CC BY
152
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 16 (307).
Филология. Искусствоведение. Вып. 78. С. 110-114.
РОЛЬ МОТИВОВ «ПОВЕСТЕЙ О КНЯЖЕСКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ»
В КОМПОЗИЦИИ «ЧТЕНИЯ О БОРИСЕ И ГЛЕБЕ»:
К ПРОБЛЕМЕ МЕЖЖАНРОВЫХ ВЗАИМОСВЯЗЕЙ
Проводится жанрово-композиционный анализ «Чтения о Борисе и Глебе», которое рассматривается учеными как характерный образец агиографического жанра. Исследование показало, что в тексте «Чтения» можно выделить ряд мотивов, присущих жанру летописной исторической повести. Также в статье дается определение термина «повести о княжеских преступлениях» и перечисляются мотивы, характерные для этого типа повестей.
Ключевые слова: древнерусская литература, летописание, агиография, историческая по-
весть, «повести о княжеских преступлениях», жанрово-композиционный анализ.
«Чтение о житии и погублении блаженую страстотерпца Бориса и Глеба» (далее - «Чтение») входит в цикл литературных памятников, посвященных описанию гибели братьев Бориса и Глеба, наряду с летописной повестью «Об убиении Борисове» 1015 г. и «Сказанием и страстью и похвалой святую мученику Бориса и Глеба» (далее - «Сказание»). Эта гибель была истолкована русской церковью как мученическая смерть, а Борис с Глебом были первыми официально канонизированными русскими святыми. Культ их имел важное политическое значение для своего времени [10. С. 399].
Термин «повести о княжеских преступлениях» был введен Д. С. Лихачевым для характеристики особой разновидности исторической повести в составе русского летописания XI-XIII вв. [4. С. 215]. В настоящее время употребление этого термина вызывает дискуссии, так как содержательное наполнение его до сих пор четко не определено. А. М. Ранчин считает данный термин вообще неудачным: «.. .Термин “повести о княжеских преступлениях” представляется неудачным даже в качестве метафоры: среди текстов, по отношению к которым употребляется это выражение, есть и такие, в которых нет и речи о преступлениях князя, но описываются преступления против князя.» [9. С. 358]. Мы в своей работе будем придерживаться концепции Д. С. Лихачева. Однако при этом считаем возможным более широкое понимание термина.
Жанрово-композиционный анализ произведений, традиционно относимых к данному жанровому типу, позволяет сделать вывод о том, что «повести о княжеских преступлениях» - это летописные исторические повести,
жанр, композиция, жанрообразующий мотив,
главными мотивами сюжета которых являются преступления, совершаемые против русских князей, а также русскими князьями друг против друга и против Русской земли в ходе междоусобных войн Х!-ХШ вв. Основная идея «повестей о княжеских преступлениях» оказывается созвучной общей моралистической идее летописи - идее нравственного Суда, ответственности русских князей за судьбы своей земли перед Богом [1].
Рассуждая о церковно-догматических основаниях канонизации Бориса и Глеба, известный религиозный философ Г. П. Федотов пишет: «Князья Борис и Глеб были первыми святыми, канонизированными Русской Церковью. Святые Борис и Глеб создали на Руси особый, не вполне литургически выявленный чин “страстотерпцев” - самый парадоксальный чин русских святых.» [13. С. 35].
Автором «Чтения» традиционно считают Нестора, монаха Киево-Печерского монастыря, перу которого также принадлежит «Житие Феодосия Печерского» [2; 3].
Проблема соотношения памятников Бори-со-Глебского цикла издавна обращала на себя внимание исследователей. Так, А. А. Шахматов, Л. Мюллер, датируют «Чтение» 80-ми гг.
XI в. и считают, что его автор имел целью создать текст, который отвечал бы требованиям собственно агиографического жанра. Нестор, автор «Чтения», располагал тем же кругом источников, что и автор «Сказания» [10. С. 400]. С. А. Бугославский, которому принадлежит наиболее обстоятельное исследование памятников Борисо-Глебского цикла, первоначальным письменным текстом о Борисе и Глебе считает «Летописную повесть», но в более
древнем виде, чем в дошедших до нас списках летописей. «Чтение», считает Бугославский, было написано в период между 1108-1115 гг., и Нестор пользовался текстом «Сказания» [10. С. 402].
К изучению произведений Борисо-Глебско-го цикла обращался в своих работах И. П. Еремин [2; 3]. Сопоставление «Сказания» и «Чтения» позволило ему выявить отличие этих текстов. Так, «Сказание о Борисе и Глебе», по его мнению, чрезмерно документализирова-но, перегружено фактами, «историчностью», а образы, созданные в произведении, чересчур материальны, недостаточно одухотворены [2. С. 23]. «Чтение», напротив, удовлетворяет «самым строгим требованиям классического жития» [2. С. 24]. И. П. Еремин, анализируя структуру «Чтения», выделил вступление и рассказ о посмертных чудесах, которые соответствуют агиографическому канону. Им постулируется обобщенность созданных Нестором образов Бориса и Глеба как соответствие «Чтения» агиографическому канону [2. С. 25].
К вопросу о соотношении текстов БорисоГлебского цикла обращается в своих работах А. М. Ранчин [8]. Он приходит к выводу о существовании двух несохранившихся произведений о Борисе и Глебе: Древнейший летописный свод (на него указывает и А. А. Шахматов) и Житие - неизвестный нам текст (гипотезу о существовании которого выдвигает А. М. Ранчин). А. М. Ранчин отмечает важность произведений о Борисе и Глебе для древнерусской литературы как истоков текстов агиографического характера, посвященных князьям-стра-стотерпцам [8. С. 28].
К вопросу о датировке «Чтения» и «Сказания» о Борисе и Глебе обращается А. Н. Ужан-ков. Он указывает на непосредственную связь даты написания житий святых со временем их канонизации. Исследователь приходит к выводу, что «Чтение» было написано Нестором между 1086-1088 гг. к официальной канонизации святых, пришедшейся на время княжения в Киеве Всеволода Ярославича (1078-1093 гг.) [12. С. 50].
Целью данной статьи является исследование жанрово-композиционного своеобразия «Чтения» в связи с отражением в его тексте характерных мотивов жанра «повестей о княжеских преступлениях». Репрезентативность цели основывается на тесной взаимосвязи «Чтения» с неоднородным в жанровом отношении анонимным «Сказанием о Борисе и
Глебе» и летописной повестью «Об убиении Борисове», которую, в свою очередь, традиционно относят к жанру «повестей о княжеских преступлениях» [4].
Обратимся, в первую очередь, к композиции произведения. В тексте «Чтения» можно выделить четыре части: вступление, основную часть, заключение и рассказ о посмертных чудесах. Вступление построено по традиционной житийной схеме [6. С. 131-158]. Важным элементом вступления является история крещения Русской земли и современные автору события. Активно используя цитаты из Писания, параллели с героями библейской истории, отсылки к притче о виноградаре [14. С. 612], Нестор создает образы Бориса и Глеба в традициях агиографии. Житийной традиции соответствуют и созданные образы, и посмертные чудеса святых.
В основной части произведения можно выделить мотивы, характерные для жанров мирской литературы, в частности, для «повестей о княжеских преступлениях».
Анализ произведений, традиционно относимых исследователями к жанру «повестей о княжеских преступлениях» (летописных повести «Об убиении Борисове» 1015 г., повести об ослеплении Василька Теребовльского 1097 г., повести об убиении Игоря Ольговича 1147 г., повести о клятвопреступлении Владимирки Галицкого 1152 г., повести «Об убиении Андрея Боголюбского» 1175 г. [4. С. 215-247]), привел к выводу о возможности выделить в этом жанре ряд жанрообразующих мотивов [11. С. 82]. К ним относятся мотив заговора, мотив страха убийц перед преступлением, мотив предупреждения князя об опасности, убийство князя, убийство княжеского любимца, обращение с телом убитого князя, мотив сопротивления князя убийцам. Эти мотивы нашли отражение в «Чтении».
Мотив заговора, который характеризуется соединением элементов исторической повести и агиографии. Преступление совершалось против князя с целью захвата его власти в междоусобной войне Х!-ХШ вв. Но в то же время во всех произведениях данного жанрового типа всегда присутствует упоминание дьявола, по наущению которого и происходит заговор. Например, в «Повести об ослеплении Василька теребовльского»: «...Иприде Святополкъ сДавыдомь Кы-еву, и ради быша людье вси: но токмо дьяволъ печаленъ бяше о любви сей. И влезе сотона в сердце некоторым мужем...» [7. С. 248].
В «Чтении» трактовка мотива заговора также носит ярко выраженный агиографический характер: «...Бе бо блаженный (Борис) кро-токъ и смиренъ. Таче же того не терпя врагъ (дьявол). но яко же преже рекохъ . вниде въ сердце брату его . иже бе старей . имя ему Святополкъ. Нача мыслити на праведнаго. Хо-тяше бо оканныи всю страну погубити и вла-дети единъ... » [14. С. 627]. Как видим, мысль об убийстве брата возникает у Святополка не только по наущению дьявола, который хочет погубить благоверного князя Бориса, но и из вполне мирского желания одному владеть всей Русской землей, то есть агиографический аспект соединяется с историческим. После того, как Святополк узнает об убийстве Бориса, он также хладнокровно посылает убийц к Глебу [14. С. 651].
Мотив страха убийц перед преступлением. В «Чтении» убийцы, находясь рядом с шатром князя Бориса, не нападают, пока тот не произносит до конца молитвы: «...Нечестивии же . яко шедшее . не дерзнуша напасти на праведнаго . Не попусти имъ Богъ дондеже конца заутренею...» [14. С. 647]. В то же время такое поведение убийц, как и убийство князя в несколько этапов, может объясняться тем, что описание преступления носит во многом условный («этикетный») характер [3; 10].
Мотив предупреждения князя об опасности. Князья знают о готовящемся против них заговоре, но либо не верят, либо не противятся смерти. Этот мотив повторяется в тексте «Чтения» несколько раз. Первый раз Борис получает предупреждение вскоре после того, как узнает о смерти отца: «.Исе неции . пришедъше къ блаженному . възвестиша . яко братъ твои хощеть тя погубити... » [14. С. 640]. Затем Бориса предупреждают еще раз об опасности, но уже после того, как он отпустил свою дружину [14. С. 647].
Убийство князя. Обычно оно происходит в несколько этапов: сначала убийцы ранят князя, при этом думают, что завершили свое преступление, а тот успевает произнести молитву; затем убийцы понимают, что не до конца сделали свое дело и добивают князя. Также происходит и в «Чтении»: «.И они же акы зверие диви нападоша на нь . И внизоша во нь сулици свои... Имьневъ же блаженнаго мертва суща изидоша вонъ . Блаженныи же воскочи . въ оторопе бывъ . изиде изъ шатра . и въздевъ на небо руце . моляшеся... Се же ему рекшю . единъ отъ губитель притекъ оудари въ сердце
его . Итако блаженыи Борисъ предасть душю в руце Божии . Месяца июля въ 24 день...» [14. С. 651].
Подробно в «Чтении» описывается и гибель Глеба [14. С. 660]. Характерно, что посланные Святополком убийцы не сами совершают убийство, а приказывают повару Глеба зарезать своего господина. Такая форма убийства для древнерусского автора, видимо, была особенно символична, ведь неслучайно этот повар сравнивается с Иудой, а Глеб с агнцем непорочным: «...Оканьныи же поваръ не по-ревноваше оному . иже бе палъ на святомъ Борисе . но оуподобися Июде . предателю...» [14. С. 660].
Мотив убийства княжеского любимца (слуга, пытаясь защитить своего князя, сам гибнет от рук убийц). Этот мотив в «Чтении» представлен в несколько иной вариации, нежели в летописной «Повести об убиении Борисове» 1015 г. и в анонимном «Сказании о Борисе и Глебе». В «Чтении» говорится об убийстве слуги, но не уточняется, как в других текстах, его имя, не рассказывается о том, что он был княжеским любимцем и том, как с него сняли золотую цепь. «Чтение»: «.И се единъ отъ престоящихъ ему слугъ паде на немъ . Они же и того пронизоша...» [14. С. 651]. Ср. «Сказание»: «...Бяше же сь родъмь угринъ, имьньмь же Георгии. И бьаше възложилъ на нь гривьну злату, и бь любимъ Борисъмь паче мьры. И ту же и проньзоша... » [7. С. 286].
Обращение с телом убитого князя (обычно с телом убитого князя обращаются непочтительно, и только по прошествии некоторого времени князя хоронят с почестями). Тело убитого Глеба бросили в пустынном месте под колоду, оно пролежало там до тех пор, пока князь Ярослав не приказал отыскать его: «...Окань-нии же ти изнесоше тело святого. повергоша в пустыни подъ кладою...» [14. С. 663]. Убитого Бориса положили в церкви св. Василия в Вышгороде.
Мотив сопротивления князя убийцам, характерный для многих исторических летописных повестей о княжеских преступлениях, отсутствует во всех произведениях БорисоГлебского цикла, так как он противоречит жанровой традиции мартирия, которой в данном случае следует автор. Такое поведение князей должно было усилить их ореол мученичества, ведь они добровольно идут на смерть, полностью полагаясь на волю Бога, тем самым не нарушая ни христианских, ни мирских законов.
Этот ореол мученичества усиливает и тот факт, что у князей-братьев была возможность изменить ход событий, то есть они испытывают искушение сохранить свою жизнь, но побеждают его в себе. Так, воины Бориса говорят ему о своей верности и предлагают ввести его в город; но Борис отвергает такую возможность и отпускает воинов, заботясь об их душах: «...Ни братье моя . ни отчи. Не тако прогневаите господа моего брата . еда како на вы крамолу въздвигнеть . Но оуне есть мне одиному оум-рети. нежели толику душь... » [14. С. 644].
Анализируя трактовку авторами БорисоГлебского цикла мотива «непротивления» князей-страстотерпцев, нельзя забывать о том, что «Чтение», анонимное «Сказание» и летописная «Повесть» были первыми памятниками древнерусской литературы, в которых политическое убийство получило такой широкий резонанс и осмыслялось не только как нравственное преступление против человека, но и как преступление против Русской земли. Процитируем Г. П. Федотова: «Легко и соблазнительно увлечься ближайшей морально-политической идеей, которую внушают нам все источники: идеей послушания старшему брату... Мы не знаем, насколько начало старшинства было действенно в княжеской и варяжской дружинной среде в начале XI в. Князь Владимир нарушил его. Св. Борис первый сформулировал его на страницах нашей летописи. Быть может, он не столько вдохновляется традицией, сколько зачинает ее, перенося личные родственные чувства в сферу политических отношений. Совершенно ясно, что добровольная смерть двух сыновей Владимира не могла быть их политическим долгом» [13. С. 44-45].
Исследование позволяет говорить о взаимосвязях летописной Повести 1015 г., анонимного «Сказания» и «Чтения», но определить характер этих взаимосвязей трудно, и подтверждением тому является большое количество высказанных учеными гипотез. Тем не менее, исследование показывает, что в «Чтении» можно выделить ряд мотивов, характерных не для агиографии, а для жанра «повестей о княжеских преступлениях»: мотив заговора, мотив предупреждения князя об опасности, мотив убийства князя, мотив убийства княжеского любимца, мотив обращения с телом князя. Конечно, в «Чтении», в отличие от летописной Повести, исходя из задачи, стоящей перед его автором, эти мотивы «сглаживаются», приобретают агиографическую трактовку.
Объяснить это можно тем, что произведения, посвященные описанию гибели святых братьев, были первыми произведениями, в которых, как отметил Г. П. Федотов, «традиции зачинались». Мы можем говорить именно о традиции, которая реализовывалась в композиции, наборе мотивов, речевых штампов, агиографической стилистике других «повестей о княжеских преступлениях». Так, и в повести об убийстве Игоря Ольговича 1147 г., и в повести «Об убийстве Андрея Боголюбского» 1175 г. будут возникать детали, связанные именно с произведениями Борисо-Глебского цикла. Примером может служить «меч святого Бориса», который заговорщики крадут из спальни Андрея Боголюбского. А в «Чтении» формировалась другая традиция - традиция княжеского жития. Сосуществование жанров друг с другом было одной из основных особенностей жанровой системы древнерусской литературы. Жанры древнерусской литературы находились в отношениях тесной взаимосвязи и иерархической взаимозависимости, что позволяет говорить именно о системе жанров, элементы которой взаимообусловлены друг другом [5. С. 15].
Список литературы
1. Данилевский, И. Н. Повесть временных лет: герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004. 383 с.
2. Еремин, И. П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. 2-е изд., доп. Л., 1987. 327 с.
3. Еремин, И. П. Литература Древней Руси. Этюды и характеристики. М.; Л., 1966. 364 с.
4. Лихачев, Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. ; Л., 1947. 479 с.
5. Минеева, С. В. История древнерусской литературы : учеб. пособие. Курган, 2002. 115 с.
6. Минеева, С. В. Проблемы комплексного анализа древнерусского агиографического текста. Курган, 1999. 356 с.
7. Повесть временных лет. Сказание о Борисе и Глебе // Памятники литературы Древней Руси: начало русской литературы. XI - начало
XII в. М., 1978. С. 248-254; 278-303.
8. Ранчин, А. М. Вертоград Златословный: древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. 576 с.
9. Ранчин, А. М. Статьи о древнерусской литературе : сб. ст. М., 1999. 195 с.
10.Сказание о Борисе и Глебе // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. I (XI - пер. пол. XIV в.) / отв. ред. Д. С. Лихачев. Л., 1987. С. 398-408.
11.Сочнева, Н. А. Жанрообразующие мотивы «повестей о княжеских преступлениях» в составе древнерусской летописи // Сборник научных трудов аспирантов и соискателей Курганского государственного университета. Вып. XII. Курган, 2010. С. 81-83.
12.Ужанков, А. Н. Святые страстотерпцы Борис и Глеб: к истории канонизации и написания житий // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2000. № 2 (2). С. 28-50.
13.Федотов, Г. П. Святые Древней Руси. М., 1997. С.35-47.
14.Giorgetta Revelli. Monumenti literary su Boris e Gleb. Roma, 1993. Р. 601-691.
