CC BY
15
П.А. Ольхов
РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ: ОПЫТ АРХИВНОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ Т.Г. ЩЕДРИНОЙ*1
Аннотация. В рецензии проводится анализ книги Т.Г. Щедриной «Архив эпохи: тематическое единство русской философии» (М.: РОССПЭН, 2008). Автор рецензии последовательно раскрывает идейное содержание книги, представляя ее концептуальные основания, и демонстрирует, что опыт «архивной эпистемологии» Т.Г. Щедриной актуален и продуктивен сегодня для историко-философских исследований русской интеллектуальной традиции.
Ключевые слова: архив эпохи, русская философия, тематическое единство, историко-философское исследование.
Annotation. The review analyses T.G. Shschedrina's book «Archive of the Epoch: thematical unity of the Russian philosophy». Moscow, ROSSPEN Publishers, 2008. In a detailed and consequent manner it presents the content of the book and its conceptual basis. It claims that T.G. Shschedrina's experience of the «archives epistemology» is quite productive for contemporary historico-philosophical investigations of the Russian intellectual tradition.
Key words: Archive of the Epoch, Russian philosophy, thematical unity, historico-philosophical investigation.
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ. Проект № 09-03-
00107а
1 Рец. на кн.: Щедрина Т.Г. Архив эпохи: тематическое единство русской философии. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. -391 с.: илл. - (Российские Пропилеи).
...But eye to eye opposed
Salutes each other with each other's form
Shakespeare. Troilus and Cressida, III, 2
Монография Татьяны Геннадьевны Щедриной состоялась на перепутье различных эпистемологических мотиваций. Прежде всего она мотивирована беспрецедентным состоянием эпистемологической зыбкости существующих исторических реконструкций обширного русского (до- и несоветского) философского наследия. Вопрос об успехе историко-философского исследования применительно к архивам русской философии является вопросом экзистенциального риска, следствием «мозаичного» методологического выбора историков русской философии. Какие риски наименее опасны, какой выбор надежнее? Чем более становится очевидным, предметным изобилие памятников русской философской истории, тем яснее, что требуется замедлить над основаниями их понимания, приумножить или даже существенно обновить эпистемологический инструментарий и потрудиться над выработкой концептуального языка для их надежной актуализации1 . Т.Г. Щедриной приходится принимать и изживать обстоятельства этой эпистемологической неопределенности вполне конкретным образом. Ее исследование мотивировано еще и исследованием интеллектуального наследия Г.Г. Шпета
На протяжении последних тридцати лет продолжалась и с каждым годом все усиливалась работа по восстановлению и возобновлению гуманитарного и, специально, философского наследия Г.Г. Шпета. Из второстепенного, малоизвестного русского Гуссерля - «пророка Эдмунда на Руси» (А.А. Реформатский) Шпет «уже переведен в первостепенные»; к его трудам и подробным архивам проявили внимание известные отечественные исследователи, интеллектуалы из России, Франции, Германии, США, Венгрии, других стран. Начались переводы работ Шпета во Франции (Бордо). Особенно плодотворным оказалось последнее десятилетие2*. И тем не менее между Шпетом и изрядно переоткрывшим его философским сообществом сохраняется некое герменевтическое препятствие - своего рода предупреждающий знак, символ не пройденного еще пути в понимании русского философского опыта. Историко-философский статус философии Г.Г. Шпета выяснен предвари-
3* «
тельно ; все еще довольно труднодоступен его концептуальный философский язык4*. Г.Г. Шпет, один из самых незаурядных отечественных интеллектуалов конца XIX - первой трети ХХ в., «мысливший совместно» (7, с. 191) и высказывавшийся как «эхо другого», стал вполне признанным, однако не стал вполне вернувшимся, сопонимаемым; с ним, надо полагать, дожидается возвращения и сопонимания целая эпоха, многие собеседники, в разговоре с которыми он был уместен и отзывчив.
Презумпция экзистенциального риска в исследовании Т.Г. Щедриной прежде всего обнаруживается в ее обращении к «архиву эпохи» и «сфере разговора» - эпистемологическим метафорам, с помощью которых она с наибольшей концептуальной осмотрительностью описывает или комментирует смысловые констелляции русской философии начала ХХ в. В семантическом отношении эпистемологические метафоры в монографии Т.Г. Щедриной вполне последовательно сохраняют свою природу - являются своего рода кружением мер и трудно поддаются учету. Однако их положительный освободительный эффект применительно к сложившимся схемам или установкам понимания русской философии, вне сомнения, существенен.
Трактуя «архив эпохи», Т.Г. Щедрина намечает некоторое множество значений, крайними из которых являются хронотопи-ческое и динамическое. В хронотопическом отношении «архив эпохи» есть некий смысловой «интервал между событиями» (А.А. Ухтомский), «слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом» (М.М. Бахтин) - историчная реальность, не делимая надвое, а напротив, возникающая и возможная как конкретное и целостное единство событий (8, с. 9). В динамическом отношении «архив эпохи» может быть охарактеризован - по словам Г.Г. Шпета - как «коллектив, не имеющий своей собственной организации, потому что он не имеет сколько-нибудь устойчивых членов и элементов; они находятся как бы в "текучем" состоянии, непрерывно сменяют друг друга, появляются и исчезают». Архив эпохи «живет "своей" жизнью, но всякая попытка фиксировать хотя бы один момент в нем необходимо требует соотнесения этого момента к вещам и отношениям, находящимся вне этого коллектива. Ни один момент не "действует" здесь в соб-
ственном смысле, а только "участвует" в целом, будучи направлен на нечто "вне" себя и целого» (8, с. 10).
Телеологический минимум метафоры «архива эпохи», как видно, уже в том, что она позволяет обращаться к истории русской философии не как к линейной конструкции, а воссоздавать ее как реальность, как некое единство общения, по отношению к которому позиция исследователя является референтной, - подобно тому как реферировать на различные группы в общении приходится всем тем, кто оказывается вовлечен в этот «архив». Возможно помыслить «архив эпохи» как «идеальную модель», которая позволяет исследователю «выстраивать определенные цепочки и взаимозависимости текстуальных единиц: идей, слов, выражений»; «в контексте историко-философском или в контексте истории идей "архив эпохи" - это определенный массив документов, найденных в различных архивах, но составляющий некоторое идейно-духовное образование, целостное». «"Архив эпохи" может выступать и как коммуникативный контекст, в который необходимо погрузить устоявшийся сегодня комплекс идей и представлений, содержащийся, как правило, в опубликованных текстах», и т.д.5 .
Метафора «архива эпохи», как и другие эпистемологические метафоры Т.Г. Щедриной, - «среднего радиуса действия»6* и никак не альтернативна сложившимся стратегиям исторической репрезентации русской философии. Проблематический комплекс, достижимый с помощью этой метафоры, имеет свой фактический предел в документально-тематическом единстве архивов людей конкретного исторического времени, причем «наиболее интересными в качестве "архивов эпохи" становятся архивы тех людей, которые находились на перекрестье путей развития науки и философии, определяли тематику и задавали проблемные поиски своего времени» (8, с. 13). Это такое достижимое понимание единства русской философии, которое не может быть представлено в виде жестких структур или схем, но лучше всего опознается в некоей личностной, теоретически мотивированной и эмпирически предположенной констелляции тем7*. Нет, впрочем, и речи о том, чтобы вырабатывать некие алгоритмы раскладывания все новых мозаик понимания русского философского наследия8 . Эпистемологическая метафора «архива эпохи» скорее контрапунктивна этой мозаич-ности - жизненна в том предварительном положительном смысле,
в котором утверждал о жизненности всякого философского понимания, например, В.С. Соловьев9*.
Эпистемолого-метафорическая нацеленность исследования Т.Г. Щедриной на «архив эпохи» предполагает усиление внимания к документам особого статуса - «маргинальным архивным текстам», «текстам-наброскам», в которых нет и не может подразумеваться неких самодовлеющих смыслов; это документы «принципиальное незавершенные», потенциальные в смысловом отношении -черновик, конспект, дневник, записная книжка, рабочая тетрадь, письма и другие «микрожанры письменности» (8, с. 215, 211 и др.). Т.Г. Щедрина, рассматривая аналитические комментарии М.Л. Гас-парова и М.Ю. Михеева к такого рода текстам, предлагает их пер-соналистическую метафоризацию как «эго-документов» (8, с. 142, 143, 180, 215, 292 и др.). Все это документы многослойные и незавершенные в смысловом и концептуально-языковом отношении; «это способ письма, фиксирующий "живую речь" и тем самым позволяющий сохранить человеку свою личность» (8, с. 181). Экзистенциально-коммуникативная интенсивность маргинальных архивных текстов такова, что благодаря им «исторические источники покидают свои привычные, устоявшиеся "места" [места памяти, места воображения. - П.О.] и начинают активно участвовать в современных проблемных дискуссиях» (8, с. 210).
В качестве таких эго-документов в монографии наиболее подробно и плодотворно комментируются дневник М.М. Пришвина, французские письма А.К. Соловьевой Ш. Балли (в переводе Т.Г. Щедриной) и группа научно-организационных текстов Г.Г. Шпета -переписка с предполагаемыми авторами еженедельника «Мысль и Слово», уставы научных и философских обществ, документы по организации Научного института философии, рабочие материалы по организации словарей философских и эстетических терминов, шекспировской энциклопедии, отзывы и рецензии на переводы и монографии ведущих деятелей науки и философии и др. Возникает, в кружении смысловых мер этих и иных сополагаемых документов, некая герменевтическая гармония: вновь публикуемые тексты Шпета, погруженные в коммуникативные контексты эпохи, моде-рируют иные тексты и испытывают обратное воздействие со стороны последних. Документы организуют документы, но в целом, как замечает Т.Г. Щедрина, «книга эта не о Густаве Шпете, не-
смотря на то что архив этого мыслителя находится в ее основании, а об эпохе, о своеобразии интеллектуального самосознания того времени» (8, с. 14).
Документы «архива эпохи» тематизируются Т.Г. Щедриной как документы «общения»10*, эпистемологические смыслы которого существенно проясняются встречной метафорой, - «сфера разговора». Предлагая познакомиться с биографией этой метафоры, возрожденческой по своему предназначению и пока что преимущественно западной в своей философской истории, Т.Г. Щедрина настаивает на ее особом эпистемологическом комфорте для исследования русской философии: метафора уводит от обезличенного (в пределе -манипулятивного) понимания тематического единства русского философского опыта. «Сфера разговора» - это прежде всего общение «людей с индивидуальным именем»11*.
В истории русской философии тема общения является сплачивающей; «важны все оттенки развертывания этой темы» (8, с. 143). Однако эта тема приобретает особую познавательную незавершенность в философском наследии Г.Г. Шпета. Никогда не бывая в общении со всеми и, более того, скрывая часто предпосылки и документальные свидетельства своего участия в общении, - «виртуозно стилистичный» (8, с. 305) - Шпет позволяет именно через «сферу разговора» обновить понимание русского опыта общения как опыта конкретной соборности, опыта, который может быть артистичным и скептичным, парадоксальным и избирательным. Экзистенциально-эпистемологическая установка на «сферу разговора», стало быть, позволяет поставить вопрос о том, как происходит «выковывание новых возможностей русского концептуального языка»12*, дает возможность усмотреть «эпистемологический проблемный комплекс» смыслового соположения и взаимоперевода языков различных русских философских практик в речевом и «именном» целом истории русской философии.
Монография довольно сложно устроена - так, что можно говорить о последовательном диалектическом напряжении ее структур. Основное распределение проблематики исследования произведено между двумя крупными разделами, в каждом из которых тематическое единство как проблема русской философии начала ХХ в. предстает в конкретных и целостных исследовательских формах, в связи со вновь открываемыми Т.Г. Щедриной архивными
документами. При этом первый раздел является разделом девяти разговоров и предваряющего их введения, в котором, собственно, осуществляется эпистемологическая идентификация философского разговора как способа тематической самоорганизации русской философии и, одновременно, исследовательского жанра, обеспечивающего, посредством «архива эпохи», доступ к творческому богатству ее вопросов, «преобладающих над ответами» (Ф.А. Степун). Во втором разделе возрастает значение архивного материала - весь этот раздел представляет собою череду архивных публикаций - трех групп архивных документов, актуализованных посредством трех введений. Наконец, Т.Г. Щедрина предпочитает заменить традиционные предисловие и заключение ко всему монографическому исследованию проблематической статьей «Архив эпохи: проблема и концепт» и своего рода десятым разговором - статьей «Продолжение разговора», в которой комментируются принципиальные итоги крупной конференции 2004 г. «Густав Шпет и современная философия гуманитарного познания» (в том числе: материалы обсуждения первой монографии Т.Г. Щедриной о Г.Г. Шпете).
Установка на разговор, хорошо заметная во всем диалектическом устройстве монографического исследования, авторизована Т.Г. Щедриной посредством весьма примечательных методологических импликаций. Всякий раз, принимая решение о новом разговоре, его эпистемической модальности, Т.Г. Щедрина изыскивает прежде всего особые архивные условия этого решения, припоминая Г.Г. Шпету такого собеседника, контакт с которым в исследовании обеспечивался бы новым документом, как правило маргинальным. Собеседник, таким образом, оказывается в довольно неожиданной смысловой близости к Шпету; и эта близость еще усиливается привлечением в разговор косвенных собеседников, часто совсем уже внезапных.
Вероятно, комфортнее было бы встретить в монографии в качестве основных собеседников Г.Г. Шпета А.Ф. Лосева, М.М. Бахтина, Л.С. Выготского... Они и не забыты. Но Т.Г. Щедрина предпочитает архивное самоумаление: «Идейное содержание их философского наследия настолько тесно переплелось с рецепцией этого содержания, что без последовательного анализа рецепции, без прослеживания уже существующих мыслительных ходов и интерпретаций концептуальных установок этих мыслителей никакой "разго-
вор" не может быть реконструирован по-настоящему. Поэтому каждый из возможных "разговоров": Шпета и Бахтина, Шпета и Выготского, Шпета и Лосева - требует отдельного исследования и отдельной книги» (8, с. 15-16). Эпистемологическая осторожность и исключительная архивная компетентность, судя по всему, вынуждает Т.Г. Щедрину избежать и обнаружения в «сфере разговора» со Шпетом интимно близких ему людей - А. Белого, Ю. Балтрушайтиса и др.
Референтные группы Г.Г. Шпета, в которых, как в «сфере разговора», русского философского общения, стремится исследовательски оказаться и освоиться Т.Г. Щедрина, многочисленны. Но нет никакой овнешняющей установки на понимание Шпета «свыше» или на некий upgrading прошлых истолкований образа мыслителя - понимания того, что понимал он о себе сам, но только как бы лучше и точнее. Реферируя на группы собеседников Шпета, она предпочитает последовательно уклоняться от платонического типа «взыскующей и огорчительной любви» и к ним, будто бы скрывающем последние познавательные тайны философского разговора в России начала ХХ в.
Замечательно, что в монографии совсем нет портретных изображений Г.Г. Шпета; между тем в режиме высокоточной печати опубликованы фотоснимки тридцати двух страниц шпетовских рукописей. Легко различаются мелкие детали почерка Шпета, бисерного, весьма трудного для чтения, и многочисленные, многослойные дополнительные пометы, в том числе и сделанные карандашом. Это рукописи, которые нельзя опубликовать археографически «просто», в порядке линейной реконструкции. Будучи документами личного архива и архива эпохи, они нуждаются в принципиально незавершимом комментарии, конкретном и целостном «сотрудничестве личностей»13 .
Характерна и речевая манера, которой держится Т.Г. Щедрина: монография, выполненная в кругу своих ближайших собеседников, уместна сложившейся реальности академической речи, в меру инициативна и остроумна14*, насыщена элементами эстетико-музы-коведческого гуманитарного языка15*. Эта манера, далекая от умозрительных речевых схем, стремления к риторическому совершенству или академическому обособлению, никак не уводит от реальности
русского философского общения и позволяет сосредоточиться на предлагаемых методологических подступах к ее пониманию.
Монография, по счастью, не является попыткой создания идеального исследовательского текста; ее телеология существенно иная. Т.Г. Щедрина ничуть не охвачена тем умозрительным «эпи-строфическим» энтузиазмом, который конципировал бы некое подлинное понимание русского философского наследия. Вдохновение автора монографического исследования сугубо положительное. Нет никаких шокирующих методологических новинок; Т.Г. Щедрина вполне конкретно, фактически предлагает выйти из сферы «шепотов»16* об истории русской философии к неспешному и живому пониманию ее историчности.
Примечания
1 М.Н. Громов замечает, что все еще не выработаны источниковедческие стратегии исследования русской философии (2). Н.С. Автономова полагает, что требуются коллективные усилия для выковывания новых возможностей русского концептуального языка, поскольку явно не справляется со вновь возникающими исследовательскими задачами «наличный философский язык, доставшийся в наследство постсоветской эпохе» (1, с. 173). Т.Г. Щедрина, между тем, пишет об исчерпании попыток феноменологического прочтения русской философии, предпринимавшихся в 90-е годы прошлого века. Пришло время выработки особенных стратегий репрезентации «творческого богатства» русской философии, возникшего в короткий срок, в начале ХХ в. Возобновить сокровища русской философской мысли того периода - означает трудную работу по восстановлению концептуального уровня тех ее философских вопросов, который, по артистическому замечанию Ф. Степуна, «был бесконечно выше уровня ее ответов» (8, с. 144-145).
2* В этом, без сомнения, немалая заслуга Т.Г. Щедриной. При ее инициативном участии изданы семь томов сочинений Г.Г. Шпета, в состав которых вошли и трудночитаемые рукописи мыслителя, обширное эпистолярное наследие и т.д. 3 Эта неясность дает себя знать в наиболее известных современных исследованиях шпетовского наследия, в которых «мысль и слово» Шпета сличаются с парадигматикой современной ему западной философии, разнонаправленными практиками западного философского мышления.
4* Характерная реплика М.Н. Эпштейна: «Занимая видное место в истории русской мысли, он [Г.Г. Шпет. - П.О.], однако, не отличался стилевым изяществом -свойство, редкое у русских мыслителей, которые часто выходили из рядов писателей или входили в эти ряды, во всяком случае относились к своему труду как одновременно философскому и литературному» (см. 9). Сама возможность такой понижающей реплики ex professo уже свидетельствует о том, насколько мало что существенно переменилось с тех пор как А.К. Соловьева, одна из его учениц, озадачивала Ш. Балли непереводимостью некоторых концептуальных моментов языка Шпета. (8, с. 300).
5 См.: (8, с. 11). Для выявления иных возможных значений метафоры «архива эпохи» Т.Г. Щедрина широко привлекает работу М. Фуко «Археология знания», обращается к работам П.П. Гайденко, В. Л. Махлина, Л.А. Микешиной, Б.И. Пружинина и др.
6 Ср. перевод ad hoc социально-эпистемологической метафоры Р.К. Мертона range middle theory, который предлагает Н.Е. Покровский: - «теория среднего радиуса действия» (традиционный перевод - «теория среднего уровня»). См. (3, с. 115).
7* Основные значения понятий «тема» и «тематическое единство» Т.Г. Щедрина представляет в порядке конкретно-методологического уточнения известной парадигмы Дж. Холтона.
8 Ср.: «Девяностые годы ХХ в. оставили нам соответствующий образ русской философии - образ разрозненной мозаики, где каждый философ начала ХХ в. представлялся отдельно, изолированно (либо как член определенной группы, не соотносимой с целым), а его идеи рассматривались сами по себе либо иногда в сравнении с европейскими течениями и традициями» (8, с. 125).
9 «Жизнь есть именно то, чего не достает и чистому мышлению, и чистому веществу ... необходимо признать полную реальность того, от чего они отвлечены, т.е. необходимо признать полую реальность жизни и наше объяснение жизни не сводить к ее отрицанию» (5, с. 330; ср. 8, с. 130-131). Уточняя экзистенциальные риски исследования Т. Г. Щедриной, следует заметить, к слову, как она избегает теоретически-религиозного понимания русской философии и, в частности, философского архива Г.Г. Шпета. В порядке последовательного экзистенциального самоограничения Т.Г. Щедрина в этой монографии отказывается и от подробного рассмотрения того, что эпистемологически вполне допустимо было предположить и описать как некое tacit knowledge, как скрытую базисную религиозность, предпосылки познавательной веры Шпета-исследователя и его ученых собеседников.
10* Поискам эпистемологии общения посвящена работа Т.Г. Щедриной, подготовленная в сотрудничестве с Б.И. Пружининым (4).
11 См.: (8, с. 101). Это одно из тех мест в монографии, которое можно назвать характерным вторжением Т.Г. Щедриной в «архив эпохи»: здесь комментируется текст исследователя русской диалогической традиции Х. Кусе, который, в свою очередь, «приводит выразительную цитату» из «Смысла жизни» кн. Евг. Трубецкого, в которой сам Трубецкой комментирует «проносящуюся мимо жизнь». Исходный текст Трубецкого: «Присмотритесь внимательнее к проносящейся мимо вас жизни; посмотрите, как радуется этот пишущий квитанции чиновник, когда вы назовете его по имени и отчеству, или этот мальчик при лифте, когда вы заговорите с ним о его деревне или семье. Этот мальчик, как и тот чиновник, хочет быть человеком с индивидуальным именем, существом единственным в своем роде; а жизнь сделала и того, и другого безличным номером, одного - пишущей машиной, а другого - мальчиком при машине».
12* См.: (8, с. 308). Афористичная реплика принадлежит Н.С. Автономовой.
13* Второй раздел монографии открывается эпиграфом из В. Дильтея: «Сотрудничество множества личностей можно постигнуть только в том случае, если имеется возможность наравне со всеми еще сохранившимися книжными фондами использовать и рукописи» (8, с. 209).
14* Характерная реплика о Г.Г. Шлете, который «нещадно "шпетит" своего оппонента», С.Л. Франка (8, с. 128).
15* С высокой частотностью применяются слова «консонанты», «созвучия» и т.п.; само распределение исследования по частям можно, с известной долей условности, назвать гармонически мерным.
16* Слово экзистенциального дневника М.М. Пришвина (8, с. 206).
Список литературы
1. Автономова Н.С. Перевод: история и вечность // Вопросы философии. - М., 2004. - № 8. - С.173.
2. Громов М.Н. Типология русской философии // История философии. - М., 2001.
3. Покровский Н.Е. Одиннадцать заповедей функционализма Роберта Мертона // Социс. - М., 1992. - № 2. - С. 115.
4. Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. В поисках эпистемологии общения: Николай Бердяев - Густав Шпет - Лев Шестов // Н.А. Бердяев и единство европейского духа / Под ред. В.Н. Поруса. - М., 2007.
5. Соловьев В.С. На пути к истинной философии // Соловьев В.С. Соч.: В 2 т. -М., 1988. - Т. 2. - С. 330.
6. Шлет Г.Г. Очерк развития русской философии. 1. Отв. ред-сост. Т.Г. Щедрина. -М., 2008; Шпет Г.Г. Очерк развития русской философии. 2. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. - М., 2009.
7. Шпет Г.Г. Философия и история // Шпет Г.Г. Мысль и Слово. Избранные труды / Отв. ред-сост. Т. Г. Щедрина. - М., 2005.
8. Щедрина Т.Г. Архив эпохи: тематическое единство русской философии. - М., 2008.
9. Эпштейн М.Н. Пластика текста. - Режим доступа: http://www.russ.ru/antolog/ ЩТБЬ№:Т/ш1_р^йка_1е1«1а^1.
