CC BY
36
РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
Ю. С. Пивоваров
РОССИЯ: ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ГОД
Пивоваров Юрий Сергеевич - академик РАН, директор ИНИОН РАН.
Предлагаемый текст является своеобразным способом быстрого реагирования на происходящее в нашей стране. Настоящее осмысление придет, конечно, позже, когда нынешние события оформятся в новые непреложные факты. Но и сегодняшние эмоции и реакции имеют познавательный смысл, поскольку, как говорил Б. Пастернак, «сквозь них история орет».
Содержательному измерению текста соответствует и его стилистика. Это -совокупность фрагментов, в которых обсуждается та или иная тема(ы), в определенный момент показавшаяся автору особенно актуальной. Отсюда, разумеется, и «публицистичность» языка.
Историческое испытание и искушение
Весна четырнадцатого года... Заканчивается суицидальный для христианского человечества столетний период. Таковым он случился потому, что наши прадеды не выдержали того объема свободы, сложности, противоречий, неожиданно открывшихся возможностей и пр., которые обрушились на них в конце XIX - начале XX в. (конечно, серьезные ученые назовут гораздо более важные причины мирового самоубийства в августе 14-го).
А вот что скажут о нас, о нашей весне-лете-осени четырнадцатого? Как будут оценены патриотический подъем большинства россиян, молчание меньшинства, протесты единиц? Какой исторический приговор будет вынесен русской власти, неожиданно вновь взявшейся за привычные дела - скажем мягко - собирать земли и пасти народы?
Кстати, о нашем народе. Я служу в научном учреждении, где собралась по преимуществу просвещенная публика. Так вот, в грозные крымские и до-нецко-луганские дни на доске объявлений профкома появились очередные белые листики, видимо, с какими-то сообщениями для членов этой организа-
ции, которой как будто бы и нет, но и все же немного есть. Обычно перед этой доской никого. Ну, что сегодня может молвить профком (теперь это слово звучит старомодно, как когда-то «милостивый государь»). Однако на этот раз люди там были. Что-то читали, комментировали, и, как я приметил, отходили довольными и приятно взволнованными. Будто получили какую-то важную моральную поддержку.
На этой доске было три текста. Сентиментальный стишок о русском Севастополе Александра Городницкого, довольно добродушный и поучающий фрагмент какой-то статьи А.И. Солженицына, направленный против эгоистического украинского национализма, и необъяснимо-грубое, какое-то совершенно немыслимое для этого человека, оскорбительное для украинцев, стихотворение Иосифа Бродского. Я не случайно именно в такой очередности поставил русских сочинителей. По возрастанию антиукраинства (у Город-ницкого его и вовсе нет, но в контексте наших дней прочитывается так).
К чему я клоню? - Просвещенная научная публика, как всегда, колеблется. С одной стороны.., с другой... И хочется, и колется, и кто-то не велит... И Крым всегда был русский, это Никита-дурак разбазаривал наши земли, и Новороссия, и Донбасс, и князь Потемкин, и большевики с их насквозь фальшивой национальной (а по сути антирусской) политикой. Но и нарушение международного права, и санкции, и Запад, и последствия. В общем черт ногу сломит. - А здесь ясно, недвусмысленно показано, куда ж нам плыть. И «наше все», наши безупречные Бродский и Солженицын говорят куда. И как толковать происходящее.
Так что ж? Чего смущаться: разве прежние великие - Пушкин, Тютчев, Достоевский - учили нас иному?
Выходит, великая русская культура Х1Х-ХХ столетия, защитница униженных и оскорбленных, дает нам моральную санкцию поддержать и действия властей, и восторг соотечественников. Вновь мы «и до Тавриды». И уже не фантастическим кажется, что «матерь городов русских.», и с замиранием шепчется тютчевское: «над русской Вильной стародавней родные высятся кресты.». Но тише, тише.
Кстати, почему «тише». Не кружилась ли сладко голова весной того 14-го - «Босфор, Дарданеллы, Царьград с Софией». И «все как будто под рукою, и все как будто на века». Ну, ну. Посмотрим, во что выльется нашенская ситуация. А вот та, столетней давности, босфоро-дарданелльская завершилась величайшей катастрофой в русской истории. Сегодня даже и не понять, чего хотели эти господа (царь, бюрократия, генералы, общественники), почему благое будущее их Отечества связывалось с доминированием русских в этих районах Восточного Средиземноморья. Кстати, спросите об этом у миллионов россиян, которые уже два десятилетия проводят свои отпуска на курортах Турции.
Найдутся люди, которые скажут, что проливы и Царьград одно, а русский Крым другое. И если бы мы его сейчас не вернули, то в самом скором времени Севастополь из базы Черноморского флота РФ превратился бы в порт приписки какого-нибудь Шестого флота США. - Отвечу: вполне возможно. Американцы действительно, во всяком случае, в последнее время полагают значительную часть мира чем-то вроде вотчины. Правда, эта ожидаемая опасность нашему Крыму очень похожа на угрозу со стороны империализма США и НАТО для СССР в 1968 г. Тогда уверяли, что если бы Советский Союз не оккупировал Чехословакию, то через некоторое время над пражским Градом развевались враждебные «нам» флаги.
Да, за два столетия Крым сросся, сроднился с Россией, стал ее частью. И к Малороссии имел косвенное отношение (и наоборот). И даже 1954 год ситуацию принципиально не изменил. Однако распад СССР зафиксировал Крым в составе суверенной республики Украина. Российская Федерация, наряду с другими государствами, признала границы нового субъекта международного права и его территориальную целостность. Более того, подпись под Будапештским меморандумом (1994) сделала Россию, так сказать, привилегированным, эксклюзивным гарантом неприкосновенности территории Украины.
Потеря Россией Крыма, если говорить выспренно, это плата за поражение наших предков в начале ХХ в. Под поражением я подразумеваю позорный Октябрь Семнадцатого и неудачу в героической попытке восстановить страну в ходе Гражданской. Все части Российской империи, включая Крым, превратились в части бывшей Российской империи. Кто что подбирал из красных победителей, по сути, не столь важно. Они совершенно искусственно перекроили Россию на вымышленные республики, края, области, округа. Сегодня трудно разобраться, кто и на что имел право в стране, где семь десятилетий никто не имел прав ни на что. Можно, конечно, сказать, что схожим образом действовали европейские колонизаторы в Африке. Наверное, это так. Но большевики резали по живому в своей стране. Это, разумеется, не снимает ответственности с западных империалистов, но объясняет, почему Крым -иное.
И еще одно соображение. При всех эксцессах, безобразиях, несуразностях, при всей жестокости, крови, в условиях фактического раскола страны, в Киеве произошла народная революция. События конца 2013 - начала 2014 г. на Украине сопоставимы лишь с тем, что было в Центрально-Восточной Европе в 1989 г. Череда антикоммунистических и антисоветских революций: от «бархатной» революции в Чехии до кровавого свержения режима Чаушеску в Румынии. Их интенсивность и жестокость зависели от национальных традиций, от того, что в науке называется политической культурой. Именно это случилось сегодня на Украине. «Правый сектор», «бандеровцы», «фашист-8
вующие группировки», вне всякого сомнения, в наличии, но не они определяют главное в украинской драме (революция всегда драма).
.Знаменательно, что в России майданный Киев, Крым, Донецко-Луганское восстание против победителей режима Януковича в своей совокупности существенно способствовали резкому похолоданию политического климата, дальнейшему усилению репрессивно-авторитарного измерения режима, фактической адаптацией верхами многих идей «Изборского клуба». То есть тенденции, набиравшие все последние годы вес и влиятельность, постепенно превращаются в мейнстрим русской политики. Мы вновь попадаем под обаяние и искушение музыки «гром победы раздавайся.», «от тайги до британских морей.», «мы за ценой не постоим.» Разумеется, в таких обстоятельствах любое иное мнение, позиция, поступок квалифицируются как -«шаг в сторону - побег».
Россия вступила в историческую полосу глубоких испытаний.
О партийцах, чекистах и, как всегда, русской власти
В 12-м и 13-м годах я писал книжку о «русском настоящем и советском прошлом», и мне думалось, что ответ на их «соотношение» чуть ли не найден. Что советское должно быть и будет преодолено. Пусть этот процесс и окажется долговременным. Ведь предупреждал А.И. Солженицын: «Все народы Советского Союза нуждаются в долгом выздоровлении после коммунистической порчи, а русскому народу, по которому удар был самый истребительный и затяжной, нужно 150-200 лет выздоровления, мирной национальной России»1. Добавим только: удар мы нанесли сами по себе. И еще одно соображение Александра Исаевича представлялось мне принципиальным, неотменимым: «Соотношение между ними («русским» и «советским». -Ю. П.) такое, как между человеком и его болезнью»2. Я видел в этом послание тем - а их голоса все громче, все «массовее» - кто в той или иной форме и с разными целями стремится «оправдать» советское (так сказать, все действительное разумно).
. И вдруг в самом конце июня 13-го года, через месяц после выборов нового руководства Академии наук, за пару дней до начала летних вокаций «вероломно, без объявления войны» власть напала на РАН. Сразу же началось общественное, в том числе и академическое, сопротивление. В который раз за последние, с Болотной, годы показалось: у нас есть гражданское общество. Последовали переговоры, первое лицо государства - на-
1. Солженицын А.И. Публицистика: Статьи и речи. — Париж: УМСЛ-ргеь'А', 1981. — С. 323.
2. Там же. — С. 306.
сколько это известно - согласилось отменить наиболее одиозные и разрушительные для отечественной науки предложения анонимных авторов законопроекта. В какой-то момент возомнилось: пусть и с потерями, пробоинами, но корабль Академии продолжит свой ход (ведь не за морями уже ее 300-летие; старейший российский светский институт!) - А затем между 11 и 17 сентября власть молниеносно разыгрывает комбинацию по «окончательному решению» академического вопроса. Все было сделано столь виртуозно, что к возмущению, обиде, непониманию добавились удивление и невозможность поверить во все это. Онемели уста, перехватило дыхание, глотку забило унижением.
И вновь, как в молодости, грохнул Галич: «Ты ж советский, ты же чистый, как кристалл! / Начал делать - так уж делай, чтоб не встал»! «А я ему по-русски, рыжему: / «Как ни целься - выше, ниже ли, / Ты ударишь - я, ..., выживу, / Я ударю - ты, ..., выживи!». «Ты, ..., думаешь, напал на дикаря? А я сделаю культурно, втихаря, / Я, ., врежу, как в парадной кирпичом! - / Этот, с дудкой, не заметит нипочем!»
Не надо морщиться от неприличного слова, от уголовной лексики. Александр Галич был великий поэт и аутентично представлял мир, людей, их язык. Эта эстетика, этот экспрессионизм в полной мере выражают менталь-ность тех, кто осуществил очередной, бандитский наезд на русское гражданское общество, причем в особо циничных, издевательских формах. (Честно говоря, с младых ногтей не испытывал такого бессильного унижения. Помню, как нас, мальцов-первоклашек, старшие переворачивали головою вниз и, держа за ноги, вытряхивали копейки, которые родители давали на чай и пирожки. Обидно было до слез, да и сдачи этим верзилам не дашь.)
И вновь русская поэзия дает формулу того, что произошло. - «Люди сметки и люди хватки / Победили людей ума - / Положили их на лопатки, / Наложили сверху дерьма. / Люди сметки, люди смекалки / Точно знают, где что дают, / Фигли-мигли и елки-палки / За хорошее продают. / Люди хватки, люди сноровки / Знают, где что плохо лежит. / Ежедневно дают уроки, / Что нам делать и как нам жить.» (Б. Слуцкий).
Так выходит, что «болезнь» (по А.И. Солженицыну) нас не оставила, что «советское» совсем не «прошлое»? Более того, может, перефразируя Е.И. Замятина, «советское прошлое» - наше будущее? - Возможно. Но это вполне ожидаемый вывод. И стоит ли ради него огород городить? Думается, на самом деле ситуация сложнее. Ну, конечно, мы еще «больны», и у советского сохранился немалый потенциал. Важнее другое: да, наша самоэмансипация -громадное достижение русской истории. Однако ее, так сказать, медленно-эволюционный характер наряду с плюсами имел (имеет) существенные минусы. Может быть, наиболее неприятный из них в том, что «болезнь» стала столь привычной, в известном смысле даже необходимой. То есть она уже и 10
не болезнь вовсе, не девиантность, но - норма, нормативность для «русского настоящего». И полагать день сегодняшний преодолением (пусть и не окончательным) советизма нельзя. А это означает, что в начале XXI в. «русское» и «советское» почти равны друг другу (конечно, полной идентичности нет). И потому название моей писавшейся книжки («Русское настоящее и советское прошлое») следовало бы изменить на «Советско-русское настоящее-прошлое».
Впрочем, и это более или менее понятно. А вот стиль, тип поведения власти в ходе ее победоносного блицкрига против Академии наук (эх, не нашлось у нас своего Жукова, да и мы не уперлись как наши отцы и деды под Москвой.) все-таки малообъясним. Зачем так? Просто Черчилль какой-то: «a riddle wrapped in a mystery inside an enigma». В общем мы вновь возвращаемся к теме «власть».
Но - повременим. И скажем о значении события, которое произошло совсем незадолго до окончания непростого 13-го года.
. 16 декабря 1986 г. Михаил Горбачёв позвонил сосланному в Горький академику Андрею Сахарову, который был главным символом тогдашнего русского противостояния режиму. Именно с того момента стало ясно, что заявления верхов о начале новой эры - не просто очередной приступ демагогии, но действительные намерения. При этом Сахаров выдвинул условие своего возвращения в Москву и включения в процесс преобразований: освобождение политических заключенных. Михаил Сергеевич согласился и сдержал свое слово. А за несколько дней до этого в одном из пермских лагерей умер Анатолий Тихонович Марченко. Он объявил голодовку, требуя от мирового сообщества заставить советские власти прекратить уничтожение инакомыслящих (уничтожение - не перебор; популярный ныне Андропов за несколько лет до этих событий перешел к физической расправе над активистами диссидентского движения).
Прошло 27 лет. Россия провозгласила себя демократическим, конституционным, правовым, социальным государством. Ее строй базируется на принципах разделения властей, верховенства закона, примата международного права над национальным. Статьи Основного закона 1993 г., посвященные правам человека, могут быть признаны образцовыми для мирового сообщества. Свобода слова достигла небывалого для истории Отечества уровня. Практически нет никаких ограничений для выражения взглядов и крайне радикальных национал-социалистов, и радикальных либералов.
19 декабря 2013 г. Президент РФ В.В. Путин, закончив традиционную ежегодную пресс-конференцию, неожиданно заявил, что бывший олигарх М.Б. Ходорковский попросил у него помилования и получит его. Действительно, 20 декабря 2013 г., через 10 лет и 2 месяца после ареста, в День ра-
ботников госбезопасности (96 лет со дня учреждения ВЧК) Михаил Ходорковский был освобожден.
Два этих события, конечно случайно, пришлись на декабрь3. Действующие лица этих историй не похожи друг на друга. Объединяет два события только одно: слава Богу, страдальцы были освобождены. Все остальное настолько несхоже, что даешься диву.
Но как все-таки разуметь решение Путина выпустить Ходорковского? Думаю, это была еще одна победа президента. До нее - Сирия, Иран, Украи-на4, формирование большой коалиции в Германии (насколько эти победы исторические, скажет история, но именно к ним стремился Владимир Владимирович). Освобождение Ходорковского - такой бравурный финал большой музыкальной композиции.
Чего же хотел достичь этим освобождением наш президент? Кажется, правы все комментаторы этого события. Здесь и стремление улучшить имидж России перед Олимпийскими играми, и вообще послать человеколюбивый мессидж Западу (уж больно расстроились там после договоренности с Яну-ковичем) и русскому обществу (власть заботится обо всех, и даже заблудшую овцу хотя сначала жестко и справедливо накажут, но потом великодушно помилуют), и правящей верхушке (могу всё, вашего мнения не спрашиваю, до конца никого не убиваю, но более всего ценю преданность).
Наверное, люди, придумавшие и продумавшие эту спецоперацию, полагали одним выстрелом убить всех зайцев. И им это удалось. Но значение этого события, конечно, в другом.
Когда-то, довольно давно, Игорь Клямкин и Андраник Мигранян5 испугали прогрессивную перестроечную общественность перспективой установления у нас диктатуры. Ну, пусть не диктатуры, а лишь твердой власти, авторитаризма по-научному. Они объясняли это тем, что демократия сразу после коммунизма невозможна. Мы к ней когда-нибудь придем, но пока, в пере-
3. А может быть, и не случайно. Во всяком случае, второе. Напомним об одном эпизоде. 19 декабря 1999 г. «Единство» победило на выборах партию «Отечество — Вся Россия». На следующий день, 20 декабря, по инициативе В.В. Путина на Лубянке была восстановлена памятная доска Ю.В. Андропову. Вечером 20 декабря, в День работника органов госбезопасности, выступая в том же здании перед сотрудниками этих органов, Путин сказал: «Группа сотрудников ФСБ, направленная вами в командировку для работы под прикрытием в правительство, на первом этапе со своими задачами справляется».
4. Мы еще не знали, что нас ждет Крым, а тогда, в конце «тринадцатого», напомню, удалось отговорить Януковича от подписания соглашений с ЕС.
5. А теперь Мигранян не просто «испугал», он — как бы это точно сказать? — кончил свою моральную жизнь самоубийством. Речь идет о его позорнейшей статье в «Известиях» против А.Б. Зубова.
ходный период, для проведения всяческих (экономических, в первую очередь) реформ необходима сильная рука сверху. - В те эйфорически-эмансипационные времена слышать это было странно. Ведь до царства свободы (и изобилия) оставалось-то самое большое 500 дней.
Но если бы наша общественность была пограмотней, она, конечно, вспомнила бы, что русская мысль в эмиграции, да и в СССР обо всем этом уже сказала. К примеру, Иван Ильин (столь любимый ныне, но не тогда), или многое интеллектуально взявший у него Александр Солженицын. Идея посткоммунистического авторитарного транзита, о которой почему-то забыли на рубеже революционных 80-90-х, довольно интенсивно обсуждалась в 70-е. Скажем, мой учитель, покойный профессор Николай Никанорович Ра-зумович (фронтовик, сын расстрелянного священника, историк мысли, правовед, человек, повлиявший на формирование многих тогдашних молодых ученых), неоднократно утверждал: скоро коммунизм падет, СССР развалится. Украина, Белоруссия, балтийские страны уйдут на Запад, настанут экономически очень тяжелые времена. И в этих условиях, держа своей целью либерально-демократический порядок и правовой строй, Россия неизбежно выберет себе форму «полицейского государства». Для того чтобы сдержать общество от гражданской войны, чтобы вообще удержаться и не повторить Февраля. Правда, Н.Н. Разумович, говоря «полицейское государство», подразумевал «РоН2е1з1ааЬ> Нового времени, а не какое-нибудь новое издание казарменной полицейщины. То же самое надо сказать и о линии Ильина-Солженицына. Они мечтали о просвещенно-правовом, духовно-благородном авторитаризме.
Но Россия вновь всех обманула и обманулась сама. Она, конечно, возвела здание авторитаризма. Субъектом строительства и эксплуатации, как нам известно, стали «славные ребята из железных ворот ГПУ» (это Осип Мандельштам - на нынешнем языке - о спецслужбистах). Об этом сейчас пишут все, кому не лень. Мне же важнейшим здесь кажется следующее. Во времена «оттепели» (и моего детства) утверждалось, что при Сталине «органы» вышли из-под контроля партии, и это-то наряду со злой волей отца народов объявлялось причиной террора. Соответственно, задачей дня становилось возвращение контроля партии за деятельностью чекистов. Надо признать: партийцам это в целом удалось. Несмотря на всю свою мощь, КГБ подчинился ЦК. Им убедительно и показательно напомнили, что они не сами по себе, а органы при партии; на официальном языке - при государстве. Это и было зафиксировано в названии: КГБ при Совмине СССР. И вот в начале XXI в. в новых исторических условиях «органы» берут реванш. Они главенствуют и господствуют, наверное, во всех сферах русской жизни. Иными словами, «партия» опять под спецслужбами. Реванш взят!
Таким образом, мы получили чекистский авторитаризм. Кстати, символически это зафиксировано в триумфе Сталина и ничтожестве Хрущёва в народном сознании.
Различие между партийцами и чекистами кардинальное (все-таки не получилось того, о чем мечтал Григорий Зиновьев: каждый коммунист - чекист, каждый чекист - коммунист). Партийцы, хотели они этого или нет, но всегда были ограничены некоей долей публичности, официальщины, идеологической формальностью. В общем вслух они были обязаны «исповедовать» определенные «принципы». Разумеется, эти принципы были для них не догмой, а руководством к действию. И, решая те или иные вопросы, они вели себя, так сказать, практически, т.е. цинично. Тем не менее рамки существовали.
Что касается чекистов, то история их повседневности была такова, что им просто приходилось каждый день преодолевать любые принципы и рамки. Это к ним «относится» название самой романтической книги самого романтического поэта России ХХ столетия: поверх барьеров.
Надо сказать, что партийцы не заметили, как ЧК начала брать реванш. ЦК направил в КГБ одного из самых эффективных своих менеджеров -Ю.В. Андропова. И этот человек постепенно вернул КГБ надлежащее положение в системе. Надлежащее - значит решающее.
Ю.В. Андропов возродил и возвел на новые высоты чекистское племя. При нем вновь стало почетно и престижно работать или сотрудничать с КГБ. С этой службы удалили палаческий «нимб». Ее новый статус был закреплен в общественном сознании в кинохитах «Щит и меч», «Адъютант его превосходительства», «Семнадцать мгновений весны», «Вариант "Омега"», «ТАСС уполномочен заявить». Все это - эстетическо-информационные продукты высшего качества (не иронизирую). И вполне понимаю чувства В.В. Путина, увидевшего подростком сериал «Щит и меч» («С чего начинается Родина.» -с чего, чего? - со службы в ГБ).
Но Андропову удалось и другое. При нем КГБ, особенно те его направления, которые работали за пределами страны, на самом деле комплектовались способными, энергичными, честолюбивыми, квалифицированными людьми. Им давалась счастливая возможность учить иностранные языки, работать за границей, в целом вести образ жизни, гораздо более качественный, чем обще-серо-уныло-эсэсэровский. Более того, определенная выведенность из брежневской системы позволила сохранить в их рядах и определенную «чистоту». То есть по большей части в силу объективных обстоятельств они оказались за пределами разлагающе-освобождающей коррупционности брежневизма.
Поясню, что я хочу сказать. М.С. Горбачёв рассказывал (25 мая 2005 г.; семинар, посвященный 20-летию начала перестройки, на котором я присутствовал), что когда он стал членом Политбюро (1979), то был ознакомлен с 14
данными КГБ СССР, согласно которым советская экономика примерно на 25% является теневой. Но это была лишь часть «коррупционной составляющей» системы. Коррупция - это ведь не только взятки и внезаконные производства, но и вообще внеправовой передел и договоренности по поводу вещественной и невещественной субстанций (например, пристроить сына в университет, получить орден или разрешение на покупку иномарки - речь ведь идет о советском периоде). Андропов понимал, что это гниение, разложение советской системы. От себя добавлю: в такой извращенной форме происходило и освобождение от нее.
Юрий Владимирович хоть и прославился своим парадоксалистским высказыванием: мы-де не знаем страны, в которой живем, очень даже хорошо ее знал. И бросил свои чекистские силы на спасение системы. Это не означает, что он был чекистом до мозга костей, чекистом по преимуществу. Нет, скорее он был даже похож на партийца. В его жизненном устройстве была какая-то интрига, может быть связанная с его неясным происхождением, а может и с чем-то другим. Но как бы там ни было, этот странный Андропов сыграл в истории спецслужб решающую роль. Сейчас гадают, кем бы занять место «железного Феликса» на Лубянке. Предлагаю: Юрием Владимировичем. Кстати, со мной согласен и такой авторитетный человек, как А. Конча-ловский. - Он снял об Андропове комплиментарный фильм.
Поначалу, как мы знаем, эксперимент был поставлен в Азербайджане, одной из наиболее коррумпированных республик юга СССР. Шеф тамошнего КГБ Г.А. Алиев возглавил ЦК республики, абсолютно повсюду расставил своих (чекистских) людей и взял под контроль всю республику. Заметьте, Азербайджан и сейчас - под контролем клана Алиевых. Бакинский вариант оказался модельным и для будущей России.
И здесь, у нас, после небольшого демократического эксперимента у власти оказались дети Андропова. Они пришли на смену детям Арбата. Сегодняшний управляющий слой - это на столько-то процентов. (точно знает О. Крыштановская) выходцы из КГБ, причем не только советско-андропов-ского призыва, но уже и постсоветского, современного.
Политическая наука утверждает: политика есть поле деятельности, конкуренции и сотрудничества элит. Допустим, что это так. Какие элиты правили Россией в ХХ столетии? При этом не будем говорить о царских. Все-таки ХХ век начался у нас в 1917 г. Тогда ответ прост: номенклатура. Ее в 1920 г. принялся создавать И. Сталин. Идея была проста: иметь универсалов-управленцев, т.е. могущих руководить всеми сферами жизни общества, от идеологии до химии, и лишенных (впервые в новой истории) частной собственности. Этот проект провалился. Оказалось, что человек хочет иметь (в этом смысле абсолютно ложной является дилемма популярного неомарксиста
Э. Фромма: иметь или быть; русская жизнь подправила этого мечтателя: быть -это значит иметь).
В рамках советской системы возникло два новых проекта. Правда, проектами их можно назвать только сегодня. Тогда, естественно, мы их так не понимали. - Слишком рано было. Проект первый: партийная номенклатура превратилась в частных собственников или, по модному ныне выражению, хозяйствующих субъектов. Проект второй: ими становятся чекисты, которые уже были призваны к этому делу Андроповым.
Исторически возобладал второй проект. И понятно почему. Партийная аристократия во главе с Л.И. Брежневым была глубоко интегрирована в кор-рупционно-передельный порядок 1960-1980-х годов. И вместе с этим порядком - совершенно неожиданно для себя, как «Титаник» - налетела на «айсберг». Что касается чекистов, то на «Титанике» находилась только их часть. Остальные (оставшиеся) и пришли на смену.
В этом - принципиальное отличие антикоммунистической революции от антисамодержавной. В той сгинули все без исключения элиты старого режима. В этой, напротив, победила одна из двух главенствующих элит предшествующего порядка (правда, и некоторая часть партийцев сумела пристроиться к новому русскому порядку)6.
Такой вывод, подчеркнем, предполагает дополнительное изучение советской системы. Это тема соотношения двух главных ее элит. Она предполагает вопрос: почему режим советского типа порождает две типологически близкие, но разные элиты. И не являются ли борьба, сотрудничество, компромисс двух этих элит «переносом» в ХХ столетие ситуации, описанной более века тому назад В.О. Ключевским: в России нет борьбы партий, но есть борьба учреждений (тогда главными акторами были МВД и Минфин). В социумах подобного типа конкуренция социальных сил, видимо, заменяется конкуренцией привластных группировок. Это не значит, что последнее есть девиант-
6. Кстати, конфликт «Путин — Ходорковский» помимо противостояния Власти и Собственности, в ходе которого последняя выдвигала претензии, подобно Власти, на статус Субстанции, что означало бы конец исторического доминирования в России феномена «властесобственность», можно трактовать и иначе. В известном смысле, это было противостояние в новых условиях «чекистов» и «партийцев». Ведь Михаил Борисович, не случись горбачёвской перестройки, вполне возможно сделал бы хоз-парткарьеру. Многообещающий комсомольский работник, всегда узнаваемый тип позднесоветского молодого общественника — Комитет ВЛКСМ вуза, Фрунзенский райком комсомола, скорое, что было непросто, членство в КПСС. По собственному признанию всегда (в 90-е) тяготел и брал за образец талантливых дельцов-партийцев: Геращенко, Вольского, Маслюкова и др. Конечно, это лишь осторожное предположение, которое возникло при чтении книги Ходорковский М. Тюрьма и воля / Ходорковский М., Геворкян Н. — М.: Говард Рорк, 2012. — 400 с.
ность, но - особый и малоэффективный тип саморегуляции социальной цельности...
О Первой мировой войне
и очередных задачах нынешней власти
В самое последнее время обнаружилась тенденция трактовать финал Первой мировой войны для России следующим образом (причем, именно обнаружилась - она еще не возобладала; но сам факт ее появления весьма значителен). - Утверждается: Россия проиграла эту войну, хотя русские, как всегда, проявили свои великие качества: мужество, стойкость, самоотверженность и т.д. То есть со стороны нашего народа это был очередной исторический подвиг, но бездарные царь и верхушка тогдашнего русского общества, а также злонамеренные и безответственные действия «темных сил» сорвали уже близкую победу. Позорный Февраль и какой-то пока еще не очень ясный Октябрь (не очень ясный для нынешних верхов - до конца не определились) стали вехами на пути поражения Великой России. Однако правительство большевиков, заключив договор с Германией и Австро-Венгрией, вывело Россию из мировой бойни.
Брестский мир - одно из важнейших событий в русской истории ХХ столетия - по сей день не получил какого-то очень важного, решающего определения: что это было? Ведь как ни крути, как ни поноси большевиков, но разве окончание кровавой драки есть предательство национальных интересов? Понимаем этот термин в самом практическом смысле слова: сбережения народа. Действительно, ну, отдали территории (около 1 млн км2) с людьми (миллионов эдак пятьдесят). Но ведь сотни тысяч были избавлены от предстоящей им смерти - людей молодых, здоровых, за которыми будущее. Да и тогдашняя немецкая армия пришла в Белоруссию, на Украину, на Дон и т.д. не как вермахт с гестапо и СС через четверть века. Тогда еще немцы (впрочем, и мы) были нормальными. Никакого особого ужаса войска Второго рейха на территории Российской империи не творили. Более того - свидетельствуют очевидцы тех событий - они пытались установить хоть какой-то порядок на территориях, впавших в хаос в процессе русской революции.
Так, может, правы те, кто сегодня пытается (и, наверное, у них официально это получится) выдать позорный Брестский мир за русский финальный аккорд в Первой мировой войне? Кстати, хочется напомнить: Брестский мир в качестве позорного квалифицировал В.И. Ленин. Этот циничный человек никогда никого не обманывал. И если он что-то обещал или как-то называл, то это всегда было прямо и по существу. Так что же получается? Современная демократическая Россия признает позорный и вынужденный Брестский мир событием, за которое отвечает историческая Россия (мы ее не идеализи-
руем; действительно, это была «страна рабов, страна господ»; но другой России у нас нет - именно та была исторической; и она никогда в своей новой истории, т.е. со времен Петра Великого, не могла, не хотела и не прибегала к действиям типа Брестского мира; максимум, на что была готова историческая Россия, это Парижский мирный договор 1856 г., смысл которого был только в том, что Россия - и ее верхушка это отчетливо понимала - на время отказывалась от сегодня малопонятной, но навязчивой в предшествующие времена мечты овладеть Босфором и Дарданеллами; т.е. повторим, на время отказалась от мечты морской экспансии; правда, вскорости, и мы уже касались этой темы, вернулась к ней7).
Получается (скажем, неожиданное): современная Россия полагает, пусть и в неявной форме, Брестский мир основой своей легитимности. А ведь что, собственно, связывает Российскую Федерацию с империей? По сей день ни юридически, ни всерьез исторически нынешняя власть не определила себя преемницей тысячелетней России. Есть ряд заявлений всех трех президентов РФ, которые можно было бы толковать так. Есть концепция нового школьного учебника, которая тоже, вроде бы, говорит об этом. Но это все-таки признаки и знаки, а не общественные и государственные установления, особенно на фоне активной любви к Сталину и ко всему советскому.
Так вот Брестский мир здесь как раз и подходит. Через него большевики, неожиданно для них самих, связываются с царизмом. И нынешний режим также, поскольку РФ признала себя правопреемником СССР. При этом, поскольку Первая мировая война признается теперь началом ХХ в., ее заключительная фаза становится важнейшим событием, а Февраль и Октябрь 1917-го теряют свои позиции в исторической памяти.
Короче говоря, начало русского ХХ в. выглядит так. Позорный царизм в лице неудачливого Николая II, несмотря на предупреждения проницательных русских революционеров, реакционеров и консерваторов (заметим, всякие там либералы и марксисты-ревизионисты поддержали эту авантюру), вступил
7. А вот ныне мы, легко минуя Босфор и Дарданеллы, без участия военно-морского флота и танковых армий, а также славной авиации, входим в Европу. И не с помощью и посредством четырех Украинских и двух Белорусских фронтов, но через Норд-стрим и Зюйд-стрим. Перефразируя известную русскую поговорку, скажем: чем богаты, тем и можем. Как и предполагал великий русский мыслитель В.В. Розанов, пошлое, т.е. нормальное, обычное, возобладает над героическим, т.е. высоким и жертвенным. Победителями оказались не русские цари и Милюков, а газ и нефть. И в этом смысле знаменитые слова Александра III, что единственными союзниками России являются армия и флот, предлагаем перефразировать: газ и нефть. — Это было написано до Крыма, Луганска, Донецка. Оказывается, что все-таки «армия и флот» не окончательно сданы в архив. И как-то само собой вспоминаются слова Мирабо: «Пруссия — это не государство с армией, а армия с государством».
в самоубийственную для русского народа войну. Но, как теперь стало известно (и мы уже говорили об этом), русский народ в своем большинстве проявил всегда присущий ему героизм. И если бы не ретроградные генералы и министры (см. об этом «Август 14-го» А.И. Солженицына), конечно же, разгромил бы германцев и австрияков. Большевики, которые были олицетворением нечистой силы, - ну, не все, конечно, а Ленин и его компания (об этом с гоголевской гениальностью писал в своем «Ленин в Цюрихе» все тот же А.И. Солженицын; однако были еще Сталин и его будущая компания - а это уже приемлемые люди8) заключили позорнейший Брестский мир. Но и в истории случается чудо. Это, казалось бы, очевидное национальное предательство помогло Ленину и Троцкому отсидеться в Кремле. Затем, умыв Россию кровью, установить диктатуру. Дальнейшее расписание движения нашего исторического поезда в ХХ в. хорошо известно.
Вот и получается: в начале января 1918 г. разогнав Учредительное собрание и в начале марта 1918 г. подписав Брестский мир, эти люди начали новую русскую эпоху. Отменой Учредительного собрания они закрыли (глагол «закрыли» употребляем как синоним уголовного «закрыть на зоне») вековую мечту русских свободных людей. Подписанием позорного мира покончили с традиционными русскими государственностью, территориальностью, амбициями. Впоследствии чудесным образом большевики сумели все это превратить (конвертировать) в новую империю, новый империализм, новую социальность. Сегодняшняя Россия, безусловно, и следствие, и последствие уничтожения Учредиловки и похабного мира (это вновь выражение В.И. Ленина). И по сути дела это единственное, что связывает современную российскую традицию с Российской империей.
Еще раз: это как апофатическое богословие - бытие Божие утверждается через отрицание этого бытия. Так и здесь: преемственность РФ с исторической Россией осуществляется через ряд деяний, в свое время направленных на разрушение последней. Негативная диалектика, негативное преемство.
Нет, есть еще одно. Об этом рассказал известный литературный критик Бенедикт Сарнов. В 1947 г. он ехал в поезде с вернувшимся на родину из Франции русским эмигрантом. Юноша Сарнов спросил этого пожилого мужчину, что осталось в СССР от той России, в которой когда-то жил этот буду-
8. Если верить свидетельству Вяч. Малышева, наркома танковой промышленности, в марте 1945 г. на приеме в Кремле Сталин назвал себя «славянофилом-ленинцем». Так-то вот! А я еще удивлялся, чего это Г.А. Зюганов все о соборности и соборности. Помню в советские времена работы типа «Социалисты-утописты Герцен и Чернышевский — предшественники научного социализма». Пора писать монографию: «Славянофилы-утописты Хомяков и Самарин — предшественники научно-материалистического славянофильства».
щий репатриант. Они стояли в коридоре вагона у окна. Дело было зимой. И тот ответил: только снег. Значит, современная Россия связана с дореволюционным разгоном Учредиловки, Брестским миром и снегом.
Правда, современная ситуация доведена до абсурда. Учредительное собрание не созвано вновь. Брестский мир реализовался: в 1991 г. Россия потеряла все те земли, которые ушли от нее и в 1918-м. К тому же (а в это вообще трудно поверить) на новый 2014 г. в России не было снега.
Сочи, или Россия как Новая Канада
После марта четырнадцатого трудно себе представить, что еще несколько месяцев назад все разговоры были о Сочи. Казалось: русская жизнь сведена к Сочи. Эта была замечательная придумка для того, чтобы и людей отвлечь, и потешить, и вызвать гордость и сожаление.
Любой результат Олимпийских игр был на руку власти. Выиграем - президент герой, проиграем - замечательный способ «перебрать людишек». Поддержали бы все - от Немцова до Проханова. Кстати, то, что на юге России создается - со всеми оговорками - регион с современной инфраструктурой, неплохо. И психологически точно. Советский человек всегда полагал раем свой юг - Сочи и Крым. Но Крым только-только вернулся. Под «незалежными» впал в ничтожество, потерял всякое райско-курортное значение и несмотря на старания и обещания, он еще не скоро наберет былую форму. Поэтому сегодня - лишь Сочи.
Итак, Сочи назначены быть парадизом. Ну, как Петр свое убежище на чухонских болотах назвал парадизом. И все получилось!
А у Путина сложится? Возможно. - Михаил Ходорковский в интервью «Новой газете» (Дмитрию Быкову) сказал, что для него Канада есть образец для русских. Действительно, родина хоккея самая северная из всех успешных стран. Михаил Борисович объяснил, почему она столь удачлива. Оказывается, подавляющее большинство канадцев, вся канадская экономика, культура, цивилизация сосредоточены на юге. На их северах, сказал бывший олигарх и мученик, живет что-то около 400 тыс. человек. Но богатство Канады черпается именно с северов, где как и у нас, лежит чуть ли не вся таблица Менделеева. И в этом смысле не Португалия, как когда-то говорил нам президент Путин, является нашим целеполаганием.
В свете этого указания МБХ перестройка Краснодарского края предстает перед нами как попытка создания новой Канады. В начале ХХ в. многие русские мечтатели (например, поэт А. Блок) полагали Россию новой Америкой. Через 100 лет потомки Александра Александровича несколько снизили для России планку: новая Канада. И только теперь становится ясен замысел устроителей Олимпиады. В ходе ее подготовки и в результате проведения Рос-
сия сосредоточивается в Краснодарском крае. Вся остальная территория превращается в канадские севера, где лучшая часть населения находит способы и истоки своего существования. То есть Краснодарский край и прежде всего Сочи превращаются в юг Канады. Вся остальная Россия, как мы уже говорили, - в новые севера.
Надо сказать, что М.Б. Ходорковский, безусловно, человек стратегически мыслящий. Но он не заметил, что Канада «вытянута» к Северу. И там, действительно, главная проблема, скажем мягко, меридиальная. А у нас - параллельная, широтная. Мы - это - с запада на восток. И уже хотя бы поэтому Канада не может быть для нас образцом. Русская история не угрожает нам потерей солнечного Магадана и не менее солнечного Ханты-Мансийска. А вот что касается Дальнего Востока и Сибири. Или уже не «наших» Украины, Белоруссии.
И все-таки главное отличие Канады от России - не в том, куда и как они вытянуты. А в том, что различие между человеком-канадцем и человеком-русским на сегодняшний день принципиальное. Канадское «счастье» основано на творчестве и самоотдаче свободной личности, но не на территориальной конфигурации и минеральных ресурсах. Русское «счастье» - на «несчастье»: много минеральных ресурсов, тяжелый климат и несвободный человек. Мы неслучайно говорим «человек». Личность есть синоним свободы.
Однако отбросим привычные для нас псевдоэкзистенциалистские мотивы и поговорим о материях, для нас персонально чуждых. Назовем их так: пространство, история, власть. Принято считать - и на этом основана вся русская мысль и культура, а также во многом западное россиеведение - что Россия отличается от Европы (Запада) огромностью своей девственно-нордической территории и «азиатским» варварством. Вообще, русские пространства становятся каким-то заклинанием в попытках понять своеобразие нашего исторического процесса. Причем здесь неважно, с какой коннотацией: положительной или отрицательной.
Чаадаев: если бы мы не простирались от Вислы до Камчатки, нас бы никто не заметил. Бердяев: русская география съела русскую историю. Евразийцы с их «месторазвитием». Далее - «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней». Или Павел Коган (советский Гумилёв): но мы еще дойдем до Ганга, но мы еще падем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла родина моя. Кстати, скромнее всех оказывается Пушкин. У него - другой масштаб. Правда, тоже немалый: от Перми - до Тавриды9. А теперь все это
9. Всех, конечно, превзошел Ф.И. Тютчев (впрочем, не случайно, он же «мидовец»): «Москва и град Петров, и Константинов град — / Вот царства русского заветные столицы... / Но где предел ему? и где его границы — / На север, на восток, на юг и на закат? / Грядущим временам судьбы их облачат... / Семь внутренних морей и семь
бросим в корзину. Всё это стишки-с. Пространственно-властно-историческое развертывание России ничем, за исключением одного обстоятельства, о котором мы скажем позже, не отличается от соответствующих процессов в Европе.
Действительно, английские религиозные диссиденты, покинувшие родину в 1620 г. на паруснике «Майский цветок», в течение XVII столетия вполне освоили восточное побережье Нового Света. Мы начали раньше, в начале 80-х годов XVI-го. В 1639 г. Семен Дежнев вышел к Тихому океану. В XVIII в. Англия и Франция начали строить свои колониальные империи. Их основное направление было южным. То же самое делала Россия.
На протяжении XVIII-XIX столетий обе эти европейские метрополии и мы синхронно распространялись к югу. К концу XIX в. все три великие державы достигли максимума того, что они могли переварить. Конечно, у каждой из них были и свой максимум, и своя способность переварить. Но общего между ними было больше, чем различий. Это общее: завоеванные территории включались в состав империи; в среде аборигенов выискивалась и выращивалась имперская элита; насаждался имперский язык; создавались территории протогосударств, которые впоследствии станут настоящими states. Различия, повторим, носили второстепенный характер.
Скажем, маркиз Доменик де Прадо, государственный деятель Португалии, в ставшей впоследствии образцовой для европейских колонизаторов книге «Колонии» призывал пересаживать европейские модели на неевропейскую почву. Кстати, этот политический бестселлер начала XIX столетия по-своему уникален. Португалия была оплотом католической, антиреволюционной, антипросвещенческой реакции. Но менеджериальные инструкции Прадо были реализацией духа Просвещения - универсалистского, унифицирующего и тотального. Так вот, «наш Прадо» - генерал-губернатор Сибири М.М. Сперанский - счел наказ лиссабонского маркиза для русско-сибирских условий нерелевантным. Он решил - и это решение для России стало нормативным, -что к присоединенным территориям необходим дифференцированный подход. Или, как говорили в советские времена, социалистический по содержанию, но национальный по форме. Проще говоря, надо учитывать национальную (местную) специфику.
На самом деле это мелочи, не с точки зрения национальной истории, но мировой. Главное, что никакого «Sonderweg» - в смысле: «история, власть, пространство» - у нас не было и нет. Мы, как всегда, с Западом (а мы отчасти и есть часть его) идем параллельными путями. Соединиться нам мешают два
великих рек... / От Нила до Невы, От Эльбы до Китая, / От Волги по Ефрат, от Ганга до Дуная... Вот царство русское ... и не прейдет вовек, / Как то предвидел Дух и Даниил предрек». — Федор Иванович имел в виду пророка Даниила с его идеей сменяющих друг друга царств.
обстоятельства. И это проблема, которую надо решить немедленно - времени не остается. Хотя как - не знаю. Убежден только в одном: если отказаться от попыток решения, плохо будет и успешному Западу, и «неуспешному» (нам).
Обстоятельство первое. Франция ушла из Алжира и чуть не погибла. Спасли Средиземное море и генерал де Голль10. Россия в принципе тоже ушла с Кавказа и из Средней Азии. Но между нами нет морского барьера. Как быть? - Не ведаю. И, по-видимому, ответа нет ни у кого. Это не означает, что проблема не решаема или следует отказаться от ее решения.
Второе обстоятельство: в России должен возобладать свободный человек, т.е. личность. Эта проблема еще более сложная, чем отсутствие Средиземного моря. Но это не означает, что надо ее игнорировать, поскольку последствия отказа будут катастрофическими.
В чем основная проблема русской жизни?
На Западе противостояние различных политических сил - это относительный (в смысле релятивный) и легитимный процесс. Витальные основы социума, как правило, политикой не затрагиваются. Жизнь держится на вековых традициях, сложившихся укладах, правовых нормах. А в России политический раскол (борьба) - всегда раскол сущностный. Потому что этого живого фундамента нет, господствует принцип «кто кого». Победа одних означает уничтожение других и полное изменение человеческого существования.
Почему у России всегда неопределенное будущее? Всерьез ведь нельзя даже на небольшие сроки предположить, что будет. Потому что те, кто находится у власти, всегда делают типологически одно и то же: закладывают взрывчатку в устоявшиеся представления о прошлом и взрывают их. Одновременно выдвигают новую версию истории. И также всегда она прямо противоположна взорванной. В соответствии с новым прошлым строят новое настоящее. То есть меняют правила игры, принципы экзистенции общества.
Иными словами, Россия всегда имеет разное историческое прошлое и настоящее, которое тоже каждый раз строится заново. В результате у нас нет ни прошлого, ни настоящего, т.е. того самого живого фундамента, на котором строится жизнь на Западе, да, наверное, и на Востоке. Оттого нет и будущего. Из чего же ему произрасти? Традиция здесь - это бесконечная война с прошлым и героические попытки каждый раз сочинить настоящее из ничего.
10. Правда, во Франции была и другая точка зрения. Министр внутренних дел Франсуа Миттеран (в будущем президент республики, 1981—1994), выступая 5 ноября 1954 г. в Национальном собрании, заявил: «Алжирский мятеж может закончиться только войной. ...Алжир — это Франция. ... Средиземное море разделяет Францию не более, чем Сена разделяет Париж».
Разумеется, в такой борьбе шансов больше у тех, кто в этих попытках беспощаднее и тотальнее. Как любил говорить И. Бродский, главное - это величие замысла. В этом деле с Иваном Грозным, Петром Великим и большевиками не поспоришь.
Даже свободомыслящие русские любят порассуждать на тему о мнимом и поверхностном либерализме Александра I, о незавершенности реформ Александра II, о просчетах и недочетах Витте-Столыпина; об ограниченности разоблачений сталинской диктатуры КПСС на ХХ съезде и т.д. Действительно, по русским меркам все это было как-то недоделано, незавершено, не-доразоблачено, недостроено. Так оно и есть. Это ведь на Западе политика, как мы уже сказали, носит относительный, релятивный характер. То есть она в принципе отрицает завершенность, тотальность, поскольку история там -процесс открытый. И в этом смысле никакие заключительные аккорды не предполагаются. Русские же либералы всегда проигрывают русским нелибералам, так как и взорвать-то по-настоящему прошлое не могут. И настоящее загнать полностью каждый раз в новое величие замысла тоже не могут. Да и не хотят.
Так и живем.
О русской власти и ничтоизации личности
Почему власть все время запускает одну и ту же операцию, смысл которой в расстройстве общества (бывший террорист, а впоследствии реакционер Лев Тихомиров говорил: есть люди-устройства, а есть люди-расстройства). Во-первых, власть - это единственное, что у нас сложилось. Общество слабое, а власть - ого-го! Имеется, правда, и церковь. Но как только власть сложилась, тот же час начала борьбу с церковью. Это не исключало ее использование, опору на нее. И это не противоречило личной вере представителей и персонификаторов власти.
Власть потому и расстраивала общество, что не хотела, чтобы оно сложилось. Если бы это произошло, она в данном виде уже была бы невозможна. Подобные ее действия - не случайность, не прихоть, не ошибка, но проявление самого сильного из всех инстинктов - самосохранения. И в каждую историческую эпоху перед нашей страной стоит вопрос - что мы выбираем: сохранение власти или сотворение общества. И надо сказать, что почти всегда наш народ выбирает власть.
Но это не странно. Ведь человеку тоже - не только власти - свойственен инстинкт самосохранения.
И даже если порою под гнетом власти он и теряет свою личность (это христианское начало в нашей культуре), ему, как правило, сохраняют его физическое естество. Лишь однажды всерьез и по-крупному власть стала отби-
рать у человека и его биологическую самость. - Понятно, что речь идет о сталинском периоде. И совершенно ясно почему. Слишком далеко к 1917 г. зашел в России процесс общественного устройства, усложнения социальной и пр. сфер жизни. В этих условиях власть почувствовала для себя смертельную угрозу и начала карать русского человека до основания. «Припугнув» его таким образом, она снова перешла к более цивилизованным формам ничтоизации личности и фактически к поощрению перманентного передела.
Представляется, что это один из возможных способов понимания «русского» в его исторической ретроспективе. То есть это не описание болезни. Это социологический диагноз. Если бы Россия была не частью мира, а, скажем, отдельной планетой во Вселенной, то все это можно было исследовать подобно тому, как сегодня люди пытаются изучать Венеру или Марс - как некую данность, неизменяемую реальность. Поскольку же мы всего лишь часть мира, то всячески - хотелось бы нам этого или нет - вписаны в него, зависимы от него, уязвимы перед ним. И в этом контексте подобная властно-социальная диспозиция, во всяком случае в сегодняшнем мире, представляет для самой России очевидную угрозу. Все зависит от понимания и соответствующих действий людей (и власти, и общества). Не маленькие уже. На кону сбережение того, что мы называем Россией.
О конституционной легитимности
ХХ - начало XXI века показали, что развитие государства и общества, конечно, не предопределено, но во многом зависит от того, на каких основаниях происходит утверждение нового порядка. Дело в том, что последние 100 лет, начиная с Балканских войн и Первой мировой, происходила очень активная перекройка политической карты Европы. Иными словами, речь идет о различных видах легитимности. Причем если ранее мы знали три основных типа легитимности: сакральную, правовую и историческую, то теперь к ним добавились некоторые иные.
Мне уже приходилось в нашем журнале, да и не только в нем касаться темы «легитимность». Но трансформация политической ситуации в стране, появление ряда законов, имеющих в целом запретительно-ограничивающий характер, все более громкие призывы к изменению Конституции (скажем, отмена ст. 13 - «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной»; или предложение депутата Е. Мизулиной внести в Преамбулу Основного закона запись о роли православной религии в истории России («фундамент»), заставляют нас вновь обратиться к этому вопросу. И каким бы далеким от нужд повседневной жизни, каким бы «теоретическим» он ни казался, убежден, от того как он решен во многом зависит устойчивость всякой социо-политической системы.
Классический пример - Германия. Она четырежды в этом столетии переучреждалась: в 1919, 1933, 1949 и 1990 гг. Веймарская Конституция 1919 г. зафиксировала весьма странное состояние этой страны. На развалинах Второго рейха была создана республика. Однако первая статья Конституции гласила: «Германский рейх есть республика» (рейх в переводе на русский империя). То есть рейх стал республикой. Во главе этого рейха стоял не кайзер, а президент, который избирался на семь лет. Практически не было никаких ограничений типа «на один срок», «на два срока». То есть в принципе был возможен пожизненный президент. И еще одно изменение: парламент получал большие права, чем имел в эпоху Вильгельма II. Но в принципе в политико-правовом отношении Веймарская республика была исторически закономерной модернизацией вильгельмовского режима.
В скобках скажем: в отечественной науке мало обращают внимания на схожесть властных конфигураций Германии, согласно Веймарской конституции, и Франции, согласно Конституции V Республики. И понятно почему: слишком исторически далеко друг от друга 1919 и 1958 гг., слишком далеки друг от друга исторические традиции Франции и Германии. Здесь интересно другое: как в различные исторические эпохи и в различных политических культурах работают схожие юридические модели. Во Франции получилось в высшей степени успешно, а в Германии она привела к катастрофе.
Однако вернемся к теме легитимности. Правовая в веймарскую эпоху была двоякой: а) сама республиканская конституция; и б) связь с немецким рейхом. Подчеркнем: эта связь носила не только исторический характер, что вполне понятно, но и закреплялась юридически (республика есть рейх). Важнейшей легитимностью Веймарской республики был также Версальский договор, который, по известному выражению, «поставил Германию на колени». То есть Веймарский порядок вырастал из поражения в войне, национального позора и унижения. Естественно, что для большинства немцев Веймар был по преимуществу продуктом распада не только могучей, прогрессировавшей, энергичной мировой державы, но и некоей привычной нормы, нормальности. Это и привело к ситуации, которую зафиксировал Т. Манн: «Республика без республиканцев, демократия без демократов».
Кстати, и в самом тексте Конституции 1919 г. слово «республика» употреблено лишь один раз (в первой статье). Когда говорится о стране, всегда используется «рейх». И по всему этому Основному закону сплошные: рейхс-президент, рейхсканцлер, рейхстаг, рейхсрегирунг, рейхсминистр, рейхсвер и т.д. Да и вторая главная часть Конституции называется «Основные права и обязанности немцев». Не граждан, но - немцев!
Сегодня ретроспективно совершенно ясно, что у такой Германии было два пути: усиление демократического потенциала, заложенного в Конституции, и демократического потенциала самого общества или путь диктаторско-26
го реваншизма. В целом Германия пошла по второму пути, «обогатив» его взрывом звериного национализма и мобилизационно-тотальных технологий. Здесь, конечно, громадную роль сыграл великий экономический кризис, «отменивший» возможность социальной демократии и подтолкнувший страну к тотальному дирижизму общества (элементы мобилизационного дирижизма были характерны тогда для всех стран - США, СССР, Аргентины, Японии и т.д.).
Понятно, что режим, построенный на таких легитимностях, был непрочным.
Национал-социалистический порядок тоже имел букет легитимностей. Включая, кстати говоря, и отрицательную, т.е. легитимность преодоления поражения, унижения и отказа от Веймарской демократии. Эта негативная легитимность порождала легитимность позитивную: мы встанем с колен! мы это можем! мы это сделаем! И как обязательное следствие: мы им отомстим! - внутри: национал-предателям и «пятой колонне», вовне - западным плутократам, мировому еврейству и жидобольшевизму.
С точки зрения правовой легитимности гитлеровский порядок был, так сказать, двойным. Это, кстати, зафиксировано в классической книге Эрнста Фрэнкеля «Двойное государство». Согласно Фрэнкелю, в 1930-е годы элементы веймарской системы сохранялись. Хотя по мере приближения к войне и в ходе войны заметно уступали свое место нацистской чрезвычайщине. То есть национальный социализм в ходе своей эволюции вытеснял остатки Веймара. Попутно заметим, что диктатор внес изменения и в саму конструкцию 1919 г. «Законом о главе Германского рейха» от 01.08.1934 он объявлялся и рейхспрезидентом и канцлером одновременно. 2 августа, т.е. на следующий день, умер Гинденбург, и Гитлер упразднил пост президента, теперь он был «фюрер и рейхсканцлер».
С этого момента (1934) Германия обрела еще одну легитимность: фюрерскую. Ее можно квалифицировать как квазирелигиозную, но это не вполне исчерпывает ее содержание. Я думаю, что должно быть найдено какое-то иное определение. Дело в том, что, с одной стороны, фюрерская легитимность была зафиксирована в лозунге: «Адольф Гитлер - это Германия, Германия - это Адольф Гитлер». С другой стороны, известно также, что участники движения так называемых немецких христиан (протестанты), в которое вошло до четверти протестантских священников, утверждали, что Гитлер есть явление арийского Христа. И в этом смысле фюрерская легитимность являлась одной из важнейших, фундаментальных для всего порядка.
Еще одна легитимность - идеократическая. Причем, как и в случае с большевизмом, идеократия выходила за рамки социально-политического и претендовала на универсалистский статус. Она выступила и со своей антропологией, и со своей физикой, и со своей этнологией и т.д.
Ключевой легитимностью также следует назвать антисемитизм. Здесь речь шла не только о «священной» ненависти к евреям. Антисемитизм выступил - и это самое главное - в качестве универсальной формулы нацистского мировоззрения. Он был доведенной до абсолютного предела теорией и практикой абсолютного зла. Смысл этих теории и практики был в том, что дихотомия «свой-чужой» / «друг-враг» объявлялась базовой для человечества, и «чужой-враг» были обречены на уничтожение. По отношению к врагам и чужим действовал принцип: в плен не брать; раскаянию не верить; гадину раздавить до конца.
Немаловажной формой легитимности было коллективное соучастие во зле, негласный сговор верхушки и немецкого народа жить «по умолчанию», закрывать глаза на творящиеся вокруг преступления и беззакония. Это к вопросу о коллективной вине и коллективной ответственности. Немецкий народ, как это ни горько сознавать, в своем большинстве дал санкцию на то, что происходило в Германии в 1930-1940-е годы. Разумеется, эта санкция имела как активную, так и пассивную формы.
Интересно отметить, что режимам типа нацистского не просто не хватает традиционных видов легитимности. Эти последние играют крайне незначительную роль. На первые же позиции выходят кровь, почва, судьба, рок, история, музыка, антропометрика, физическое устройство мира и т.д. Именно в этом настоящая тоталитарность таких режимов, где политическая диктатура является лишь средством, но не целью. Цель - это тотальный (используем новояз) войнопорядок. Такие режимы функционируют лишь на основе тотальной войны «своих» с «чужими», «друзей» с «врагами».
В 1949 г. произошло учреждение нового германского государства и социального порядка, основанного на классических западных ценностях. Впервые Германия (ее западная часть) встала на рельсы единого западного развития. На этот раз поражение в мировой войне и крах режима имели совершенно иные последствия для немцев, чем это было в 1920-е годы. Важнейшей легитимностью ФРГ стало признание вины Германии и немецкого народа за преступления Третьего рейха. История показала, что это единственный и единственно эффективный тип легитимности для посттоталитарных сообществ. Дело не только в необходимости и плодотворности признания вины, покаяния и т.п., но и, что не менее важно, в возвращении из состояния тотального войнопорядка и тотальной идеократии в «посюсторонний», «расколдованный», секулярный, релятивистский социальный и правовой порядок, в котором абсолютное принадлежит лишь совести человека и в миру действует релятивистско-плюральным способом. Иными словами, «или / или» меняется на «и-и».
В 1990 г. Германия учредилась в четвертый раз. На бывшую ГДР были распространены все те легитимности, которые существовали в ФРГ. К ним 28
добавилась еще одна: преодоление режима СЕПГ-Штази. Разумеется, для жителей Саара это играло одну роль, а для жителей Саксонии - другую. И это тоже очень важно. Включение ГДР в ФРГ привело к тому, что тема вины за преступления Третьего рейха в значительной степени утратила свое легитимизирующее значение. И, напротив, преодоление коммунистического эксперимента на востоке Германии для западных немцев стало естественным и доступным средством по излечению от боли былых преступлений.
Бремя внутренней вины, говоря языком Бердяева, было объективировано и перенесено на жителей бывшей ГДР. - Теперь пусть они каются. Мы свой путь покаяния уже прошли. Это великое событие - объединение Германии -могло бы сыграть с немцами злую шутку, но, убежден, этого не произойдет. Современная Германия в 1990-е и «нулевые» годы обрела еще одну легитимность, которая уравновешивает возможные негативные последствия объединения страны. Это общеевропейская легитимность. Смысл ее только в том, что Германия есть составная часть какого-то большего целого, и что преимущественной идентичностью современного немца является то, что он -европеец. Может быть, на сегодняшний день это самая мощная и эффективная легитимность для всех европейских государств и всех европейцев. И, напротив, чем больше в тот или иной момент становится зазор между, например, понятиями «грек-европеец», «португалец-европеец», тем менее устойчива греческая или португальская системы. В этом, скажем попутно, величие замысла и претворения европейской интеграции. Это необходимо подчеркнуть, поскольку сегодня Европейский союз переживает не самые лучшие времена, а недоброжелатели не устают соревноваться в прогнозах его скорого развала.
Мне кажется, что в контексте нашей новейшей истории этот краткий экскурс в прошлое и настоящее легитимности власти в Германии весьма небесполезен и поучающ. Во всяком случае, немцы показывают нам и позитивные, и негативные варианты решения этого вопроса. Разумеется, у нас своя специфика. Но это не отменяет методологического и типологического значения германского примера.
Wohin treibt Rußland?
Действительно, куда? И движется ли она вообще? К тому же двигаться можно и вперед, и назад, и вбок.
Сегодня у нас есть удивительная площадка, с которой мы можем оценить недавнее прошлое нашей страны и одновременно сделать осторожное предположение, куда она может пойти. Как мы хорошо знаем, в социально-исторической жизни народов нет таких предопределенностей или законов, как в природе, где царствует закон необходимости. В истории этого быть не
может. Решающую роль играет свободная воля человека. Собственно говоря, это и есть величайший дар, который получили мы, скажем метафорически, от Бога.
Главное наше отличие от других живых существ - даже не интеллект, но возможность различения добра и зла. И тем не менее существует то, что в науке называется коридором возможностей. Выбор, который делает общество, ограничен определенными рамками. И это не только рамки добра и зла, а экономические, правовые, ментальные и др. ограничения. Вот и посмотрим на возможный выбор России - куда она может двигаться - с этих позиций.
Но есть еще одна позиция, кстати говоря, очень удобная. В советские времена достижения СССР традиционно сравнивались с 1913 г. Поэтому интересно посмотреть, что за 100 лет произошло с нашей страной. В новой же концепции единого учебника истории для средней школы 1914 год назван фактическим, а не хронологическим началом ХХ в. Это тоже площадка для обзора уже случившегося и анализа настоящего.
Скажем сразу, наша страна имеет обыкновение обманывать предположения самых проницательных аналитиков. Всем известен прогноз Д.И. Менделеева о том, что к 2000 г. в России должно жить до 400 млн человек. Но этого не случилось. Или в коллективном труде зарубежных ученых под руководством русского социолога и правоведа Николая Сергеевича Тимашева «Великое отступление» утверждалось, что если бы Россия не остановилась в своем развитии в 1917 г., то к 1940 г. вышла бы на первое место в мире по ВВП на душу населения, т.е. обогнала бы США. И было еще много обещаний, но они не исполнились.
Кстати говоря, были не только приятные предсказания, но и совершенно пессимистические. О чем это говорит? Во всяком случае не о том, что «умом Россию не понять», а о том, что мы должны быть крайне осторожны в своих предвидениях и заранее знать об их относительности. Это опять же связано со свободной волей человека, с тем, что она всегда может порождать новые возможности и новые конфликты. Вот почему науке остается говорить лишь о коридоре возможностей. В этом состоят назначение и ограниченность социально-гуманитарного знания.
Сначала о хронологии. Нам сказали, что ХХ век начинается войной 1914 г.11 Вообще-то, это довольно распространенная точка зрения в европейской и американской историографии. Именно у англичан и французов Великая война - это Первая мировая, а не Вторая, как у нас. Мы почти готовы согласиться с этим. Действительно, без войны, видимо, не было бы ни Февраля, ни Октября. Не рухнули бы Германская и Австро-Венгерская империи.
11. Мы об этом уже говорили, но здесь — другой контекст.
Именно она окончательно подорвала Францию как великую мировую державу, и в результате, и вследствие ее США стали, выражаясь современным языком, сверхдержавой.
Но по мне «почти» - важнее, чем «согласен». Для русских, если принять эту точку зрения, 1917 год и все, что за ним, прочитывается как разрушительное воздействие мировых процессов на русско-национальное. И здесь собственные причины трагедии русских революций уступают место внешним. Причем это влияние внешних обстоятельств варьируется в диапазоне объективных социально-экономических и проч. условий до конспирологиче-ских теорий - теорий заговора. В данном случае неважно, какие они, - главное, что внешние. Нас же интересует внутреннее. Поскольку мы согласны с тезисом, что прежде всего обсуждаются не условия, в которых живет человек, а то, как он себя ведет в данных ему условиях.
В этом смысле - а наша цель, напомним, хотя бы отчасти понять, куда движется Россия, - назначить началом столетия начало Первой мировой войны означает перевести 1917 год в разряд следствий, а не причин. На самом деле права была советская историография, когда говорила, что именно 1917 год открыл новую эру в истории человечества. Только в отличие от советчиков, для которых это была апологетика, для меня - центральный пункт моего понимания и акт морального выбора. И я утверждаю, что ХХ век в России, а потом и в мире (поскольку Россия является одним из мировых центров) начался снежным Февралем 17-го года.
В том, что мы называем Февральской революцией, с невероятной отчетливостью выявилась (проявилась, отразилась) эссенция истории. Февраль -это, на первый взгляд, триумф, а на поверку поражение мировой культуры, цивилизации, прогресса. Что это означает? Что за странные слова? В Феврале 17-го русская история, вроде бы, достигла своей кульминации. Казалось, мы приехали на ту станцию, к которой стремились всегда. Февраль осуществили лучшие русские люди. Можно ли представить себе более завидную, более человеколюбивую биографию, чем у первого министра - председателя Временного правительства, князя Георгия Евгеньевича Львова? Или более искусного и искушенного политика, чем Павел Николаевич Милюков? Более пылкого, чистого человека и великого оратора, чем Александр Федорович Керенский? Более благородного homo politicus, чем Владимир Дмитриевич Набоков? И именно этим людям мы обязаны самым страшным саморазгромом России за всю ее историю.
Скажем и другое. В отличие от большинства исследователей (подчеркнем: исследователей, а не идеологов), я утверждаю: последний русский император Николай Александрович Романов, даже в сравнении с Александром I и Александром II, - лучший русский царь по одной простой причине: при нем - а он не мешал тому и даже по мере понимания способствовал -
произошел самый большой за все тысячелетие расцвет Отечества. Этот человек - не мое наблюдение, но я им воспользуюсь - был лучшим в породе властителей, как Юрий Андреевич Живаго в породе интеллигенции. Хочется напомнить: роман «Доктор Живаго» потому и стал событием мирового значения, что не только реабилитировал то великое, что создала Россия в ходе своего тысячелетнего развития, а именно: интеллигенцию, но и обеспечил ей навсегда статус мирового уровня. Это понятие стоит в одном ряду с такими, как греческие философы, римские юристы, средневековые схоласты, мастера эпохи Возрождения и т.д.
Так вот, Николай II - это квинтэссенция русской власти в ее лучшем и мировом смысле. Он был внуком двух выдающихся государей-реформаторов: датского Христиана IX и нашего Александра II. И своею судьбой соединил два этих либеральных тока - русский и европейский. Величие этого человека заключается в том, что всей своей органикой - и человеческой, и самодержавно-царской - он не хотел и даже боялся этих реформ. Но позволил им быть. Что-то высшее, чем «органика», вело его. Он всегда принимал единственно правильное решение. Это касается лишь самого существенного. - По мелочам он ошибался постоянно. Главный итог его царствования - не в том, что он все проиграл (а вместе с ним - мы). Главный итог в том, что он показал, как можно.
Но и к этому человеку должно предъявить претензии. Он был обязан в решающий момент спасти страну. Не имел права отрекаться (права не юридического, но нравственного). Болезнь наследника, обида на ближайшее окружение и, наверное, что-то другое не оправдывают его срыва. И он, и те, кто его свел с престола, навсегда несут ответственность перед нами. И не потому, что ошиблись. И не потому, что проиграли. Чтобы Россия имела таких властителей и таких оппозиционеров мы потратили тысячу лет. Они безответственно распорядились этим тысячелетием. Последовавшее столетие стало расплатой за их несостоятельность.
Казалось бы, после такого поражения Россия была обречена. И мне до недавнего времени так казалось. Тем более, что главный человек русского ХХ столетия - А.И. Солженицын - сказал, что мы напрочь проиграли этот век. И вот - конец этого столетия. В обстоятельствах, в которых оказался русский народ, он впервые в своей истории стал субъектом исторического развития. Не попы, помещики и капиталисты, как говорил мой отец, но, повторим, народ оказался субъектом русского процесса.
Народ выжил в условиях коллективизации и индустриализации - в переводе на обычный русский, в обстоятельствах его планомерного уничтожения. Он восстановил себя, пожертвовав тридцатью миллионами, в условиях самой страшной за всю историю человечества войны. Скажу кощунственные слова, но готов за них отвечать. Все эти гитлеры, гестапо и СС заставили русский
народ подняться с колен. В этом смысле совершенно точны памятники в Трептов-парке и в Пловдиве: русский солдат - во весь рост. Мы встали на колени, не решив внутренние проблемы, а поднялись с них, когда ощутили себя ответчиками за весь мир. В этом величие событий первой половины 1940-х годов. В этом фундамент для нашего будущего. В этом, если угодно, индульгенция за позор революции и гражданской войны.
Но к этому никакого отношения не имеют большевистский режим и Иосиф Сталин. Они - это те самые условия, которые не обсуждаются. Обсуждаемся мы с вами.
Сразу откроем все карты. Наши «верхи», как властные, так и оппозиционные, мы сами (то, что называется русским народом) позволили разрушиться тысячелетнему русскому дому, но мы же сами начали процесс его восстановления. И в этом главный смысл ХХ столетия. Всегда любил цитировать Пастернака: но пораженье от победы ты сам не должен отличать. А почему, собственно, не должен? Просто обязан. Я много раз бездумно повторял эти прекрасные слова. Может быть, они и верны по отношению к каждому конкретному человеку - в каком-то воспитательном, педагогическом смысле, но не верны по отношению к социальной жизни. Еще как надо отличать!
ХХ век был для России не только поражением, но и победой. Повторим: именно в этом столетии русский народ стал субъектом своей (и мировой) истории. Звучит, конечно, странновато. Когда же над ним ставились такие эксперименты? (Идти в колхозы, в коммунизм.) Да никогда. Но и никогда он не решал сам свою судьбу. Уже не было просвещенных русских политиков, просвещенных русских властителей. Были Сталин и ЧК. И вдруг этот самый народ взял и сказал: не хочу сдаваться германцу, не хочу Сталина, не хочу ЧК -и последовал маленковско-хрущёвско-брежневско-косыгинский период. И впервые в русской истории не цари, не графы Толстые (Львы и пр.), не графы Уваровы и пр., а «просто русские» могли сказать себе: вот я и делаю ракеты, перекрываю Енисей, и даже в области балета я впереди планеты всей. В этом был великий ответ русского народа на то, что ему было предложено русской историей в ХХ столетии.
* * *
.Казалось бы, наконец, поставлена точка. И то, что хотелось сказать было сказано (в меру умения.). Но еще о нашем Четырнадцатом. Он все смешал и одновременно расставил по местам. Стало ясно: завершился какой-то период истории. Какой? - Хронологически, видимо, четвертьвековой. От весны 89-го (I съезд народных депутатов СССР), когда мы впервые ощутимо вдохнули воздух свободы и до весны 14-го, вернувшей Крым Российской Федерации и закрывшей для русских (надеюсь, все же на время; вопрос
в том: на месяцы, годы или..?) тему «свобода». Когда-то по Брестскому миру Ленин отдал часть территории России, чтобы сохранить себе власть. Он разменял пространство на время-для-себя. Сегодня руководство страны прирастило земли с тем (в том числе), чтобы укрепить свою власть. То есть прямо противоположная конфигурация. Увеличение времени-для-себя на основе расширения пространства.
Но эта нынешняя операция тоже требует определенных жертв. Это -сокращение нашей свободы, нашего времени (кстати, типологически схоже с большевистским вариантом). Иными словами, при всем внешне разительном различии операций двух Владимиров сущностно они близки. И в первом, и во втором случаях за все должно платить общество («кто не с нами, тот против нас», «классовый враг», «социально чуждый элемент», «пятая колонна», «национал-предатели», «иностранные агенты»).
Еще один Владимир, Набоков (писатель), говорил, что у России две истории - (тайной) свободы и (тайной) полиции. Скобки ставлю уже я. Сегодня и свобода у нас не тайная, худо-бедно в Конституции закрепленная и поведением-сознанием людей подтвержденная, да и полиция совершенно явная. Думаю, весенние события - это переход к новому историческому периоду (не обязательно по длительности сопоставимому с ушедшим), по набоковской классификации - полицейскому.
Ну, что ж - «час мужества пробил на наших часах».
