CC BY
168
УДК 82.091
Т.Н. Воронина
Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор Ю.В. Розанов
РОМАН Ж.-К. ГЮИСМАНСА «НАОБОРОТ» И ТВОРЧЕСТВО А. КОНДРАТЬЕВА: ВОЗМОЖНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ И РЕМИНИСЦЕНЦИИ
В статье исследуются взаимосвязи творчества А.А. Кондратьева с литературой и эстетикой декаданса, анализируется возможное влияние основателя декаданса Ж.-К. Гюисманса и его романа «Наоборот» на художественный мир русского писателя.
Античность, декаданс, искусственность, мифология, модерн.
The article is devoted to the problem of correspondence between the works of A. Kondratiev and decadent literature and aesthetics. The possible influence of the founder of decadence J. Huysmans and his novel "A rebours" on the Russian writer's works is analyzed.
Antiquity, decadence, artificiality, mythology, art nouveau.
Написанный в 1884 году роман Жориса-Карла Гюисманса «Наоборот» стал манифестом европейского декаданса конца XIX века. В своем романе Гюисманс одним из первых передает декадентское мироощущение, для которого характерны разочарование в современной действительности, неверие в прогресс, пессимизм, стремление уйти от реальности и ее противоречий, переживание разлада личности с внешним миром.
В России первые заметки о романе и статьи, посвященные Гюисмансу, появились лишь в 1895-1896 годах. Мода на декаданс в среде отечественных деятелей литературы в это время сменилась его критикой и противопоставлением символизму. В петербургском круге литераторов, к которому принадлежал А. Кондратьев, была своя «декадентская фракция» в лице Ф. Сологуба, Вл. Гиппиуса и Ал. Добролюбова. В 1899 году круг единомышленников распался, а у Александра Алексеевича в это время только вышла первая публикация. Сегодня нельзя достоверно утверждать, насколько роман «Наоборот» повлиял на А. Кондратьева: в сохранившемся доступном эпистолярном и публицистическом наследии нет упоминаний и ссылок на это произведение, да и в творчестве Александра Алексеевича нельзя провести прямых параллелей с Гюисмансом. Кондратьев прекрасно владел французским языком, занимался переводами, поэтому вполне мог прочесть роман в оригинале. Многие идеи создателя «катехизиса декаданса» были чрезвычайно популярны в кругу русских литераторов последнего десятилетия XIX века и, можно сказать, «витали в воздухе». Поэтому неудивительно, что отголоски этих идей присутствуют и в творчестве Кондратьева.
«Наоборот» считается гимном искусственности, причем сама идея искусственности главным героем возведена в абсолют: «Искусственность восприятия казалась дез Эссенту признаком таланта. Природа, по его словам, отжила свое» [4, с. 28]. С одной стороны, утверждение, что «природа отжила свое» и необходимо заменить «тошнотворное однообразие» естественного искусственным [4, с. 28] Кондратьеву
было не близко: для него как раз важна природность - органичность, естественность мира его персонажей, которые являются частью природы, «вырастают» из нее. Эту особенность художественного мира писателя отметил в своей рецензии на роман «На берегах Ярыни» В. Бранд: «Достоинство и большое этого романа-сказки в его реализме. Это реализм нереального» [13]. С другой стороны, произведения Кондратьева создают особый мир, изолированный от реальности, опрокинутый в абстрактное, не привязанное к конкретным бытовым реалиям прошлое, которого не вернуть и по которому тоскует автор. В той же статье В. Брандт отмечает, что «роман Ал. Кондратьева уводит нас от действительной жизни, от мира машин, политики и беспрестанной, бессмысленной спешки» [13]. Это утверждение можно отнести ко всему творчеству писателя. Кондратьев на протяжении всей своей жизни последовательно создает искусственный мир античных, древневосточных и славянских божеств - идеальный мир фантазии и Красоты, «свободной от оков мира реальности и ей противопоставленной, как это было у декадентов» [12]. Писателю всегда были близки идеалы «самоценного искусства», созидающего вторую действительность, не нуждающуюся в обосновании реальностью. Кондратьев намеренно отдаляет мир своих произведений от читателя: это всегда другое время (чаще античная древность, в романе «На берегах Ярыни» и рассказе «Домовой» - неопределенное прошлое), часто другая страна (обычно восточное Средиземноморье или исторически связанные с ним места, такие как Карфаген) или вовсе неопределенное место действия - «неведомый остров». Таким образом, акцентируется отделенность происходящего от реальности. З.Г. Минц, размышляя о близости Кондратьева к стилю «модерн», отмечает, что в «Пи-рифое» и других рассказах сборника «Белый козел» «начинает ощущаться нарочитая сделанность, условность, стилизованность, присущие творчеству А. Кондратьева рассматриваемого периода» [12]. А. Кондратьев, подобно дез Эссенту, создает некую искусственную реальность, в которую погружает чита-
теля. Художественный мир Александра Алексеевича удивительно напоминает восхищающие героя «Наоборот» картины Гюстава Моро: «...изящные, тонкие, по-старинному поэтичные, по-эллински демонические - полотна, совершенно не связанные с временами и нравами» [4, с. 44]. Этот замкнутый самодостаточный мир «миражей» удивительно постоянен, в нем действуют свои законы гармонии с окружающим пространством и «течет лишь субъективное время автора, пребывающего в далеком прошлом» [8, с. 13]. Но если у Гюисманса искусственность самоценна и всячески подчеркивается, то у Кондратьева сделанный мир представлен как реальный и естественный, это «иллюзия, поданная как достоверность» [8, с. 13]. И все же мифологический мир А. Кондратьева - уходящий, он отмечен печатью увядания: страшная гибель Аглавры («Сатиресса»), возвращение в другую реальность Пирифоя («Пири-фой»), разрушение гармонического течения жизни демонологических персонажей романа «На берегах Ярыни».
Когда речь идет об искусственном мире, на первый план выдвигается фигура его создателя. В контексте особого отношения к художнику как к творцу иной реальности в рамках символизма (Кондратьев не являлся символистом, но был близок со многими представителями этого направления) представляется возможным проследить некоторые параллели между размышлениями о литературном и художественном творчестве в романе Гюисманса и позицией А. Кондратьева. Герой Гюисманса, восхищаясь личностью Г. Моро, выражает во многом типичный для декаданса взгляд на художника: «. гений, этот мистически настроенный язычник и ясновидец, способный, не считаясь ни с какими нормами и принципами, воспроизвести тревожащие душу образы прошлого, блеск и великолепие былых времен» [4, с. 48]. Кондратьеву не присущ подобный пафос, писатель не ощущал себя гением, сознательно держался в тени своих коллег по цеху (А. Блока, А. Белого, Вяч. Иванова, С. Городецкого и др.), более того, «недолюбливал литературную богему и кружковщину, желчно осуждал рисовку и позу» [10, с. 47]. В то же время он примерял на себя образ язычника и ему не чужда была мысль о возможной реальности конструируемого им мира: «Я с детства увлекался древними религиями и верил в богов. Да и теперь допускаю их существование», - писал Александр Алексеевич в 1950-е годы [11, с. 136]. Подобным образом Кондратьев высказывался и ранее, в период активной писательской и кружковой деятельности в 1900-е гг., выстраивал свой имидж, которому, будучи человеком очень последовательным, был верен до конца жизни. Надо сказать, что для русской философской и художественной мысли рубежа Х1Х-ХХ вв. был характерен поиск «новых религиозных форм и нового Образа Божьего» [3, с. 23], например: «неохристианство» Д.С. Мережковского, идеи Вяч. Иванова. Поэтому некоторые литераторы, в том числе и Кондратьев, действительно ощущали себя подлинными язычниками, создающими новую веру.
Еще одна важная характеристика воспеваемого в
романе «Наоборот» творца (речь идет о том же Г. Моро) - «пессимист и эрудит», который «приник к самым истокам этнографии и мифологии, прояснил множество кровавых загадок и дал ответ на них, нашел общее в тех бессчетных сказаниях Древнего Востока, которые другие культуры усвоили и сделали своими» [4, с. 48]. С середины XIX века в Европе наблюдается всплеск интереса к древним культурам, пересмотр прежних взглядов на них, причем объектом исследования становится не только античный мир, но и Передняя Азия, Восток, Египет. Этот интерес подогревается громкими археологическими открытиями, в то же время выходят работы Ф. Ницше, в которых античная древность представлена как сложное и противоречивое сочетание «аполлоничес-кого» и «дионисийского» начал.
Новое понимание классической культуры вызвало острейший интерес и в России как в научных, так и в литературных и художественных кругах. Здесь можно перечислить целую плеяду громких имен отечественных деятелей культуры, обратившихся к античности как к «своим забытым корням» [3, с. 21]: Вяч. Иванов, Д. Мережковский, В. Брюсов, И. Ан-ненский, Н. Бердяев, В. Розанов, Вл. Соловьев, Л. Бакст, В. Серов и др. Не остался в стороне и А. Кондратьев. Александр Алексеевич был не просто поклонником классической древности, он был писателем-исследователем, пытавшимся познать самые глубинные ее смыслы. «Восстанавливая подлинную античность, до-олимпийскую, А.А. Кондратьев шел тем же путем, что и И.Ф. Анненский. <...> И этот путь очищения, даже «обытовления» античности стал чрезвычайно перспективным для всей культуры Серебряного века», - считает В. А. Смирнов [9, с. 27]. Для Кондратьева тема очищения эллинского начала, обнажения его истинной демонологической сущности, оживления и развития застывших образов греческой мифологии была крайне важной. Гюисманс, одним из первых связавший античность с декадансом, близок Кондратьеву в желании непредвзято, без давления авторитетов прошлого переосмыслить античное наследие и выявить в нем живое энергетическое начало, не превращенное в «благочестивую амброзию» [4, с. 38].
Кондратьев слыл среди современников знатоком эллинской культуры и человеком, весьма осведомленным в отечественной мифологии. «Что касается мифологии, автор является одним из редких специалистов в этой области - русского и славянского фольклора. На Волыни, среди знакомых, А.А. Кондратьева называют в шутку „специалистом по чертям"», - писал Д.Д. Бохан [13]. Кондратьев тяготел к синтезу мифологий, ему особенно были интересны ситуации встречи античной Греции с Востоком (см., например, рассказы «Улыбка Ашеры», «На неведомом острове»), писатель пытался найти соответствия в греческой и славянской мифологиях (образ Летни-цы-Дзеванны-Дианы в романе «На берегах Ярыни»), считал, что «на известной глубине мифологические смыслы разных традиций универсальны, проницаемы» [11, с. 137]. Кондратьев в своих произведениях не просто художественно пересказывает мифы, он
делает попытки переосмыслить привычные мотивировки поступков героев («Орфей»), заполнить некоторые лакуны («Пирифой», «Лебеди Аполлона»), реконструировать утраченное (мотив борьбы за власть между Перуном и Волосом, супружеских отношений Перуна и Мокоши в романе «На берегах Ярыни», причем научная реконструкция этих мотивов была предложена учеными гораздо позже1. Особый интерес представляют опыты писателя по созданию оригинальных мифов по античным моделям -повесть «Сатиресса», рассказ «В объятиях тумана» из сборника «Белый Козел» и нетривиальная, практически еретическая интерпретация евангельского эпизода воскресения Христа в рассказе «В пещере». Кондратьев, подобно Г. Моро в видении дез Эссента, своей художественной задачей ставит воссоздание живого мира действующих мифологических героев, не случайно значительное место в его творчестве занимают демонологические образы - органическая основа любой мифологии. В трактовке персонажей именно демонологического ряда автор чувствует себя более свободным, может быть, поэтому они ему больше удаются. В предисловии к своему последнему сборнику стихов «Славянские боги» 1936 года Кондратьев пишет: «Мифология всех почти народов и стран обязана своим существованием не только жрецам, но и художникам и поэтам» [11, с. 257].
Для героя «Наоборот» (и для самого Гюисманса) крайне важной является тщательность работы над произведением, «совершенство отделки», точность и сжатость слога, энергетическая напряженность повествования. Свойственная художественной манере Гюисманса «научность», тщательность в описании материала присуща и Кондратьеву. В романе «Наоборот» мы находим рассуждения о латинской литературе, в которых скрупулезному анализу подвергаются римские и раннехристианские авторы, приводятся размышления над стилем современных в то время писателей, описания произведений живописи. Это характеристики большого знатока и ценителя. А. Кондратьев всю жизнь изучал мифологию, сопоставлял мифологические сюжеты, даже снабдил на научный манер сборник «Славянские боги» ссылками на источники. Несмотря на то, что критик Б. Садовской считал, что «как стилист-художник, как мастер слова, г. Кондратьев стоит очень не высоко» [7, с. 85], писатель крайне серьезно относился к отделке своих текстов и всегда доводил их «до возможного со своей точки зрения совершенства» [2, с. 494]. Интересно, что претензии Садовского по поводу «низкого» слога русского писателя схожи с упреками Флобера в адрес Гюисманса по поводу вульгарности языка «Наоборот».
Рассуждая о том, какие отголоски авторской позиции Ж.-К. Гюисманса были созвучны мнению А. Кондратьева и, возможно, восприняты им, нельзя не остановиться на еще одном важном аспекте, касающемся места художника и его зависимости от обще-
1 Об этом см.: Топоров, В.Н. Неомифологизм в русской литературе начала XX века. Роман А.А. Кондратьева «На берегах Ярыни» / В.Н. Топоров. - Тге^о, 1990. - С. 65-66.
ственного мнения и влияний моды. В романе «Наоборот» настойчиво повторяется мысль о том, что истинный творец должен быть свободен от «новейших идей и увлечений» [4, с. 44], «инерции общепринятых идей и вкусов» [4, с. 123], должен быть способен непредвзято оценивать культурное наследие прошлого в русле своего видения, а не сложившегося шаблонного восприятия. Гюисманса привлекает образ художника, у которого нет «ни предшественников, ни, быть может, последователей» и который бы «оставался в современном искусстве в полном одиночестве» [4, с. 48]. Кондратьеву не свойственна была декадентская поза одинокого дарования, он «активно стремился к утверждению своего положения в литературе как <...> истинно самостоятельного наследника великой русской литературы, такого же, какими, с его точки зрения, были чрезвычайно интересовавшие его А.К. Толстой, Майков, Щербина - и далее, вплоть до Ф. Туманского и Авдотьи Глинки» [2, с. 494]. Однако сам выбор имен своих литературных предшественников говорит о многом. Приведем любопытную цитату из статьи А. Кондратьева «Переоценка ценностей» в эмигрантской газете «Русское слово» 1923 года: «Благодаря этим создающим репутации влиятельным кружкам читающая публика наша не знает многого истинно художественного хорошего и ценного, а получает сомнительные произведения искусственно раздутых имен. Если в освобожденной России не будет достойных писателей, то у нас есть несправедливо позабытые Н.Ф. Щербина, Мей, Мирра Лохвицкая, Бутурлин и некоторые другие малоизвестные широкой публике имена. Исчезнет идолопоклонство перед А. Чеховым и вспомнится по всей вероятности такая великая культурная сила, как Боборыкин...» [13]. Кондратьев скептически относился к общественному вкусу и пробовал на свой лад пересмотреть сложившийся пантеон отечественных классиков литературы, вписать туда новые имена. Все исследователи [2], [10], [11] отмечают его сознательную обособленность в среде литераторов, нежелание примыкать к каким бы то ни было модным течениям, подчеркнутую несовременность, «тщательно оберегаемую самостоятельность творческого развития» [2, с. 494]. Чрезвычайная важность для А. Кондратьева независимости художника от влияний моды и вкусов публики подтверждается его отзывами на творчество современников - Г. Иванова, М. Кузмина, М. Волошина2 [15]. «Необщность», последовательная самостоятельность художника были для Кондратьева едва ли не главным мерилом состоятельности творческой личности. Да и сам Александр Алексеевич, по выражению В. Крейда, выработал у себя «иммунитет по отношению к современным влияниям» [6, с. 131] и, думается,
2 Например: «Георгий Иванов поэт не для толпы; он слишком эстет, слишком образованный и тонкий художник, чтобы быть прославленным ею, а потому мы с уверенностью можем утверждать, что книжка его не будет иметь успеха виршей Маяковского, Кусикова или Есенина» (Каппа [А. А. Кондратьев]. [гес.:] Георгий Иванов. Сады. Кн-во С. Ефрон. Берлин // Волынское слово. - 1923. -№ 491. - 29 марта).
гордился собственной последовательностью и верностью раз и навсегда выбранным идеалам. Совпадение, но Н. Бердяев в работе «Утонченная Фиваида» 1910 года, посвященной Ж.-К. Гюисмансу, пишет о нем как о «так мало еще оцененном, так мало популярном даже в то время, когда „декадентская" литература стала слишком популярной. Гюисманс стоит в стороне от большого литературного потока. Слишком многим он покажется скучным писателем, в нем мало занимательного, мало того, что могло бы стать модным» [1, с. 344].
Подводя итог размышлениям о пересечении взглядов Ж.-К. Гюисманса и А.А. Кондратьева на место и роль художника, хочется отметить следующее. Хотя сам Кондратьев не относил себя к декадентам, он невольно впитал веяния своего времени и воспринял представления о творчестве и творце -интеллектуале и исследователе, свободном в своих проявлениях, как заново открывающем мир античной древности, так и создающем новые миры, -представления, выраженные Гюисмансом в романе «Наоборот». Возникшее в конце XIX века мироощущение декаданса, для которого характерно обращение к иной реальности - искусственной, замкнутой на себе, «уходящей», но в то же время обостренно чувственно воспринимаемой, было передано русским писателем в начале ХХ века.
Литература
1. Бердяев, Н.А. Утонченная Фиваида: Религиозная драма Гюисманса / Н.А. Бердяев // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры, искусства: в 2 т. - М., 1994. -Т. 2. - С. 344.
2. Богомолов, Н.А. О Вячеславе Иванове / Н.А. Богомолов // Богомолов Н.А. Русская литература первой трети XX века. Портреты. Проблемы. Разыскания. - Томск, 1999.
- С. 493.
3. Гончарова, Н. Г. Несколько слов о «гиперборейской античности» Серебряного века и ее корнях / Н.Г. Гончарова // Мифологи Серебряного века: в 2 т. - М.; СПб., 2003. -Т. 1. - С . 11.
4. Гюисманс, Ж.-К. Наоборот / пер. Е.Л. Кассировой; под ред. В.М. Толмачева / Ж.-К. Гюисманс // Наоборот: Три символистских романа. - М., 1995. - С. 3.
5. Кондратьев, А.А. СНЫ: Романы, повесть, рассказы / А.А. Кондратьев. - СПб., 1993.
6. Крейд, В. О поэте Александре Кондратьеве, его судьбе и стихах / В. Крейд // Грани. - 1991. - № 159. -С. 129.
7. Минц, З.Г. К изучению периода «кризиса символизма» (1907-1910). Вводные замечания / З.Г. Минц. -URL: http://www.ruthenia.ru/mints/papers/krizis.html
8. Русские творческие ресурсы Балтии. - URL: http://www.russianresources.lt/archive/Kndr/Kndr_0.html
9. Садовской, Б. Александр Кондратьев. Сатиресса. Мифологический роман / Б. Садовской // Весы. - 1907. -№ 3. - С. 85.
10. Седов, О. Мир прозы А.А. Кондратьева: мифология и демонология / О. Седов // Кондратьев А. А. СНЫ: Романы, повесть, рассказы. - СПб., 1993. - С. 5.
11. Смирнов, В.А. Семантика образа Астарты в поэтическом мире А.А. Кондратьева / В.А. Смирнов // Александр Кондратьев: исследования, материалы, публикации.
- Ровне, 2008. - С. 24.
12. Тименчик, Р.Д. Кондратьев Александр Алексеевич / Р.Д. Тименчик // Русские писатели/ 1800-1940. Биографический словарь. - М., 1994. - Т. 3. - С. 47.
13. Топоров, В.Н. Неомифологизм в русской литературе начала XX века. Роман А.А. Кондратьева «На берегах Ярыни» / В.Н. Топоров. - Trento, 1990.
УДК 81 '23+81 '34
Н.В. Ефименко
Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор Т.М. Рогожникова
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ПРОВЕРКА ЦВЕТОВОЙ АССОЦИАТИВНОСТИ ЗВУКОВ РУССКОГО ЯЗЫКА: СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ДАННЫХ
В статье представлен краткий обзор исследований цветовой ассоциативности звуков русского языка. Рассматривается идея колористического наполнения звуковой формы языкового знака, анализируются результаты различных экспериментов по выявлению звуко-цветовых соответствий.
Звук, буква, звуко-цветовые соответствия, восприятие, психолингвистический эксперимент.
The article makes a short review into the researches of colour associativity of sounds of Russian language. The consideration is given to the idea of colour filling of the sound form of the language sign. The analysis of different experimental verifications showing up sound-colour correspondences is made.
Sound, letter, sound-colour correspondences, perception, psycholinguistic experiment.
Проблема звуко-цветовых соответствий занимает внимание многих исследователей. Каждая историческая эпоха вносит свое понимание языка цвета. Само явление колористического восприятия текста было известно еще со времени появления древних цивилизаций. В Древней Греции Платон утверждал, что
звуки, так же как и предметы, характеризуются такими признаками, как форма, объем, динамика и цвет. Несколько в другом аспекте эту же идею рассматривал Ломоносов, который утверждал: «В российском языке, как кажется, частое повторение письмена А способствовать может к изображению
