Роман В. Бенигсена "Чакра Фролова" в лингвоидеологической перспективе Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 81-119

РОМАН В. БЕНИГСЕНА «ЧАКРА ФРОЛОВА» В ЛИНГВОИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ А.А. Бернацкая

Предмет исследования - идеологическая составляющая смысловой структуры текста. Цель исследования - выявить объекты и мишени языковой агрессии, языковые, стилистические и риторические средства и способы её формирования. Показано, что главным мотивом написания романа стала демонстрация бесчеловечности тоталитарного советского государства с партийными и советскими органами и НКВД в качестве ее акторов; показ колхозов, совхозов, Красной армии и партизанских отрядов в качестве орудий / инструментов реализации тоталитарной идеологии; утверждается, что в романе сделана попытка пересмотра хода и итогов Великой Отечественной войны. Выявлены формы проявления антисемитизма и основные приёмы дискредитации советских институтов, начиная с пионерской организации - ирония, ёрничество, сарказм, дегероизация, «дегенерализация», гипертрофирование, абсолютизация, тактика диффамации и, напротив, митигации по отношению к противнику.

Ключевые слова и фразы: идеологическая функция; идеологема; лингвоидеологический анализ; объект /мишень языковой агрессии; десемиотизация; диффамация; митигация.

V. BENIGSEN' NOVEL "FROLOV'S CHAKRA" IN LINGUO-IDEOLOGICAL PERSPECTIVE A.A. Bernatskaya

The subject of research is the ideological component of the semantic structure of the text. The aim of the research is to identify the objects and targets of verbal aggression, language, stylistic and rhetorical means and ways of its formation. It is shown that the main motive for writing the novel was to demonstrate the inhumanity of the totalitarian Soviet state with the party and Soviet bodies and the People's Commissariat of Internal Affairs as actors; collective farms, state farms, the Red Army and partisan detachments as tools / instruments; there was an attempt to revise the course and the results of the Great Patriotic War. The forms of manifestation of antisemitism were revealed. The main methods of discreditation of the Soviet institutions, starting from the pioneer

organization are the following: irony, mockery, sarcasm, de-heroization, hypertrophy, absolutization and de-generalization, the tactics of defamation and, on the contrary, mitigation towards the ideological enemy.

Keywords and phrases: ideology; ideological function; linguo-ideological analysis; ideologeme, target of verbal aggression; desemiology; defamation; mitigation

В настоящей статье роман исследуется как объект лингвоидеологического анализа (термин используется в работе Н.А. Купиной [Купина 2015]). Н.А. Купина обосновывает актуальность лингвоидеологического анализа «идеологической лакунарностью, возникшей в постсоветское время, проявляющейся в коллективном идеологическом цинизме, скептицизме и эклектизме: процессы деидеологизации охватывают и концепты, составляющие "исконную национальную русскую основу" (слова Н.А. Бердяева), и концепты, составляющие партийно-идеологическую основу советского мировоззрения» [Купина 2015: 31]. Предмет исследования - идеологическая составляющая смысловой структуры текста романа В. Бенигсена «Чакра Фролова». Цель исследования - выявить объекты и мишени языковой агрессии, языковые, стилистические и риторические средства и способы её формирования.

«Идеология - система политических, социальных, правовых, философских, нравственных, религиозных, эстетических идей и взглядов, исповедуемых партиями, политическими течениями, общественными движениями, научными школами, отражающих их мировоззрение, идеалы, целевые установки. В идеологии осознаются, отражаются, оцениваются отношения людей к окружающей действительности, общественные отношения, социальные проблемы, положение социальных групп и слоёв, их интересы, цели социально-экономического развития» [Райзберг 2014: 171]. Идеологические процессы, отмечают философы Т.Б. Любимова и А.В. Рубцов, универсальны, т.е. присутствуют «в скрытом или явном виде практически во всех видах социальной деятельности... <...> Она (идеология -А.Б.) исполняет функцию интеграции (или дезинтеграции) общества, являясь частью социальной системы. Эта её доминирующая функция, разумеется, дополняется остальными (адаптации и мобилизации, формирования и поддержания образца, целеполагания и целереализации)» [Рубцов, Любимова 2013: 6]. При этом в современном мире, подчёркивают философы, «особую важность обретает исследование неявных идеологических форм, бессознательной составляющей идеологии. В такой латентной форме идеология присутствует во всей культуре: в политике, образе жизни, экономике, праве, искусстве,

науке, в философском исследовании» [Там же]. Логичен вывод авторов о том, что идеологические процессы могут становиться предметом исследования философии, социологии, психологии, политологии, лингвистики. С.А. Зелинский обращает внимание на то, что «задачи идеологии фактически простираются в плоскости скрытого воздействия на сознание масс, манипулирования массами. При этом массы не должны разгадывать иллюзорность навязываемой им идеологии. Они вообще не должны подозревать, что в отношении их происходит какое-то манипулирование, скрытое, тайное воздействие» [Зелинский 2008: 43]. Принципиально важным для лингвоидеологического исследования на материале художественного текста представляется заключение, что чаще всего «ни субъекты, ни объекты идеологического воздействия не отдают себе отчёта в "идеологичности" своих действий. Настоящие авторы идеологических акций и инноваций обычно остаются неизвестными публике; известны лишь "актёры", их озвучивающие» [Рубцов, Любимова 2013: 6]. Именно такая модель лежит в основе идеологического воздействия художественной литературы, искусства.

Деидеологизация, упоминаемая в вышеприведённом высказывании Н.А. Купиной, -понятие спорное. Многие исследователи логично отмечают, что её как таковой не может быть. Философ А.В. Рубцов в статье «Иллюзии деидеологизации» констатирует как факт, что «обрушение идеологии марксизма обернулось торжеством его же антиидеологизма... Поэтому судьба всего идеологического комплекса - с начала нынешних преобразований -оказалась в крайне сложном положении. <...> Российское общество до сих пор пребывает в состоянии идейной необустроенности». Но говорить «об идеологическом вакууме» нет оснований, продолжает автор: в результате курса на отмену старой идеологии в нашем мире «идеология была демонтирована более как официальная риторика, система институтов и символов <...> В остальном же, - заключает автор, - ... он (наш мир - А.Б.) набит доотказа», так как «без идеологии, нравится нам это или нет, немыслимы многие базовые институты общества и государства» [Рубцов 2013: 15-22]. Попытки построить общество без идеологии «иллюзорны и социально опасны», отмечает философ А.Н. Буховец [Буховец 2002. URL: http://law.edu.ru/book/book.asp?bookID=1222073 (дата обращения - 07.08.2017)]. Саму постановку вопроса о том, может ли государство выполнять идеологическую функцию, философ В.И. Иванов отвергает как нелепость [Иванов 2008: 124]. Солидаризуясь с А.А. Зиновьевым, С.А. Зелинский свидетельствует о том, что советская идеология была на несколько порядков выше западной. «В результате антикоммунистического переворота в горбачевско-ельцинские годы были разгромлены все основные опоры советского

социального строя. Советская государственная идеология была отброшена. Постсоветская идеологическая сфера стала формироваться как гибрид западнистской, дореволюционной и советской идеологий. В Россию хлынул поток западной идеологии» [Зелинский 2008: 44].

Небольшой экскурс в теорию идеологии не оставляет сомнений в том, что художественная литература входит в число органичных и незаменимых средств формирования и внедрения идеологических установок. Этот тезис защищает философ В.А. Песоцкий: «Художественная литература активно участвует в формировании различных социальных идеалов: нравственного, поведенческого, правового, социально-практического и других. <...> Следует признать, что и художественные образы, и литературные типажи, представленные в художественном произведении, и сам язык произведения несут выраженную идеологическую нагрузку, т.е., проявляют идеологическую функцию» [Песоцкий 2009: 83-92].

Читатель анализируемого произведения встречается с авторской постановкой вопроса о его отношении к концепту «идеология» прежде, чем открыть саму книгу. На верхней обложке внизу авторская максима: «Художник не должен приравнивать перо к штыку. Он вообще никому ничего не должен. Кроме Бога». Это, очевидно, кредо художника в вопросе о назначении искусства и о месте художника в обществе. Признание свободы личности как высшей ценности стало чертой уже индустриального общества, закрепившись в постиндустриальном. Эта концепция остаётся ключевым тезисом либерализма как совокупности «интеллектуальных и культурно-нравственных установок, ориентированных на признание личности, её свободы и самореализации высшей ценностью культуры и общества» [Современный философский словарь 1998: 444]. Но философское осмысление индивидуального и коллективного основывается на том, что это «взаимосвязанные характеристики социальности, функционирования и развития общества» [Там же: 449].

В силу либерально-индивидуалистской установки автора одной из мишеней языковой агрессии в романе стала советская идеология. Сама лексема «идеология» становится идеологемой, отражающей ироническое неприятие автором идеологической цензуры как существенной черты советской эпохи, как мысль о творческой несвободе человека искусства в советскую эпоху. Это находит выражение в высокой частотности употребления лексемы «идеология» и её атрибутивного деривата: Истина многолика и плевать хотела на идеологию; Красота не поддаётся идеологии, ибо свободна; пропитанное идеологией сознание; из идеологических соображений; протащить что-то

идеологически неверное; сценарные заявки режиссёра были, мягко говоря, небезупречны в идеологическом плане; тема была не самой идеологически выдержанной; в сценарии нашли идеологический просчёт; идеологические придирки; политически близорукий фильм; снять идеологически верный фильм; миф прост и идеологически выверен; идеологически проверенный работник; проверенная советская литература. В комедийно-фарсовой стилистике автор демонстрирует отсутствие у советской идеологии логических основ, связи с правдой жизни. Режиссёру предлагается искупить вину за «идеологическую несостоятельность» то ли его фильма по пьесе А.П. Чехова, то ли самого Чехова документальными съёмками о делах колхоза «Ленинский». Цитируется советская пропагандистско-агитационная риторика, в гипертрофированной форме демонстрирующая её пустословие, шаблонность, логическую ущербность: Он там какой-то образцово-показательно-передовой. А может и не передовой, но это неважно. Важно показать, что он передовой. И в то же время подчеркнуть, что он такой хороший не потому, что передовой, а потому что вообще все колхозы такие. -Передовые, что ли? - недоумённо переспросил Фролов, слегка запутавшись в поставленных задачах. - Не то чтобы передовые, а просто хорошие. А передовые не они, а вообще коллективизация. То есть этот колхоз хороший, но другие не хуже. - В общем, такой хороший, что на него должны равняться другие хорошие, - подытожил Фролов. -Да, - с облегчением выдохнул Кондрат Михайлович, который уже потерял надежду вырулить из этого логического лабиринта.

Событийное время романа охватывает период от первых дней Великой Отечественной Войны до первых послевоенных лет, ретроспективно захватывая 30-е годы. Самый неискушённый читатель в процессе чтения не может не осознать, что главным мотивом написания романа стало разоблачение бесчеловечности и бесперспективности тоталитарного советского государства с коммунистами, партийными и советскими органами и НКВД в качестве акторов; колхозами, совхозами, Красной армией и партизанскими отрядами в качестве орудий / инструментов реализации тоталитарной идеологии. Негативная оценка никогда не подаётся в авторской речи, изредка в несобственно-прямой. Главным принципом формирования авторской оценки служит сопоставление фактов («факты - вещь упрямая»): одно знаковое, независимо от масштаба, событие, один факт даётся параллельно в официально-правовой оценке со стороны органов советской власти и со стороны непосредственных участников, представителей противоположных идеологических лагерей. Это могут быть Генштаб

Красной армии и Генштаб вермахта; поведенческие модели советских и оккупационных властей, советской и немецкой армии; партизан и жертв их действий; правовые акты властных структур и повествование об их последствиях; цитаты из документальных текстов советских и оккупационных властей; фиктивные выдержки из допросов в НКВД и оккупационной комендатуре. Авторская оценка скрыта и этим смягчена с помощью приёма цитирования. Вуалирующая функция цитирования широко эксплуатируется. Критерием того, что за оценками разных источников / адресантов кроется именно авторская оценка, служит неоспоримый факт исключительно тенденциозного подбора фактологического материала для всего корпуса негативно-модусного вектора оценочности.

Первым объектом авторской негативной рефлексии стал всесоюзный пионерский лагерь «Артек», а первой мишенью - пионерская организация. Поводом стали воспоминания титульного героя, кинорежиссёра Фролова, о поручении партийного руководства снять документальную хронику о пионере-герое Михаиле Кольцове. Он со своим звеном добровольно поехал в совхоз, и они собрали рекордный урожай. Мишу наградили орденом и поездкой в Артек. Режиссёр честно снял идеологически выдержанный фильм про образцовый лагерь, образцовых пионеров, заботу партии (и лично товарища Молотова), подрастающее поколение и дружбу между народами. В одной, вводящей сюжет, фразе, как и далее, букет идеологем - прецедентных имён тоталитарной эпохи, щедро сдобренных едкой иронией. Автора текста сильно корёжило от пафосного задора, которым обычно приправляли подобный комментарий. Он звучал как трескучая газетная передовица. И вся эта работа к реальной жизни не имела никакого отношения: рекорд «организовали», приписав в отчёте по полторы тонны картошки на каждого пионера, что означало убойный круглосуточный труд в течение двух недель. При таких темпах пионеры-герои должны были по всем законам природы вернуться домой в закрытых гробах. Липовый герой аванс партийного руководства не оправдал: Кстати, после "Артека" Кольцов...бросил школу, связался с уголовниками и начал пить. В итоге проиграл в карты свой орден и к пятнадцати годам оказался в детской исправительной колонии. Выйдя оттуда, отправился .на воровские заработки в Астрахань, где по пьяной лавочке свалился за борт корабля... в Волгу. Авторская интенция прозрачна: показать, что пионерская организация - всего лишь орудие в руках партийного руководства, образец демагогии советской власти. Разоблачительный сценарий изобилует штампами-советизмами, что, очевидно, должно быть воспринято реципиентом-читателем

в качестве аргумента достоверности представления / обличения одного из ведущих институтов идеологического фундамента страны советов: светлое будущее, почин, добровольный почин, линия партии, партийное руководство, трудовой подвиг, ударный труд, пионерлагерь, пионер-герой, забота партии (и лично...), пятилетний план, добиться значительных успехов в осуществлении намеченного партией пятилетнего плана, выполнять план.

Расправившись, на примере сфабрикованного партийными властями подвига юного пионера, с пионерской организацией, автор от лица жителей затерянной в болотах и даже не помеченной на картах деревушки, которые понятия не имели о пятилетках, индустриализации, стахановцах и прочих атрибутах советской действительности (или пропаганды?) (здесь и далее выделено автором статьи - А.Б.), в форме альтернативного риторического вопроса осторожно намекает, не так ли фантомны и все достижения советского строя. Словосочетания с определением «советский» в тексте всегда отмечены ироническим подтекстом, порой переходящим в сарказм или ёрничество. Иронизируя по поводу оценки сценария фильма, герой сообщает: Его "Вишнёвый сад"...в глазах советской власти был произведением почти правильным; Сразу после прихода Красной армии в Одессу за дело взялись доблестные советские органы: начались аресты и расстрелы жителей. В крошечную деревню Невидово все великие почины советской политики доходили с большим опозданием (если вообще доходили). "Большой начальник", чиновник, заблудившись, попал в неведомую пограничную деревушку. Её обитатели не знали, под какой властью они живут и жили по своим законам и меркам, со своими знаковыми событиями. Одним из них был странный ритуал: поползновение одного мужика на самоубийство. Чиновник обескуражен: - Ерунда какая-то. Советский человек ходит раз в месяц топиться... Бред...

В его партийной голове факт самоубийства... никак не сочетался с гордым званием советского человека. Хотя он и понимал, что область провела как-никак восемнадцать лет без мудрого надзора советской власти. - Да какой советский человек! - С досадой махнул рукой Михась. - Он наш, местный. Невидовцы никак не предполагали, что и среди них могут завестись советские люди: Да и откуда? Не от сырости же. Событийная канва всего романа подводит читателя к выводу, что и революция, и советская власть были глубоко чужды народу. Тот же Михась (явная попытка аналога шолоховскому деду Щукарю), уловив аргументативный изъян в скрытой угрозе чиновника (Я вам организую советскую власть, а то разболтались), мысленно парирует,

обнаруживая владение софистическим методом: ...если советскую власть надо организовывать, значит, её нет. Но как же её может не быть, если он до этого сказал, что деревня советская? Советы и советская реальность не принесли народу ничего хорошего. Деревенская баба даёт заплутавшим путникам информацию о соседнем колхозе: - Ленинский в верстах пятнадцати отсюда. <..> Они там не шибко-то богато живут. Всё о каком-то плане твердят, а сами еле-еле концы с концами сводят. <... > Два года назад ещё ничего жили. А как советская власть пришла, так всё у них подчистую вымела. Колхоз какой-то там устроила. А что с него толку? Вот и жрут что ни поподя... Командир еврейского партизанского отряда Абрам откровенничает: - <...> Советская власть нас не обижала. Мы её, вроде, тоже. Колхозом, правда, не обзавелись - бог миловал. Апогеем безусловно уничижительной оценки советского прошлого служит выражение безумие советской реальности.

Безоговорочно негативно (ирония, издёвка) в романе представлены коммунисты. «Рюша», предельно неревнивый муж любвеобильной пассии героя, будучи коммунистом до мозга костей и глядя на портреты вождей, никак не мог себе представить, что они тоже занимаются таким непотребством. Ну, а кто? Ворошилов? Или Молотов? Или, упаси бог, Сталин? Подобные фантазии казались ему настолько крамольными, что он отмахивался от них с неистовством стопроцентного коммуниста. <..> Коммунизм на то и коммунизм, чтобы вся любовь дарилась прежде всего партии, а уж потом родным и близким; На тот момент единственным коммунистом в Курково был председатель местного колхоза, которого курковцы, возможно, и выдали бы, поскольку был он чужаком, присланным из Минска насаждать советский строй, да тот загодя сбежал... В Невидово коммунистов отродясь не водилось, - сообщает немцам невидовский дед. В годы войны партия руководила и партизанским движением, но поскольку партийные товарищи плохо знали обстановку и географию, то и приказы были один нелепее другого.

Повествование о «зверствах» советской власти, Красной армии, НКВД, партизан предваряется доморощенными философскими размышлениями о менталитете русского человека. Национальной спецификой русского народа «назначается» диалектика сентиментальности и жестокости. Так уж сложилось, - философствует автор от лица заглавного героя, - что для русского человека принявший страдания всегда заслуживает больше жалости, уважения и в конечном счёте любви, нежели не страдавший или недостаточно страдавший.Ибо любовь у русского человека всегда начинается с

жалости. <..> Русский человек изначально считает страдальцем самого себя: жалуется на государство, на эпоху, на несправедливость власти, на начальника, на соседа и соседскую собаку. <..> Жалея другого, он как бы одновременно жалеет себя и возвышается в собственных глазах <..> Не случайно мёртвых в России любят больше живых. <..> Сентиментальность - главное качество русского человека. Правда, где сентиментальность, там и жестокость, ибо жестокость рождается от желания жалеть. В том числе себя. За свою жестокость. <..> Почти все жестокие исторические персонажи на Руси были сентиментальны. <..> Можно ли представить рыдающим какого-нибудь татаро-монгольского хана? Нет. А русского правителя легко. <..> Жестокость необходима, но без сентиментальности она не даёт ощущения осмысленности. <..> Раз покаяние без греха бессмысленно (раз нет греха, за что же каяться?), значит, добро бессмысленно без зла. Таким образом, зло - необходимый спутник, а стало быть, и помощник добра. Возлюбить ближнего своего - задачка хитрая. С какой такой радости, спрашивается? <..> Но ведь можно огреть этого самого ближнего чем-нибудь тяжёлым по голове, и тогда всё обретёт смысл: ты полюбишь его за страдания, а себя полюбишь за то, что сострадаешь тому, кого ты только что приложил. Или, как остроумно написал Шекспир, "она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним". Микродискурс - явная языковая агрессия с признаками вульгарного ёрничества, охаивания русского этноса, богохульства; неадекватно передаются и библейские заповеди, и положения диалектики. Сравним профессиональный этнический портрет: «Русская ментальность - это особое свойство того, что называется духовностью русского народа и славян в целом. <...> Для русского языкового сознания русская ментальность ассоциируется с нравственностью, гуманизмом, с духовностью народа, душевностью - чрезвычайно важным качеством русской ментальности, любовью к родине и святостью. Эти ассоциации связаны с базовыми ценностями, к которым относятся культура, этика, нравственность» [Колесов 2016: 131]. В монографии В.К. Новикова среди характерных национально-психологических признаков русских называются «сострадательность и великодушие; <...> стойкость и выдержка в трудные моменты; открытость, простота, готовность прийти на помощь; чувство коллективизма; долготерпение, готовность к самопожертвованию» [Новиков 2011: 158]. Критика русской ментальности в целом дополняется критикой менталитета русской интеллигенции: интеллигентщина, интеллигенция долбаная, гниль интеллигентская.

Идеологический дискурс романа включает идеологемы - явные и скрытые цитаты из высказываний и работ главных идеологов Октябрьской революции и советской России. Внутренняя речь следователя во время допроса Фролова: <...> Ведь перед ним был кинорежиссёр. А кино было важнейшим из искусств не только для Ленина (который таковым его считал, скорее, на словах), но и для Сталина. Кинооператор просвещает деревенского деда: - <...> А кино, дед, — важнейшее из искусств. Крылатый афоризм повторяется в речи особиста. С трагическим сарказмом его повторяет полковник, которому отдан приказ обеспечить эффектную съёмку боя ценой гибели всего батальона: - <...> Давайте под корень всех. Чего уж там. Ведь кино снимем. Искусство... Важнейшее из всех искусств! - <...> Про церковь, дед, забудь - отрезал Никитин. -Религия — опиум для народа. Это не я, это Маркс сказал. Режиссёр поучает оператора: -<.> Ты про лакировку действительности слыхал? Особист Морозов не может решить, подводить ли пленного режиссёра под расстрельную статью. Вдруг потом Сталин скажет: Надо объяснить товарищу Морозову, что он поступил политически неверно. Можно даже сказать, подыграл нашим врагам. Или, может, товарищ Морозов не знает, что кадры решают всё? <...> А кинокадры тем более. Намёк на покушение на Ленина в остроте кинооператора в ответ на вопрос: - Ну и какой план? - План был у Каплан, -сострил Никитин. Жертва патриотической советской идеологии, молодой сапёр Захарченко, «безъязыкий»: абсурдистски говорит идеологемами: - <...> И я ему говорю, что, мол, товарищ капитан, об этом только мечтать можно, чтобы взорвать себя за Родину и за Сталина. И разве ж товарищ Сталин, будь он рядом с нами, не взорвал бы себя за Родину и за Сталина... Цитатно оформлены кавычками клишированное выражение и ставшая крылатым выражением цитата из стихотворения В.В. Маяковского: <...> Истинные коммунисты оставались "жить в наших сердцах" (отдельные товарищи даже получали статус "живее всех живых", а что касается остальных, то решать, кому жить, а кому умирать, было в компетенции вождей страны, а не каких-то там божественных непознаваемых сил. Все цитаты идеологического дискурса передаются в ярко выраженной иронической тональности, с учётом концовки последней фразы переходящей в откровенный сарказм. Мишень психологической агрессии -советская, марксистско-ленинская идеология, ещё живущая в сознании людей старших поколений граждан РФ, сохранившаяся в художественных произведениях прошедшей эпохи. Отношение к ней - отношение к истории нашего государства, к её людям.

Центральная сюжетная тема романа - война. Гражданская представлена ретроспективным фоном. Идея: большевики, красноармейцы не менее, если не более, жестоки и чужды народу, чем представители противоборствующей стороны: ... в 19-м году забредали в Невидово какие-то конные красноармейцы, оборванные и злые. Они ловили банду анархиста и головореза Жданько, который от большевиков спасал. <...> А потом большевики приехали. От Жданько спасать. Так вылакали всё, что Жданько не успел со своими бандитами употребить. - Ещё и жратву всю похавали, - с обидой в голосе добавил кто-то. Характерен временной промежуток представленной в романе Отечественной войны: от первых дней до того момента, когда череда поражений и отступлений сменилась наступлением Красной армии. Великий перелом в ходе войны оставлен автором без внимания. Три скупые фразы: Так прошли два года. Советские войска постепенно перешли в наступление. Колёса Истории скрипнули, и в конце тоннеля забрезжил тонкий лучик света.

Знаковой характеристикой военного дискурса стала идея абсурда, полного хаоса в военных делах, включая партизанское движение: некомпетентность Генштаба, абсурдность приказов командования разных уровней, отсутствие единой стратегии и простого смысла в больших и малых военных операциях, готовность бездумно и безнаказанно бросать на военные плацдармы тысячи жизней. Беспомощность армии в начале войны титульный персонаж романа выражает в ответе партнёру, ёрнически цитируя «Песню о Родине» И. Дунаевского и В. Лебедева-Кумача из кинофильма «Цирк», 1936 г.: - И что теперь делать? - спросил он. - Песню знаешь? "И сурово брови мы насупим, если враг захочет нас сломать?"- Ну знаю. И что? - Ничего. Брови сурово насупим. Авось враг испугается... Капитан Криницын прекрасно понимал, что в первые недели, а то и месяцы войны в советской армии будет твориться форменная неразбериха. Средоточием, точкой притяжения абсурда представлена деревушка Невидово, ставшая местом свершения лихо закрученного по законам детективного жанра сюжета. В завязке романа в неё случайно попали, оказавшись в эпицентре противостояния советской и немецкой армий, командированные в соседний колхоз кинематографисты: режиссёр Фролов и оператор Никитин. Пытаясь отыскать пункт назначения, кинематографисты обнаружили деревню, не отмеченную на карте. Шутник-оператор с серьёзным видом заявляет, что карты сознательно перевраны, <...> чтобы вражеская армия нашими картами воспользоваться не смогла: абсурдистская аргументация. В военных делах царил хаос, отдавались нелепые приказы, из-за чего погибали тысячи

людей. Срабатывала цепная реакция. Ситуация представлена в тональности трагического фарса. Опираясь на безграмотные донесения разведки, Генштаб решил, что деревушка Невидово представляет какую-то ценность для немцев и организовал там форменную резню силами уголовников. В донесении в Генштаб вермахта полковник Гюнтер Штубе, в свою очередь, сделал из этого вывод: либо деревня Newidowo имеет важнейшее стратегическое значение, либо в ней находится нечто, что Красная армия любыми средствами пытается спасти и защитить, либо первое и второе одновременно. В связи с чем считаю необходимым бросить наши силы на ответную операцию по захвату деревни. В это самое время нашими разведчиками было перехвачено донесение о том, что вермахт отчаянно пытается завладеть деревней Невидово. В Генштабе Красной армии резонно рассудили, что раз немцам позарез нужно какое-то Невидово, то и нам оно тоже нужно, и позарез, хотя и не очень понятно, зачем. Минское подполье приказало партизанскому отряду Трофимова двигаться в направлении Невидово и выбивать оттуда немцев любой ценой. Трофимова приказ совершенно не удивил, потому что он давно понял, что военное руководство ничего не понимает ни в дислокации войск противника, ни в задачах текущего момента. Такой же приказ получил майор Криницын. В пять утра отряд Трофимова и рота Криницына, не подозревая о существовании друг друга, подошли к окраине Невидова. Абсурдность ситуации усугубилась тем, что выбивать пришлось кое-как переодевшихся в немецкие формы уголовников, только что занявших деревню. В результате этой короткой, но кровопролитной битвы от партизан в живых остались только лётчик Кантюков.. , а также агроном Гуляшов и Дергунов-старший. <...> Рота Криницына была также изрядно потрёпана - от былого состава остался жалкий десяток бойцов... <...> Из уголовников выжили только вовремя сбежавшие Паровоз и Жук. Причём ни партизаны, ни красноармейцы, ни тем более уголовники так до конца и не поняли, в какой нелепый смертоубийственный треугольник они влипли. Так историческая ретроспектива самой кровавой войны в истории человечества, выигранной той стороной, для которой она стала Отечественной, через 68 лет после Победы, когда ещё были живые герои-освободители страны и Европы, получила художественное воплощение в жанре, близком классическому анекдоту.

Ведущий оценочный маркер военного командования и его карательного института НКВД - жестокость, бесчеловечность. Яркий пример - использование в военных операциях уголовного контингента в качестве безответной, бесправной и «дешёвой»

ударной силы. Майор НКВД Шаборевич: - Вы все - никто, - продолжал Шаборевич, мерно вышагивая перед стоящими вразвалку "бойцами". - Уголовный элемент, грабители, убийцы, садисты. ООР. Особняк, выражаясь вашим языком. Но советская власть даёт вам возможность искупить свою вину перед Родиной. <...> Выбьете врага, получите свободу. Оружие уголовники не получили: в голове какого-то хитрого вояки созрел дерзкий план - не гробить понапрасну технику и людей, а направить в район действий отъявленных головорезов-уголовников-садистов. Их, мол, всё равно не жалко, зато, раз они такие отчаянные, пусть обходятся без оружия. Судьба этих людей была предрешена: в любом случае они были приговорены к смерти, неважно, от чьих рук. Неравный бой состоялся 4 июля 1941 года и закончился победой безоружных. Уголовники устроили зверское побоище. В донесении немецкого полковника вооружённые лишь ножами и заточками уголовники названы элитными советскими войсками. По контрасту с невообразимым садизмом победителей под маской Красной армии квартировавшие в деревне немцы предстают ангелами. Бесчеловечное обращение энкэвэдэшников с заключёнными вызывает негодование. Но факт (если представить его реальным) наводит читателя на мысль, что Красная армия первой дала образец неслыханной жестокости; и не стали ли зверства противника лишь ответной мерой. Сообщается, что в первые дни войны немцы старались не свирепствовать. Старик-одессит, отправленный в ссылку, делает оговорку: Правда, в немцах, несмотря на всю их жестокость, чувствовалась какая-то цивилизованность. Они уважали установленные ими же самими законы и не беспредельничали. Закон гласил уничтожать евреев и коммунистов - они и уничтожали. Был бы закон в обязательном порядке насиловать всех женщин - они бы насиловали. Но выйти за рамки закона им просто в голову не приходило. Если надо было припугнуть мирное население, стреляли всё-таки в воздух, поверх голов, а не сразу на поражение (фигура умолчания: «наши» поступали иначе - А.Б.). <...> Впрочем, когда началось отступление по всем фронтам, то и законопослушные немцы начали потихоньку звереть. Но немцы были чужими, а партизаны вроде как свои (приём неполного подобия как способ усиления смыслового содержания высказывания - А.Б.). В рассказе того же персонажа появляются «светлые страницы» оккупации Одессы союзными Германии румынскими войсками: Что же касается румын, то те были вообще из особого теста <...> - школы открыли, церкви восстановили <...>. И вообще, <... > за время оккупации румыны восстановили экономику, дали хлеба и зрелищ, да и не зверствовали особо. В противоположность оккупантам действовали "родные" коммунисты. Отступавшие

румыны мародёрствовали. Готовя Одессу к сдаче, советская власть тоже не церемонилась. Все автомобили и автобусы побросали в море, все поезда уничтожили, всех лошадей зарезали, часть города затопили, радиоприёмники отобрали, маяк взорвали, электростанцию (снабжавшую город водой) разрушили, а напоследок ещё и побомбили мирных жителей - с какой целью, не очень понятно. Видимо, следуя поговорке "Бей своих, чтоб чужие боялись ". На вопрос А немцы свирепствуют или как? невидовец Клим задумался. Во-первых, он уже начал путаться, какая власть на дворе. Во-вторых, последние-то точно свирепствовали - вон, сколько кровищи пустили, но вот только не совсем понятно, немцы они или кто - форму-то немецкую напялили, а говорят без переводчика. Как бы на русском. Невидовский дед Михась, три года проживший в оккупации, рассказывает, как по собственной вине погибли односельчане. Вечно пьяного забулдыгу немцы повесили, найдя улики, изобличавшие его в убийстве немецкого солдата: <...> Ну, тут, видать, осерчали они. <...> Вообще-то немцы пару дней ждали, что он протрезвеет - пьяным-то вешать не по-людски как-то... К деревенскому Кулибину немцы пришли радиво забирать. А Тимоха, дуралей, ни в какую. <...> А те озлобились и пальнули в него. <...> Вообще-то так они ребята ничего, но потом злобиться начали... Хорошо, что не пожгли. Читатель подготовлен к выводу: немцы, оказывается, без причины не уничтожали население, только в ответ на провокации. В оппозиции «свои» / «чужие» противочлены поменялись местами: первые представлены по принципу диффамации, вторые - по принципу митигации.

Романист сообщает, что масштаб карательной стратегии советской власти превосходит даже воображение представителя немецкой военщины. Немецкий офицер, предлагая случайно оказавшимся в занятой немцами деревне кинематографистам снять пропагандистский фильм о немецкой армии как освободительнице, в качестве аргумента пугает смертельной карой, окажись они у своих: Вы сейчас находитесь на оккупированной территории, а по диким законам вашей страны это приравнивается чуть ли не к преступлению. <...> Вряд ли писателя или художника, оказавшегося на немецкой территории, будут обвинять в том, что они, дескать, творили под новой властью. Их просто расстреляют или сошлют куда-то за один факт присутствия в оккупации. Фляйшауэр откровенно блефовал, поскольку не очень верил в то, что советская власть может дойти до такой глупости, как расстрел или ссылка за плен и оккупацию, но он был наслышан о кровожадности сталинского режима.- Демонстрация морального превосходства идейного противника советского строя.

В арсенале способов дискредитации объектов языковой агрессии в семантико-прагматическом пространстве романа значимое место занимает логическое отношение аналогии или идентичности. Немцы автоматными очередями гонят случайно пленённых советских граждан на заминированное поле, чтобы обеспечить беспрепятственный проход танков и артиллерии. Вслед за этим на другое минное поле гонят своих сограждан местные партизаны. Командир цинично-хладнокровно сообщает: <...> У меня задание поляну для прохода техники зачистить. Вот мы тут вашего брата насобирали в лукошко, и вы заодно сгодитесь. <...> Поле немцем заминировано. А вы по нему пойдёте. Не пойдёте, здесь ляжете. Доступно излагаю или шпрехен зи дойтч? <...> Я своих людей гробить не буду, понял? А ты со своим дружком пойдёте, как миленькие. Советских бойцов для снятия постановочного боя за Невидово по приказу гонят как на бойню: приказ есть приказ. Но и немцы заслуживают сочувствия, намекает автор словами невидовского деда: - <...> Говорят, приказа не было отступать. <...> Жалуются, конечно. Говорят, что забыли про них... Не нужны они никому, вроде как получается. Бойцы Красной армии уподоблены банде анархиста и головореза Жданько, деятельность партизан идентифицируется с грабежами местного населения, аналогично отношение к партизанам местного населения и немцев. В качестве объекта языковой агрессии и орудия антинародных деяний, символа беззакония, бесконтрольности и созидателя хаоса в стране выступает зловещий феномен НКВД, - и в мирное до-, и в послевоенное время, и в ходе Великой Отечественной войны. Энкавэдэшники, как правило, неумные, непрофессионалы, даже внешним видом вызывающие антипатию. Один особист на Лубянке, по фамилии Лепёшкин, представлен гротескно-натуралистически: у него была мерзкая привычка ковыряться в носу, а добытые из ноздрей козявки лепить под стол. Всё это он проделывал нисколько не смущаясь и даже наоборот, с видимым наслаждением. О другом особисте, Морозове, сказано, что в детстве его искусством не воспитывали. На мир он смотрел как на врага, которого не в силах победить, но которому можно насолить. В структуре допросов советских следователей нет логики. Позитивным контрастом представлен допрос, который вёл немецкий офицер. Поводами для карательных действий по указанию или с ведома НКВД были шпиономания, подозрение в саботаже, симуляции, угроза срыва плана. Шпиономания процветала и в среде самого НКВД. Следователь Лепёшкин оказался врагом народа. Оператор Никитин пропил новую стационарную кинокамеру, но отделался строгим выговором: Спасло то, что те люди, которые должны были его посадить, были посажены раньше, чем успели посадить тех,

на кого завели уголовные дела: в качестве средства выражения иронии здесь использован приём конкатенации. От лица немецкого лейтенанта выражается недоумение: географические карты составлялись заброшенными на территорию СССР диверсантами и шпионами. Причём, как ни странно, их-то советская власть совершенно игнорировала, зато ловила и сажала невинных советских граждан, в том числе, и за шпионаж в пользу Германии. Идеологический фильтр «работал» и в искусстве: приветствовалась тема зла в виде вредительства или шпионажа. Одним словом, подтверждалась истина: Был бы человек, а срок найдётся.

Атмосфера подозрительности и тотального доносительства в стране Советов продемонстрирована на судьбе бедолаги-чиновника, сообщившего о неотмеченной на картах деревушке, чем вызвал подозрение «органов». К тому же соседи проведали, что он повторяет «Where is my hat?» (чиновник в ожидании английской делегации освежал знания по учебнику сына): поступил донос, что он передаёт шифрованные радиограммы. А решающим в плачевной судьбе чиновника стало то, что в местное отделение НКВД пришла тайная разнарядка, что надо "давать план", - то есть изловить и расстрелять пару-тройку шпионов. Короче говоря, бедолагу-чиновника приговорили к расстрелу и в тот же день приговор привели в исполнение. Исполнитель именуется палачом: Палач замер, придержав руку на курке <..> - Аа, - понимающе протянул палач и нажал курок. Старик-одессит после войны был арестован. Первым делом выяснили, что он красил немецкую военную столовую ко дню рождения Геринга, что само по себе было достаточным обвинением. Ещё большим преступлением стали найденные чекистами экземпляры издававшегося во время румынской оккупации юмористического журнала, в котором печатались карикатуры на Сталина и всякие антисоветские фельетоны. Одно хранение подобной литературы тянуло на "десятку без права переписки", что означало расстрел. Старик напрасно оправдывался, говоря, что он хранил газеты и журналы вовсе не из идеологических или библиофильских соображений, а просто потому, что как маляр использовал бумагу в качестве настила... Кроме того, выяснилось, что до войны старик уже сидел сначала за вредительскую деятельность (за час до первомайской демонстрации красил транспарант и заляпал краской портрет Сталина, в результате чего отправился на пять лет в лагеря), а затем за антисоветскую пропаганду... Пиком пейоративной экспрессии в дискурсивном поле НКВД можно считать аллегорию смерти. Она предстала в виде старика в товарном вагоне, набитом репрессированными. Рядом сидящий режиссёр подумал, что это было бы даже забавно, если бы старик и вправду

оказался Смертью. Также разоблачённой и арестованной доблестными сотрудниками НКВД. Видимо, за антисоветскую деятельность. Ведь Смерть забирает всех: от влиятельных партработников до простых коммунистов. Значит, является кем-то вроде вредителя, шпиона и убийцы в одном лице. «Доблестный» - доминантный эпитет с пейоративно-иронической коннотацией в текстовом пространстве романа.

Мишенью психологического воздействия на читателя становится тема героизма на фронтах Отечественной войны. Тонкий намёк на то, что тот или иной подвиг может оказаться «историческим мифом». Заодно неискушённого читателя наводят на мысль, что и вся история Великой Отечественной войны может оказаться тоже мифом. Поводом стала смехотворная версия о якобы состоявшейся в июле 1941 года великой битве за Невидово геройской роты против бронетанковых частей мифического генерала Маркса (анекдотически имя идеолога коммунизма приняли за имя генерала). Местечко на карте не нашли. Но на всякий случай решили представить капитана Криницына к государственной награде и дать майора. А саму битву отметили, как одну из самых героических и кровопролитных в истории первых дней войны, <...> а после окончания войны (она) едва не была включена в школьные учебники по истории. Едва - потому что деревню под названием Невидово в очередной раз не смогли найти, а без конкретизации места сражения трудно создавать полноценный исторический миф - надо же где-то обелиск ставить, на карте помечать, организовывать пионерский отряд имени майора Криницына и так далее. Майор Криницын стал единственным человеком за всю историю Второй мировой войны, который получил медаль и звание после несуществующего сражения за несуществующую деревню. Правда была в Советском Союзе никому не нужна: эта правда покушалась на самое святое - на миф о войне. Миф прост и идеологически выверен. Истина многолика и плевать хотела на идеологию. Та правда, что страна отстояла свою независимость и освободила Европу от фашистской оккупации, в версию мифичности не вписывается и во внимание не принимается. Подтверждением мифичности героизма служит та же невидовская «эпопея». Было приказано снять постановочный фильм о героической битве за Невидово. Командир батальона объясняет режиссёру цену постановочного героизма, в бессильном гневе подкрепляя слова матом (здесь обсценизмы купируются - А.Б.): <...> Весь свет идёт куда? Правильно,.! На моих бойцов. Чтоб вам,...снимать легче было. Вы ж не немца слепить собрались. Вы своих подсвечиваете. Чтоб немец,...в темноте всех их как на ладони видел. И бил. И не вслепую, а как в тире. Клал рядами,. А мы,. без артиллерии,

без танков, бежим со штыками, всё равно что с... наперевес. И орём. Вот ором... и будем брать фрица. Может, напугаем. Может, он в штаны наложит и убежит. Знаешь, сколько останется после вашей.съёмки от батальона? Хорошо, если взвод,...А может, и отряда не наберётся. Он-то деревню и возьмёт. Трупами немцев завалим. По трупам в деревню эту.и войдём. Зато кино...будет... кино! Ещё гордиться... будете! Полковник НКВД Воронцов тоже знает финал. По его распоряжению заранее делается заготовка для обелиска в память погибшим. Планируемый автором читательский вывод: героизм - миф, памятники героям - хранители мифов как моральный диктат веры в нереальный героизм.

Не оставлена без внимания и военная разведка. Полковник НКВД с гордостью объясняет источник точных сведений о планах вермахта: - Контрразведка все эти годы не дремала. <...> Особенно ценно работал наш агент Лютик. Четыре года держал нас в напряжении. То немцы концлагерь под Минском строят, то химический завод. Один из наших лучших разведчиков. Точный, трезвый. Им оказался встреченный Фроловым на пути из оккупационной зоны параноидальный тип (нервно ёрзал по сиденью и кусал губу; махал руками; нервно бегал глазами и озирался; закричал; завопил; чертыхнулся) с бегающим взглядом, требовавший ехать всё равно куда. Главное, быстрее! и бессвязно бормотавший: Мне...мне...мне нужно докладывать...обстановка...немцы...тяжёлая бронетехника... Увидев свежий шрам на голове странного парня, Фролов заключил: Так он контуженый просто. Дискредитация института военной разведки осуществляется приёмом дегенератизации: сведения общезначимого к комичному конкретному.

Мишень языковой агрессии - патриотизм как основной фактор победы в Великой Отечественной войне. Дорогая цена Победы, выраженная в клишированной идеологеме «Там каждый метр полит кровью», приобретает ироническую коннотацию в контексте мифической невидовской эпопеи. От лица некоего невольного диссидента Юсина - глумление над священной памятью о сложивших головы за свободу Родины. Названием его книги стал перевёртыш (фигура хиазма) надписи на могиле Неизвестного солдата: Имя твоё бессмертно, подвиг твой неизвестен. Персонаж, катапультировавшийся лётчик Кантюков, искренне считавший, что если надо погибнуть героической смертью ради общего дела, то надо делать это не задумываясь, и требовавший от партизан дать клятву верности Родине, вызывал у братьев по оружию подозрение в неадекватности, но так как они знали, что при падении бедолага стукнулся головой, то списали это на временное помрачение ума. Тактика диффамации

посредством приёма физиологизации: сведение высокого, морального к конкретно-механическому, достойному осмеяния.

Мишенью агрессии стала оценка великой освободительной миссии советской армии. Идеологема «освобождать / освободители», захватывая и лексемы биться, битва, победа, величие и мощь Красной армии, подвиг народа, подвергается циничной десемиотизации в том же контексте. На с. 494 она повторяется шесть раз. Уничижительный эффект создаётся контрастом высокой патриотичной патетики и реальной никчёмности её объекта и мифических событий вокруг него. Ответственный за киносъёмку показного боя, за никому не нужную, в реальности не имеющую никакого стратегического значения ни для нас, ни для немцев деревню, пафосно просвещает режиссёра: - Освобождение Невидово имеет важный психологический и моральный вес. Во-первых, мы выбьем врага из его наиболее, так сказать, укромного логова. Во-вторых, знаменитая битва под Невидово повторится <...>. Но главное, освобождение Невидово будет символизировать освобождение всей Белоруссии. <...> Мы ведь снова отбросим фашистов за границу нашей Родины. Понимаете всё символическое значение такого освобождения? <... > Надеюсь, недалёк и тот день, когда мы будем брать Берлин. <... > Думаю, не надо объяснять, какой это будет исторический день. И очень важно оставить для потомков свидетельство величия и мощи нашей армии, свидетельство подвига нашего народа и проницательности товарища Сталина. Семантико-прагматическое опустошение знака-идеологемы усиливается её интерпретацией исполнителем готовящегося события, командиром батальона, в ответ на робкие сомнения кинорежиссёра (обсценизмы купируются): - Но ведь деревню действительно надо освобождать...- Да кому.нужна эта деревня?! <...> Куда твои фрицы денутся? <... > Они через пару дней в таком котле будут, что сами сдаваться прибегут. <...> Освободители... Будто не знаешь, что будет с твоей деревней.

Ещё одной частной мишенью в рамках истории Великой Отечественной войны на протяжении всего романа стало партизанское движение. Тема вводится в авторской речи: В первые дни войны слово "партизан" ещё не было тем словом, от которого позже немцы будут впадать в истерический ступор. Понятийное содержание концепта «партизанское движение» складывается из лексем и выражений, являющихся парафразами, дискредитирующими характер деятельности партизан; оценивающих отношение к партизанам жителей оккупированных населённых пунктов (от фантомной деревушки Невидово до Одессы) и немцев; называющих последствия партизанских

действий с точки зрения жителей и немцев. Парафраз «партизанского отряда» -экспрессема-валюатив «банда». Арестант-рецидивист, с группой в составе тридцати таких же безоружных зэков 4-го июля 1941 года выбивший из деревни немецкий отряд в составе 50 солдат, размышляет о своих дальнейших действиях: <...> Вокруг немцы. <...> Остаётся либо к ним перебегать, либо в лес уходить. <...> Немец это немец. Западло под ним ходить. В леса уходить - значит, партизанить. Читай: грабить мирное население или на немцев нападать. Приём ложной идентификации разных понятий призван убедить читателя в отсутствии идейных мотивов партизанской деятельности. Вынужденные бежать из своей деревни люди стали просто ходить от деревни к деревне, ища, куда приткнуться. По ночам воровали живность у местного населения и изредка портили немецкую технику, чтобы как-то оправдать своё существование. Случайно они оказались под партийным руководством, которое стало отдавать им приказы. Эти приказы были один нелепее другого. По отношению к немцам действия партизан - нападать, изредка портить немецкую технику, диверсии. Урон, нанесённый партизанами немецкой армии: изредка испорченная немецкая техника; нападения на немцев; сожгли немецкую комендатуру, взорвали пристань. Урон мирного населения в результате действий партизан несравненно значительнее: за испорченную технику немцы расстреливали местных жителей; сожгли комендатуру, но из-за сильного ветра сгорела добрая половина села и погибла уйма мирного народа; взорвали вместо стратегического объекта пристань, с которой хозяйки стирали бельё; за каждого убитого в результате партизанской диверсии немца фашисты расстреливали до сотни мирных невинных людей. Просто хватали на улице и расстреливали. В целях устрашения и давления на партизан. Отношение к партизанам. Немцы партизан отстреливали; назначили за поимку отряда Трофимова вознаграждение. Заняв село, немцы сразу объявили, что всякое сопротивление будет жестоко караться... За поимку отряда Трофимова немцы назначили вознаграждение. Но и без вознаграждения многие мечтали изловить "трофимовскую банду" - настолько партизаны надоели своим бесконечным грабежом и диверсиями, из-за которых немцы расстреливали ни в чём не повинное мирное население. Отбывающий в ссылку старик-одессит признаёт: С партизанами связан не был. Тем более что в городе их ненавидели. Нейтрализация оппозиции «свои / чужие»: отношение к партизанам немцев и советских людей идентично: Трофимовский отряд быстро возненавидели все: как фашисты, так и свои. Участник одного партизанского отряда признаётся: - <...> Кому мы нужны? Нас и немцы отстреливают, и местные не любят. Показательно

высказывание с сопоставительно-градационным парным союзом с характерным принципом нарастания значимости компонентов «не только, но и»: Получив оружие, отряд стал представлять серьёзную угрозу не только для мирных жителей, но и для немцев. Эффект обманутого ожидания: угрозу партизаны представляли, оказывается, не столько для оккупантов, сколько для советских людей. Последние примеры свидетельствуют о том, что идеологические, как и любые другие, метасмыслы передаются не только эксплицитным лексическим, но и имплицитным метаграмматическим способом (по [Рябцева 2005]).

На последних страницах романа жертва НКВД, старик-одессит, становится рупором «разоблачения» - дегероизации и дискредитации знаменитого одесского подполья и роли катакомб, рассказав, что партизанский отряд...слишком долго прятался от немцев в катакомбах, в результате чего начался голод. А следом паника. Медсестра Зимина предложила сдаться немцам. Командир отряда немедленно обвинил медсестру Зимину в предательстве, после чего... выхватил пистолет и застрелил её на глазах у товарищей. <...> А поскольку умирать от голода не хотелось, единогласно постановили (выбор стереотипа-клише партийно-советской действительности в правовой документации как повод для ёрничанья с намёком на, скорее, беззаконие всего творимого в той идеологической сфере - А.Б.) съесть Зимину. Трёх оставшихся человек командир застрелил. Так героическая борьба одесского подполья в романе представлена ещё одним мифом. Карательные меры немцев представлены только как ответные меры на ненавистные мирному населению действия партизан. Однозначно прочитывается вывод: партизанское движение, героизм в тылу врага как выражение патриотизма советских людей - миф, созданный советской пропагандой и художественной литературой соответствующей тематики, выполняющей социальный заказ.

Во второй части романа дискредитация партизанского движения сочетается с махровым антисемитизмом. В романе действуют ещё два партизанских отряда. Они по форме представлены в стиле сельских баек, а по идеологической сути это, скорее, политический памфлет антисемитского толка. Отряды враждуют между собой. Один из двух отрядов еврейский. С отрядом Михалюка и его головорезами «абрамовцы» враждуют настолько, что провоцируют вопрос «пленного гостя» Фролова: - <...> Вы вообще с кем воюете?! С Михалюком или с фашистами?! Абрам задумался. - С фашистами. Потом добавил: - И с Михалюком. - Аа, ну понятно. Два главных зла в мире осталось: немецкий фашизм и товарищ Михалюк. Абрам снова задумался, но судя по тому, что иронию он не

понял, фашизм и Михалюк были для него явлениями вполне равноценными. У партизан -абрамовцев твёрдый распорядок дня. После молитвы в восемь часов - завтрак. Едят порознь. Абрам объясняет пленникам-гостям поведенческие особенности отряда национальным менталитетом евреев: <...> Уткнутся каждый в свою миску, и всё. Общий котёл и равные порции - это не для них. Еврей вообще не любит равенства. Стимул жить пропадает. <...> Если все равны, еврею скучно... Евреи воюют за веру, просвещает Абрам: Без веры нельзя. - Если Бога нет, нехай Гитлер верх берёт. А если есть, то вот мы за Бога и воюем. Богу надо помогать. Даже границы своих партизанских действий еврейские партизаны чётко обозначили: Мы ж никого не грабим. И немца зазря не злим. Чётко поделили - вот три села:...Другие не трогаем. Кроме собственничества ядром «еврейства» гротескно представлено торгашество. И война - тоже место торга. Абрам:-Вот Ицхак неделю назад подбил немецкого мотоциклиста и забрал себе мотоцикл. Я ему объясняю: "Зачем тебе мотоцикл?" А он мне: "Как зачем? Я его продам или обменяю. Он мне дом спалил, вот я у него мотоцикл и забрал ". "А танк подобъёшь, говорю я, тоже к себе потащишь?" А он мне: "А как же? Это ж я его подбил". <...> То же с автоматами и патронами <...> Всё время этими патронами меняются, гранаты друг дружке продают. И совсем бурлескно-анекдотично описан эпизод, когда еврей Ицхак стал усиленно выторговывать у пленного Фролова фляжку. Сначала предложил за никчёмную маленькую фляжку две полновесные пачки отличных немецких сигарет. Затем продолжил страстный торг, появившись с нахлобученной на голову немецкой каской. Вид у него был в ней, мягко говоря, идиотичный. <...>. - Наденьте, наденьте, - сказал он, нахлобучивая каску на Фролова. - Отрываю от сердца. Боже, как она вам идёт! Вы как будто в ней родились! А теперь смотрите...<.. > - Видите, она очень удобна как котелок. В ней нет ни одной дырочки. Можно нести воду, делать суп, варить картошку.В неё можно складывать патроны. <...> Ицхак так увлёкся, что понёс откровенную чушь. Вроде того, что каской можно отбиваться от фашистов, ловить рыбу и грести как веслом. С его слов выходило, что ценнее каски в мире нет предмета. Тема «всё продаётся, всё покупается», и мир, даже в состоянии войны, как бесконечный базар проявляется и в сфере искусства. По форме это уже буффонада. Еврей «второго сорта» (потому что из Биробиджана), музыкант Мотя Блантер, пользуясь совпадением имени и фамилии со знаменитым композитором Матвеем Блантером, выдаёт его песни за свои, наикомичнейшим образом подгоняя текст под еврейские реалии. Песни исполнялись на идиш. Содержание «Трёх танкистов» в переводе на русский выглядело так: Очень

мрачные на границе облака... на крутых берегах реки Амур... охраняют наш покой еврейские солдаты... Ну и там дальше про трёх еврейских друзей, которые убили японцев...<... > Тем временем Мотя вдарил следующую. Это был "партизан Железняк". На вопрос, о чём эта песня, еврей Яша ответил: - Про партизана Исаака Железняка...-Партизана, который шёл домой в Одессу, но заблудился и попал в Херсон.А там казаки погром делали... Он и вскипел. Бросился защищать... Зарубили в общем. <...> Потом была песня про девушку Ривку, которая выходила на берег крутой и слала письма.своему Изе.Потом про Абрама Щорса, который до последней капли крови защищал свою еврейскую деревушку.Баянист из-за своих песен пострадал однажды от партизан враждующего отряда: Михалюк его крепко по голове приложил. <... > Угодил он к ним как-то да и стал частушки свои дурацкие петь <...> Они ему говорят: переведи. Он и перевёл: "Я теперь красноармеец, берегу свою страну, и за фюрера родного всех врагов теперь убью". Ну, они, конечно, взвились. Это за какого такого фюрера ты воюешь?! Это каких-таких врагов?! Ну и поколотили.

Антисемитизм получает и лингвистическое обоснование. В русской речи евреев пародируются фонетические, грамматические и лексические приметы еврейского выговора: грассирование, частица «таки», «шо» и «що» вместо «что», управление глагола: Ти що, Йид?; Таки представь себе, да; Я так на вас удивляюсь; Я жму плечами на ваш юмор, Лейбович; - Мотя, прекратите делать музыку, когда надо делать тишину! И уже таки хватит жить по своему биробиджанскому времени. На предложение говорить на идиш, если он еврей, «цивилизованный» еврей Кучник яростно парирует: -Ах, йидиш?! В гробу я твой идиш видел, морда сионистская! Тот же персонаж ложно воспринял отказ признавать его за своего как намёк на своё еврейство и тут же завёлся. -Ты что, дядя, совсем умом набок съехал? Я тебе русским языком говорю! Ты свой или какой?! - Тебе может и никакой. <...> Ах, никакой ты мне?! А может ты и революции с Интернационалом тоже никакой, морда антисемитская?! Речь на идиш он называет абракадаброй, игнорируя напоминание еврея Абрама, что это официальный язык республики и один из четырёх языков, на которых на гербе Белорусской Социалистической Республики написано "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Наслушавшись речи на идиш, он сначала жестоко пародирует её, а потом делает неожиданное признание в духе фашистского национал-социализма: - Веришь, нет, Георгич, но я вот сейчас понял, с чего немцы так евреев возненавидели. - С чего? - Ну ты представь, что на русском кто-то будет говорить вроде "твоя моя отдать деньга за

квартира". А потом этот ужас официально узаконят как отдельный язык малого народа. На нём будут писаться поэмы, рассказы, стихи всякие романтические... Ну, вроде "моя твоя увидеть, моя твоя любить, твоя моя обидеть, твоя моя забыть". И это будет считаться вершиной поэзии.Автор этого чуда... какой-нить Моисей Исраэльевич Герц будет именоваться Пушкиным национальной поэзии.Не, ну а как бы ты к такому отнёсся? Фролов растерялся. - Даже не знаю... - Ну ты не знаешь, а я бы расстрелял. - Но есть же у малороссов Шевченко, - робко возразил Фролов. - Ну так то украинский. У языков корни одни. А эти слямзили чужой язык, исковеркали и давай творчеством заниматься....каляка-маляка...тьфу! Кучник <...> чувствовал себя конквистадором, обиженным безграмотностью дикарей. Всё это яркий пример лингвоцинизма. С точки зрения лингвистики антисемитский выпад абсолютно несостоятелен. Во-первых, идиш никогда не производит впечатления абракадабры. Владеющие немецким всегда понимают речь на идиш. Отличия от немецкого литературного языка носят системно-уровневый характер. На этом языке создана художественная литература, существует театр. Во-вторых, надо учитывать время создания, источник, условия и факторы влияния других языков на идиш; его роль в интеграции нации, сохранении этнического сознания по крайней мере ашкеназских (германских) евреев. В-третьих, история этого языка не уникальна. И, наконец, германистам известно, сколь велики различия самих немецких диалектов на всех уровнях языковой системы. С точки же зрения этики фрагмент - вопиющий пример языковой агрессии, по жанру - политический памфлет. Неуместна гиперболизация упрощённости языка, пародирование; использование неопределённо-усредняющего местоимённого определения с типичным национальным антропонимом; употребление жаргонного глагола «слямзить» с уничижительно-пейоративной оценочностью и междометия «тьфу» (в словаре Ожегова, Шведовой: 1. Воспроизведение звука плевка. 2. Выражение презрительного, раздражённого или безразличного отношения к кому-чему-нибудь [Ожегов, Шведова 1996: 818]); сама попытка подменить историю одного из официальных языков народа примитивным представлением на чисто бытовом уровне. Неуместна финальная игровая окказиональная оценочная фигура. А с «расстрелять» субъект языковой агрессии стал образцовым наци. Summa summarum: автор затеял слишком рискованную игру с слишком серьёзным объектом агрессии и с непредсказуемым воздействием на сознание не искушённых в лингвистике и в истории народов читателей. Это нельзя квалифицировать иначе, чем откровенное проявление информационно-

психологического воздействия (читай: информационно-психологической войны), провоцирующего межэтнический конфликт в многонациональной стране.

Исследование показало, что главным мотивом написания романа стала демонстрация бесчеловечности тоталитарного советского государства. Объекты языковой агрессии: советская власть, история Великой Отечественной войны, еврейский этнос. Мишени языковой агрессии первого объекта - советская идеология, менталитет русского народа, коммунистическая партия, НКВД, армия, молодёжная организация. Мишени второго объекта - военное руководство, партизанское движение, патриотизм, героизм советских людей на фронтах ВОВ и в тылу, историческая миссия Красной армии. Предложен взгляд на историю Великой Отечественной войны как на миф. Подвергнута сомнению геополитическая роль победы над фашизмом.

Роман выдержан в стилистической тональности иронии, переходящей в ёрничество, сарказм. Средствами дискредитации отечества, его истории, народа, государственных институтов служат жанровые стилизации, коммуникативная тактика диффамации в оппозиции к митигации по отношению к противнику, стилистические и риторические приёмы, фигуры речи. Безусловно, критика драматичных и трагичных фактов в истории России с Октябрьской революции и до послевоенной эпохи имеет фактологическую почву. Но, памятуя о мудром предупреждении пролетарского вождя, не надо «с грязной водой выплёскивать из ванны и ребёнка». «Историческое сознание, -говорит историк М.В. Телегин, - это память человечества, народа, человека. <...> Потеря памяти хуже физической смерти, ибо влечёт деперсонализацию. <...> Нет памяти -нет иммунитета, внушат что угодно, на мать родную натравят» [Телегин. URL: www.hrono.ru/statii/2010/tlgn rtv/php (дата обращения - 11.07.2017)]. Ответственность именно художественной литературы за потерю народом исторической памяти подчеркнул Д.С. Лихачёв: «Наиболее полнокровное и конкретное восприятие нами прошлого происходит через искусство и больше всего через литературу. Так формируется представление каждого поколения об истории своего народа и человеческой цивилизации в целом» [Лихачёв 1987: 221]. Тотально негативная оценка России целой эпохи, начиная с революции и кончая послевоенным периодом (эпилог), представленный в романе яркий антисемитизм позволяют рассматривать роман в контексте информационно-психологической войны. Предпринятый анализ романа показал, что художественная литература может являться мощным проводником «неявных идеологических форм, бессознательной составляющей идеологии», важность исследования которых

подчёркивают философы Т.Б. Любимова и А.В. Рубцов. В художественном произведении скрытое - сознательное или бессознательное, прикрытое эстетическим флёром -манипулятивное воздействие на сознание может оказаться самым тонким технологическим ресурсом управления поведением граждан. Поэтому лингвисты не только могут, но и обязаны исследовать художественное творчество с идеологических позиций.

Список литературы

Бенигсен В. Чакра Фролова. М.: Эксмо, 2013. 544 с.

Буховец А.Н. Идеологическая функция государства [Электронный ресурс]: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2002. URL: http://law.edu.ru/book/book.asp?bookID=1222073 (дата обращения: 07.08.2017).

Зелинский С.А. Информационно-психологическое воздействие на массовое сознание. Средства массовой коммуникации, информации и пропаганды - как проводник манипулятивных методик воздействия на подсознание и моделирования поступков индивида и масс. СПб.: Издательско-Торговый Дом "СКИФИЯ", 2008. 280 с.

Иванов В.И. Диалектика ментальных идеологий в глобальном мире // Интеллект, ментальность и духовность в глобальном мире. Красноярск: Изд-во «Литература-принт», 2008. С. 123-174.

Колесов В.В., Пименова М.В. Языковые основы русской ментальности: учеб. пособие. М.: Флинта: Наука, 2016. 136 с.

Купина Н.А. Русская идея в контексте современности: "Бесы" Достоевского и аксиологические суждения Бердяева // Политическая лингвистика. 2015. № 2 (52). С. 31-37.

Лихачёв Д.С. Литература - реальность - литература // Лихачёв Д.С. Избранные работы: В 3 т. Т.3. Человек в литературе Древней Руси. Л.: Худож. Лит., 1987. 520 с.

Новиков В.К. Национально-психологические признаки // Новиков В.К. Информационное оружие - оружие современных и будущих войн. М.: Горячая линия-Телеком, 2011. С.156-160.

Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. М.: Азбуковник, 1997. 994 с.

Песоцкий В.А. Основные функции художественной литературы в их философском представлении // Вестник Московского областного университета. Серия: Философские науки, 2009. №1. С. 71-99.

Райзберг Г.А. Современный социоэкономический словарь. М.: ИНФРА, 2014. 629 с.

Рубцов А.В. Иллюзии деидеологизации // Идеология и процессы социальной модернизации: Сб. статей / Под общ. ред. Т.Б. Любимовой. М.: Academia, 2013. С. 11-32.

Рубцов А.В., Любимова Т.Б. Идеология и процессы социальной модернизации. Введение. М.: Academia, 2013. С. 5-10.

Рябцева Н.К. Рефлексия и метаязык // Рябцева Н.К. Язык и естественный интеллект. М.: Academia, 2005. С. 412-455.

Современный Философский словарь / Под общ. ред. д-ра филос. наук, проф. В.Е. Кемерова. Лондон ... Минск, 1998. С. 366-367.

Телегин М.В. Об историческом сознании [Электронный ресурс]. URL: www.hrono.ru/statii/2010/tlgn_rtv/php (дата обращения: 11.07.2017).

References

Benigsen V. Chakra Frolova [Frolov's Chakra]. M.: Jeksmo Publ., 2013. 544 p.

Buhovec A.N. Ideologicheskaja funkcija gosudarstva: avtoref. dis. ... kand. jurid. nauk [The ideological function of the state: abstract of the dissertation]. M., 2002. Available at: http://law.edu.ru/book/book.asp?bookro=1222073 (accessed 07.08.2017).

Zelinskij S.A. Informacionno-psihologicheskoe vozdejstvie na massovoe soznanie. Sredstva massovoj kommunikacii, informacii i propagandy - kak provodnik manipuljativnyh metodik vozdejstvija na podsoznanie i modelirovanija postupkov individa i mass [Information and psychological impact on mass consciousness. Mass communication, information and propaganda -as a conductor of manipulative methods of influencing the subconsciousness and modeling the actions of the individual and the masses]. SPb.: Izdatel'sko-Torgovyj Dom "SKIFIJa" Publ., 2008. 280 p.

Ivanov V.I. Dialektika mental'nyh ideologij v global'nom mire [Dialectics of mental ideologies in the global world]. Intellekt, mental'nost' i duhovnost' v global'nom mire [Intellect, mentality and spirituality in a global world]. Krasnojarsk: Izd-vo "Literatura-print" Publ., 2008. 228 p.

Kolesov V.V., Pimenova M.V. Jazykovye osnovy russkoj mental'nosti : ucheb. posobie [Language Foundations of Russian Mentality: textbook]. M.: Flinta: Nauka Publ., 2016. 136 p.

Kupina N.A. Russkaja ideja v kontekste sovremennosti: «Besy» Dostoevskogo i aksiologicheskie suzhdenija Berdjaeva [The Russian idea in the context of modernity: Dostoevsky's

"Demons" and Berdyayev's axiological judgments]. Politicheskaja lingvistika. 2015. No. 2 (52). Pp. 31-37.

Lihachjov D.S. Literatura - real'nost' - literature [Literature - Reality - Literature]. Lihachjov D.S. Izbrannye raboty: V 3 t. T.3. Chelovek v literature Drevnej Rusi [Likhachev D. S. Selected works: In 3 volumes vol. 3. Man in the literature of Ancient Rus]. L.: Hudozh. Lit Publ., 1987. 520 p.

Novikov V.K. Nacional'no-psihologicheskie priznaki [National-psychological signs]. Novikov V.K. Informacionnoe oruzhie - oruzhie sovremennyh i budushhih vojn [Novikov V. K. the Information weapon - the weapon of modern and future wars.]. M.: Gorjachaja linija-Telekom Publ., 2011. Pp. 156-160.

Ozhegov S.I., Shvedova N.Ju. Tolkovyj slovar' russkogo jazyka: 80 000 slov i frazeologicheskih vyrazhenij [Dictionary of the Russian language: 80 000 words and phraseological expressions]. M.: Azbukovnik Publ., 1997. 944 p.

Pesockij V.A. Osnovnye funkcii hudozhestvennoj literatury v ih filosofskom predstavlenii [The main functions of fiction in their philosophical presentation]. VestnikMoskovskogo oblastnogo universiteta. Serija: Filosofskie nauki, 2009. No. 1. Pp. 71-99.

Rajzberg G.A. Sovremennyj sociojekonomicheskij slovar' [Modern socioeconomic dictionary]. M.: INFRA Publ., 2014. 629 p.

Rubcov A.V. Illjuzii deideologizacii [Illusions of deideologization]. Ideologija i processy social'noj modernizacii: Sb. statej / Pod obshhej redakciej T.B. Ljubimovoj [The ideology and processes of social modernization: Sat. articles / Under the General editorship of T. B. Lyubimova]. M.: Academia Publ., 2013. Pp. 11-32.

Rubcov A.V., Ljubimova T.B. Ideologija i processy modernizacii. Vvedenie [Ideology and processes of social modernization. Introduction]. M.: Academia Publ., 2013. Pp. 5-10.

Rjabceva N.K. Refleksija i metajazyk [Reflection and metalanguage]. RjabcevaN.K. Jazyk i estestvennyj intellect [Ryabtseva N. To. Language and natural intelligence]. M.: Academia Publ., 2005. Chapter 13. Pp. 412-455.

Sovremennyj Filosofskij slovar' /Pod obshhej red. d.f.n. professora V.E. Kemerova [Modern Philosophical Dictionary / ed. by Doctor of Philology, Professor V.E. Kemerov]. London ... Minsk Publ., 1998. Pp. 366-367.

Telegin M.V. Ob istoricheskom soznanii [About historical consciousness]. Available at: www.hrono.ru/statii/2010/tlgn_rtv/php (accessed 11.07.2017).

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ:

Бернацкая Ада Александровна, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка, литературы и речевой коммуникации Сибирский федеральный университет. Россия, 660041, Красноярск, пр. Свободный, 79 E-mail: [email protected]

ABOUT THE AUTHOR:

Bernatskaya Ada Alexandrovna, Candidate of Philology, Associate Professor of the Department of the Russian Language, Literature and Speech Communication Siberian Federal University 79 Svobodny prospect, Krasnoyarsk 660041 Russia E-mail: [email protected]

ИНФОРМАЦИЯ ОТ РЕДАКЦИИ

В третьем номере журнала в тексте статьи «Повесть Е.Г. Водолазкина друзья" в лингвоидеологическом ракурсе» оказались не устраненными по вине следующие опечатки:

- в 8 строке аннотации должно быть не интерпрИтации, а интерпрЕтации;

- в ключевых словах вместо слова идеологи нужно читать идеология;

- на стр. 129 в квадратных скобках должно быть [Купина 2015].

" Близкие редакции