CC BY
70
Однако уровень дисциплины и ответственности как граждан, так и государственных органов за неисполнение правовых актов подчас настолько низок, что эффект их регулирующей силы значительно снижается.
Правоприменение представляет собой сложный процесс, в котором интересы его субъектов «оживляются» именно на стадии жизни права и побуждают к широкому спектру действий - правомерных, неправомерных, нейтральных, внеправовых и фактических. Непрерывно возникают позитивные и негативные отклонения от правовой модели. И здесь выбор правоприменителем норм должен определяться с учетом конкретных ситуаций, при оценке реальных условий, что достигается далеко не всегда, а статичные нормы становятся неэффективными в данном случае. Поэтому выбор сохранения необходимых норм и изменения или отмены уже отживших должен быть не субъективным, а исторически обусловленным. Такая преемственность позволит концепциям, моделям, актам и институтам развиваться прогрессивно, с опережением событий.
Н. Б. Комова
МОНАРХИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ГОСУДАРСТВЕННО-ПРАВОВОЙ ТРАДИЦИИ: НЕОКОНСЕРВАТИВНАЯ ИДЕОЛОГИЯ Л.А. ТИХОМИРОВА
В конце XIX века окончательно сформировались идеалы русского консервативного государственно-правового сознания: монархия и православие. Именно эти цивилизационные «столпы» русской государственности стали критериями оценки всех политических или юридических преобразований в России, альфой и омегой развития русской нации, Российской империи, условиями устойчивого развития социально-экономической и духовной жизни. Так или иначе, но трудно спорить с тем, что монархическая власть в истории России (ярким примером тому является успешный выход из такой «модельной революции», являющейся, по сути, «архетипической формой социальных бифуркаций», как Смута начала XVII в.1) всегда играла роль политического фактора, противостоящего анархии и деспотизму.
Не случайно, что и на рубеже ХХ и XXI вв. на доктринальном уровне все более и более активно обсуждаются проекты реставрации монархических институтов в постсоветской России, в возрождении которых ряд исследователей усматривают выход из современной демократической смуты, возможность скорейшего преодоления «либерально-реформаторского лихолетья» (по меткому замечанию Ф. Разумовского, «ура-демократии»). Отсюда и возникновение серьезных монографических работ в среде юристов и политологов, и появление интригующих общественность анонимных «Проектов Россия» и т.п.
По нашему мнению, оценка монархических идей, принципов, доктрин, а также проблем легитимности институтов монархической власти в России, исторической и современной должно идти по нескольким критериям (содержанию структурных элементов):
1) нормативно-правовой;
2) институционально-организационный;
3) духовно-социологический.
В частности, важно осознавать, во-первых, каким-образом, во-вторых, насколько в той или иной теории представлены эти структурные элементы организации любого, в том числе и монархического публично-властного и правового пространства. В этом случае представляется возможность «отсечения» явно утопических концепций, а также тех доктрин, которые носят не научный, а, скорее, идеологически-пропагандистский характер.
Так, многие современные исследователи ставят под сомнение наличие в постсоветской России каких-либо предпосылок для формирования «православной монархии», другие же (оставаясь в
1 Подробнее об этом см.: Соловей В.Д. Кровь и почва русской истории. М., 2008. С. 221-224, а в теоретическом контексте работу ГолдстоунаДж. К теории революции четвертого поколения // Логос. 2006. № 5.
меньшинстве) только в этой форме или образе правления усматривают способ преодоления всех отечественных неурядиц (А.М. Величко, М.В. Назаров, патриарх Кирилл и др.).
Полагаю, что в формате религиозно-нравственного или любого иного идеологического долженствования спор о перспективах монархии в постсоветской России просто бессмысленный, т.к. ведется он между оппонентами - носителями различного мировоззрения (светского и религиозно-православного), по разному оценивающими состояния российского государства и общества, и их перспективы.
Другое дело, если анализ монархических перспектив предполагает скрупулезное изучение всех важнейших элементов: содержания нормативно-правовых актов (и, прежде всего, Конституции), особенностей и вектора трансформации ключевых государственных и, шире, политических институтов, культурно-историческую и ментальную специфику многонационального российского народа, его правовую культуру и правосознание, религиозные детерминанты и др.
Для примера можно вспомнить и такой, уже весьма поднадоевший спор о «врожденном» правовом нигилизме русского народа, который, вряд ли стоит решать исключительно с формальных, рационалистических, присущих западному стилю правового мышления, позиций. Ответ можно найти только обращаясь к его историческим корням, анализируя сложившуюся в послепетровский период конфликтогенную ситуацию в системе отношений народа («молчащего большинства», носителя «малой устной традиции») и вестернизированных властных элит (носителей «великой письменной традиции» - А.С. Панарин).
«Правовой нигилизм, в котором постоянно обвиняют российскую традицию права, - пишет И.Д. Невважай, - есть результат оценки одной культуры другой, причем такой оценки, которая исходит из того, что есть какое-то одно «правильное» и развитое правосознание, относительно которого имеют смысл сравнительные степени развития, компетентности всякого другого право-сознания».1
В целом же, отметим, что труды Л.А. Тихомирова и являют собой образец комплексного, системного анализа российского монархизма. Так, в сложном переплетении различных государственных форм Л.А. Тихомиров выделяет три основных конфигурации публично-властных институтов: аристократическую, демократическую и монархическую. В общем, здесь он не оригинален и рассуждает в рамках классического греко-римского политико-правового дискурса.
Воспроизводит он и привычные для консервативного миропонимания критические суждения в адрес демократий, отмечая, прежде всего, опасность «безграничного господства политических партий» (идея известная из трудов К.П. Победоносцева и других отечественных консерваторов второй половины XIX в.). В противовес демократиям различной модификации и применительно к российской действительности Л.А. Тихомиров выделяет положительную роль монархии, предлагает, наверное, самый подробный анализ ее правовой и духовной природы, выделяет исторические и ментальные основания монархического государственного строя.
Обобщая его ключевые идеи, можно выделить следующие моменты:
1) применительно к России наиболее приемлемой формой власти, минимизирующей (говоря современным языком) разного рода модернизационные риски в основных сферах жизнедеятельности социума, может быть только монархия, которая на управленческо-исполнительном уровне должна включать некоторые аристократические и демократические политико-правовые институты и структуры;
2) основная проблема России второй половины XIX в. в том, что после 1861 г. отечественная монархия в силу многих и, прежде всего, религиозных факторов (утрата религиозной идеи, православного идеала как основы легитимности власти монарха) весьма быстро эволюционировала в абсолютизм, основной движущей силой которого является национальная бюрократия, а народ превращается в толпу, стремящуюся к утверждению демократических форм верховной власти,2 пусть даже через специфическое сочетание правового нигилизма и политического тоталитаризма;
1 Невважай И.Д. Типы правовой культуры и формы правосознания // Правоведение. 2000. N° 2. С. 23.
2 «Прежде всего, то, что было осуждено эволюцией государственности Европы с XVIII века, вовсе не было действительной монархией. Не монархия в ней была упразднена или ограничена, а абсолютистский произвол, оказавшийся не способным служить организации усложнившихся социальных сил и охранять свободу личности. Но для суждения о будущем очень
61
3) для сохранения монархической власти в стране и преодоления ее кризиса (второй половины XIX в.) необходимо противопоставлять индивидуализм как первоисточник политической свободы, атрибут классического либерализма, и всеединство как основу отечественной государственности, условие ее сохранения и процветания;
4) монархия и православие - неразделимы. В этом плане, процесс заимствования западных (европейских) политико-правовых форм, принятие наиболее ярких образцов западноевропейского просвещения при сохранении российской модели самодержавия, господства РПЦ объективно противоречив, что и привело к серьезным потрясениям основ Российской империи в начале ХХ, когда этот конфликт нашел свое разрешение через три русские революции. «Монархия есть верховная власть нравственного идеала. Единоличная власть способна быть верховной только тогда, когда нация ставит некоторый всеобъемлющий нравственный идеал над свои политическим творчеством, т.е. выше государства. Если монархия начнет работать над подчинением морали политике, она тем самым отнимет у нравственного начала его верховенство, а стало быть, уничтожает и себя как силу верховную».1
Таким образом, в «Монархической государственности» Л.А. Тихомиров рассматривает нормативно-правовой, институциональный и социологический аспекты отечественного монархизма, обнаруживает системное выражение их многообразных связей. В общем, проделывает ту работу, которую не мешало бы провести современным авторам, отстаивающим целесообразность монархического возрождения в постсоветской России.
Весьма тесно рассуждения Тихомирова вплетены и в исторический контекст. Заметим, что, несмотря на социальный заказ и известное давление цензуры, стремящейся «не выпускать» исторические политико-правовые сочинения XIX - начала ХХ в. из заданных отечественным самодержавием идеологических рамок, оценка петровской вестернизации в этих трудах часто крайне противоречива и запутанна.
Так, И.Л. Солоневич, анализируя позицию Л.А. Тихомирова, отмечает: «На стр. 161 второго тома своей «Монархической государственности» Л. Тихомиров пишет: «Я глубоко почитаю его (Петра Великого - Н.К.) гений и нахожу, что он не в частностях, а по существу делал именно то, что было нужно». Итак - «гений». И, кроме того, «гений», связь которого с нацией была «исключительно тесной». Так отдает Лев Тихомиров дань официальной фразеологии. И, отдав дань, делает некоторые выводы. «Учреждения Петра были фатальны для России и были бы еще вреднее, если бы оказались технически хороши...». И еще дальше: «Исключительны бюрократизм разных видов и полное отстранение нации. от всякого присутствия в государственных делах делают из якобы «совершенных» учреждений Петра нечто в высокой степени регрессивное, стоящее и по идее, и по вредным последствиям бесконечно ниже московских управительных учреждений» [т. 2, с. 163]. Итак: «реформатор», создавший учреждения бесконечно худшие, чем прежние. «Гений», задумавший «фатальные учреждения», «гений», у которого, «слава Богу», не хватило гениальности сделать эти «учреждения» «технически хорошими».
В. Ключевский горестно повествует о том, как все послепетровские правительства пытались как-то выпутаться из «петровской традиции» и противоречит себе так же, как и Л. Тихомиров. С одной стороны - «гений», с другой - «хороший плотник, но плохой государь». О стратегическом «гении» и говорить нечего.
Умели ли Л. Тихомиров и В. Ключевский логически мыслить?». 2
Хотя, сейчас важна, в конце концов, не оценка собственно деяний Петра Великого, но ясное понимание того содержания и типа нормативности, результатов и потрясений, к которым обычно и приводит этот вектор развития права и государства в России. Поэтому в плане ментального измерения феномена отечественной законности, стоит серьезно задуматься и еще над одним сужде-
важно то обстоятельство, что и демократия оказалась весьма мало состоятельной для осуществления той потребности, которую не был способен удовлетворить низвергнутый абсолютизм» (Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1998. С. 627).
1 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1905. Ч. 4. С. 69-70.
2 Солоневич И.Л. Народная монархия. М., 2003. С. 30-31.
нием Л.А. Тихомирова: «Монархия уцелела только благодаря народу, продолжавшему считать законом не то, что приказал Петр, а то, что было в умах и совести монархического сознания народа»1.
Если же под «монархией» понимать не только и не столько исконную отечественную форму правления, веками являвшуюся способом выражения и осуществления политической (публичной) воли народа, весьма специфическим олицетворением его «правды» (и только после Петра - права), сколько (в нашем случае такое «смешение» понятий кажется вполне допустимым) считать ее синонимом российской государственности вообще? Соответственно, под маской «монархического сознания» необходимо суметь рассмотреть весьма сложную морфологию отечественного «госу-дарственнического» сознания. В данном ракурсе вопрос о природе законности и правового порядка, а также об особенностях организации в стране властного пространства неизбежно становится «во весь рост».
Ясно, что отечественные консерваторы (К.П. Победоносцев, М.Н. Катков, Д.А. Толстой, К.Н. Леонтьев, Л.А. Тихомиров и др.) были такими же выразителями русского юридического и
политического менталитета второй половины XIX - начала ХХ века, как и их непримиримые про-
2
тивники - политические радикалы, революционные демократы, анархисты и др.
Все они (только в разные стороны) раскачивали маятник будущей революции «врожденным» правовым нигилизмом, бескомпромиссностью и фанатизмом подрывали веру граждан «в силу и истину самодержавной власти». М.Н. Катков был абсолютно прав, когда, анализируя политический процесс в России еще с начала 60-х гг. XIX в., утверждал: «...русское государство заболело манией самоубийства»3.
Однако Л.А. Тихомиров писал: «За самодержавную власть народ стоял твердо, как скала. Без царя он не представлял себе своей страны. Народ вынес все казни Грозного не только без протеста, но даже умел почувствовать в этом царе то, чего и доселе не понимают многие ученые историки и юристы: действительно великого устроителя земли русской. Царской идее Верховной власти народ не изменял с тех пор до сего времени никогда. Попытки явного ограничения само-
4
державия у нас доселе никогда не удавались» .
И это не случайно. Политика в любом традиционном обществе - это выражение сакрального, безусловно, характеризующегося «специфическим видением мира, в котором любой объект, любая вещь распознаются как образ, символ, сгусток духовной энергии, «силы». Это измерение реальности вызывает в душе человека очень своеобразное резкое чувство, особый трепет, который сопряжен с широким комплексом сложных ощущений - от захватывающего восторга, до леденящего душу ужаса»5.
Следует признать, что «власть в сакральном обществе концентрически сводится к центральной точке - к полюсу, суверену»6. Специфика же российской политико-правовой повседневности, реальности состоит в способности объединять сакральные и обыденные начала, когда первые пронизывают вторые, являются смыслополагающими, сливаются в тотальности национального жизненного уклада, находят свое выражение в содержании и функциях национальных правовых и политических институтов. Именно такого рода методологические позиции и исповедует Л.А. Тихомиров, именно они и находят отражение в его монархической апологии.
В свое время И.А. Ильин во введении к работе «О монархии и республике» справедливо заметил, «что сущность монархии, как и самая сущность права, - имеет природу сверх-юридическую. Это означает, что для разрешения вопроса об отличии монархии от республики необходимо, не выходя из пределов науки, выйти за пределы юриспруденции»1.
Тем не менее, речь должна идти не о выходе за пределы предмета правовой науки, проблемного поля последней, а о преодолении многих традиционных методов, возможно, привычной парадигмы юридического исследования: не порывая с научным материалом общей теории госу-
1 Там же. С. 32.
2 Подробнее об этом см.:МордовцевА.Ю., ПоповВ.В. Российский правовой менталитет. Ростов н/Д., 2007. С. 247-249.
3 См.: Русский вестник. М., 1884. Т. 69. С. 53.
4 ТихомировЛ.А. Монархическая государственность. М., 1998. С. 262.
5 Дугин А.Г. Философия политики. М., 2004. С. 90.
6 Там же. С. 111.
1 Ильин И.А. О монархии и республике // Вопросы философии. 1991. N° 4. С. 109.
дарства и права, имеющимися достаточно солидными наработками в области концепции государственной власти, правовой и политической культуры, важно проникнуть в сугубо национальный, религиозный, нравственный смысл исторических фактов, политически и юридически значимых положений дел. И это, впрочем, великолепно осуществили славянофилы и западники («друзья-враги» - А.И. Герцен), изрядно затянувшаяся дискуссия между которыми как раз и отражает стремление ряда отечественных исследователей к пониманию духовных основ и перспектив развития российского государства и общества.
А. Г. Кравченко
К ПРОБЛЕМЕ ФОРМУЛИРОВАНИЯ ДЕФИНИЦИИ «БЮРОКРАТИЗАЦИЯ ПРАВА»
Понятие «бюрократизация» имеет различные научные и бытовые значения. Так, если мы говорим о бюрократизации в ее негативном смысле, то под этим понимается чрезмерное усложнение процесса государственного управления и правового регулирования. Возникает вопрос, насколько рост законодательного массива адекватен праву как меры свободы и справедливости. Сегодня очевидно, что, даже с позиции непреклонного позитивизма, между правом, исходящим от государства, и представлении об идеальном праве в обществе наблюдается колоссальный разрыв. Возникает ситуация, в которой «право» как нормативная система, выражающая квинтесенцию социальных регуляторов (традиций, обычаев, морали общества), как представление о мере должного правового регулирования государством общественных отношений и «закон» как система норм, сформулированная бюрократией, выражающая ее номенклатурные интересы, начинают дифференцироваться. В рамках российской действительности приходится констатировать, что право и закон обладают разными источниками легитимации. Пытаясь примерить позитивизм с естественно-правовой доктриной, В.С. Нерсесянц, находя взаимосвязь права и закона, утверждает, что закон придает праву всеобщность формы1. Но, как справедливо, в этой связи, отмечает А.И. Ковлер - «гипертрофия этой формы, пугающая своей сложностью и противоречивостью даже юристов-профессионалов, все более усложняет ориентирование современного человека в системе правовых координат»2. В связи с таким усложнением закона часто термин «бюрократизация» используется как характеристика необоснованной формализации процедурных, процессуальных и материальных правовых предписаний. Когда от субъекта правоотношения позитивным правом требуется выполнение действий, влекущих значительные экономические, трудовые или временные затраты, а последние не обоснованны объективной необходимостью, также говорят о бюрократизации. Скажем, примером бюрократизации может быть чрезмерное требование к документообороту и оформлению отчетности, которые зачастую ставятся выше реальных научных, управленческих, исполнительных достижений.
Другим аспектом бюрократизации выступает характеристика господства интересов бюрократии как правящего класса. Например, С.А. Денисов утверждает, что «правовые системы, которые обеспечивают господствующее положение обособленных от общества управленческих групп в сфере экономики, политической и духовной жизни, можно называть бюрократическими, или административными (административизированными)»3. То есть под бюрократизацией понимается процесс необоснованного присвоения бюрократическим стратом публичной власти, замещения народной воли интересами государственного аппарата. Как, в этой связи, отмечает В.А. Лоскутов - «Право и закон - на службе бюрократии»4.
Если же мы говорим о бюрократизации в позитивном, веберовском понимании рациональной бюрократии, то под первой следует понимать не что иное, как профессионализацию права. В этом смысле на лицо два противоречивых момента. С одной стороны, профессионализация право-
1 См.: Нерсесянц В.С. Право и закон. М., 1983.
2 Ковлер А.И. Антропология права. М., 2002.
3 Денисов С. А. Бюрократизация правовой системы // Правоведение. 2006. № 5. С. 41-52.
4 Лоскутов В.А. От номенклатуры к бюрократии? // Чиновникъ. 1998. N° 2.
64
