От февраля к октябрю: вызов и ответ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 091

А. Л. Казин *

ОТ ФЕВРАЛЯ К ОКТЯБРЮ: ВЫЗОВ И ОТВЕТ

Вопрос о природе двух русских революций 1917 г. до сих пор не решен. В последнее время говорят даже о единой русской революции с двумя этапами — февральским и октябрьским. Однако это ошибка, ибо февральский переворот разрушал российскую империю, а октябрьский ее собирал — под другими знаменами. В статье анализируется мировоззренческие и социально-культурные условия указанных процессов.

Ключевые слова: Россия, православно-русская цивилизация, монархия, либерализм, русская идея, народная традиция, революционная власть.

A. L. Kazin

FROM FEBRUARY TO OCTOBER:: CHALLENGE AND RESPONSE

The question of the nature of the two Russian revolutions of 1917 has not yet resolved. Recently, they say of a single Russian revolution with two stages: February and October. However, this is a mistake, because the February Revolution destroyed the Russian empire and the October Revolution assembled the empire under other banners. The article analyzes the ideological and socio-cultural conditions of these processes.

Keywords: Russia, Orthodox-Russian civilization, monarchy, liberalism, Russian Idea, folk tradition, revolutionary power.

В свое время Н. А. Бердяев заметил, что русская история скорее случается, чем происходит. Не думаю, что это так. Россия неизменно отвечает на вызовы, направленные против божественного замысла о ней, и две русские революции 1917 г. — наглядный тому пример.

Когда о причинах Февраля говорят историки, они долго перечисляют эмпирические условия и обстоятельства революции, от недостатка хлеба в столице и нежелания запасных полков отправляться на фронт, до мировой войны вообще как главной стратегической ошибки Николая Второго, от которой его предостерегали и Распутин, и Дурново. Все это верно, но все это лишь поводы

* Казин Александр Леонидович, доктор философских наук, профессор, Российский институт истории искусств Министерства культуры РФ.

Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 3

195

и косвенные «подпорки» революции, а не ее реальные движущие силы. Бывали и хуже времена: в 1812 г. Наполеон взял Москву, но народ с армией объединились против общего врага, и русские полки прошли по Елисейским полям. А в феврале/марте 1917 г. настроения общества оказались совсем иными, хотя боевые действия велись вдали от коренной России — в Польше, в Белоруссии, в Турции, где, благодаря победам Н. Н. Юденича, уже недалеко было до Константинополя. Да и до поражения самой Германии оставалось около года.

Со своей стороны, марксистко-ленинская теория полагает, что февральский переворот — типичная буржуазно-демократическая революция, когда надстройка — имперская власть — отстает от производственно-экономического базиса, государство ветшает, «верхи не могут, низы не хотят», и происходит сброс этой самой надстройки по всем правилам смены общественных формаций. И всё было бы прекрасно, однако возникает простой вопрос: почему после «бескровного» февральского переворота, когда к власти пришли долгожданные либерально-демократические силы («и дамы и дети-пузанчики кидают цветы и розанчики») в лице Временного правительства, этой власти хватило едва на девять месяцев? Почему «главноуговаривающий» товарищ Керенский не справился с войсками и они, провалив летнее наступление, тут же разбежались по домам? Почему хваленая «невидимая рука рынка» не вылепила из России умеренной буржуазной республики по примеру союзной Франции или тех же США, и эта «непредсказумая» страна, в которую можно «только верить», пошла совсем другим путем, совершенно уникальным для сытой капиталистической Европы?

Размышляя о затронутых проблемах по существу, я рискую задеть устоявшиеся предрассудки и «правых», и «левых». Однако «Платон мне друг, но истина дороже». Дело в том, что уже по ходу февральских событий в Петербурге и сразу после них по всей стране началось тотальное уничтожение ключевых социально-культурных установок и духовных скреп, связанных с тысячелетней цивилизационной традицией России. В середине XIX в. эту традицию определяли триадой «Православие. Самодержавие. Народность». Как писал Иван Ильин,

Россия росла и выросла в форме монархии не потому, что русский человек тяготел к зависимости и к политическому рабству, но потому, что государство, в его понимании, должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице — живом, созерцаемом, беззаветно любимом, и укрепляемом этой всеобщей любовью [2, с. 463].

Конечно, после трех лет кровопролитной мировой войны эта любовь пошатнулась. Однако русские войска, несомненно, вошли бы в Берлин вместе с союзниками, если бы не измена высших военных и политических кругов. В своих «Окаянных днях» антикоммунист Иван Бунин говорит одному из убежденных «февралистов»:

Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем мы были недовольны. Я не о революции с вами говорю — пусть она неизбежна, прекрасна, всё что угодно. Но не врите на народ — ему ваши ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих цензур были нужны как летошний снег, и он это доказал твердо и жестоко,

сбросивши к черту и Временное правительство, и Учредительное собрание, и «всё, за что гибли поколения лучших русских людей», как вы выражаетесь, и ваше «до победного конца».

Кстати, не менее яростный антикоммунист А. И. Солженицын в принципе придерживался сходного взгляда на роковой «февральский узел», потому и закончил им свою эпопею «Красное колесо». Как партийный проект либерально-националистического «прогрессивного блока» и масонских лож, Февраль был чужд народу, это был долго вынашиваемый антимонархический (в том числе дворцовый) переворот, в котором участвовал даже великий князь с красным бантом. Народ поддержал «великую и бескровную» в основном в форме массового дезертирства и грабежей («запирайте этажи, нынче будут грабежи»), потому что императорская армия без императора воевать не может.

Но было у Февральской революции и иное, более глубокое измерение. Революции в России — не просто борьба за политическую или даже экономическую власть. Русская революция (в отличие от бунта) — это борьба за ценностно-смысловую картину мира, а потом уже — за экономическую и социальную. Уничтожив старую царскую элиту, Февраль не дал стране искомой новой. Масон Керенский (Генеральный секретарь Верховного совета ложи «Великий Восток» России) со своей компанией на эту роль не годился.

Вместе с тем Февраль разбудил в стране пассионарные силы, которые смогли дать народу большие цели, более соответствующие, в конечном счете, национальной традиции, чем буржуазный парламент с министрами-миллионерами. Это были очень жестокие силы, но такова оказалась цена сборки страны после либерального погрома. Вот характерные слова бывшего царского генерала — персонажа философского полилога С. Н. Булгакова «На пиру богов» (лето 1918 г.):

Россия есть царство или же ее вообще нет. Этому достаточно научило нас Смутное время. Этого не понимали только самодовольные «вожди» (интеллигенты-либералы. — А. К.), которые самоуверенно расположились после февраля в министерских креслах, как у себя дома. Но пришли другие люди, менее хитроумные (большевики. — А. К.), и без церемонии сказали: позвольте вам выйти вон. Ну, иных и помяли при этом — без этого перевороты не обходятся. А я вам скажу — и отлично сделали. Уж очень отвратительна одна эта мысль об «окаде-ченной», конституционно-демократической России. Нет, уж лучше большевики «style russe», сарынь на кичку! Да из этого ещё может и толк выйти, им за один разгон Учредительного собрания, этой пошлости всероссийской, памятник поставить надо. А вот из мертвой хватки господ кадетов России живою не выбраться б!» [1, с. 305].

По-своему ту же идейно-политическую метаморфозу отметил впоследствии и Бердяев, описывая превращение Третьего Рима в Третий Интернационал.

В таком плане Февральская революция 1917 г. представляется великим парадоксом. С одной стороны, это трагический прерыв традиции, благодаря которой российская государственность существовала, условно говоря, тысячу лет, на основе определенного религиозно-цивилизационного архетипа. В феврале этот архетип был почти разрушен, но через девять месяцев — по истори-

ческим меркам, мгновенно — он начал восстанавливаться, хотя и под другими знаменами, в других социально-политических формах. Как говорит Мефистофель у Гёте, он часть той силы, что, вечно желая зла, вечно совершает благо...

Что касается личной вины императора Николая II за произошедшее, то он совершил немало политических ошибок, но ни одной нравственной: Страстотерпец. Однако, даже если бы он не сделал ни одной ошибки, революционные сдвиги подобного рода все равно бы произошли — будь даже на царском месте Иван Грозный, Петр Великий, кто угодно другой. Фундаментальная причина Февральской революции коренится в метаистории: утрата легитимности той элитой, которая находилась вокруг трона и по факту исполняла роль правящего класса.

Утраченная легитимность была не просто социально-политической и юридической. Она носила религиозный характер. Имперская элита нравственно сгнила и перестала соответствовать внутренней потребности России в духовно авторитетной власти, защищать которую пришлось императору Николаю Александровичу почти единолично. Главными предателями царя оказались именно те, кто приносил ему присягу, — высший генералитет, а также думцы и часть интеллигенции, вроде Мережковских с Савинковыми. Именно они провоцировали уставший от войны народ (и прежде всего армию) на переворот, который начался 23 февраля в Петрограде на Литейном проспекте. Прав был бывший «легальный марксист» Петр Струве: «Россию погубила безнацио-нальность интеллигенции, единственный в мировой истории случай забвения национальной идеи мозгом нации» [3, с. 272]. К счастью, погубила не до конца.

Таким образом, вольно или невольно Февраль 1917 г. оказался первым звеном цепи событий, приведшей через несколько лет к формированию новой колоссальной империи, которая опиралась не только на народные традиции, но и на превращенные формы православия и самодержавия. В цивилизаци-онном плане февральская революция привела скорее к смене элиты в рамках одного и того же культурно-исторического типа (термин Н. Я. Данилевского), чем к замене самого типа. В этом ключе февральская революция сыграла положительную роль по отношению к осуществлению цивилизационного идеала, составляющего «сквозное действие» истории России вплоть до сегодняшнего дня. Она ясно показала, что либеральная буржуазия — тогда в лице Временного правительства — Россией управлять не может. Как конкретный политический проект Февраль потерпел полное историческое поражение, но привел к своей мировоззренческой и социально-культурной противоположности уже в октябре того же года.

С точки зрения философии истории Февральская революция — это один из ключевых моментов воспроизводства Россией самое себя, причем через «отрицание отрицания», как сказал бы диалектик Гегель. Основной ее урок в том, что верховная власть в России коренится в области религиозно-мировоззренческого ядра русской цивилизации. Настоящие революции у нас происходят тогда, когда тот или иной правящий слой (в данном случае имперская элита) перестает отвечать требованиям этого ядра. Именно это и произошло в феврале 1917 г. на фоне стратегических и тактических ошибок действующей власти, не справившейся с защитой — внутренней и внешней — драгоценности

Святой Руси. Буржуазный модерн в 1917 г. не пришелся по нраву русскому народу, он предпочел модернизироваться другими способами, сохраняя при этом верность своей исконной соборной традиции — в официально атеистической форме «красной империи».

В дальнейшем, на протяжении ХХ в., подобные смены элит происходили в стране по меньшей мере трижды: от ленинско-троцкистского интернационал-коммунизма к сталинскому национал-большевизму и далее (через хру-щевско-брежневские вариации) к «новому февралю» 1991 г., преодоленному, в свою очередь, властной вертикалью Путина. Такова судьба изменившего национальной идее (или извратившего ее) правящего класса. Коротко эта идея определяется словом правда, соединяющем в себе божественную истину с человеческой справедливостью. В верности такой правде и состоит смысл нашей истории. Читатель может спросить, почему искомая правда обретается у нас через революции, а не через парламентские процедуры. Причина в том, что Святая Русь — ее внутренний метафизический центр — ищет не всеобщего комфорта, а смысла жизни, а он плохо сочетается с лукавой машиной голосования, управляемой профессиональными демагогами («политтехнологами»). Скорее здесь подошло бы понятие искупления, когда грехи отцов приходится изживать детям. В определенном смысле Октябрь 1917 г. является искуплением его Февраля, а Великая Отечественная война — искуплением Октября.

Подводя итог, замечу, что если бы «демократическая керенщина» задержалась у кормила власти еще на пару десятилетий, Россию, вероятно, ждала бы судьба Франции, разбитой германским оккультным рейхом в 1940 г. примерно за месяц. Только, в отличие от французов (европейцы все-таки), русские были бы уничтожены совсем. Однако в пасхальные дни 1945 г. зоркие люди различили за красным знаменем над Берлином православный крест. История — слишком серьезное дело, чтобы доверять ее только человеку.

ЛИТЕРАТУРА

1. Булгаков С. Н. На пиру богов // Из глубины. Сборник статей о русской революции. — М., 1991.

2. Ильин И. А. О русской идее // Ильин И. А. Русская идея. — М., 1992.

3. Струве П. Б. Размышления о русской революции // Струве П. Б. Избранные сочинения. — М., 1999.