CC BY
33ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ HISTORICAL MEMORY
Научная статья / Research article
Роль Президента в «политике памяти» в современном Таджикистане
М. В. Кирчанов
Воронежский государственный университет, Воронеж, Россия https://orcid.org/0000-0003-3819-3103, [email protected]
Аннотация. Цель этого исследования - анализ исторической политики памяти в современном Таджикистане в контекстах участия президента страны Эмомали Рахмона в формировании канона памяти. Автор анализирует основные векторы и траектории развития исторической политики в формировании политического компромисса и поддержании устойчивости таджикской государственности. В статье проанализированы смыслы, проецируемые на прошлое президентом Таджикистана, который играет ведущую роль в развитии «мемориального канона»; коммеморативные практик и стратегий, реализуемые в современной политике памяти главой государства; направления и особенности исторического воображения и конструирования образов прошлого в официальном историческом воображении Республики Таджикистан. Изучена роль государственных органов как основных участников политики памяти и форматоров мемориального канона. Показано, что центральной фигурой в политике памяти Таджикистана является Президент Эмомали Рахмон. Предполагается, что роль президента в реализации исторической памяти стала следствием особенностей политического режима постсоветского Таджикистана. Результаты исследования позволяют предположить, что в нарративах, формирующих таджикскую историческую политику, преобладает «высокий» стиль; политика памяти в Таджикистане персонифицирована, что превращает образы президента и Таджикистана во взаимозависимые; историческая политика основана на государственных нарративах, маргинализируя этнические.
Ключевые слова: историческая политика, политика памяти, Таджикистан, Эмомали Рахмон, мемориальный канон, гражданская идентичность.
Для цитирования: Кирчанов М. В. Роль Президента в «политике памяти» в современном Таджикистане. Постсоветские исследования. 2022;2(5):147-155.
The role of the President in the "politics of memory" in modern Tajikistan
Maksym W. Kyrchanoff
Voronezh State University, Voronezh, Russia https://orcid.org/0000-0003 -3819-3103, maksymkyrchanoff@gmail .com
Abstract. The purpose of this article is to analyze the historical politics of memory in modern Tajikistan in contexts of the participation of President Emomali Rahmon in the formation of the memorial canon. The author analyzes the main vectors and trajectories of the development of historical politics in the formation of a political compromise and maintaining the stability of the Tajik statehood. The article analyzes the meanings projected onto the past by the president of Tajikistan, who plays a leading role in the development of the "memorial canon"; commemorative practices and strategies implemented in the actual politics of memory by the head of state; directions and features of historical imagination and the construction of images of the past in the official historical imagination of the Republic of Tajikistan. The role of state bodies as the main participants in the politics of memory and formators of the memorial canon has been studied in the text. It is shown that the President Emomali Rahmon is the central figure in the politics of memory of Tajikistan. It is assumed that the role of the president in the implementation of historical memory
became the result of the institutionalized peculiarities of the political regime in post-Soviet Tajikistan. The results of the study suggest that the "high" style prevails in the narratives that form the Tajik historical politics; the politics of memory in Tajikistan is personified, which turns the images of the president and Tajikistan into interdependent concepts; the historical policy is based on state narratives, marginalizing ethnic ones.
Keywords: historical politics, politics of memory, Tajikistan, Emomali Rahmon, memorial canon, civic identity.
For citation: Maksym W. Kyrchanoff The role of the President in the "politics of memory" in modern Tajikistan. Security problems in the South Caucasus in the research of foreign analytical centers. Postsovetskie issledovaniya = Post-Soviet Studies. 2022;2(5):147-155. (In Russ.)
Введение. Историческая политика, «набор приёмов и методов, с помощью которых находящиеся у власти политические силы, используя
административные и финансовые ресурсы государства, стремятся утвердить определённые интерпретации исторических событий как доминирующие» [Миллер 2009: 6], применяется в современном мире большинством политических элит. Формы исторической политики могут быть различны, включая ограничение доступа к архивам, преференции для лояльных историков, создание специализированных институтов и музеев памяти с идеологическими функциями. В ряде стран ее проведение деперсонифицировано, основными акторами политики памяти являются специализированные институты и музеи, формирующие мемориальные каноны. В других странах она, наоборот, персонифицирована, протекает на уровне политических элит, что характерно для России, Беларуси, Туркменистана, где историческая память складывается с учетом оценок событий истории главами государств. Такая версия исторической политики как политики памяти реализуется и в Таджикистане.
Цель и задачи. Целью статьи является анализ политики памяти Таджикистана через призму высказываний и речей президента страны Эмомали Рахмона; задачами - 1) изучение содержания и смыслов, приписываемых прошлому президентом как одним из форматоров политики памяти, 2) анализ
коммеморативных практик и стратегий, связанных фигурой главы государства, 3) рассмотрение особенностей исторического
воображения в официальном дискурсе Республики Таджикистан.
Методология. Статья основана на принципах, предложенных в исследованиях, посвященных мемориальному повороту в исторической и политической культурах [Маклюк 2011]. В рамках исследований памяти на уровне методологии изучаются проявления исторической памяти как социального и культурного феномена, различные формы коммеморации прошлого и мемориальные стратегии - от ревизии истории до деконструкции различных групповых и социальных памятей из мемориального канона и их замены новыми версиями прошлого [Кирчанов 2014].
Историография. Исследованиям
исторической памяти посвящена
значительная историография, в которой особое внимание уделяется общим и частным проблемам исторической памяти [Ефременко, Малинова, Миллер 2018]. В первом случае анализируются механизмы формирования исторической памяти, особенности отбора событий для коммеморации и забывания, социально и политически мотивированные проявления коллективной амнезии, во втором - частные случаи развития исторической памяти в отдельных обществах [Копосов 2010]. Большинство таких работ о политике памяти сосредоточено на изучении стран Европы и Америки [Кирчанов 2017]. Восточные версии исторической политики изучены незначительно [Ким 2021], что указывает на важность и актуальность анализа политики памяти в современном Таджикистане.
Таджикская модель исторической политики. Центральным элементом современного мемориального канона в
Таджикистане, формируемого исторической политикой, является признание ведущей роли президента страны в ее новейшей истории. Подобное восприятие прошлого стимулируется особенностями
политического режима. По мнению австрийского историка Р. Линднера, «во все эпохи и в каждом обществе историография подчиняется политике» [Лшднер 1996: 21]. В случае с постсоветским Таджикистаном подобное подчинение заметно в контекстах актуализации сервилистских функций истории не как науки, но как одного из элементов политики памяти, направленной на переосмысление и формирование таких ее интерпретаций, которые вписывались в механизм воспроизводства режима, актуализируя его успехи и достижения.
В связи с 30-летием независимости в марте 2022 г. в информационной справке, размещенной на сайте президента, фигура Эмомали Рахмона позиционировалась в качестве системообразующей в истории страны: «благодаря многовековой мудрости таджикского народа и плодотворной политике руководства государства и Правительства Республики Таджикистан, в частности неустанным усилиям Основателя мира и национального единства - Лидера Нации, Президента Эмомали Рахмона... следует отметить, что патриотически настроенный народ Таджикистана для достойного празднования 30-летия государственной независимости и празднования этого священного
национального праздника на высоком политическом и культурном уровне без затрат бюджетных средств построил более 25 тысяч различных производственных и социальных объектов»1. Подобные нарративы не только превращают фигуру президента в центральный элемент мемориального канона, но и актуализируют одновременно нарративы древней, «славной», истории в современной политике памяти, а также фиксируют структурные элементы современного «высокого» стиля в рамках официального дискурса, которые включают нарративы «древняя мудрость
таджикского народа», «Лидер нации», « «Основатель мира и национального единства»2 и «патриотический таджикский народ»3.
Среди этих нарративов одним из центральных является «давлати миллии», позволяющий в официальной версии исторической памяти формировать образ Таджикистана как «национального государства»4, основанного на идее «национального единства»5. Официальная версия исторической памяти воспринимает «независимость» как достижение Эмомали Рахмона, боровшегося против «угрозы разрушения молодого таджикского государства и распада нации»6 ради сохранения и укрепления «национального единства таджиков»7. Историческое знание в «новых» государствах, которые прошли через гражданские и конфессиональные конфликты, оказывается в большей степени подвержено идеологизации и
манипулированию со стороны политических классов.
Если интеллектуалы существуют в «условиях конфликта между интересами исследования и требования текущей политики» [Lindner 1999: 631], то вторая может превалировать. Поэтому история интегрируется в число мобилизационных механизмов режима, что содействует ее
1 Эмомалй Рахмон ва 30-соли истщлоли давлатй // Президенты Чумхурии Точикистон. 23.03.22. URL.: http://www.president.tj/node/28034
2 Иштирок дар танганахои идона ба ифтихори 26 -умин солгарди Истщлолияти давлатии Чумхурии Точикистон // Президента Чумхурии Точикистон. 09.09.17. URL.: http://www.president.tj/node/16152
3 Иштирок дар тантанахои идонаи чашни 30-юмин солгарди Истщлолияти давлатй дар "Наврузгох" - и пойтахт // Президента Чумхурии Точикистон. 09.09.21. URL.: http://www.president.tj/node/26504
4 Паёми шодбошй ба ифтихори 29-умин солгарди истщлоли давлатии Чумхурии Точикистон // Президента Чумхурии Точикистон. 08.09.21. URL.: http://www.president.tj/node/23759
5 Паёми шодбошии Президента Чумхурии Точикистон, Пешвои миллат мудтарам Эмомалй Радмон ба ифтихори Рузи вахдати миллй // Президента Чумхурии Точикистон. 26.06.21. URL.: http://www.president.tj/node/26032
6 Суханронй ба муносибати Рузи истщлолияти давлатй // Президента Чумхурии Точикистон. 09.09.17. URL.: http://www.president.tj/node/16150
7 Суханронй дар чашни Вахдати миллй дар варзишгохи навбунёди шахри Вахдат // Президенти Чумхурии Точикистон. 27.06.17. URL.: http://www.president.tj/node/15649
трансформации из собственно науки в условие для проведения «политики памяти», актуализируя ее роль в распространении сложившейся политической идентичности. Среди основных реципиентов
мемориального канона - «славный народ Таджикистана»1. Политика памяти в большей степени направлена на формирование компромиссного
мемориального канона, который
конструировал бы память Таджикистана не в этноцентричной, но в гражданской системе координат. Ставка на продвижение в мемориальном каноне образов гражданской нации как политического сообщества призвана минимизировать роль альтернативных версий исторической памяти, которые подверглись
маргинализации в результате гражданской войны, ответственность за начало которой возлагается на «лидеров
националистической партии,
террористической и экстремистской партии, их иностранных хозяев, предателей и врагов таджикского народа и нового независимого таджикского государства»2.
Историческая таджикская политика, как политика памяти в других странах, направлена на формирование образа Другого, выдержанного в политической системе координат. Институционализация подобной версии политики памяти связана не только со спецификой политического режима, но и с более ранним опытом национальной исторической науки советского периода, когда в Таджикской ССР доминирующими тенденциями стали «денационализация истории,
целенаправленное создание истории классов и классовой борьбы, жесткий идеологический пресс, тотальный контроль, отрицание историографического наследия прошлого... унифицированность
исторического мышления и ограниченность
1 Паёми шодбоши ба муносибати фарорасии мохи шарифи Рамазон // Президента Чумхурии Точикистон. 01.04.22. URL.: http://www.president.tj/node/28053
2 Паёми шодбошии Президента Чумхурии Точикистон, Пешвои миллат мухтарам Эмомали Рахмон ба муносибати Рузи Вахдати миллИ // Президенти Чумхурии Точикистон. 26.06.20. URL.: http://www.president.tj/node/23276
методологического кругозора» [Усманова 2003: 350], что сделало менее заметным в постсоветских условиях национализацию исторической памяти, которая оказалась под контролем элит, сделавших ставку не на этнический национализм, но на конструирование образа государства как основы идентичности.
Доминирование такого восприятия прошлого превращает «независимость», во многом сходную по идеологическому содержанию с концептами «национальная государственность»3 и «священный национальный праздник»4, в более важную категорию чем «этничность». Политика памяти в Таджикистане основана на использовании истории «для легитимации государственности» [Rottier 2004: 470]. Официальный дискурс памяти ставит на первое место именно «государственную независимость» в то время, как восприятие таджиков как «древнего народа»5 превращается в ее реципиента, что разрывает концепты «нация» и «государство», воспринимая второе как явно более важное.
Современная историческая политика актуализирует традиционно возникающие «противоречия между академическими и политическими мотивациями в изучении прошлого» в силу того, что в рамках политики памяти эпистемологический потенциал истории значительно
сокращается, что ведет к ее растущему использованию «для консолидации политических режимов» [Coakley 2004: 533], которая может осуществляться при помощи как этнической, так и идеологической солидарности. Элиты Таджикистана не делали ставку на
3 Паём ба муносибати 27-умин солгарди истщлолияти давлатИ // Президенти Чумхурии Точикистон. 09.09.18. URL.: http://www.president.tj/node/1833 3
4 СуханронИ ба муносибати 27-умин солгарди истщлолияти давлатИ // Президенти Чумхурии Точикистон. 09.09.18. URL.: http://www.president.tj/node/18344
5 Паёми Президенти Чумхурии Точикистон, Пешвои миллат мухтарам ЭмомалИ Рахмон ба ифтихори Рузи истщлоли давлатии Чумхурии Точикисто // Президенти Чумхурии Точикистон. 08.09.19. URL.: http://www.president.tj/node/21268
этничность как консолидационный ресурс, понимая, что развитие национализма может привести к политизации идентичности, что усложнило бы ее контроль. «Этническое» в исторической политике редуцировано, актуализируясь только в тех случаях, когда напоминания об «арийских» истоках Навруза1 или о «таджиках-ариях, стоявших в авангарде интеллектуальных революций человеческой цивилизации»2 соотносятся с актуальной политической и идеологической конъюнктурой.
Подобная иерархия «политического» и «этнического» в исторической памяти Таджикистана признана минимизировать «угрозу исчезновения таджикского государства с политической карты мира и распада таджикской нации»3. Основным адресатом такой памяти становятся таджики как политическое сообщество, что предопределяет выбор событий для интеграции в мемориальный канон. По мнению немецкого историка С. Цвиклински в подобных обществах могут существовать альтернативные версии памяти, но они в значительной степени маргинальны, так как их «заключения не могут поколебать силу официального дискурса» [Цвиклински 2003: 364]. Именно поэтому политика памяти основана не на ревизии прошлого и попытках предложить новые интерпретации истории, а на достаточно стабильном «мемориальном каноне», который контролируется элитами и продвигается на государственном уровне.
В Таджикистане понимание истории основано в значительной на степени на его восприятии как «конструкции в значительной степени мифической в том смысле, что она являет собой представление
1 Мулокот бо зиёиёни мамлакат // Президенти Чумхурии Точикистон. 19.03.18. URL.: http://www.president.tj/node/17312
2 Суханронии Президенти Чумхурии Точикистон, Пешвои миллат мухтарам Эмомалй Рахмон дар вохурй бо олимони кишвар // Президенти Чумхурии Точикистон. 18.04.20. URL.: http://www.president.tj/node/22643
3 Паёми Президенти Чумхурии Точикистон, Пешвои миллат, мухтарам Эмомалй Рахмон ба муносибати Рузи вахдати миллй // Президенти Чумхурии
Точикистон. 26.06.17. URL.: http://www.president.tj/node/15631
о прошлом, связанное с утверждением идентичности в настоящем» [Friedman 2001: 42]. Предметом политики памяти становится обретение Таджикистаном независимости, что воспринимается как событие способное содействовать консолидации общества. Наиболее оптимальным событием для превращение в центральный политический миф политики памяти становится появление независимого Таджикистана, что в определенной степени редуцируют официальную версию «мемориального канона» до новейшей политической истории противостояния с «врагами таджикского народа, которые руками предателей и наемников имели план навязать нашему народу чужую культуру и религию, создав в Таджикистане исламское государство» 4.
Исламская альтернатива в первой половине 1990-х гг. стала возможной в силу незавершенности советского политического проекта. Постсоветское «историческое самосознание представляется
фрагментированным, переживающим свою гетерогенность, плутающим в лабиринте взаимоисключающих идей» [Шукуров 2003: 247]. Элиты в качестве выхода из подобной ситуации были склонны видеть консолидацию исторической памяти путем институционализации подконтрольного мемориального канона. Культура исторической памяти, поддерживаемая на государственном уровне, склонна формировать гражданский светский «мемориальный канон», в одинаковой степени основанный на маргинализации этнического и религиозного компонентов в практиках «проработки прошлого», применяемых политическими элитами.
Подобная расстановка приоритетов в современной политике памяти
Таджикистана актуализирует проблему ее акторов в контексте официальных нарративов, связанных с фигурой президента страны. Британский социолог Э. Смит в 1992 г. указывал на то, что «роль националистически настроенных историков в пропаганде национализма до сих пор не
4 Суханронй ба ифтихори Рузи Вахдати миллй дар шахри Конибодом // Президенти Чумхурии Точикистон. 27.06.18. URL.:
http://www.president.tj/node/17918
стала предметом тщательного
исследования» [Smith 1992: 64], а превращение прошлого в инструмент политической мобилизации в постсоветских обществах, ее мутация из формы знания в один из методов воздействия на социум через «политику памяти» содействует анонимизации участников исторической политики, направленной на легитимацию самой идеи суверенитета той или иной группы. Несмотря на то, что, по мнению российского историка В.А. Шнирельмана, «в эпоху национализма главными субъектами истории становятся нации, так как примордиалистский подход наделяет их чрезвычайно устойчивыми культурными характеристиками» [Шнирельман 2003: 15], в Таджикистане в основе политики памяти оказалась не нация, а сама идея государственности. Подобная модель исторической политики неуникальна, актуализируя «воплощение общепринятых сценариев власти» [Ластоусю 2012: 139] в постсоветских государствах, где элиты и общество развиты неравномерно.
Поэтому идея, что «величайшим политическим достижением в истории нового Таджикистана является обретение государственной независимости»1
становится ее центральным местом. Независимость в мемориальном каноне воспринимается как «восстановление исторической справедливости»2. В транзитных и постсоветских обществах, как подчеркивает украинский исследователь Я. Грыцак, историки не только «оказались вовлеченными в поиск новых парадигм для написания истории» [Hrytsak 2004: 229], но и были интегрированы в механизмы формирования исторической памяти, которой придавался статус «мемориального канона». Историки актуализировали сервилистские функции исторической политики и принимали непосредственное участие в обслуживании мемориального канона с использование нарративных и
1 Таърих. URL.:
http://www.president.tj/taxonomy/term/5/153
2 Суханронй ба ифтихори 30-солагии истиклоли давлатй дар Наврузгохи шахри Душанбе // Президента Чумхурии Точикистон. 09.09.21. URL.:
http://www.president.tj/node/26505
дискурсивных практик, формируя санкционированные образы прошлого.
При формировании образа
независимости в мемориальном каноне преобладает «высокий стиль», что формирует восприятие суверенитета как «величайшего и священнейшего блага, высшего признака национального самосознания, гордости и честью патриотизма, символа существования древней нации и суверенного таджикского государства»3. Официальный мемориальный канон редуцирует историческую политику до нарративов государственной
независимости, которые для участников политики памяти оказываются более важными чем ценности этнического национализма. в этой ситуации современная историческая политика Таджикистана актуализирует свои сервилистские функции, так как содействует редукции истории до одного из компонентов в системе «легитимации политических процессов и состояний» [Кушко, Таки 2003: 485], включая идеи политической нации, обладающей государственным
суверенитетом. Мемориальный канон, формируемый участниками исторической политики, идеализирует независимость. Историческая политика, формируемая в гражданской, но не этнической системе координат, конструирует образ
независимости как основы современного таджикского политического проекта.
Выводы. Важнейшей особенностью исторической политики в Таджикистане является институционализированное
участие в формировании национальной памяти главы государства - президента Эмомали Рахмона. Определяющая роль государственного лидера связана с особенностями политического режима. Центральная роль президента в принятии и реализации политических решений переносится и на сферу политики памяти. Речи и выступления, интервью и высказывания президента являются дискурсивным пространством, в рамках
3 Суханронй дар чаласаи ботантана ба муносибати 30 - солагии истиклоли давлатй // Президента Чумхурии Точикистон. 08.09.21. URL.: http://www.president.tj/node/26483
которого формируются основные модусы восприятия истории, ее интерпретации, консолидируемые на уровне мемориального канона.
Современный мемориальный канон основана на доминировании «высокого» и «парадного» стиля в историческом нарративе, персонификации исторической памяти и выстраивание формирующих ее нарративных конструкций вокруг фигуры президента, взаимозавимости концепта «Таджикистан» с образом главы республики. Доминирующая роль главы страны в формировании исторической памяти консолидирует государственность Таджикистана, а маргинализация альтернативных форм интерпретации прошлого на официальном уроне содействует стабильности современного проекта, реализуемого правящими элитами.
Стабильность мемориального канона, формируемого в рамках государственно направляемой политики памяти, зависит от стабильности режима, его способности реагировать на внутренние вызовы. Радикальные изменения в исторической политике Таджикистана могут проявится только в случае смены фигуры, вокруг которой выстраивается как политический режим, так и проводимая им историческая политика памяти. Модель реализации исторической политики Таджикистана представляется эффективной, что указывает на необходимость ее дальнейшего изучения в рамках постсоветских неевропейских версий политики памяти и в более широкой сравнительной перспективе с учетом восточного, европейского и других опытов политически мотивированного
использования истории.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Ефременко Д.В., Малинова О.Ю., Миллер А.И. Политика памяти и историческая наука // Российская история. 2018. № 5. С. 128-140.
Ким Н.Н. Историческая политика правительства Но Мухёна в Южной Корее: в поисках примирения с прошлым // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Политология. 2021. Т. 23. № 2. С. 305-315.
Кирчанов М.В. Историческая политика в транзитных обществах (проблемы и противоречия) // Общество: философия, история, культура. 2014. № 3. С. 15-18.
Кирчанов М.В. Историческая политика. политика памяти и война с памятниками в США // США и Канада: экономика, политика, культура. 2017. № 12. С. 63-75.
Копосов Н. Мемориальный закон и историческая политика в современной России // Ab imperio. 2010. № 2. С. 249-275.
Кушко А., Таки В. "Кто мы?" Историографический выбор: румынская нация или молдавская государственность // Ab Imperio, 2003. № 1. C. 485 - 295.
Ластоусю А. Кароткая генеалопя: пстарычнае мшулае у публ1чных прамовах беларусюх афщыйных асобау // Палгтычная сфера. 2012. № 1-2. С. 137 - 155.
Лтднер Р. Нязменнасць i змены у постсавецкай пстарыяграфп Беларус // Кантакты i дыялоп. 1996. №3. С. 20-25.
Маклюк О.Н. 1сторична пам'ять i пол^ика пам'ят в умовах трансформацп Центрально! та Схщно! Свропи // Науковi пращ юторичного факультету Запорiзького нащонального ушверситету. 2011. № 30. С. 223-232.
Миллер А.И. Россия: Власть и история // Pro et Contra. 2009. № 3 - 4. С. 6 - 23.
Усманова Д. Создавая национальную историю татар: историографические и интеллектуальные дебаты на рубеже веков // Ab Imperio. 2003. No 3. С. 337 - 360.
Цвиклински С. Татаризм vs булгаризм: «первый спор» в татарской историографии // Ab Imperio. 2003. No 2. С. 361 - 390.
Шнирельман В.А. Войны памяти. Мифы, идентичность и полтика в Закавказье. М.: Академкнига, 2003. 592 с.
Шукуров Р. Таджикистан: муки воспоминания // Аймермахер К., Бордюгов Г. (ред.), Национальные истории в советском и постсоветских государствах. М.: Фонд Фридриха Науманна, АИРО-ХХ, 2003. С. 228 - 254.
Coakley J. Mobilizing Past: nationalist images of history // Nationalism and Ethnic Politics. 2004.
Vol. 10. No 4. P. 531 - 560. Friedman J. History, Political Identity and Myth // Lietuvos etnologija. Lithuanian Ethnology.
Studies in Social Anthropology and Ethnology. 2001. No 1. P. 41 - 62. Hrytsak Y. On Sails and Gales, and Ships sailing in various Direction: Post-Soviet Ukraine // Ab
Imperio. 2004. No 1. P. 229 - 254. Lindner R. New Directions in Belarusian Studies besieged past // Nationalities Papers. 1999. Vol. 27. No 4. P. 631 - 647.
Rottier P. Legitimizing the Ata Meken: the Kazakh intelligentsia write a history of their Homeland
// Ab Imperio. 2004. No 1. P. 467 - 487. Smith A.D. Nationalism and the Historians // International Journal of Comparative Sociology. 1992. Vol. 33. No 1 - 2. P. 58 - 80.
REFERENCES
Efremenko D.V., Malinova O.Yu., Miller A.I. Politika pamyati i istoricheskaya nauka // Rossiyskaya
istoriya. 2018. № 5. S. 128-140. Kim N.N. Istoricheskaya politika pravitel'stva No Mukhona v Yuzhnoy Koreye: v poiskakh primireniya s proshlym // Vestnik Rossiyskogo universiteta druzhby narodov. Seriya: Politologiya. 2021. T. 23. № 2. S. 305-315. KirchanovM.V. Istoricheskaya politika v tranzitnykh obshchestvakh (problemy i protivorechiya) //
Obshchestvo: filosofiya, istoriya, kul'tura. 2014. № 3. S. 15-18. Kirchanov M.V. Istoricheskaya politika. politika pamyati i voyna s pamyatnikami v SShA // SShA i
Kanada: ekonomika, politika, kul'tura. 2017. № 12. S. 63-75. Koposov N. Memorial'nyy zakon i istoricheskaya politika v sovremennoy Rossii // Ab imperio. 2010. № 2. S. 249-275.
Kushko A., Taki V. "Kto my?" Istoriograficheskiy vybor: rumynskaya natsiya ili moldavskaya
gosudarstvennost' // Ab Imperio, 2003. № 1. C. 485 - 295. Lastouski A. Karotkaja hieniealohija: histarycnaje minulaje u publicnych pramovach bielaruskich
aficyjnych asobau // Palitycnaja sfiera. 2012. № 1-2. S. 137 - 155. Lindnier R. Niazmiennasc i zmieny u postsavieckaj histaryjahrafii Bielarusi // Kantakty i dyjalohi. 1996. №3. S. 20-25.
Maklyuk O.N. Istorychna pam'yat' i polityka pam'yati v umovakh transformatsiyi Tsentral'noyi ta Skhidnoyi Yevropy // Naukovi pratsi istorychnoho fakul'tetu Zaporiz'koho natsional'noho universytetu. 2011. № 30. S. 223-232. Miller A.I. Rossiya: Vlast' i istoriya // Pro et Contra. 2009. № 3 - 4. S. 6 - 23. Usmanova D. Sozdavaya natsional'nuyu istoriyu tatar: istoriograficheskiye i intellektual'nyye
debaty na rubezhe vekov // Ab Imperio. 2003. No 3. S. 337 - 360. Tsviklinski S. Tatarizm vs bulgarizm: «pervyy spor» v tatarskoy istoriografii // Ab Imperio. 2003. No 2. S. 361 - 390.
Shnirel'man V.A. Voyny pamyati. Mify, identichnost' i poltika v Zakavkaz'ye. M.: Akademkniga, 2003. 592 s.
Shukurov R. Tadzhikistan: muki vospominaniya // Aymermacher K., Bordyugov G. (red.), Natsional'nyye istorii v sovetskom i postsovetskikh gosudarstvakh. M.: Fond Fridrikha Naumanna, AIRO-KHKH, 2003. S. 228 - 254. Coakley J. Mobilizing Past: nationalist images of history // Nationalism and Ethnic Politics. 2004.
Vol. 10. No 4. P. 531 - 560. Friedman J. History, Political Identity and Myth // Lietuvos etnologija. Lithuanian Ethnology.
Studies in Social Anthropology and Ethnology. 2001. No 1. P. 41 - 62. Hrytsak Y. On Sails and Gales, and Ships sailing in various Direction: Post-Soviet Ukraine // Ab
Imperio. 2004. No 1. P. 229 - 254. Lindner R. New Directions in Belarusian Studies besieged past // Nationalities Papers. 1999. Vol. 27. No 4. P. 631 - 647.
Rottier P. Legitimizing the Ata Meken: the Kazakh intelligentsia write a history of their Homeland
// Ab Imperio. 2004. No 1. Р. 467 - 487. Smith A.D. Nationalism and the Historians // International Journal of Comparative Sociology. 1992. Vol. 33. No 1 - 2. P. 58 - 80.
ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРЕ / INFORMATION ABOUT THE AUTHOR Кирчанов Максим Валерьевич - Maksym W. Kyrchanoff - Doctor of
доктор исторических наук, доцент Кафедры Historical Sciences, Associate Professor of the
регионоведения и экономики зарубежных Department of Regional Studies and Foreign
стран Факультета международных Countries Economies (Faculty of International
отношений и Кафедры истории зарубежных Relations) and the Department of History of
стран и востоковедения Исторического Foreign Countries and Oriental Studies
Факультета Воронежского (Faculty of History), Voronezh State
государственного университета, E-mail: University, E-mail:
