Повесть Е. Г. Водолазкина "близкие друзья" в лингвоидеологическом ракурсе Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 801.7

ПОВЕСТЬ Е.Г. ВОДОЛАЗКИНА «БЛИЗКИЕ ДРУЗЬЯ» В ЛИНГВОИДЕОЛОГИЧЕСКОМ РАКУРСЕ

А. А. Бернацкая

В статье подвергается анализу идеологический компонент семантической структуры повести Е.Г. Водолазкина «Близкие друзья» и, соответственно, используется лингвоидеологический анализ текста. Исследование показало центральную роль в выражении идеологической составляющей текста повести лексикода, в первую очередь, идеологем оценочного характера и прецедентных имён. Делается заключение о рассогласовании авторского кода и кода адресата, а также о том, что недостаточно сводить описание Великой Отечественной войны к аспектам личностно-психологического характера, поскольку в такой интерпритации тема войны становится объектом спекуляции в контексте информационно-психологической войны против России.

Ключевые слова и фразы: идеологи; идеологическая функция; лингвоидеологический анализ; идеологема; валюатив; лексикод; эстетика; этика.

STORY "CLOSE FRIENDS" BY E.G. VODOLAZKIN IN THE LINGUO-IDEOLOGICAL ASPECT

A.A. Bernatskaya

Ideological component of the semantic structure of the story "Close friends" by E.Vodolazkin is analyzed in the article. Author of the article used linguistic ideological analysis of the text. It is shown the main role of the ideological component of the text of the story lexis. First of all it concerns ideologems of evaluation character and precedent names. There is the conclusion about the discrepancy between the author's code and the recipient's code. Besides it is not enough to reduce the description of the Great Patriotic War to personal psychological aspects. The theme of war in this interpretation becomes an object of speculation in the context of an information-psychological war against Russia.

Keywords and phrases: ideology; ideological function; linguo-ideological analysis; ideologeme; valuative; lexicode; aesthetics; ethics.

Объект исследования - повесть Е.Г. Водолазкина «Близкие друзья». Герои повести - немцы. Повествование охватывает период начала национал-социализма в Германии, Вторую мировую войну и послевоенные годы. Место действия в довоенном и послевоенном периодах - Германия, место военных событий - Россия. Военно-исторический и социальный фон повести максимально нейтрализованы личностно-психологическими переживаниями основного персонажа, бывшего офицера вермахта, от лица которого идёт повествование. В его восприятии представлена Отечественная война в России. Очевидная текстообразующая интенция - поставить точку в военном противостоянии двух народов, переведя его на личностный, человеческий уровень: война - источник личностных потерь и трагедий с обеих сторон.

Предмет исследования - идеологический компонент семантической структуры произведения.

Лингвоидеологический анализ текста (использован термин Н.А. Купиной [Купиной 2015]) преследует цель проанализировать, в какой степени автору удалось соблюсти нейтралитет по отношению к захватнической агрессии немецкого национал-фашистского вермахта с одной стороны, и освободительной патриотической войне со стороны Советской армии, с другой, и в какой мере вообще нравственно допустима такая позиция в то время, когда ещё есть живые участники патриотического сопротивления, живы герои тыла, в России немало незалеченных ран войны, когда ширится движение «бессмертного полка». Аналитический инструмент - язык. Целевая установка лингвистического исследования может показаться попыткой подменить собой отсутствующую в России государственную цензуру. Общеизвестно, что против неё активно выступают либералы. Однако философы и социологи утверждают, что идеология является одним из признаков государства. Нелепо ставить вопрос, может ли государство выполнять идеологическую функцию, утверждает философ В.И. Иванов: «Государство, как аппарат управления всеми делами в обществе, .. .не может не выполнять идеологических функций по определению <...> Более того, попытка отказа государства от выполнения идеологических функций равносильна вынесению смертного приговора самому себе, но такого прецедента в истории ещё не было» [Иванов 2008: 124]. Идеология как система ценностей, определённое мировоззрение, совокупность ценностных ориентаций, наиболее

оптимальных для граждан данного государства - основа деятельности государства.

129

Никакое государство и общество «не может развиваться без чётко зафиксированных и всем понятных мировоззренческих ориентацию», - утверждает философ А.Н. Буховец. «<...> Государство обязано охранять стабильность, институциональные культурные и духовные ценности общества, обеспечивать его идеологическую безопасность, защищать свою культурную и политическую идентичность» [Буховец 2002. URL: URL: http://law.edu.ru/book/book.asp?bookro=1222073 (дата обращения - 07.08.2017)].

Анализ идеологической составляющей текста - органическая часть проблемы участия художественной литературы в ведении информационно-психологической войны. В теоретическом плане это опирается на признание исследователей, что ведение информационно-психологических войн становится возможно с помощью любых средств передачи информации и обработки информацией психического сознания масс. С.А. Зелинский справедливо обращает внимание на то, что к средствам массового воздействия относятся не только традиционно признаваемые телевидение, кино, пресса, но и «литература, искусство, образование, и т.п., - то есть,...все способы, с помощью которых происходит (или может произойти) изменение в массовом сознании посредством внедрения в подобное сознание (через подсознание) каких-либо установок» [Зелинский 2010. URL: http://psyfactor.org/lib/zln2.htm (дата обращения - 07.09.2017)]. В практическом плане данная статья продолжает ранее предпринятые автором опыты анализа художественного текста как инструмента (оружия) ведения информационно-психологической войны [Бернацкая 2015; 2016].

Повесть по тональности напоминает помещённую в военный дискурс пастораль вроде «Пастуха и пастушки» В.П. Астафьева. В основе сюжета - история трёх друзей: двух мужчин и одной женщины от периода их отрочества до смерти в ноябре 2007 г. главного персонажа, от лица которого ведётся повествование. Начальное место действия -Мюнхен. Датировки начала истории нет, но по элементам исторического фона ясно, что это конец 20-х гг. прошлого века: появляются упоминания о нацизме, но в начальном эпизоде за столиком кафе сидит Томас Манн, который, согласно биографам, покинул Мюнхен и вообще Германию в феврале 1930 г., после первой большой победы наци на выборах. Завязка сюжета - клятва трёх подростков в верности их дружбе. Регулярно посещая с родителями кладбище, Ханс однажды спросил друзей, могут ли они представить и себя лежащими здесь. Девочка подтвердила и предложила: «<...> И поскольку мы близкие друзья, предлагаю каждому дать слово, что он будет похоронен здесь. Мы не должны расставаться ни при жизни, ни после смерти. Вы даёте мне слово?

- Даём, - ответили, подумав, Ханс и Ральф» (с. 378). Клятва вскоре была закреплена эксцентричной выходкой двенадцатилетней Эрнестины, оказавшей магическое воздействие на всю последующую жизнь друзей. «Мы - близкие друзья, - сказала она, - и у нас не может быть тайн. Чтобы доказать это, мы должны друг перед другом раздеться»» (с. 380). Когда Ханс погиб (это произошло под Сталинградом), Ральф, верный клятве, сделал всё возможное, чтобы переправить гроб с покойником на родину. После всех перипетий военной и послевоенной жизни Ральф вместе с женой отправляется в турне по местам военных действий в России, чтобы почтить память друга.

Идеологическая платформа повести - идеология пацифизма, частично, как следствие, космополитизма. Идея эксплицитно выражена в меланхолических философских рассуждениях, приписываемых немцем Ральфом нанятому им русскому мужику, который вёз Ральфа и гроб с телом Ханса: «Мужик, правивший лошадью, произносил негромкие русские слова. <...> Мужик говорил вроде бы с Ральфом, не понимавшим его речи, но, может быть, и не с Ральфом, может быть, и сам с собой, с лошадью, со степью. <...> Да, он не понимал этих слов по отдельности, но в целом, конечно же, понимал. Всё пройдёт - таков был их общий смысл. Пройдут ночные бомбардировки, перемещения войск, столкновения государств. Сами государства тоже пройдут. Небо и земля - останутся. Роща, ветер <...> Звери останутся и насекомые -все те, кто не принимал участия в боевых действиях. Это ведь только кажется, что все заняты войной» (с. 403).

Занятая автором позиция нейтралитета обязывает главного героя к аполитичности. Тема национал-социализма лишь скупо пробивается сквозь покров политического и нравственного целомудрия. Ещё в подростковой юности у друзей мелькает словесное неприятие нацизма, когда Эрнестина делится с друзьями неприятными сексуальными намёками своего стоматолога: «- А ещё он нацист, и это самое отвратительное, -сказала Эрнестина. - Давайте поклянёмся, что ни за что на свете не станем нацистами. Пусть это будет ещё одной нашей тайной. Все поклялись. Отношение к нацизму в их семьях было самым разным» (с. 381). В связи с сексуальными домогательствами того же врача уже к взрослой белокурой девушке всплывает намёком тема превосходства арийской расы как фундамента фашистской идеологии и негативное отношение к ней героев повести: «Вероятно, ему нравится твоя арийская внешность, -предположил однажды Ральф» (Там же). Нравственная позиция персонажа эксплицитно выражена дважды. Первый раз сообщается, что Ральф не разделял радости властей по

поводу того, что его родной город Мюнхен «достался не русским. Этого удовлетворения Ральф не разделял» (с. 414). Будучи во время турне по России в Орле, Ральф доверительно шепчет в ухо персонального гида-переводчика: «Мы, немцы, перед вами очень виноваты. Самое плохое, что ничего в этом деле уже не поправить»» (с. 421). Трижды повторяется риторический вопрос «зачем». «Одним за одним брали города, неизвестные Ральфу. <...> Зачем, спрашивается, они их завоёвывали? (с. 388); «Армия шла по пыльной потрескавшейся земле, на которой ничего не росло и никто не жил. И никому уже было не понятно, зачем завоёвывали эту безлюдную землю» (с. 403). Риторически звучит вопрос уже впавшего в беспамятство умирающего Ральфа: «Скажите, Брунехильда, а с кем мы воевали и главное - зачем?» (с. 428). В остальном тексте чувство вины не проявляется. Центральный персонаж избирает военную карьеру. «Ральф чувствовал, что скоро начнётся война, и ему было всё равно — с кем. Возможно, он подспудно надеялся, что война встряхнёт его чувства» (с. 385). Едва ли личностная сфера может вытеснить мировоззренческую в период такого радикального этапа мировой истории. В армии Ральф быстро делает карьеру. Естественно, важную часть подготовки офицерской элиты составляла пропагандистско-воспитательная часть по ведомству Гиммлера. Но ни слова о каких-либо моральных терзаниях героя.

Выбор слова для обозначения референта имеет решающее значение для идеологически значимой модальности текста. Например, «употребление слова "отечество" вместо "страна" может изменить всю систему эмоциональных реакций адресата» [Эко 2006: 136]. Это объясняется тем, продолжает У. Эко, что, претворяясь в знаки, идеология не только «формирует область значений, набор определённых означаемых, соответствующих тем или иным означающим. Но она задаёт последнюю, окончательную исчерпывающую форму всей совокупности коннотаций» [Там же: 140]. Выводом из этого положения можно считать тезис «Любую лексему в контексте можно нагрузить идеологическими смыслами, и тогда такие лексемы становятся выражением идеологем» [Михайлов 2016: 140]. Идеологема, вслед за Н.А. Купиной и А.В. Михайловым, понимается как «мировоззренческая установка (предписание), облеченная в языковую форму.. .языковая единица, семантика которой покрывает идеологический денотат или наслаивается на семантику, покрывающую денотат неидеологический» [Там же]. Роль языка во внедрении идеологических установок в сознание общества убедительно показал Виктор Клемперер в исследовании языка Третьего Рейха (Берлин, 1947). Самыми действенными средствами внедрения нацистской

идеологии он назвал отнюдь не речи Гитлера и Геббельса, не статьи, не пропагандистские плакаты, листовки и знамёна, всё рассчитанное на рациональное мышление и осознанные чувства. «Нет, нацизм вживлялся в кровь и плоть немцев через слова и обороты речи, через синтаксические конструкции, растиражированные миллионами повторов» [Klemperer 1975: 23-24] (перевод мой - А.Б.). В дневниковых записках филолога приводятся яркие примеры использования в качестве пропагандистских средств разного рода онимов, пунктуации, особенно кавычек, разнородных суперлативов, включая числа, морфологических реструкций, недосказанности и семантической размытости, отбора синонимов и архаизмов, исконных и иноязычных слов. Например, слово «гуманизм» всегда бралось в кавычки и сопровождалось каким-нибудь хлёстким определением. Пример использования архаизмов: после аннексии Австрии, в 1938-1945 гг. её немецкое название «Oesterreich» было заменено на устаревшее «Ostmark» (буквально «Восточный край»). Новый - старый топоним был связан с немецким королём, позднее кайзером Отто I Великим, в 955-м году вернувшем в лоно германского отечества пограничные восточные земли, ранее захваченные Венгрией. В нацистском дискурсе возврат старого топонима должен был символизировать нерушимую связь поколений («Мы звенья одной цепи, наш долг - выполнить завещанное нам историей отечества»), благоговейную память о героических предках, историческую память, нерушимость границ, вечное единство нации, короче говоря, «голос крови» [Там же: 309-310]. Но недаром Клемперер эпиграфом к своим запискам взял афоризм философа Франца Розенкранца « Язык - это больше, чем кровь».

Первые строки повести, посвящённые военным действиям на русской земле, выдержаны в поэтически-возвышенной тональности. «Россия встретила Ральфа блеском реки Буг сквозь ивовые заросли. <...> Когда танки ехали по мосту, носы понтонов качались. Они напоминали качание гондол у причала Сан-Марка... Тот же плеск воды о блестящие борта, солнечные блики на волнах» (с. 387). Глагол «встречать» не имеет словарно зафиксированного компонента оценочности, но приобретает его в этом дискурсе. Основание - неадекватное отражение реалий. Фраза сама по себе типична в литературно обработанных текстах, но не отвечает описываемому событию: речь о продвижении военной агрессии вглубь страны. Объект агрессии не может «встречать» непрошенных гостей, а если и встречает, то ответным огнём. «Беллетризация» в описании военной ситуации в последующих фразах с их поэтическим флёром, ассоциативной эмоциональностью, ровным, «успокаивающим» ритмом элегической тональности создаёт

ложное впечатление о «мирном» протекании агрессивных действий. Потом Ральф командует ротой на российской земле. Скупые сообщения, лишённые каких-либо эмоционально-оценочных нюансов. Немцы наступали. «Один за другим брали города, неизвестные Ральфу. Витебск, Смоленск, Орёл» (с. 388). Тут же описываются «тяготы» немецких армейских будней. Целые страницы посвящены российским дорогам. Это были дороги всё дальше вглубь России. Но завоёвывать чужие земли немцам было не комфортно. Всем приходилось «делить общие тяготы - палатки, окопы и переезды»» (с. 405). «Такого количества пыли Ральф не видел ещё никогда. <...> В дожди пыль превращалась в грязь. <...> Она глухо чавкала под ногами и летела с колёс проезжавших машин. Когда машины застревали, их приходилось подталкивать всё той же пехоте» (с. 388). «После Белой Калитвы началась изматывающая дорога на юго-восток. <...> А воду теперь подвозили с перебоями. <...> Степь сменялась пустыней. Армия шла по пыльной потрескавшейся земле, на которой ничего не росло и никто не жил. И никому уже было не понятно, зачем завоёвывали эту безлюдную землю. Безлюдную и бесчеловечную...» (с. 403). Зимой уже морозы «оказались такими же неистовыми и изматывающими, какой прежде была жара». По ночам «немигающий взгляд» звёзд «промораживал до самых костей» (с. 404-405). Абстрактная обобщающая лексема «тяготы», эпитеты «изматывающая» (двойной повтор) и «бесчеловечная» включают сему сострадательности, неуместную в описываемом дискурсе. Сема вместе с её неуместностью усиливается благодаря дискурсивному слову «уже», имеющему в этом контексте не только временное значение, но и сему интенсивности. У российского читателя приглашение к сочувствию «бедным немцам-захватчикам» не вызывает отклика. На этом строится не планировавшийся автором негативный прагматический эффект: рассогласование лексикода автора и адресата.

Автор избегает темы страшных потерь СССР в этой войне, человеческих и материальных. Поэтому цинично звучит на первый взгляд оценочно нейтральная информация, снабжённая указанием на дату: «В современном Орле Ральф не узнаёт города, кратко виденного им в 1942 году» (с. 420). Российский читатель, во всяком случае, «продвинутого» возраста, воспринимает как проявление цинизма передаваемые автором «страдания» немецкого офицера, который не мог найти в только что захваченном городе Острогожске мастерскую по производству гробов: «В отчаянии он думал о том, что в Острогожске, видимо, никто не умирает. Или, наоборот, уже умерли все...» (с. 398). С позиции «арийца» это, видимо, говорило о «нецивилизованности» покоряемой

страны. Впечатление усиливается, когда во время своего послевоенного турне бывший офицер с женой «гуляют по Острогожску. Ральф вспоминает, как когда-то безуспешно блуждал по его улицам в поисках гроба. В ходе недолгой прогулки по городу дважды встречаются бюро похоронных услуг. Ральф отмечает, что жизнь в Острогожске стала гораздо комфортнее. И смерть — тоже» (с. 421). Проявление незапланированного автором повести эффекта «чёрного юмора» создаётся неуместным употреблением сравнительной степени прилагательного, постсуппозиционно относящего характеристику «комфортности» к трагическому для граждан России времени. Вид разрушенного русского города рождает у немецкого офицера лишь художественные ассоциации: «Один за одним брали города <...> Витебск горел, и Ральф наблюдал его ночное пламя. Снопы искр принимали причудливые формы, становясь шарами, змеями, человеческими фигурами. Взмывали в небо и летели над городом, как на картинах Шагала» (с. 388). Фраза «Витебск горел» - типичный образец безагентивного представления причинно-следственной ситуации: фактитивный субъект-подлежащее при непереходном глаголе служит средством вывести агенс из зоны ответственности за свои действия. Знак беды для жертв агрессии - лишь повод для ассоциативной игры участника агрессии. Танк с Ральфом на броне идёт по кукурузному полю. Ральф образно описывает поездку в дневнике. «Машина рассекает зелёную стихию. <...> Описан хруст початков под гусеницами... Ральфу жаль эти початки...» (с. 390). О жалости к людям под гусеницами немецких танков речи нет.

В повести нет даже намёка на какие-либо карательные меры со стороны немецкой армии по отношению к советским воинам или населению. Ни слова о зверствах, разрушениях. Соответственно, ведущим выразительным средством, не планируемым автором повести, но воспринимаемым российским читателем патриотического толка, становится фигура умолчания. Зато в армейском дневнике главного персонажа эмоционально и образно описывается ужас от того, что «вся местность в немецких потрохах» (с. 390). От этого ужаса друзья были близки тому, чтобы «сойти здесь с ума» (с. 392). Сообщается, что роту под командованием рассказчика, Ральфа, «потери не обошли стороной». «Первое время для покойников заказывали гробы, затем их стали класть в ящики из-под снарядов, когда же не стало хватать и ящиков, тела просто заматывали в брезент. На могиле ставился крест, на крест вешали каску похороненного. В ночное время эти могилы осквернялись местным населением, а позднее, после передислокации войск, могилы . осквернялись и днём» (с. 393). Подобно эпитету

«изматывающие» (дороги) неуместен в данном дискурсе вербальный валюатив «осквернять», также содержащий семы «сострадательность» и «согласие с резко негативной оценкой оцениваемых действий». Толковый словарь: «опозорить, подвергнуть поруганию, унижению, запятнать чем-нибудь» [Ожегов-Шведова 1997: 462]. Ральф в дневнике «не рассказывал о разорванных в клочья телах сослуживцев. <...> Об отставших солдатах, которых затем нашли повешенными на сучьях придорожного дуба, с выклеванными птицами глазами. Они были повешены двумя тесными гроздьями и покачивались на ветру - четыре плюс три» (с. 389). Валюатив «зверства» в отношении к немецким солдатам со стороны Красной армии и советских граждан отсутствует, но имплицитно присутствует в приведённых дневниковых описаниях и воспоминаниях героя. Неуместным представляется использование по отношению к потерям вермахта русское клишированное выражение высокого стиля как дань уважения геройски погибшим за Родину советским воинам «сложить головы»: Ральф лишился только руки, в то время как «почти вся его рота сложила под Сталинградом головы» (с. 408). Немцы быстро продвигались вперёд, всё дальше на восток от границы, ближе к Москве. «Постояв в Миллерове несколько дней, двинулись по шоссе в Белую Калитву. <.> Ральф «от нескончаемого движения чувствовал смертельную усталость. <...> Представил, как дома на панихиде сообщают, что он погиб в "Белой Калитве". Улыбнулся. В Мюнхене он не знал никого, кто бы смог произнести это название» (с. 402). Для русского читателя «нескончаемое движение», от которого «смертельно устал» немецкий офицер -это горестные месяцы отступления Красной армии, сдача городов и сёл, разрушения, гибель солдат и мирного населения. Поэтому в данном контексте выбор лексики неудачен: расчёт на реакцию сострадательности у русского читателя неоправдан.

Немецкий офицер интеллигентен. «По вечерам Ральф включал радиоприёмник и наслаждался музыкой. Переходя с программы на программу, старался найти Баха или Моцарта» (с. 399-400). Снежной зимой 1942 года богобоязненные немецкие солдаты на подступах к Сталинграду предавались мирным развлечениям: «Пехота играла в снежки... В солдатских палатках появились сплетённые из ковыля предрождественские венки» (с. 405). По этому поводу читателя знакомят с немецким генералом Кайзером. Это идеализированный образ: солдатам - «отец родной». «Несмотря на громкую фамилию, генерал слыл человеком демократичным и все праздники принципиально отмечал в солдатском кругу. <...> Гость привозил с собой подарки, а также очень неплохие - без скидки на фронтовые условия - напитки» (с. 405). С генералом рота праздновала 31-го

декабря канун нового, 1943 года. «В этот день всеобщей тишины противостоящие войска праздновали приход нового, 1943 года» (с. 405). Советская армия названа «противостоящей стороной». Отсутствие авторской сопричастности, семы статики и равновесности, нулевая эмоциональность не вписываются в характер войны 1941-1945, тем более, в ситуацию накануне решающей переломной битвы за Сталинград. Немецкий генерал привёз два ящика шампанского, оставался до двух часов ночи, на прощание предложил тост «за фронтовую дружбу», намекая на историю со странствующим с полком покойником (с. 405-406).

Фронтовая дружба высвечивает атмосферу солидарности в немецкой армии: сентиментальная история с транспортировкой на подступах к Сталинграду гроба с телом друга в Германию. «По просьбе Ральфа после отпевания солдаты перенесли тело Ханса в одну из ротных палаток. <... > Из ящика вытряхнули содержимое и положили в него Ханса» (с. 397). В ремонтном подразделении «за час соорудили ящик из цинковых листов и положили туда Ханса. <...> Ящик цинковый положили в ящик деревянный и привезли в роту. Ханса солдаты не боялись. <... > И хотя у солдат больше не оставалось места, где бы они могли отдохнуть от смерти, они не роптали. Они чувствовали, что в странностях Ральфа есть своя правда» (с. 399). Когда машины забуксовали в песке, «ящик с Хансом солдатам пришлось нести на руках. Вопреки опасениям Ральфа, они уже не роптали. Покойник Ханс мало-помалу стал неотъемлемой частью роты - чем-то вроде полкового знамени». Постепенно «молва о мёртвом пехотинце распространялась по войскам. В роте об этом знали и втайне Хансом гордились. <...> Время от времени Ральфу предлагали помощь. Накануне марша в Элисту в роту заехала гусеничная бронемашина и взяла ящик на борт. В Элисту Ханс въезжал на броне» (с. 403-404). Последняя «картинка», задуманная автором как выражение юмора, в сознании российского патриота отзывается ненавистным триумфом захватчиков по поводу очередной победы. Ральфу помог осуществить немыслимое в то время задуманное генерал Кайзер. Накануне Сталинградской битвы он сумел найти место в самолёте, чтобы переправить гроб с телом на родину: «Генерал Кайзер умеет ценить фронтовую дружбу»» (с. 407). Клятва, данная в юности, исполнена. Сентиментальная история заканчивается через шестьдесят пять лет во время турне супружеской пары по России в память о третьем члене дружеского союза. В конце турне по местам военных операций Ральф преклоняет колени перед павшим другом, хотя точное место его гибели найти не удалось. «По рукам водителя и Коли медленно съезжает на четвереньки. Стоит, упершись ладонями в

землю. Сквозь пальцы Ральфа медленно прорастает первая трава. По дрожанию плеч видно, что он плачет» (с. 422).

Взаимоотношения немцев и населения оккупированных местностей в повести лишь намечены. Отношение к армии захватчиков у поляков описывается чувством страха: Лейтенант Ральф, маршируя в составе своего полка по улицам Варшавы, «ловил на себе испуганные взгляды с тротуаров. <..> Было видно, что молодцеватость марширующих здесь никого не радует» (с. 386). Отношение русских к оккупантам выражено понятием гораздо большей интенсивности и экспрессии. Читателя приглашают разделить разочарование, а то и обиду захватчиков, которых «неумолимо поглощало русское пространство - бескрайнее, а главное - враждебное. Враждебность сказывалась не только в том, как на них смотрели здешние жители, - она ощутимо сквозила даже в движении облаков, в том, как лежали поля и текли реки» (с. 392). Этой оценке противоречит эпизод, в котором взаимоотношения немцев и оккупированного населения представляются мирно-бытовыми, двусторонне-хозяйственными, обоюдовыгодными. «В утро отъезда Ральф нанял подводу для доставки гроба к новому месту дислокации... <...> Мужик, правивший лошадью, произносил негромкие русские слова. <..> Мужик говорил вроде бы с Ральфом, не понимавшим его речи, но, может быть, и не с Ральфом, может быть, и сам с собой, с лошадью, со степью. От произносимого веяло удивительным спокойствием» (с. 402). Несмотря на разные языки, у седока и кучера полное взаимопонимание. Во время турне по России Ральф выразил желание сымитировать и этот эпизод его армейской жизни, но был разочарован. Как и в военном эпизоде, он ни слова в русской речи не понимает. «Они едут, и кучер говорит. Иногда причмокивает. <..> Этот кучер не так красноречив, как прежний. Говорит с паузами, словно взвешивая каждое слово. Ральф внимательно прислушивается, но сидит с грустным лицом. Возможно, это не то, что он ожидал услышать»» (с. 422).

В ходе турне герой, с одной стороны, не узнаёт места боёв, с другой, «Ральфу кажется, что деревни мало изменились., что в них едва ли не те же люди и уж точно -та же пыль. Ими поднятая шестьдесят пять лет назад. До сих пор не осела...» (с. 419-420). Всё те же дороги, нещадно разбивающие «прекрасную немецкую машину» -«новенький "Мерседес":... его пригнали специально для этого тура из Москвы» (с. 419). Впечатления негативные. На дорогах «дыры в асфальте,.. трупы собак». «Во время прогулки по центру у Ральфа пропадает кошелёк». Гости утешают сконфуженного гида: «в Мюнхене тоже воруют; их и там однажды обокрали - в 1948 году». Сравнение не в

пользу России XXI-го века: в послевоенные годы воровство было приметой времени. «По счастью, в Смоленске (прогресс берёт своё) есть банкоматы, и Эрнестина снимает деньги со своей карточки» (с. 419). Ремарка в кавычках воспринимается унизительным намёком на гипертрофированную отсталость России. Состоятельный немецкий гость великодушен, дарит смущённому, но в душе ликующему гиду на прощание несколько тысяч марок. Ещё один конфуз (эксцентрика, достойная примитивной комедии положений), случился в Острогожске: «В острогожской гостинице под Эрнестиной среди ночи разваливается кровать. Эрнестина падает на пол, а сверху её накрывает массивная спинка. <... > Вокруг её глаза переливается фиолетовый синяк»» (с. 421). Тем не менее, она «держится молодцом», но в конце путешествия умирает. В палате лежала ещё «Валентина Кузьминична, старуха лет восьмидесяти. <...> В палате пахнет мочой. -Это как в Венеции, - шепчет Ральф соседке Эрнестины. - Там тоже такой запах от каналов. Вы бывали в Венеции?» (с. 424). «Старуха»» не могла понять речи на чужом языке, но для читателя вопрос звучит издёвкой, болезненным напоминанием о том, насколько драматичнее судьба победителей фашизма, чем выживших побеждённых. Гости приблизительно того же возраста, но их никто не назовёт пренебрежительно «стариком» и «старухой». Они состоятельные люди, в конце жизни стали «профессиональными немецкими пенсионерами. Держа друг друга за мизинец, они зал за залом проходят все сколько-нибудь значимые музеи - сначала в Европе, а затем в обеих Америках. Проявляют себя беззаветными посетителями симфонических оркестров и оперных премьер <.. .> В сентябре ездят в Италию. Иногда - в Венецию...» (с. 415-416). Настоящий гимн супружеской любви, но и западному гуманному устройству государства. Российское турне заканчивается для супружеской пары с их голубиной верностью трагично: смертью Эрнестины. И опять «виновата» Россия. Невольно повторяется история с транспортировкой гроба.

По-своему в повести представлена попытка пересмотра характера и итогов Второй мировой, точнее, Отечественной войны, идейного противостояния социализма и национал-социализма, причин победы СССР. Основной опорой для этого вывода послужил специфический лексикод повести. Для лексикода анализируемого произведения в первую очередь специфичным оказался корпус оценочной лексики. Анализ в идеологическом аспекте показал, что для этого аспекта именно этот материал имеет особую релевантность. Тематика произведения ярко проявила дискурсивную обусловленность оценочной лексики. Недооценка этого факта приводит к

незапланированным прагматическим эффектам. С другой стороны, именно этот материал позволяет выявить латентные идеологические интенции автора. Для лингвоидеологического анализа текста чрезвычайно значимы также прецедентные имена. В исследуемом тексте их функции остались не раскрытыми, поскольку отсутствуют комментарии. Без комментариев лишь посвящённые поймут связь прихода к власти наци с Мюнхеном («пивной путч»); факт упоминания Томаса Манна в начале текста: он сидит в биргартене «Аумайстер» (с. 377) и позднее, в 1942 г., когда «Томаса Манна в этом заведении уже не было» (с. 391). Первое упоминание позволяет приблизительно датировать начало повести, а второе даёт повод вспомнить об отношении великого гуманиста и представителей немецкой творческой интеллигенции в целом к национал-социализму. Для молодого поколения не был бы излишним и комментарий к лексеме «наци», к словосочетанию «арийская внешность». Ещё в большей степени можно посетовать на отсутствие комментария к личности Ричарда Вагнера. Его отсутствие оставляет без внимания неоднозначное отношение Гитлера и идеологов национал-социализма к музыке в целом, к Вагнеру в особенности. Без такого комментария для большинства читателей «повисает» высказывание-резюме: «По вечерам Ральф ...наслаждался музыкой. <..> Однажды попал на трансляцию Вагнера из Байройта, но вскоре выключил. Ему казалось, что во всём происходящем есть доля и его, Вагнера, вины» (с. 399-400). Комментарий к личному антропониму «Брунехильда» стал бы поводом коснуться манипулятивных технологий фашистской идеологии.

«Беллетризованное» описание военной ситуации в месяцы горьких поражений Красной армии создаёт ложную картину, вводящую в заблуждение неискушённых в истории молодых читателей и вызывающую закономерный протест читателей, так или иначе переживших войну. Жанр произведения автор чётко обозначил как повесть. Поскольку это не фэнтези, и даты, топонимы и антропонимы не оставляют сомнений в том, что описываются события Второй мировой войны, на одно из ведущих мест выдвигается историческая функция текста. История пишется людьми, значит, повышается и значимость идеологической функции сочинения. Если представить себе фантастическую ситуацию, что каким-то образом именно этот текст остался единственным, по которому можно получить представление об Отечественной войне на российской земле, то всё оказалось бы перевёрнутым с ног на голову. Немцы -спокойные, интеллигентные, богобоязненные, с высоким чувством товарищеского долга и братской солидарности даже в труднейшие моменты жизни; они испытывают страдания

от передвижения по громадной чужой стране, утопая то в дорожной пыли, то в грязи, то в песках. Они несут большие потери от зверств «противостоящей» стороны. У них идеальный офицерский состав (генерал Кайзер, лейтенант Ральф). В личностном плане представлен поэтический идеал крепкой дружбы, поэтической, преданной любви между мужчиной и женщиной. Русские чинят препятствия, садистски обращаются с павшими немецкими героями. Их плохие дороги утомляют немецких солдат, сдерживают их марш на восток. Можно ли назвать это нейтралитетом в авторской позиции?

Художественную форму повести можно было бы оценить самыми лестными эпитетами. Но форма и содержание художественного произведения - азбучная истина -связаны неразрывно. Безусловно, эстетическая функция прежде всего. Однако, можно считать аксиомой так же неразрывную связь эстетики и этики. Выдающийся итальянский гуманист - философ, литературовед, сценарист, писатель, общественный деятель Умберто Эко неоднократно подчёркивал, что анализ эстетического аспекта художественного произведения невозможен в отрыве от его социального содержания, от общественного контекста: «каждый эстетический выбор объясняется общественными обстоятельствами. <...> Вместе с общественным контекстом из рассмотрения.. .изымается и идеологическая нагрузка произведения» [Эко 2005: 208]. Х.Г. Гадамер утверждал: прекрасное - прежде всего соразмерность и симметрия. Эстетическое доминирует. Эстетическое не может быть не этичным. «Там, где торжествует праздник прекрасного, даны и благое, и истинное, и этическое, и логическое. Прекрасное - венец понимания. Центр единства человека с вещами и человека с человеком» [Гадамер 1988: 553]. Если нарушены связь формы и содержания, эстетического и социального, соразмерность и симметрия, то, может быть, остаётся не красота, а красивость? Авторская интенция - показать войну с противоположной стороны, в восприятии врага: они люди, и ничто человеческое им не чуждо. Однако ожидается, что тем или иным образом (имплицирование, намёк, пре- и постсуппозиции, оценочные семы) автор доносит до читателя, что он русский писатель и на стороне русских в той кровавой войне. Проекция на предполагаемого адресата любого сообщения обязательна. Повесть написана на русском языке, для русского читателя. Переведённая на немецкий язык, она бы совершенно иначе (безусловно позитивно) воспринималась реципиентом. В немецкоязычном варианте лексикод автора совпал бы с лексикодом адресата.

Если писатель осознаёт силу и роль, познавательную и воспитательную функции художественной литературы, рассчитывает на широкую, а не только на элитарную

читательскую аудиторию, осознаёт свой гражданский долг за этническое, историческое сознание молодого поколения, а, следовательно, за будущее своей страны, он не может оставлять без внимания знаковые национально-исторические и культурологические реалии. Комментарии к историческим и культурным реалиям - отнюдь не вопрос лишь издательской культуры. И, наконец, анализ приводит к заключению, что в России и на постсоветском пространстве в целом, очевидно, преждевременно задаваться целью свести ход и значение Великой Отечественной войны к личностно-психологическим аспектам, отвлекаясь от политических, этнических, нравственных, социально-экономических, идеологических. Ещё недостаточно временное отстояние, слишком часто эта война становится инструментом социально-политических спекуляций в рамках широкомасштабной информационно-психологической войны против России.

Список литературы

Бернацкая А.А. "ЖД" Д.Л. Быкова: информационно-психологическая война "против" или "за" Россию? // Экология языка и коммуникативная практика. 2016a. №1. С.212-238.

Бернацкая А.А. Симптомы информационно-психологической войны, или ЧЕМ ПАХНЕТ ПОКИНУТАЯ РОДИНА (на материале романа МП. Шишкина "Венерин волос" // Экология языка и коммуникативная практика. 2016b. №1. С. 239-258.

Бернацкая А.А. Художественный текст как пространство информационно-психологической войны (на материале романа / повести А.А. Зиновьева "Катастройка" ) // Экология языка и коммуникативная практика. 2015. №2. С. 197-223.

Буховец А. Н. Идеологическая функция государства: Автореферат дис. ... канд. юр. наук. Москва, 2002. URL: http://law.edu.ru/book/book.asp?bookID=1222073 (дата обращения: 07.08.2017).

Водолазкин Е.Г. Близкие друзья. Повесть // Водолазкин Е.Г. Совсем другое время: роман, повесть, рассказы. М.: АСТ, 2014. С. 375-428.

Гадамер Х.Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988. 704 с.

Зелинский С.А. Психика и информация. Информация и психологические войны (Современные психотехнологии манипулирования). 2010. URL: http://psyfactor.org/ lib/zln2.htm (дата обращения: 07.09.2017).

Иванов В.И. Диалектика ментальных идеологий в глобальном мире // Интеллект, ментальность и духовность в глобальном мире. Красноярск: Изд-во "Литература-принт", 2008. 228 с.

Михайлов А.В. Способы представления идеологемы как установки // Экспликация базовых ценностей этноса в речи и тексте: Материалы научной конференции с международным участием. Красноярск: КГПУ, 2016. С. 138-143.

Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. М.: Азбуковник, 1997. 944 с.

Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию; перев. с итал. СПб.: "Симпозиум", 2006. 544 с.

Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста; перев. с англ. и итал. СПб.: «Симпозиум», 2005. 502 с.

Klemperer Victor. LTI. Notizbuch eines Philologen. Verlag Philipp Reclam jun. Leipzig, 1975. 344 с.

References

Bernackaja A.A. "ZhD" D.L. Bykova: informacionno-psihologicheskaja vojna "protiv" ili "za" Rossiju? [ZHD" by D.L. Bykov: info-psychological war "against" or "for" Russia?]. E'kologija jazyka i kommunikativnajapraktika. 2016a. No.1. Pp. 212-238.

Bernackaja A.A. Simptomy informacionno-psihologicheskoj vojny, ili ChEM PAHNET POKINUTAJa RODINA (na materiale romana M.P. Shishkina "Venerin volos") [Symptoms of info-psychological war, or how the abandoned homeland smells (based on M.P. Shishkin's novel "Venus's hair")]. E'kologija jazyka i kommunikativnaja praktika. 2016b. No.1. Pp. 239-258.

Bernackaja A.A. Hudozhestvennyj tekst kak prostranstvo informacionno-psihologicheskoj vojny (na materiale romana / povesti A.A. Zinov'eva "Katastrojka") [Artistic text as a space of infopsychological war (based on the novel / story by A.A. Zinoviev "Katastrojka"]. E'kologija jazyka i kommunikativnaja praktika. 2015. No. 2. Pp. 197-223.

Buhovec A. N. Ideologicheskaja funkcija gosudarstva: Avtoreferat dis. ... kand. jur. nauk [The ideological function of the state: abstract of the dissertation]. Moskva, 2002. Available at: http://law.edu.ru/book/book.asp?bookID=1222073 (accessed 07.08.2017).

Vodolazkin E.G. Blizkie druz'ja. Povest' [Close fiends. Story]. Vodolazkin E.G. Sovsem drugoe vremja: roman, povest', rasskazy [Absolutely different time: novel, story, tales]. M.: AST Publ., 2014. Pp. 375-428.

Gadamer H.G. Istina i metod: Osnovy filosofskoj germenevtiki [Truth and Method: The Basics of Philosophical Hermeneutics]. M.: Progress Publ., 1988. 704 p.

Zelinskij S.A. Psihika i informacija. Informacija i psihologicheskie vojny (Sovremennye psihotehnologii manipulirovanija) [Psychic and information. Information and psychological wars (Modern psycho-technologies of manipulation)]. 2010. Available at: http://psyfactor.org/ lib/zln2.htm (accessed 07.09.2017).

Ivanov V.I. Dialektika mental'nyh ideologij v global'nom mire [Dialectics of mental ideologies in the global world]. Intellekt, mental'nost' i duhovnost' v global'nom mire [Intellect, mentality and spirituality in the global world]. Krasnojarsk: Izd-vo "Literatura-print" Publ., 2008. 228 p.

Mihajlov A.V. Sposoby predstavlenija ideologemy kak ustanovki [Ways of presenting an ideologeme as a principle]. Jeksplikacija bazovyh cennostej jetnosa v rechi i tekste: Materialy nauchnoj konferencii s mezhdunarodnym uchastiem [Explication of the basic values of an ethnos in speech and text: Proceedings of a scientific conference with international participation]. Krasnojarsk: KGPU Publ., 2016. Pp. 138-143.

Ozhegov S.I., Shvedova N.Ju. Tolkovyj slovar' russkogo jazyka: 80 000 slov i frazeologicheskih vyrazhenij [Dictionary of the Russian language: 80 000 words and phraseological expressions]. M.: Azbukovnik Publ., 1997. 944 p.

Jeko U. Otsutstvujushhaja struktura. Vvedenie v semiologiju [Missing structure. Introduction to Semiology]; perev. s ital. SPb.: "Simpozium" Publ., 2006. 544 p.

Jeko U. Rol' chitatelja. Issledovanija po semiotike teksta [The role of the reader. Research on the semiotics of the text]; perev. s angl. i ital. SPb.: "Simpozium" Publ., 2005. 502 p.

Klemperer Victor. LTI. Notizbuch eines Philologen. Verlag Philipp Reclam jun. Leipzig, 1975. 344 p.

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ:

Бернацкая Ада Александровна, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского

языка, литературы и речевой коммуникации

Сибирский федеральный университет

Россия, 660041, Красноярск, пр. Свободный, 79

E-mail: bern1940@,mail. ru

ABOUT THE AUTHOR:

Bernatskaya Ada Alexandrovna, Candidate of Philology, Associate Professor of the Department

of the Russian Language, Literature and Speech Communication

Siberian Federal University

79 Svobodny prospect, Krasnoyarsk 660041 Russia

E-mail: hern1940 amail. ru