе <...>» [2, т. 2, с. 105]. Отчаявшись, он решается на попытку побега, но идти ему теперь некуда. Совершенно случайно Инди-коплев оказывается на кладбище, «где оптом закапывали умиравших в тот год» [2, т. 2, с. 109]. «Вылез красный, запыхавшийся месяц, дьякон увидел мраморную дощечку с золотыми буквами: «Доктор И.И. Феноменов. Прием от 10 до 2». Раньше дощечка эта висела на дверях у доктора, а когда доктор
переселился на кладбище - дощечку привинтили к плите» [2, т. 2, с. 109]. Отчаявшись и осознав свое одиночество, дьякон решает поговорить с доктором и ждать начала приема. Так в рассказе звучит мотив безумия. В этом колоритном наблюдении над жизнью уездной России, помещенном в рассказ, остро чувствуется печальная авторская ирония. Концептуальное наполнение имеет также тот факт, что основные события происходят именно на улице, на открытом пространстве, а не в доме.
В прозе Евгения Замятина нашло художественное отражение историческое бытие России начала XX в. и были изображены трагические диссонансы переломной эпохи. В центре авторского внимания находится провинциальная, уездная Россия, городское пространство представляет собой сложную образную систему и является важным для понимания ценностных смыслов художественного произведения. Уездный город в поэтике прозы Е.И. Замятина является частью национального космоса, важнейшим компонентом модели народного бытия. Одним из структурообразующих элементов художественного мира Евгения Замятина также является образ дома. Это одна из ключевых метафор-символов, лежащих в основе его эстетической системы. В народном сознании дом - целая вселенная, космос, аксиологический центр крестьянского мира. Для творчества Замятина характерна динамика развития этого базового образа.
Е.И. Замятин, обращаясь в своей прозе к теме города и деревни, не смог обойти такие онтологические вопросы, как потеря любви человека к земле, утрата его связи со своим прошлым, сложность взаимоотношений города и деревни. Он говорит о том, что такая потеря родовой памяти приводит не только к ослаблению нравственных устоев семьи, но и может обернуться национальной трагедией.
Евгений Замятин не просто проник в духовный мир русского человека, но и предложил решения ряда вопросов нравственнофилософского характера. Пожалуй, программным стал вопрос о перспективе исторического развития России, размышления писателя о почве народного характера. Ощущение внутренней безысходности в его произведениях сменяется надеждой на нравственное возрождение человека, и надежда
эта связана с образом героя-искателя, мечта- 2. Замятин Е.И. Собрание сочинений: в 5 т. М.,
теля, бунтаря - «скифа», жизнь которого 2003. Т. 1. С 133.
проходит в пути.
1. Замятин Е.И. Сочинения: в 4 т. Мюнхен, П°ступила в редакцию И.О^ОШ г.
1988. Т. 4. С. 359.
UDC 882
THEME OF CITY AND VILLAGE IN PROSE OF E.I. ZAMYATIN
Elena Vladimirovna Zakharova, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russia, Post-graduate Student of Russian Literature History Department, e-mail: elenazaharova85@mail.ru
The article deals with the most important artistic details of the poetics of Zamyatin's prose, the distinctive feature of which is the writer's attention to the past of Russia and the realities of peasant life. Particular attention is paid to the analysis of aesthetic features images of cities and villages.
Key words: poetics and philosophy of peasantry living; artistic images of cities and villages; regional identity of mid-russian province; philological regionalism.
УДК 811.11142
КОМПОЗИЦИОННАЯ ТИПОЛОГИЯ КОНТЕКСТУАЛЬНОГО ДЕЙКСИСА В НАУЧНОМ ТЕКСТЕ (на материале англоязычных лингвистических текстов)
© Ирина Валерьевна Коровина
Мордовский государственный университет им. Н.П. Огарёва, г. Саранск, Россия, ассистент и аспирант кафедры английской филологии, e-mail: korirfox@gmail.com
Данная работа посвящена проблеме типологизации дейксиса. В статье осуществляется попытка выработки нового классификационного критерия для типологизации контекстуального дейксиса в системе дейктических координат. Апробирование производится на материале англоязычных лингвистических текстов.
Ключевые слова: контекстуальный дейксис; система дейктических координат; типологизация; дейктический центр; антецедент; вектор указания.
Дейксис, как и его типологии, представляется на сегодняшний день в известной мере спорным и противоречивым явлением. Дейксис стал активно исследоваться в трудах лингвистов второй половины XX в., и по настоящее время как в отечественных, так и в зарубежных работах, посвященных дейксису, присутствует значительное количество классификаций как самого явления, так и отдельных его видов.
Для эффективного анализа дейксиса необходимо в первую очередь определиться с тем, к категории какого рода это явление относится. В большинстве своем определения дейксиса мало отличаются друг от друга. Приведем определение Н.А. Сребрянской:
«Дейксис - эксплицитная или имплицитная ссылка в семантике языковой единицы на лицо, место и время события / объекта с позиции наблюдателя, имеющего субъективно далекую или близкую локализацию в пространстве и времени по отношению к оцениваемому событию / объекту» [1]. В дейктической ситуации предмет выделяется по отношению к коммуниканту, при этом в центре внимания остается сам предмет, коммуникант же рассматривается как явление вторичное. Значение дейктиче-ских элементов оказывается строго привязанным к конкретной системе координат, вне которой дейктики утрачивают свою актуальную семантику.
