CC BY
37
ФИЛОЛОГИЯ
Вестник Омского университета, 2004. № 2. С. 96-98. © Омский государственный университет
РОСПИСИ ПО ЭМАЛИ (ПЕРЕКЛИЧКА ПОЭТИЧЕСКИХ ГОЛОСОВ)
О.А. Кутмина
Омский государственный университет, кафедра русской литературы XX века и журналистики 644077, Омск, пр. Мира, 55а
Получена 9 февраля 2004 г-
The author devoted his article to roll-call of some Russian poet's: Achmatova, Mandelschtam, Brjuso, Adamovisch.
В статье анализируется единый поэтический мотив Валерия Брюсова, Осипа Мандельштама, Георгия Иванова, Анны Ахматовой. Что же конкретно объединяет голоса столь разных поэтов? Казалось бы, нечто простое и даже бытовое: эмалевая стена. Но за этим внешним образом наверняка скрывается некая не лежащая на поверхности Тайна. Насколько проза призвана расшифровывать и раскрывать, настолько поэзия полна загадок и недомолвок. Попытаемся приоткрыть одну из таких загадок.
Интересующее нас стихотворное произведение Валерия Брюсова называется «Творчество» и датируется 1895 г. Оно посвящено почти мистическому процессу появления поэтических образов. Если в начале стихотворения смысл «творчество» - это «тень несозданных созданий», которая «колыхается во сне», то в последней строфе из таинства рождаются поэтические образы, и вот как они «ведут себя»:
Тайны созданных созданий С лаской ластятся ко мне. . . [1]
Итак, творчество как сон, стихи как тайны. Образ эмалевой стены упомянут в первой же строфе:
Тень несозданных созданий Колыхается во сне. Словно лопасти латаний На эмалевой стене.
Мы (я и читатели) можем знать, что эмалевая стена - это часть изразцовой печи, выложенной эмалевыми блестящими плиточками.
Но, может быть, поэзия сама -Одна великолепная цитата.
А. Ахматова
Но для поэта это может быть и неким видением во сне.
«Лопасти латаний», по словарю В. Даля, означают «связанные с одного конца лоскутья».В данном случае они, вероятно, должны передать метание теней. Особенность брюсовского стихотворения в том, что в следующей строфе повторяется одна из строчек предыдущей, поэтому и во второй строфе появляется строчка «на эмалевой стене», она же звучит и в последней строфе. Итак, строчка повторяется три раза и означает, вероятно, некую плоскость, напоминающую картину, на которой все и происходит. А изображается там вот что:
Фиолетовые руки На эмалевой стене Полусонно чертят звуки В звонко-звучной тишине.
Здесь улавливается явный парадокс: руки чертят звуки, причем полусонно. Но переместившись в четвертую строфу, мы обнаруживаем в ней снимающую парадокс строчку:
Звуки реют полусонно. Звуки ластятся ко мне.
Значит, все верно: начертанные слова превращаются в звуки и начинают жить своей жизнью. Правда, возможно и еще одно толкование второй строфы: это могут быть руки дирижера, который управляет невидимым оркестром. Несомненно, читателя заинтересовали, даже, может быть, поразили «фиолетовые руки». Фиолетовый
Росписи по эмали (перекличка поэтических голосов)
97
цвет традиционно символизирует духовное начало, связанное с жертвенной кровью. В литургии он связывается с идеей покаяния, с искуплением и самоуглублением. На старинных изображениях страстей Господних Спаситель предстает в фиолетовом одеянии. Итак, это цвет Спасителя, Творца. Таким образом вольно или невольно Брюсов указывает на мистический, божественный источник появления стихов. Причем речь ведь не идет лишь о брюсовской лирике. Скорее всего, здесь указана всеобщая модель и судьба любого поэта, хочет он того или нет. В четвертой строфе обнаруживается еще один парадокс:
Всходит месяц обнаженный При лазоревой луне. . . Звуки реют полусонно, Звуки ластятся ко мне.
Обратим внимание на два разных источника света, которые освещают эмалевую стену. Это, по всей видимости, некий знак озарения, дополнительного, но тайного свечения, исходящего из святого источника. В третьей строфе есть строчка, содержащая в себе «звонко-звучную тишину», она означает двойное, усиленное описание тишины, что помогает Брюсову передать таинственность тех явлений, которые происходят сказочной ночью. Стихотворение Георгия Адамовича «Ничего не забываю» создано в эмиграции, в Париже, в 1939 г. И является явной перекличкой с «Творчеством» Брюсова. Адамович почти точно определяет ту временную пропасть, которая разделяет поэтов и их произведения:
Будто там, за далью дымной, Сорок, тридцать, - сколько лет Длится тот же слабый, зимний Фиолетовый рассвет [2].
Фиолетовый рассвет по-прежнему воспринимается нами как духовное, божественное начало. Это стихотворение Адамовича, явно обращенное к Брюсову, в то же время имеет расширительное значение. Оно прочитывается как очередное признание в любви к русской поэтической традиции:
Ничего не забываю, Ничего не предаю. . . Тень несозданных созданий По наследию храню.
Продолжение классических традиций основано на высокой духовности, которая включает в себя и такую заповедь, как «возлюби врага своего, как самого себя»:
Как иголкой в сердце, снова Голос вещий услыхать, С полувзгляда, с полуслова, Друга в недруге узнать.
Теперь мы уже знаем, чей это ВЕЩИИ голос. Через много лет Адамович почти полностью восстанавливает атмосферу брюсовской таинственной ночи:
И, как прежде, с прежней силой В той же звонкой тишине Возникает призрак милый На эмалевой стене.
Та же звонкая тишина, та же эмалевая стена, но возникающий на ней «призрак милый» -это новое явление, характерное уже для стихотворения Адамовича. Главное то, что оба стихотворения заканчиваются одинаковой строчкой: «На эмалевой стене». Стена - это то, что отгораживает поэта от мира, от пошлости, житейской прозы, обыденности, всего того, что мешает творчеству. Отметим, что «призрак милый» незримой нитью соединяет стихотворение Адамовича с написанным ровно на 30 лет раньше стихотворением Осипа Мандельштама «На бледно-голубой эмали». Манделыптамовские три строфы так и хочется назвать «миниатюрой по эмали», тем более, что именно об этом и говорится во второй строфе:
Узор отточенный и мелкий, Застыла тоненькая сетка. Как на фарфоровой тарелке Рисунок, вычерченный метко [3].
У Мандельштама пространство открылось, стены нет, а есть весеннее небо:
На бледно-голубой эмали, Какая мыслима в апреле, Березы ветви поднимали и незаметно вечерели.
Как известно, голубой цвет означает сдержанность, верность, преданность. Картинка у Мандельштама написана так выразительно и живописно, что небо, как и стена, предстает в виде плоскости, на которой и возникают ветви вечереющих берез. Итак, сначала пейзажный эскиз, затем он переносится как готовый рисунок на тарелку, но третья строфа соединяет эту миниатюру со стихами Брюсова и Адамовича. Она посвящается акту творения:
Когда его художник милый Выводит на стеклянной тверди, В сознании минутной силы, В забвении печальной смерти.
Необыкновенно красивые и торжественно звучащие стихи! Конечно, здесь сильнее звучит эхо: Мандельштам-Адамович. Мысль о силе художника-творца, пусть и мгновенной, недолговечной,
98
О.А. Кутмина
важно для нас, ведь именно она обеспечивает стихам бессмертие.
Последняя в нашем ряду миниатюра - «Полночные стихи» - из позднего цикла Анны Ахматовой. Эпиграфом к циклу стали ее же строчки из «Поэмы без героя»:
Только зеркало зеркалу снится, Тиш>ина тишину сторожит. . .
Решке
А вот и сама миниатюра:
Вместо посвящения
По волнам блуждаю и прячусь в лесу. Мерещусь на чистой эмали, Разлуку, наверное, неплохо снесу. Но встречу с тобою - едва ли [4].
Стихотворение написано летом 1963 г. Здесь примечателен эпиграф. Как известно, зеркало имеет двойственное значение. С одной стороны, оно является «атрибутом высокомерия, сластолюбия, а с другой - выступает символом самопознания и добродетели, истины и благоразумия. Кроме того, зеркало - это символ Марии, так как Бог в Деве Марии отразился через точное свое подобие - Иисуса Христа. Не повредив и не изменив самого зеркала» [5]. Здесь тоже обнаруживается духовная, религиозная подоплека того, о чем говорит Анна Ахматова. Это и не удивительно. Если учесть ее религиозные взгляды. В любом случае нас интересует тот же знак удвоения, который мы встречали и в других разбираемых нами текстах: два зеркала, две тишины, хотя здесь значение противоположное тому, что было у Брюсова. Уже не звонко-звучная тишина, а наоборот: для тишины и покоя понадобился их же двойник, который стоит на страже. Та же атмосфера сна, что и у Брюсова. Стена заменяется здесь двумя зеркалами. А чистая эмаль -она может быть и небом, и эмалевой стеной, и чашей, как у Мандельштама. Слова «Мерещусь на чистой эмали» потому перекликаются со стихами Брюсова, Мандельштама и Адамовича, что имя Анна означает благодать. В этом контексте чистая эмаль напоминает зеркало. Миниатюра отчетливо соотносится с другим стихотворением Ахматовой, которое хранится в ЦГАЛИ и называется «Пожелтевшие листья». Посвящено оно Мандельштаму:
Я над ними склонюсь, как над чашей. В них заветных заметок не счесть. Окровавленной юности нашей Это вещая грозная весть. Там и ключики от квартиры, О которых теперь ни гу-гу. Там и зовы таинственной лиры. На посмертном гостящей лугу [6].
Снова, как и в стихотворении Мандельштама, появляются образ чаши, мотив бессмертия, таинственная лира... Снова ТАЙНА, которая и подтверждает нашу главную мысль о загадочности как определяющей черте настоящей, большой поэзии. «Имеющий уши - да слышит». Особенным ореолом таинственности окружена тема творческого процесса. Этой теме и посвящены «росписи по эмали», которые мы рассмотрели. Они снятся друг другу и отражаются одна в другой, звучат как отголоски единой симфонии, созданной русскими поэтами XX века.
[1] Брюсов В.Я. Творчество // Мысль, вооруженная рифмами: поэтическая антология. Л., 1984. С. 232.
[2] Адамович Г. Ничего не забываю // Ковчег: поэзия первой эмиграции. М., 1991. С. 31.
[3] Мандельштам О. На бледно-голубой эмали // О. Мандельштам. Отклик Неба. Алма-Ата, 1989. С. 15.
[4] Ахматова А. Вместо посвящения // А. Ахматова: Соч.: В 2 т. М., 1996. Т. 1. С. 295.
[5] Бидерман Г. Энциклопедия символов. М., 1996. С. 95.
[6] Ахматова А. Пожелтевшие листья //А. Ахматова: Соч.: В 2 т. М., 1996. Т. 1. С. 415.
