CC BY
53
2. Ozhegov S.I. Slovar'russkogo yazyka: Ok. 57000 slov. Pod redakciej chl.-korr. ANSSSR N.Yu. Shvedovoj. 20-e izd., stereotip. Moskva: Rus. yaz., 1989.
3. Sudakov G.V. Istoriya russkogo slova. Departament obrazovaniya Vologodskoj obl., Vologodskij gos. pedagogicheskij un-t. Vologda: VGPU, 2010.
4. Asanova I.P. Leksika, otobrazhayuschaya krest'yanskij byt, v mordovskih yazykah: 'etnolingvisticheskoe issledovanie. Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Joshkar-Ola, 2007.
5. Rakin A.N. Leksika material'noj kul'tury v permskih yazykah. Finno-ugorskijmir. Mezhdunarodnyjnauchnyjzhurnal. Saransk, 2013.
6. Randymova Z.I. Bytovaya leksika priural'skih hanty. Narody severo-zapadnoj Sibiri: sbornik. Pod redakciej N.V. Lukinoj. Tomsk: Izd-vo Tom. un-ta, 1994; Vyp. 1: 113 - 119.
7. Kaksin A.D. Hantyjskie zaimstvovaniya iz russkogo yazyka v oblasti leksiki, svyazannoj s bytom i hozyajstvennoj deyatel'nost'yu (na materiale kazymskogo dialekta. Yazyki korennyh narodov Sibiri. Sbornik nauchnyh trudov. Vyp.5. Novosibirsk, 1999: 221 - 224.
8. Onina S.V. Otraslevaya leksika hantyjskogo yazyka: slovarnyj sostav, svyazannyj s olenevodstvom: monografiya. Mar. gos. un-t. Joshkar-Ola. 2003.
9. Nov'yuhova N.V. Zaimstvovannaya leksika hantyjskogo yazyka (na materiale kazymskogo dialekta). Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Sankt-Peterburg, 2009.
10. Solovar V.N., Gatchenko V.D., Tarlin P.T. Promyslovaya leksika hantyjskogo yazyka. Hanty-Mansijsk: IIC YuGU, 2010.
11. Ryabchikova Z.S. Somaticheskaya leksika hantyjskogo yazyka: monografiya. Izd. 2-e, dop. i ispr. Hanty-Mansijsk: Print-Klass, 2014.
12. Sorokoletov F.P. Tradicii russkoj sovetskoj leksikografii. Voprosyyazykoznaniya. 1978; 3: 26 - 42.
13. Shmelev D.N. Ocherkipo semasiologii russkogo yazyka. Moskva: Prosveschenie, 1964.
14. Filin F.P. Ocherki po teorii yazykoznaniya. Institut russkogo yazyka AN SSSR. Moskva: Nauka, 1982.
Статья поступила в редакцию 01.11.17
УДК 821.161.1.-93
Gubina N.V., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Philology and Elocution, Altai State Institute of Culture
(Barnaul, Russia), E-mail: [email protected]
A NOVEL "THE WHIP OF GOD" AS THE TOP OF CREATIVE EVOLUTION OF E.I. ZAMYATIN. The article deals with the last, unfinished novel of E.I. Zamyatin - "The Whip of God" - from the point of view of the poetics of titles. The researcher applies a method of metatext construction and analysis. The foreshortening makes it possible to assume with the greatest probability the possible plot of the work, the significance of individual themes, images, and motifs. Comparison of the novel with the play "Atilla", archival information and memoirs of contemporaries about Zamyatin's plans allows to draw conclusions that the historical novel about the leader of the Huns was to become the pinnacle of the writer's creativity. The author planned not only to recreate the scale of the personality of Atilla and the grandeur of the era, but also to show the significance of the writer's image as a witness and participant in history, as well as the fatal, fateful power of the relationship between man and woman.
Key words: E.I. Zamyatin, "The Whip of God", nominative aspect, title, reconstruction, evolution.
Н.В. Губина, канд. филол. наук, доц. каф. филологии и сценической речи Алтайского государственного института
культуры, г. Барнаул, E-mail: [email protected]
РОМАН «БИЧ БОЖИЙ» - ВЕРШИНА ТВОРЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ Е.И. ЗАМЯТИНА
В статье рассматривается последний, неоконченный роман Е.И. Замятина «Бич Божий» с точки зрения поэтики заглавий. Автор применяет разработанную им ранее методику построения и анализа метатекста названий одного автора. Такой ракурс позволяет с наибольшей долей вероятности предположить возможный сюжет произведения, значимость отдельных тем, образов, мотивов. Сопоставление романа с пьесой «Атилла», архивными сведениями и воспоминаниями современников о планах Замятина позволяет сделать выводы: исторический роман о вожде гуннов должен был стать вершиной творчества писателя. Автор планировал не только воссоздать масссштаб личности Атиллы и грандиозность эпохи, но и показать значимость образа писателя как свидетеля и участника истории, а также роковую, судьбоносную силу отношений мужчины и женщины.
Ключевые слова: Е.И. Замятин, «Бич Божий», номинативный аспект, заглавие, реконструкция, эволюция.
Роман «Бич божий» - последнее произведение Е.И. Замятина - обделен вниманием критиков и литературоведов по сравнению с более ранними крупными произведениями писателя (роман «Мы», повести «Уездное», «Алатырь» и т. д.). Основная причина тому - незавершенность произведения. Автор успел закончить лишь первую часть романа, повесть «Детство Атиллы». Однако масштабность эпической формы, выбранной писателем, многолетняя подготовка материала позволяют предположить, что произведение должно было стать итогом философских, историософских, художественных исканий Е.И. Замятина. Сам автор определял глобальность замысла: «Эпоха, когда состарившаяся римская цивилизация была смыта волною молодых народов, хлынувших с востока, <...> показалась мне похожей на нашу необычайную эпоху, огромная фигура Атиллы, двинувшего против Рима все эти народы, увиделась мне в ином, нетрадиционном освещении» [1, с. 398]. За этими словами угадывается стремление автора создать портрет знаковой, эпохальной личности - образ субъекта, логически выкристаллизовавшийся на протяжении всего творческого пути художника.
Сложность изучения романа «Бич божий» заключается в специфике текста, состоящего из вербализованной части, повести «Детство Атиллы», и невербализованных потенциальных замыслов художника, восстановить которые можно лишь гипотетически, с известной долей вероятности.
Разработанная нами ранее методика анализа метатекста заглавий позволяет сделать попытку реконструкции романа, а значит, говорить о его значимости для творчества писателя в целом [1; 2; 3].
Заглавие «Детство Атиллы» применяется нами условно. И.Е. Ерыкалова приводит несколько планов будущего романа, которые свидетельствуют о масштабности невоплощенного замысла: «В парижском архиве Замятина сохранился план исторического повествования "Скифы" в четырех частях: I - "Империя и он"; II - "Дневник историка Приска"; III - "Бич Божий"; IV - "Судьба. Венец". А. Шейн приводит еще один план: «Роман "Бич Божий" предполагался в четырех частях: "Накануне"; "Дневник Приска"; "Меч" и "Невеста", <...> первые семь глав представляли лишь половину первой части или одну восьмую всего текста». Роман "Бич Божий", опубликованный впервые в Париже в 1938 году, и представляет собой эти первые семь глав о детстве Атиллы и его жизни заложником в Риме при дворе императора Гонория» [2, с. 145].
Однако если совместить эти два свидетельства опять же на уровне номинации частей романа, то получим пунктирно намеченный сюжет произведения:
1. «Накануне» - «Империя и он»: встречаются равные по масштабам личность и государство, намечается их противостояние, онтологическая оппозиция, которая определит будущее.
2. «Дневник историка Приска» - «Дневник Приска»: это самая неизменная часть повествования. То есть образ Приска намечен автором окончательно, герою предназначено стать свидетелем эпохи и сформировать для потомков образ этого будущего. Поэтому крайне важно проанализировать образ, уже созданный Замятиным в написанной части романа. Словосочетание «дневник историка» дает удивительное сочетание беспристрастности и, одновременно, субъективности будущего повествования. Возникают мотивы «текста в тексте» и намечена значимость образа историка - «поэта эпохи».
3. «Бич Божий» - «Меч»: эти метафоры образа главного героя в соположении до определенной степени поясняют друг друга, хотя и не отменяют возможных интерпретации заглавия романа, которые мы приведем ниже.
4. «Судьба. Венец» - «Невеста»: брачный венец становится венцом судьбы, невеста - ее приговором и вершиной одновременно. Это вполне соотносится с сюжетом пьесы: притяжение настоящего мужчины и настоящей женщины, «железа и магнита» (Ф. Ницше) - сильнее, гораздо губительнее всех стихий, катаклизмов, исторических бурь. И смерть Атиллы от руки невесты предрешена его страстью и волей.
Заглавие «Бич божий» - итог, вершина эволюционной лестницы творчества писателя, венчающая метатекст названий в целом и отдельные парадигмы, подпарадигмы внутри него. Название романа завершает субъектную группу, определяя нарастающий интерес автора к субъекту, личности. С точки зрения общей семантики заглавие «Бич божий» характеризуется удвоенной субъектностью: «бич» - существительное, субъект грамматический, «божий» - притяжательное прилагательное, указывающее на субъект (бог). Это полное заглавие ^+Р), завершающее группу аналогичных названий: «Ловец человеков» -«Сподручница грешных» - «Мученики науки» - «Бич божий». Такое объединение выявляет ряд существенных смысловых со/ противопоставлений. Внутри группы наблюдается общность христианской тематики. Однако три первых названия характеризуют субъект как помещенный в общество, а заглавие «Бич божий» ни в одном семантическом компоненте не подразумевает социальности. Можно сделать вывод: автор выводит субъект за рамки социума, более того, личность героя ставится над обществом подобно богу.
Логично предположить две сферы пространства в романе -социальную и антисоциальную. При этом, если ранее автора больше интересовала территория Власти, то в романе антисоциальный континуум является основным.
Тема бога, его осмысления вводит название «Бич Божий» в парадигму ментальных названий и позволяет предположить психоаналитический подтекст произведения.
Диалектически сопоставленные лексемы заглавия - «бич» (коннотации «агрессия, боль, страх, унижение, наказание») и «бог» (коннотации «любовь, милосердие, всепрощение, благодать») - отражают двойственную мотивировку текста идеями Ф. Ницше и В. Соловьева. Части названия соотносятся соответственно «бич» - с философией немецкого мыслителя, «бог» - с идеями русского. Более того, заглавие романа в целом обнаруживает полемическую связь с названием «Краткая повесть об Антихристе» В. Соловьева. То есть произведение Е.И. Замятина коррелирует с текстом, в свою очередь также ориентированным на идеи двух философов.
Лексема «бог», используемая Замятиным как часть заглавия, находится в тесной ассоциативной связи с понятием «творение», то есть обнаруживает космогонический аспект. Но при использовании слова «бог» в качестве определения к существительному «бич» космогония переходит в эсхатологию. Таким образом, уже на уровне заглавия романа Замятин обнаруживает диалектику «космогония/эсхатология», присущую его творчеству в целом.
Если включить подзаголовок сохранившейся части романа «Детство Атиллы» в метатекст названий произведений Е.И. Замятина, окажется, что имя героя - единственный случай повторения слова, то есть этот образ вынашивался автором со времени подготовки к написанию исторической пьесы «Атилла» вплоть до смерти писателя. В связи с этим пьесу можно рассматривать как сюжетный каркас будущего романа. Несомненно, в последнем произведении возросло мастерство автора, и, кроме того, перемена места жительства (эмиграция) дала ему возможность писать то, на что в советском государстве был наложен запрет. Однако уже в пьесе Замятин использует космогонический сюжет, адаптированный к коммунистической идеологии: герой-демиург
из народа перестраивает мир, ведет массы к свержению старого государства императоров.
О процессе работы над пьесой сам Е.И. Замятин вспоминал: «Чтобы войти в эпоху Атиллы (для пьесы), потребовалось уже около двух лет, пришлось прочитать десятки русских, французских, английских томов, дать три текстовых варианта. Совершенно независимо от того, что пьеса до сцены так и не дошла, - все это оказалось только подготовительной работой к роману» [3, с. 29]. Заглавия пьесы и романа выстраиваются в один смысловой ряд (синтагму) «Атилла - Бич божий», обладающий богатым смысловым потенциалом. Отметим, что среди окружения Замятина и сам роман нередко назывался «Атилла».
1. Атилла - это бич божий, то есть наказание христианскому Риму в виде нашествия язычников, ниспосланное за грехи.
2. Атилле - бич божий. По сюжету пьесы герой-воин, находящийся на вершине славы, внезапно гибнет от руки женщины. Атиллу постигла кара бога.
3. Атилла - бич, обращенный против бога. Герой отрицает бога, свергает его. Атилла - новый бог, Антихрист, пытающийся заменить старого бога.
4. Атилла - божий. Он ненавидит бога, пытается нанести ему удар, но с точки зрения бессознательного, релятивизация противоположностей естественна, поэтому, ненавидя бога, пытаясь его свергнуть, Атилла действует во имя божие.
Противопоставление «Атилла» - «бог» отражает более общую философскую оппозицию «язычество» - «христианство», организующую текст романа. Так, в повести «Детство Атиллы» автор выстраивает два типа пространства: интенсивное христианское пространство большого города (Рим, Константинополь) и экстенсивное языческое (степь, поселение гуннов). Первое -территория социума, цивилизованных людей, второе пространство асоциально, занято варварами, скотами (в представлении римлян). Автор многократно подчеркивает сохраняемую гуннами связь с природой, животным миром. Сам Атилла «учился стоять, хватаясь за ноги стреноженных лошадей» [1, с. 510]. В Риме единственная родственная душа для юного варвара - волк в клетке, даже римскую науку лгать мальчик познает через охотничью метафору: «Мне хочется смеяться», - сказал Атилла. «Нельзя! - голос у Адолба был злой. - Здесь нельзя, это - не дома». Горбун посмотрел на Атиллу теплыми, как шерсть, глазами. «Здесь нужно лгать, мальчик», - сказал он. «Что это - лгать?» -спросил Атилла. Горбун обернулся к Адолбу: «Объясни ему ты». Адолб сказал: «Ты помнишь, мы ходили на лисицу? Ты помнишь, мы смотрели ее следы?». Атилла увидел гладкий голубой снег и на нем - чуть посинее - следы лисьих пальцев, следы были вывернутые, лисица бежала, пятясь задом. «Она пятилась, чтобы обмануть собаку, - продолжал Адолб. - Здесь кругом тебя собаки, помни это». Атилла кивнул молча, теперь он понял» [1, с. 522].
За социальным пространством Е.И. Замятин закрепляет мифологему рая. В рассказе «Пещера» рай проходит регрессивный путь, который логически завершается в романе. Рай в конечной формуле становится адом. «Каменная река Рим» ассоциируется с подземными реками, текущими в царстве смерти. Впечатление усиливается многократно упоминаемыми признаками тлена, разложения. Так, главное зрелище римлян - расчленение тела на показательных операциях Язона. Искусственный запах духов, благовоний маскирует тлетворный запах разлагающейся плоти. Здоровые тела уничтожаются в угоду больным.
Духи, дух, душа - однокоренные слова. Но лишь первая лексема обозначает предмет физического порядка, в то время как остальные - явления метафизические. Духи можно понюхать, потрогать, они материальны. В социуме духи играют роль эрзац-души. Но, для Атиллы, это сладковатый запах тлена.
Иерархия социума в разлагающемся раю нарушена. В римских кабаках простолюдины пьют за одним столом с аристократами. Мужское и женское начала слились воедино, поэтому половые признаки становятся излишними атрибутами человеческого тела: среди мужчин появляются евнухи, женщинам «груди <...> стали не нужны, они пили лекарства, чтобы стать безгру-дыми» [1, с. 503]. Родовые естественные связи внутри пространства социума разрушены: женщины не хотят иметь детей, сам император спит с сестрой. Солнечный свет становится блеском золота, которое является идолом и в Риме, и в Константинополе. Реальность сознания подменяется «китайскими пилюлями» -наркотиками, которые погружают людей в подобие сна (временная смерть).
Признаки вырождения человека - результат жизни социума, цивилизации, которая под действием Власти изжила сама себя, оторвавшись от естественных законов природы. Механизм разрушения социумом первозданной гармонии, утраты духовного начала и подмены его сугубо материальным раскрывает историк Евзапий, цитируя Иоанна Златоуста: «Постыдимся хотя бы зверей. У зверей все общее: и земля, и источники, и пастбища, и горы, и леса. А человек делается свирепее зверя, говоря эти холодные слова: "То твое, а это мое"» [1, с. 523]. Апокалиптическая картина вырождающейся цивилизации противопоставлена Е.И. Замятиным описанию жизни племени хунов. Пространство степи - это пространство здоровых инстинктов, естественных запахов: «Из окна пахло горячим хлебом, телом, землей» [1, с. 511]. Показательно, что автор объединяет в предложении три понятия, которые можно считать основаниями первозданной гармонии, организующей космологический процесс. Земля, тело, хлеб - родящие начала. И в племени хунов царят законы рода: подчиняться вождю - князю, поклоняться божеству плодородия, соблюдать календарные земледельческие обряды, почитать духов предков. На пространственном уровне автор подчеркивает, что хуны владеют природной тайной, мудростью, истинным гармоничным знанием о мире. «Город [хунов - Н.Г.] был похож на череп. На макушке желтой и лысой горы как венец лежал дубовый тын, торчали рубленные из дерева башни. Под желтым лбом темнели пещеры, они оставались от древних насельников, о которых никто ничего не знал» [1, с. 509]. Тайна первых людей передана «топологически» памятью места пришедшему в этот край племени, превращая его в людей, заново населяющих мир.
Создавая роман как апологию субъекта, Е.И. Замятин прослеживает все этапы развития сильной, неординарной личности, которой предуготовано переделать мир заново. Рождение тела Атиллы становится первым этапом будущей космологии.
Ребенок появляется на свет рано утром на берегу реки во время перехода племени на новое место, пригодное для жизни: «Жена Мудьюга закричала так, что все остановились. Её положили на войлок, на снегу она раздвинула ноги, ее распухший живот сотрясали судороги. Плечи ребенка были такие широкие, что он, выходя, разорвал у матери все и она умерла. По имени реки отец назвал его Атилла» [4, с. 510].
Следующий этап - пробуждение сознания в маленьком человеке - совпадает для Атиллы с его половой дифференциацией, четко сохраняющейся в родовом обществе. «Свеон Адолб неслышно подошел сзади, взял мальчика под мышки и, смеясь, сказал: "Стыдно уже тебе быть с женщинами, пойдем со мной"» [4, с. 510].
Самосознание Атиллы связано с осмыслением образа бога как существа, наделенного высшей силой и властью. На роль бога подходят три фигуры: каменный идол, сам Атилла и Мудьюг, глава племени. Порка, назначенная мальчику отцом, становится испытанием для всех, претендующих на статус бога. Каменный идол, к которому обращается Атилла в надежде предотвратить наказание, не исполняет просьбы ребенка и теряет всесилие и могущество. Атилла мстит божеству, пытаясь натянуть священный золотой лук божества хунов и поразить идола. Но руки мальчика еще слабы, не удается и попытка убить отца. Мудьюг-бог
Библиографический список
наделен сверхъестественным качеством, «его тело даже во сне чувствовало сталь» [4, с. 516], позже это унаследует и Атилла.
В романе, как и ранее в «Уездном», Е.И. Замятин использует мифологему «отца и сына». Подобно отцу Анфима Барыбы, отправляющего сына в мир за знаниями, Мудьюг посылает сына заложником в Рим, научиться всему, что знают люди старого мира. Решение отца означает расставание с детством: «Когда, спустившись с лестницы, Атилла проходил через сени, он в темноте наткнулся на что-то. Рукою он узнал кадушку с медом, она всегда стояла здесь. Еще вчера вечером он тайком брал отсюда мед, но сейчас ему показалось, что с тех пор прошли целые годы. Это кончилось и больше не будет никогда» [4, с. 517]. Спуск по лестнице из комнаты отца предваряет инициационный путь Атиллы и последующее восхождение на уровень бога-князя. Гибель отца на охоте в день отъезда сына означает удачу последнего в достижении цели. Старый бог умирает, вскоре ожидается появление нового.
В представлении Атиллы власть дают человеку только сильное тело и сильный дух, поэтому хуну смешно и странно видеть на троне огромной империи больного тщедушного Гонория.
Пребывание Атиллы в Риме - это время познания собственного духа и обучения премудростям людей старого мира. Культурное знание передается герою через еду, язык, слово социума (умение лгать). Знаменательно, что первый удачный обман Атилла совершает с помощью сакрального животного: «Атилла <...> ворвался запыхавшийся, крича: «Крыса! Крыса!" Император смертельно боялся крыс, если кто-нибудь во дворце видел крысу - за ней начиналась настоящая охота, пока ее не убивали. <...> Крысу так и не нашли. Ее не могли найти, потому что ее не было. Атилла выдумал её. Горбун и все поверили, это было хорошо. В следующие дни он продолжал учиться этому» [4, с. 534].
Выходя на свободу, уезжая из императорского дворца, Атилла получает новое качество: сильный дух, управляющий инстинктами собственного тела и чужой волей: «Адолб сбоку <...> посмотрел на римлян и спросил Атиллу как начальника, как князя: «Прикажешь, господин, ехать сейчас?» Он сказал это уже на римском языке, так, чтобы римляне поняли. «Да, сейчас», - приказал Атилла. Его сердце, стуча, мчалось, ему хотелось лететь, но он велел себе идти медленно. Он шел не оглядываясь» [4, с. 551].
Теперь Атилла обладает мудростью природного и культурного знания, и власть над людьми (миром) дана ему как право сильного и знающего духа.
На пути домой Атилла надолго останавливается и наблюдает за тем, как римские солдаты строят лагерь - так герой получает военное знание, необходимое для последующего переустройства мира, он уже предчувствует войну как космогоническую ситуацию.
Окончательным самоосознанием, постижением тайны духа заканчивается для главного героя глава «Детство Атиллы». Однако гармоничное знание о жизни подразумевает и понимание тайны тела, плоти, инициацию героя как мужчины. Очевидно, смертельный любовный поединок между Атиллой как совершенным, абсолютным мужчиной (мужем) и совершенной женщиной должен был развернуться в финале романа, обещавшего стать вершиной творческой эволюции писателя.
1. Губина Н.В. Поэтика заглавий в прозе Е.И. Замятина: название - текст - метатекст. Мир науки, культуры, образования: междунар. науч. журн. 2007; 4: 97 - 104.
2. Губина Н.В. Власть субъекта и субъект власти: художественное измерение. Мир науки, культуры, образования: междунар. науч. журн. 2010; 5 (24): 240 - 244.
3. Губина Н.В. «Бич Божий» Е.И. Замятина: попытка реконструкции неоконченного романа. Учёные записки. Теория и практика исследования социально-культурной деятельности, художественного образования, информационных ресурсов. Редактор А.С. Конды-ков. Барнаул: Изд-во АлтГАКИ, 2010; Вып. 6: 140 - 145.
4. Замятин Е.И. Мы. Москва, 1990.
5. Ерыкалова И.Е. К истории создания пьесы «Атилла». Творческое наследие Евгения Замятина: Взгляд из сегодня. Тамбов, 1997; Кн. III.
6. Как мы пишем. Москва, 1989.
References
1. Gubina N.V. Po'etika zaglavij v proze E.I. Zamyatina: nazvanie - tekst - metatekst. Mir nauki, kul'tury, obrazovaniya: mezhdunar. nauch. zhurn. 2007; 4: 97 - 104.
2. Gubina N.V. Vlast' sub'ekta i sub'ekt vlasti: hudozhestvennoe izmerenie. Mir nauki, kul'tury, obrazovaniya: mezhdunar. nauch. zhurn. 2010; 5 (24): 240 - 244.
3. Gubina N.V. «Bich Bozhij» E.I. Zamyatina: popytka rekonstrukcii neokonchennogo romana. Uchenye zapiski. Teoriya ipraktika issledovaniya social'no-kul'turnoj deyatel'nosti, hudozhestvennogo obrazovaniya, informacionnyh resursov. Redaktor A.S. Kondykov. Barnaul: Izd-vo AltGAKI, 2010; Vyp. 6: 140 - 145.
4. Zamyatin E.I. My. Moskva, 1990.
5. Erykalova I.E. K istorii sozdaniya p'esy «Atilla». Tvorcheskoe nasledie Evgeniya Zamyatina: Vzglyad iz segodnya. Tambov, 1997; Kn. III.
6. Kak my pishem. Moskva, 1989.
Статья поступила в редакцию 29.11.17
УДК 821.161.1-93
Gubina N.V., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Philology and Elocution, Altai State Institute of Culture
(Barnaul, Russia), E-mail: [email protected]
AGYOGRAPHIC CANON AND RUSSIAN CLASSICAL LITERATURE: POSSIBILITIES OF INTERTEXTUAL NOMINATION.
The paper represents the result of the introduction of previously obtained scientific conclusions about the features of the artistic nomination directly in pedagogical practice. Working with the metatext of the titles of one author as a special, independent level of creativity presupposes the existence of intertextual links at this level. The title of a single work as part of this metatext also carries these intertextual links and can become the key to a new interpretation of the text. Possibilities of such analysis are tested by the author on the material of individual works of Russian classics: A.P. Chekhov and LN Tolstoy. At the level of titles, a connection is established between the texts and the genre of the hagiographic literature. The analysis of works through the prism of the hagiographic canon allows to expand the range of their interpretations.
Key words: hagiography, genre canon, life of a monk, interpretation, Russian classical literature.
Н.В. Губина, канд. филол. наук, доц. каф. филологии и сценической речи Алтайского государственного института
культуры, г. Барнаул, E-mail: [email protected]
АГИОГРАФИЧЕСКИЙ КАНОН И РУССКАЯ КЛАССИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА: ВОЗМОЖНОСТИ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОЙ НОМИНАЦИИ
Данная статья представляет результат внедрения полученных ранее научных выводов об особенностях художественной номинации непосредственно в педагогическую практику. Работа с метатекстом заглавий одного автора как особым, самостоятельным уровнем творчества предполагает и наличие интертекстуальных связей на данном уровне. Название отдельного произведения как часть этого метатекста также несёт эти интертекстуальные связи и может стать ключом к новой интерпретации текста. Возможности такого анализа автор апробирует на материале отдельных произведений русских писателей-классиков: А.П. Чехова и Л.Н. Толстого. На уровне заглавий устанавливается связь текстов с жанром житийной литературы. Анализ произведений сквозь призму агиографического канона позволяет расширить спектр их интерпретаций.
Ключевые слова: агиография, жанровый канон, житие преподобного, интерпретация, русская классическая литература.
Методика исследования поэтики заглавий, разработанная автором на материале прозы Е.И. Замятина [1; 2], позволяет не только рассматривать название художественного произведения как знак, сконцентрировавший в себе смысл текста, но и предполагает возможность формирования метатекста заглавий того или иного автора. При этом каждое отдельное название функционирует как значимый элемент метатекста и, одновременно, инвариант реализации одной, главной темы художника.
В педагогической практике это во многом может повлиять на содержание, структуру и текстовое наполнение занятий по литературе и даже литературных дисциплин, особенно в нефилологических вузах, в условиях хронического цейтнота при изучении предмета.
Специфика преподавания литературы для будущих специалистов культуры и искусства определила традиции преподавания и содержание данной учебной дисциплины в Алтайском государственном институте культуры: программы предусматривают изучение в первую очередь тех периодов и разделов отечественного и мирового литературного наследия, которым не уделяется достаточного внимания в рамках школьного курса.
Среди них древнерусская литература - собственно русский, оригинальный феномен, во многом заложивший и определивший традиции русского менталитета, русской культуры, русской духовности. Один из самых популярных жанров древнерусской литературы на всем протяжении ее существования (XI - XVII вв.) - агиография, или житийная литература, пришедшая на Русь из Византии. Житие - жизнеописание святого, обычно иного автора через несколько десятилетий после кончины героя. На Руси, вслед за Византией выделялось несколько типов святых (мученики, преподобные, юродивые, столпники, исповедники), жития разных по типу святых имели определенные структурные отличия.
В рамках изучения темы «Эволюция жанра жития в древнерусской литературе» студенты Алтайском государственном институте культуры обычно знакомятся со следующими текстами: «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печерского», «Житие Александра Невского», «Житие Сергия Радонежского», «Повесть о Петре и Февронии Муромских», «Житие Юлиании Лазаревской» (Ульянии Осорьиной), «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное».
Но на этом внимание к агиографическому жанру не прекращается. Чтобы подчеркнуть степень влияния древнерусской литературы на русскую классическую литературу, литературу ХХ века, их органическую связь, мы используем агиографический канон для анализа текстов Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, В.М. Шук-
шина. На наш взгляд, при этом актуализируется духовно-нравственный потенциал художественных текстов [3].
В частности, сквозь призму агиографического канона анализируется нами повесть Л.Н. Толстого «Отец Сергий» и рассказ А.П. Чехова «Моя жизнь». Явная интертекстуальность номинации обоих текстов делает возможными такое сопоставление. В качестве средства анализа используется каноническая схема жития преподобного.
Преподобные (чаще всего отцы-основатели монастырей) - один из типов святых, унаследованных русской религиозной культурой из византийской традиции. Агиографический канон при жизнеописании преподобных предполагал вполне конкретное структурно-смысловое наполнение. Так, традиционными были следующие элементы:
1. Рассказ о родителях и детстве святого, причем будущий святой уже с рождения отличался от сверстников, не участвовал в детских забавах, предаваясь чтению книг и молитвам.
2. Родные будущего преподобного не всегда поощряли его выбор и стремились вернуть к обычной жизни.
3. Святой избегал брака, а если и вступал в него по настоянию родных, то сохранял чистоту телесную.
4. Оставив жену и родных, преподобный отправлялся в уединенное место (леса, пустошь), где совершал свой духовный подвиг, зачастую подвергая испытаниям бренное тело.
5. Разносившаяся о подвиге святого слава обеспечивала ему единомышленников и последователей. Так появлялся монастырь, где святой выполнял роль духовного наставника и совершал обязательные для агиографического канона прижизненные чудеса (а затем и посмертные).
6. Помимо высшей мудрости преподобный обладал и даром предвидения, а потому предчувствовал смерть, накануне собирал братию и давал наказы о жизни монастыря без него.
Повесть Л.Н. Толстого уже на уровне заглавия отсылает нас к образу одного из самых популярных на Руси святых - к образу Сергия Радонежского, что, безусловно, подчеркивает уместность соотнесения текста с житием. Сюжет текста Толстого внешне соответствует этапам агиографического канона [4]. Степан Касат-ский с детства - выдающаяся личность, сын достойных родителей, блестящий ученик, которому обеспечена военная карьера. Разочарование в кумирах светской жизни (возлюбленная, государь-император) заставляют его искать утешения в вере. Путем огромной душевной работы и тяжелых физических испытаний он достигает признания со стороны монашества и известности у мирян. Уже совершаются отцом Сергием чудеса исцеления, и даже сам он начинает думать о себе как о святом. Но этот мо-
