CC BY
47
творческий акт, а не логический вывод. Это способность оценочная: судья, подводящий казус, деяние под правовую норму, пользуется «способностью суждения», оценивая случай и пользуясь этой оценкой как «желаемым правом», осуществляет поиск и интерпретацию нормы на предмет ее применимости к данному случаю. Так как норма является целым (обобщающим необозримое число аналогичных ситуаций), а конкретный случай - частным (одной из таких ситуаций), возникает герменевтический круг - чтобы понять целое, необходимо начинать с частного, но, чтобы понять частное, надо иметь представление целого. Поэтому правоприменительный процесс - глубоко интуитивный по своей сути.
9. См. подробнее: ОвчинниковА.И. Правовое мышление в герменевтической парадигме. Ростов-на-Дону, 2002.
10. Шюц А. Формирование понятия и теории в общественных науках // Американская социологическая мысль: Тексты / Под ред. В.И. Добренькова. М., 1994.
11. Аристотель. Сочинения: В 4 т. М., 1983. Т. 4.
12. К. Карлос совершенно точно проводит аналогию между интерпретацией закона и интерпретацией музыкальной партитуры. В качестве учредительных элементов судебного решения называет следующие: Законная структура; Конкретные представления; Переживание судьи (юридическая оценка). Нейтральность же судьи в юридической сфере заключается в том, что он справедлив так, как он понимает это по совести, то есть решает дело, руководствуясь субъективной справедливостью: «Для судьи быть нейтральным значит понимать справедливость по совести, а не с отклонениями, результатом которых были бы решения, вынесенные под влиянием интереса, страсти, лени и т.д.» (Карлос К. Право в судейском праве // Антология мировой правовой мысли. В 5 т. М., 1999. Т. 3).
13. Аристотель. Указ. соч. С. 168, 182. По тем же основаниям Аристотель отвергает идею вечного, раз и навсегда данного, неизменного естественного права. Там же. С. 160.
УДК 340
Комова Н.Б.
Доцент Ростовского юридического института МВД России, к.ю.н.
РОССИЙСКАЯ МОНАРХИЯ В КОНТЕКСТЕ КОНСЕРВАТИВНЫХ ГОСУДАРСТВЕННО-ПРАВОВЫХ КОНЦЕПЦИЙ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
Статья посвящена феномену монархической власти в национальном государственно-правовом пространстве. На основе анализа различных подходов к природе и признакам монархической власти в статье показана ее важная роль для сохранения устойчивого развития российской государственности. Монархия представлена в качестве органичного России государственно-правового института, что соответствует консервативно-правовому подходу к этой проблеме. В целом, в статье выделены юридические, политические и социально-психологические аспекты заявленной проблемы.
The article is devoted to the phenomena monarchical power in national state-law area. The author studies the revolutionary process as destructive factor for national state and law order. On the example of opinions different investigators for essence of monarchical power in the article demonstration it important role for the rule of law in Russia in the revolutionary period. In the article has picked out law, political and social-psychological aspects of the problem.
Ключевые слова: Монархическая власть, легитимность, реформы, гражданское общество, традиционные ценности, государство, законность, порядок, демократия, самоуправление.
Keywords: Monarchical power, legitimate, reforms, civil society, liberalism, the rule of law, tradition, state power, law order, state, democracy.
В современной юридической литературе появляется все больше работ, посвященных монархической идее государственно-правового развития
России. Вот типичный ход мысли: «Монархия - это не преданье старины глубокой, а принцип единовластия. Он есть во всякой здоровой структуре. Вы
можете представить себе семью, устроенную по демократическому принципу, где глава меняется каждые четыре недели? Или завод, где каждые четыре месяца меняют руководителя? Абсурдно. Но менять каждые четыре года власть в гигантском государстве еще абсурднее. Регулярная смена власти разрушает все - и государство, и семью, и завод» [1, с. 14]. Именно в этом контексте в современной России в период стремительных, но, к сожалению, должным образом не продуманных, не взвешенных реформ рассуждают неомонархисты.
Конечно, всплеск монархических настроений - это привычное явление в переживающих кризисное состояние республиках. По крайней мере, опыт государств ХХ в. в полной мере убедил в этом (Испания, Бельгия, Нидерланды и др.). Обычно «монархической ностальгии» способствуют политические, социально-экономические и иные потрясения, когда существенным образом деформируются основы национальной государственности, ставятся под сомнения стратегии, имеющие место принципы его развития и возникает потребность в политико-правовом оформлении новой государственной идеологии, интегрирующих начал жизни конкретного общества. Например, падение советской власти в 90-е годы, поставившее проблему выбора пути, явилось подобным кризисом и было использовано для повышения авторитета уничтоженной российской монархии.
Следует отметить и то, что многочисленные «пробуксовки» права в постсоветский (переходный) период обусловливались тем, что советская, коммунистическая и социалистическая идеологии были признаны несостоятельными и полностью отвергнуты, а собственного нового современного политико-правового учения, способного адекватно координировать процесс развития государства и одновременно интегрировать общество, предложено не было. И, хотя в Конституции России 1993 г. закреплено положение, детерминирующее отсутствие общегосударственной идеологии, оно фактически является нерелевантным, ибо концепция Конституции полностью сформулирована на идеях и принципах либерально-демократической идеологии, берущей свое начало в учениях Нового времени, Реформации и эпохи Просвещения.
Данная ситуация, конечно, затруднила процесс применения права, так как государственная идеология определяет цели и задачи развития государства и общества. Право же во многих случаях выступает как средство их достижения, причем в отличие от утилитарного понимания права, заложенного в рам-
ках школы реального права, для русского человека правовая цель состоит не столько в извлечении выгоды, сколько в достижении справедливости. Поэтому в состоянии идеологической дезориентации русский человек не всегда может ответить на вопросы: для чего ему и право, и государство, какова их ценность и основные функции и что он ожидает от этих важнейших социальных институтов?
Однако ясно и другое - монархические идейные установки в современной России далеко не всегда подкреплены соответствующими их содержанию научными разработками, что, естественно, никак не способствует их практической реализации, не поднимает уровень привлекательности. Современные авторы в большинстве своем оказались весьма увлечены разработкой разного рода универсалистских государственно-правовых категорий, анализом природы и функций «заемных» институтов и доктрин, практически проигнорировав при этом традиционные для отечественного государства структуры. Только совсем недавно о монархизме заговорили концептуально как в идеологическом, так и в политическом плане и стали постепенно преодолевать «музейно-маскарадный» характер его рассмотрения.
Тем не менее в современной научной литературе монархическая идея все же (в разных вариантах) рассматривается, выявляются ее духовные и док-тринальные истоки, анализируется монархическое правовое и государственное мышление, монархическая система властных институтов, идеология, хотя делается это далеко не всегда объективно. Ряд работ грешит известной либеральной ангажированностью. Данное обстоятельство является не только причиной слабой научной разработанности монархической проблематики в теории и истории государства и права, истории политических и правовых учений, политологии, но и показателем общей ситуации дефицита научных исследований, посвященных указанной проблеме.
Хотя здесь ситуация в целом не нова. «Наша историческая наука была до последнего времени незрела и лишена самобытности. Западные писатели почти все долго страдали (иногда и бессознательным) пристрастием или к республиканству, или к феодализму, или к католичеству и протестантству, и потому Византия самодержавная, православная и вовсе уж не феодальная не могла внушать им ни в чем ни малейшего сочувствия» [2, с. 154].
В этом плане наиболее оптимальной методологической схемой рассмотрения доктрины православного монархизма будет выявление его со-
циальных, государственно-институциональных и духовных предпосылок, что становится возможным через погружение теории и практики православной монархии в широкий культурологический контекст.
В этом отношении необходимо выявить несколько основных «тропов» [3] национальной культуры, определяющих ее специфику, оригинальность, самобытность и т.п., а соответственно, и своеобразие всех возникающих в ее рамках явлений.
К таковым следует отнести: способы понимания времени (а значит и истории: циклический в дохристианской Европе, линейный в христианский период и т.д.); способы фиксации и передачи информации (устный, письменный и др.); методы и особенности регуляции общественных отношений (обычные, государственно-правовые, этические, смешанные и др.); имеющие место и господствующие представления о каузальности (понимание закономерностей связи причины и следствия, тенденций и т.п.: через магию, колдовство, религиозную веру, научный рационализм и т.п.).
Осмысление природы, истоков монархической власти в рамках консервативного государственно-правового дискурса всегда, так или иначе, сопряжено с выявлением этих культур-цивилизационных «тропов». Только в этом случае становятся ясными многие моменты этой проблемы: расцвет монархии, ее крушение или трансформация, реставрация и т.п. В этом же контексте, скорее всего, можно и нужно оценивать перспективы монархической власти, ее содержание, общее и отличное в организации монархизма в тех или иных типах государств.
Вообще, история отечественного права и государства показывает, что зарождение российских государствоведческих и юридических доктрин происходило чаще всего в условиях поиска государственной идеологии, национальной идеи, адекватной тем или иным цивилизационным вызовам. В этом плане Россия в своем развитии прошла ряд исторических этапов, каждый из которых характеризуется наличием собственной программы государственного, правового, социально-экономического и духовно-религиозного развития.
Наиболее ранний из них может быть обозначен в качестве русско-византийского периода, в ходе которого и происходило формирование идеологии православного монархизма. Это весьма сложный и длительный этап становления отечественного монархизма, включающий эпоху формирования и развития древнерусской государственности и начальные века Московского государства (вплоть до
падения Константинополя в 1453 г.). В это время, собственно, и возникает образ отечественной государственности, закладываются его архетипы, особенности национальной правовой и политической ментальности, что, конечно же, получает свое отражение и в русской правовой мысли (переживающей свой «золотой век»), имеющей теснейшую связь с византийскими доктринами.
«На Руси сравнительно хорошо были известны политические и правовые идеи и концепции, выработанные в Византии. Однако, распространяясь в среде русского образованного слоя, они не могли подчинить себе его сознание и деформировать тем самым русскую политическую и правовую мысль. Наоборот, византийская политико-правовая идеология сама неизбежно реформировалась на русской почве, приспосабливаясь к реалиям русской общественно-политической жизни... К тому же политическая и правовая культура Византии развивалась по мере эволюции византийского общества, менялись содержание и смысл старых идей и концепций, появлялись новые идеологические постулаты» [4, с. 113].
В этом плане можно говорить о наличии имперско-византийских истоков формирования российского, оригинального варианта православного монархизма, о византийский корнях этого процесса, но не о копировании возникших в рамках этой самобытной цивилизации государственно-правовой и духовно-нравственной модели (тем более, что исторические события Х-ХУ вв. эту мысль прекрасно подтверждают).
В практической плоскости также идет весьма сложный, но важный для становления русского государства процесс (во многом коррелирующий с доктринальной сферой многовекового русско-византийского взаимодействия) правового оформления идеологии православного монархизма. Так, «от Византии был воспринят ряд более совершенных в технико-юридическом отношении светских правовых кодексов, а также введено новое - церковное право, которое регулировало некоторые вопросы семьи и брака. Как отмечалось в исторической литературе, заимствование кодексов облегчалось тем, что последние в самой Византии составлялись под влиянием славянского элемента. К наиболее крупным реципированным законодательным актам этого времени относятся: Эклога Льва Исаврянина и Константина Копронима (739-741 гг.), Прохирон Василия Македонянина (870-878 гг.), Судебник царя Константина..» [5, с. 93-94].
Ясно, что в этих условиях неизбежно возникает византийско-русский теоретический диалог, в ходе которого (принцип диалога, обоснованный М.М. Бахтиным) каждая из сторон не только сохраняет «свое лицо», но и изменяется в допустимых (в плане сохранения духовной, национальной, государственно-правовой идентичности) пределах.
Единым же духовным истоком и византийских, и русских концепций православного монархизма является история установления царской власти, описанная в Библии. «Государство богоизбранного народа со времени своего основания (примерно в 1200 г. до Р. X.) управлялось судьями, которых «воздвигал» Господь. При описании этого периода несколько раз повторяется фраза: «В те дни не было царя у Израиля; каждый делал, что ему казалось справедливым» (Суд. 17. 6; 18. 1; 19. 1; 21. 25).
Эта фраза, завершающая Книгу Судей, соотносима с предупреждением Моисея своему народу о будущей жизни в условиях государственности: «Там вы не должны делать всего, как мы теперь делаем, каждый, что ему кажется правильным» (Втор. 12. 8). Фиксацию отсутствия царя в Книге Судей толкователи склонны рассматривать как пессимистическое заключение о всей эпохе судей, представляемой как период безвластия.
Нельзя согласиться с мнением одного из известных правоведов-евразийцнев, Н.Н. Алексеева, считающего, что «политическая мысль Запада питалась борьбой за власть между государством и независимой от него римско-католической церковью. На востоке церковь не притязала на политическую власть и не боролась за свое первенство. Политический интерес в ней отсутствовал и не давал повода к образованию политической мысли, рождающейся обычно из политической борьбы. Политическая литература Византии по сравнению с политической литературой феодального Запада необыкновенно бедна и лишена оригинальности...» [6, с. 175].
Просто критерии оценки, безусловно, разных в своем содержании и направленности «концептуальных христианских миров» - Запада и Востока -должны существенным образом отличаться (вряд ли можно, например, сказать о римско-католических государствах то, что некоторые современные исследователи говорят о Византийской империи - «главным сокровищем Византии был Бог» [7]).
Даже самые скрупулезные исследователи византийского права и государства смогут выделить в этой исчезнувшей в XV в. империи шесть великих революций, каждая из которых приводила к отрицанию «значительной части старого мира» и утверж-
дению новой парадигмы государственно-правовых, социально-экономических, духовно-нравственных отношений. Напротив, в западном политическом, юридическом и религиозном континууме «каждая революция представляет собой и отказ от старой правовой системы, которая эта революция заменила или радикально изменила. Папа Григорий VII отменил императорские и королевские законы, которые управляли церковью - законы, которые разрешали светским властям назначать епископов и священников, позволяли покупать церковные должности и духовенству жениться» [8, с. 36-37].
В этом плане пафос правовых и политических идей, акцентуация возникающих концепций и доктрин на Западе была, несомненно, иной, но именно иной цивилизационной привязки, принадлежала к иному дискурсу, служила «ответом» на отличающиеся от византийских модернизационные «вызовы», что, конечно же, нисколько не умаляет богатства и оригинальности государственно-правовых и политических доктрин восточного христианства. Так или иначе, но «византийское общество. пострадало от равнодушия или недоброжелательства писателей западных, от неприготовленности и долгой незрелости нашей русской науки. Византия представляется чем-то ... сухим, скучным, поповским, и не только скучным, но даже чем-то жалким и подлым» [2, с. 156].
В этом плане вряд ли стоит удивляться тому, что в отношении российской православной государственности, отечественного монархизма в самых разных источниках (научных, публицистических и иных) также сформировалось немало имеющих критическую природу стереотипов, а иногда и обычных мифов, искренних и не «совсем искренних» заблуждений, тиражируемых, как правило, либерально ориентированными (зарубежными и отечественными) авторами.
В настоящее время к основным «продуктам» такого рода мифотворчества следует отнести несколько положений:
1. Антиправовой характер традиционного русского государственного устройства, которое, действительно, отличается от западного государственно-правового мира не только по форме, но и по сути: у народов Западной Европы юридическое оформление и функционирование власти вырастает из столкновения отдельных феодальных, а позже - буржуазных «эгоистических настроений и устремлений» с верховной властью, поэтому ( в столь напряженной социальной обстановке) никакие иные регуляторы, кроме юридических, просто
не могли сохранить минимальный уровень устойчивости. В этом плане вполне естественно, что процесс секуляризации европейского права был весьма ускорен и юридический рационализм «взял верх» над религиозно-нравственными содержанием общественных отношений (восторжествовали юридико-договорные модели отношений во многих сферах - от сферы публичной власти до брачно-семейных отношений). «В Московской Руси, в отличие от Европы, духовное содержание жизни было важнее формы - это и осталось русской особенностью навсегда. По сравнению с Московской Русью проигрывают и противопоставляемые ей древнерусские «демократии» (Новгород, Псков), в которых верховная княжеская власть ограничивалась интересами торговой аристократии - в ущерб общенациональному идеалу» [9, с. 58]. Самобытные начала российской государственности - твердость быта, проникнутого началами православной религии, а не нормами римского права, мир и нравственное единство.
2. Сложившийся в российском монархическом государстве в силу совокупности объективных и субъективных факторов соборно-служебный государственный и социальный строй некоторыми иностранными, а позже русскими либеральными историками (Т. Грановским, С.М. Соловьевым и др.) был представлен как «рабство», «восточный деспотизм», что, конечно, вряд ли может быть принято за истину «в последней инстанции» и нуждается в серьезном научном анализе, хотя бы по той простой причине, что, во-первых, «общественный уклад Запада продолжает быть узкоиндивидуалистическим, вплоть до возникновения новейших массовых общественных движений в лице фашизма и расизма ... Для психологии русского человека характерно было скорее воззрение, согласно которому личность неразрывно связана с обществом и находит оправдание только в отправлении некоторой социальной миссии, в «общем деле» [10, с. 46], а во-вторых, Московская монархия имела, разумеется, свою неписаную конституцию, однако эта конституция свое торжественное выражение имела не в хартиях и договорах, не в законах, изданных учредительным собранием. а в том чисто нравственном убеждении, что порядок, устанавливающий характер внешней мощи государства и его распорядителей. установлен свыше, освящен верою отцов и традициями старины» [10, с. 529]; в-третьих, развивающаяся веками система земского самоуправления Московской Руси, организация и деятельность Земских Соборов стимулировали личную ответственность за судьбу Отечества. Так,
В.О. Ключевский отмечал, что между соборным представительством и местным самоуправлением существует «тесная органическая связь», обеспечивающая личную ответственность субъектов публичной власти за настоящее и будущее Российского государства, российской монархии.
3. Российская монархия - «тюрьма народов». Этот государственно-правовой и политический миф был весьма востребован в советской юридической и исторической науках, так как служил одним из обоснований проводимой большевиками государственно-территориальной политики, которая представлялась ими альтернативой прежней, имперской модели организации государственной власти и управления. На самом деле, вряд ли стоит относиться серьезно к утверждениям о «русском империализме», тем более что еще со времен Московского царства татары, башкиры, другие народы Поволжья и Севера видели себя органической частью государства. Нет никаких оснований утверждать о «несвободе» нерусских народов и в отношении реализации ими собственных нормативно-правовых источников обычного права. Основы юридической толерантности царского правительства хорошо известны и подтверждены рядом фундаментальных исследований (исключение здесь составляет еврейское население, подвергавшееся ряду ограничений, снимаемых, правда, при вступлении в православие).
Конечно, можно и продолжить «экскурс» в отечественное государственно-правовое мифотворчество. Однако в завершении статьи следует отметить, что процесс медленного, постепенного преодоления столь опасных стереотипов, кроме всего прочего (поиска оптимальной для современной России формы государственного правления, государственного устройства и т.п.), важен с позиции переживания великой славянской трагедии (А.И. Солженицын), а именно - характерного для начала XXI в. раскола ранее единого славянского мира, который, в целом, сохраняя единое культурное пространство, в силу действия многих причин утратил государственно-правовое единство, тем самым вызвав к жизни множество модернизационных рисков. Трудно утверждать однозначно, но российская монархия всегда была основой национального единения, сохранения духовно-религиозной и государственно-правовой целостности населяющих страну народов.
Литература
1. Ларионов В. Православная монархия. Национальная Монархия в России. Утопия или политическая реальность. М., 2007.
26
И.А. Миронов
2. Леонтьев К.Н. Византизм и славянство. М., 2007.
3. Под «тропом» культуры мы будем понимать (в духе М.М. Бахтина) способы, которыми выражается культура, особые «референтные точки», дающие возможность оценки ее содержания.
4. История политических и правовых учений / Под ред. О.Э. Лейста. М., 2000.
5. Синюков В.Н. Российская правовая система: введение в общую теорию Саратов, 1994.
6. Алексеев Н.Н. Идея государства. СПб., 2001.
7. Ковалев К. С позиций Третьего Рима. Византийские уроки из Москвы XXI века //Литературная газета. 2008. № 5.
8. Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1998.
9. Назаров М.В. Вождю Третьего Рима. М., 2005.
10. Алексеев Н.Н. Духовные предпосылки евразийской культуры // Русский народ и государство. М., 1998.
УДК 343.3
Миронов И.А.
Помощник председателя ЮНЦ РАН,
к.ю.н.
ПРАВОВАЯ ОСНОВА ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ КОРРУПЦИИ В СУБЪЕКТАХ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ, РАСПОЛОЖЕННЫХ НА ЮГЕ РОССИИ
В статье рассмотрены современные проблемы нормативно-правового обеспечения противодействия коррупции в субъектах Российской Федерации, расположенных на Юге России.
The article deals with modern problems of normative-legal providing counter-actions to corruption in the subjects of the Russian Federation, situated in the South of Russia.
Ключевые слова: коррупция, региональные нормативные правовые акты, антикоррупционный мониторинг, антикоррупционная экспертиза.
Key words: corruption, regional normative legal acts, anti-corruption monitoring, anti-corruption expertise
В статье «Россия, вперёд!» [1] Президент Российской Федерации Д.А.Медведев, высказывая свое представление о стратегических задачах, которые предстоит решать, отметил, что «наш народ обязан сегодня победить коррупцию», назвав ее «вековой, с незапамятных времён истощавшей Россию», запущенным социальным недугом, сковывающим творческую энергию страны и тормозящим наше общее движение вперед.
Нельзя не согласиться с данным определением. Коррупция снижает дееспособность государства, дезорганизует общество, порождает синдром отчуждения личности от государства, подрывает доверие граждан к власти. Она разрушает всю систему государственного управления, вызывает негативное отношение к государственной службе и государственным служащим, снижает имидж государства в глазах населения нашей страны и на международной арене. Коррупция приводит к при-
нятию заведомо неэффективных решений и огромным финансовым потерям государства, что особенно ощутимо в период экономического кризиса. Все эти и ряд других негативных факторов подрывают идею государственности и, как следствие, создают угрозу национальной безопасности.
Не случайно Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года относит коррупцию к одному из источников угроз национальной безопасности в сфере государственной и общественной безопасности [2]. Отдельные условия для коррупции создаются неполнотой и бессистемностью правовой базы противодействия коррупции, а также дефектами правовых норм, оставляющими простор для коррупционных проявлений.
Национальным планом противодействия коррупции [3] (далее - Национальный план) предусмотрено осуществление комплекса мер, направленных на законодательное обеспечение противодействия
