CC BY
57
4. The American Heritage Dictionary of the English Language. Houghton Mifflin Company. Fourth Edition, 2009.
5. The Concise Oxford Dictionary of Archaeology. Oxford University Press, 2003.
6. Collins Concise English Dictionary. HarperCollins Publishers. Third Edition, 1992.
D.A.Razoryonov
Grammatical time as a part of the English ethnoculture.
The article describes the most important current research tendencies in the field of cognitive linguistics, which consider the linguistic expression of time in English language as a cultural grammatical concept-script.
Key words: time, linguistic expression of time, tense, universal notion, grammatical concept.
Получено 10.10.2010 г.
УДК 821.161.1
Т.Б. Рудомазина, канд. филол. наук, доц., snow23@yandex.ru,
(Россия, Тула, ТулГУ)
ПОВЕСТВОВАНИЕ О УБИЕНИИ АВЕЛЯ И ПОВЕСТЬ О КНЯЖЕСКОЙ СМЕРТИ: К ВОПРОСУ О ФОРМИРОВАНИИ ЖАНРА
Посвящена повествованиям о убиении Авеля из Временника Георгия Монаха и из Повести Временных лет. Автор проводит композиционно-стилистический анализ соответствующих текстов, обнаруживая в них признаки, конституирующие древнерусский жанр повести о княжеском убиении, впервые проявившийся в Повести о убиении Борисове.
Ключевые слова: летопись, временник, композиция, стиль, повесть о княжеской смерти, агиография
Предметом изучения данной работы стала история убиения Каином Авеля, изложенная во Временнике Георгия Монаха (в церковнославянском переводе Хроники Георгия Амартола) и в Речи Философа из древнерусской Повести временных лет. Цель анализа заключается в выявлении тех композиционно-стилистических элементов, которые могли оформить жанр древнерусской повести о княжеской смерти (более конкретно - повесть о княжеском убиении), к которому принадлежит, в частности, Повесть о убиении Борисове.
Излагая историю убиения Авеля, древнерусский книжник использует апокрифическое предание и сюжетно амплифицирует библейскую историю. Построенную на диалоге Бога с Каином (Быт. 4:4-16)) библейскую легенду летописец распространяет прямой речью сатаны («И рече ему со-тона: “Возьми камень и удари и”» [1], «и дьявол радовашеся, рекъ: “Сего же Богъ почти, азъ створил ему отпасти от Бога”), активного участника происходящего. Художественное пространство повествования образовано двумя составляющими: земным и внеземным. Внеземной уровень населяют Господь и сатана, противопоставленные по нескольким признакам. Во-первых, сатана характеризуется обилием действий: «влезе», «пострекаше», «радовашеся». Действия, совершаемые Богом, названы глаголами «прия» и «рече». Во-вторых, сатана оказывает непосредственное влияние на своего «двойника» Каина, в то время как Господь Авелем не управляет.
Каин и Авель, населяющие земное пространство, также противопоставлены друг другу. Физическая активность Каина, руководимого сатаной, противопоставлена бездеятельному Авелю, чью жертву предпочел Господь. Действия Каина, выраженные глаголами с резкой кинетикой («хотяше оубити и не оумеяше оубити и», «оуби Авеля»), противопоставляют его статичному Авелю, действия которого выражены глаголами «принесе», «послуша». Показательно, что первым свою жертву Богу приносит, т.е. совершает физическое действие, пахарь Каин. Это подчеркнуто синтаксическим параллелизмом: «И несе Каинъ от плодъ земныхъ къ Богу и не прия Богъ даровъ его, а Авель принесе от агнець первенець, и прия Богъ дары Авелевы», где повтор «не прия / прия» выражает начало разных путей, по которыми идут Каин и Авель. Будучи жертвой братней зависти, Авель, в отличие от Каина, - персонаж, наделенный свободой. Он по доброй воле, «послушав» Каина, выходит в поле. Каином же руководит дьявол. Он не только заставил убить брата, но и «створил ему отпасти Бога». Бог, в свою очередь, наказывая Каина, говорит: «Буди стона трясыся до живота своего». В апокрифических сказаниях «вина за смерть брата ложится не на Каина, а на Сатану» [2]. Так, в «Слове Мееодія Патарскаго о царствіи языкъ последнихъ временъ», а именно в его третьей части, в «Сказаніи Мееодія, патриарха Царяграда о Адаме и о потопе...», мы читаем: «..^яволъ завидети роду человеческому и повеле Каину убити брата своего Авеля, принесе ему камень.» [3]. Таким образом, в Речи Философа Авель противопоставлен Каину как обладающий свободой противопоставлен лишенному свободной воли.
Структура летописного повествования об убиении Авеля организована так, что первая часть насыщена характеристиками убийцы. В основном это, как мы заметили, глагольные характеристики. Кроме того, в тексте читается плач Адама и Евы («Адамъ же и Евга плачущася бяста, и дья-волъ радовашеся, рекъ: “Сего же Богъ почти, азъ створилъ ему отпасти от Бога, и се ныне плач ему налезохъ”»). Лишенный спокойной жизни и про-
клятый Богом Каин противопоставлен Авелю, тело которого осталось неистлевшим («и не съгни тело его»). С самого начала образ Авеля вписывается в символический контекст. Ориентируясь на библейскую традицию, книжник сближает образы агнца, принесенного в жертву Богу, и самого Авеля, чей образ в христианстве есть предвестник Христовой жертвы. Кроме того, сцена плача Адама и Евы над телом Авеля заключена в кольцо, образованное лексическим повтором («плакастася - плачемъ»), между которыми - изображение погребения птенца, научившего Адама и Еву, что делать с телом Авеля (ср. «И тогда Господь Богъ показа чюдо Адаму и Еве: сниде съ небеси 2 птицы и нача дратися, и едина едину уби, и нача землю копати и положи ея, и закопа»). Финальная часть повествования об этих событиях не содержит упоминания о Каине и вспоминает о чудесном сохранении нетленным тела Авеля, существование которого конечно в земном пространстве, но вечно - во внеземном.
Такое построение повествования об убиении Авеля заставляет вспомнить аналогичную структуру Повести об убиении Борисове, читающейся в Повести временных лет под 1015 годом. Структура Повести об убиении Борисове сочетает два пласта - повествовательный и риторический, посвященный вечной жизни страстотерпцев и не содержащий информации об их убийце. Повествовательный пласт, состоящий из событий, связанных с предательством Святополка, четко противопоставляет две группы персонажей друг другу. Как и в летописном повествовании о убиении Авеля, жертвы Святополка, благоверные князья Борис и Глеб, изображены физически бездеятельными. Действия Бориса характеризуются глаголами «плакася», «рече», «вставъ», «поюща», «нача пети», «глаго-лати», «увидевъ», «зря», «помолившюся», «скончася». Действия же его врагов переданы акциональными глаголами, группирующимися вокруг общего понятия «убийство»: «нападоша», «прободоша [Бориса]»,
«оусекънуша [главу]»; «обнажиша [оружье]», «зареза [Глеба, аки агня не-порочню]» и пр. Однако, в отличие от Каина из Речи Философа, Свято-полк из Повести об убиении Борисове совершает свое злодеяние не столько руководимый дьяволом, сколько самостоятельно («Святополк же ис-полнися (курсив наш - Т.Р.) безакония каиновъ смыслъ приимъ» и пр.). Таким образом, дуалистическое начало повествования об Авеле не распространяется на Повесть об убиении Борисове при общности их композиции. Характеристикой княжеских убийств занята пространная часть повествовательного фрагмента Повести об убиении Борисове. В риторической, посвященной похвале Борису и Глебу части повести развитие сюжета обрывается: действие происходит на небесах, в раю, а потому и места Святополку и его слугам там нет, как нет упоминания о Каине в заключительной части истории о первом убийстве, рассказанной греческим философом Владимиру. Заключение этого повествования, напомним, посвящено захоронению нетленного тела Авеля. Похвала же Борису и Глебу,
представляющая собой хайретизм, варьирует мотив «светоносности» убиенных братьев, чудесным образом «исцеленье» подающих всем страж-душим.
Повествование об убиении Авеля в Речи Философа имеет строгий нарративный характер. Оно не содержит авторских отступлений-размышлений. Между тем, каждый из эпизодов убийства Святопол-ком братьев влечет за собой комментарий повествователя. Так, убийство Бориса провоцирует повествователя на размышления о добром и злом человеке: «Сице бо слугы беси бывають, бесы бо на зло посы-лаеми бывают, а ангели на благое» и т.д. Второе рассуждение повествователя завершает историю об убийстве Глеба. Этим рассуждением, представляющим собой библейский центон, книжник выносит христианскую оценку убийцам, вернувшимся к Святополку после преступления: «Окаянныи же вьзвратишася вьспять, яко же рече Да-видъ: ”Възвратишася грешници въ адъ” (Пс. 105:35)» и пр. Не
столько событийная сторона убийства Авеля, сколько ее религиозноморальная основа стала предметом речи в имеющем «религиознодидактическое назначение» [4] повествовании о Каине и Авеле во Временнике Георгия Монаха.
Во Временнике история о потомках Каина разбивает эпизод, посвященный Каину и Авелю, на две части. Первая часть изложения посвящена событиям убиения и не содержит пространной эксплицитно или имплицитно выраженной характеристики персонажей. О Каине мы узнаем, что он был «ратаи» [5] и убил брата из-за зависти. Несколько пространнее характеристика Авеля: его образ создается эпитетом «праведенъ», суб-стантивом-эпитетом «боголюбец», кроме того, он называется «оунотою» (перевод предлагает эпитет «непорочный» [6], что не снимает мотива юности героя). О молодости Авеля не сказано в Ветхом Завете, нет этого мотива и в Речи Философа из Повести временных лет. Между тем, это первая характеристика Авеля, читающаяся во Временнике. Мотив юности невинно убиенной жертвы создает образ Глеба из соответствующей древнерусской повести: убийство Глеба сопоставляется с принесением в жертву «агня непорочно». Еще более настойчиво звучит этот мотив, распространяющийся не только на Глеба, но и на Бориса, в анонимном «Сказании и страдании и похвале мученикам святым Борису и Глебу». Во-первых, Борис в плаче по Владимиру Святославичу называет отца «бъздро уности моее» и «наказание недоразумения моего». Во-вторых, узнав о заговоре Святополка, думал Борис «о красоте и доброте телесе своего». В-третьих, завершается «Сказание.» соматопсихограммой, представляющей Бориса красивым, добродетельным и храбрым молодым князем («борода мала и усъ» [7]).
Еще более юным представлен в «Сказании...» Глеб. В сцене убиения Глеб умоляет врагов пощадить его: «Не пожьнете мене отъ
жития... не пожьнете класса не уже созревъша... не порежьте лозы, не до коньца въздрастыша, а плодъ не имуща» (о необязательности для страстотерпческой агиографии мотива готовности идти на добровольную смерть см. [8]). Эта анафорически организованная параллельная конструкция, символически наполненная (ср. уподобление Христа лозе (Ин. 15:1, 15:5); ср. уподобление Царствия Божия зерну, которое зреет в колосе (Мк. 4:28)), амплифицирует мотив юности жертвы и репрезентирует близость Глеба к Христу, основной мотив страстотерпческой агиографии.
Вторая часть изложения истории Каина и Авеля во Временнике Георгия Монаха посвящена осмыслению деяния Каина. Этот фрагмент распадается на два блока (условно их можно назвать «преступлением» и «возмездием»), организованных по принципу «возмездие - преступление - возмездие». Центральная часть этого фрагмента, образованная градацией, представляет собой анализ преступления Каина. Георгий Монах, следуя за Василием Великим, перечисляет семь грехов, совершенных Каином: зависть, обман, убийство, братоубийство, первое убийство в истории, печаль родителям, обман Бога. Обрамляющий текст структурирован таким образом, что первая его составляющая обосновывает символическое значение цифры «семь» («Обычаи бо есть книгамъ числу семи многосугибно имети, и есть не различное множество знамению»), за чем следует целая серия цитат из Священного Писания, обосновывающих этот тезис (Пс.78:12, 1 Цар.2:5, Мф.18:22). Ни одной характеристики Авеля, ни рассказа об Адаме и Еве в этом фрагменте, сосредоточенном на образе братоубийцы, нет. Систему персонажей этого изложения образуют Каин и Бог, преступник и Судья, диалог между ними («кде Авель, братъ - не веде») завершает этот фрагмент и осуществляет переход ко второй составляющей. Её система персонажей остается прежней: преступник и Судья. Семь «преступлений» Каина вызывают семь способов его наказания, самый страшный из которых следующий: «положи Господь Богъ Каину знамение: да не оубьеть всякъ обретаяи его»).
Таким образом, структура повествования об убиении Авеля в изложении Временника Георгия Монаха маркирована составом персонажей в его частях. Определительная характеристика Авеля («оунотою праве-денъ») из первой части повествования Амартола противопоставлена характеристике Каина на основе деяния во второй части. Мысль из первой части повествования, сообщающей о братоубийстве как о единичном факте и основанной на отношениях «Каин - Авель», развивается во второй части, в отношениях «Каин - Бог», или «преступление» и «возмездие», получая тем самым символическую интерпретацию.
Подводя общий итог, можно сказать, что все три текста, проанализированные здесь, имеют структуру, основанную на дифференциации персонажей. Жертва и убийца (или, как в Повести о убиении Борисове, убий-
цы) фигурируют вместе в сцене непосредственного убиения. В то время как во фрагментах, посвященных захоронению (история убиения Авеля из Речи Философа) или похвале страдальцев (Повесть о убиении Борисове), упоминание о тех, кто пресек их земное существование, отсутствует, так как в этих фрагментах речь идет о начале вечной жизни страдальцев (не случайны чудеса с телами Авеля, Бориса и Глеба). В повествовании об убиении Авеля из Временника Георгия Монаха место похвалы Авелю занято рассказом о наказании Богом его убийцы. И в этом рассказе упоминания Авеля нет. Кроме того, повествовательный характер и апокрифичность истории Каина и Авеля из Речи Философа не свойствен библейски ориентированному повествованию о Каине из Временника Георгия Монаха, сочетающему повествование с пространной цитатой риторической части. В свою очередь, такой структурой наделена Повесть об убиении Борисове, где, правда, риторический блок посвящен Борису и Глебу, а не Свя-тополку.
В других работах мы говорили о принадлежности повествования об убиении Бориса и Глеба к жанру летописных повестей о княжеской смерти [9]. К жанровым параметрам повестей о княжеской смерти мы относим следующее. 1) Изложение обстоятельств смерти героя, сцену смерти / убиения князя, в состав которой непременно входит княжеская молитва; 2) Агиографически просветленный образ князя, характеризующегося как эксплицитно, так и имплицитно. Имплицитная характеристика князей выражена в повестях церковным экфразисом или описанием городов, основанных князем. К имплицитной же характеристике относится расположение героев в пространстве. Так, убийцы князей пребывают в открытом пространстве, в то время как все князья-жертвы находятся в замкнутом пространстве, где они, как правило, молятся. То есть жертва физически пассивна, убийцы физически активны. 3) В-третьих, в качестве жанрового дифференциатора выступает роль «библейских тематических ключей» (термин Р. Пиккио). Повести о княжеском убиении, в которых князь выступает как страстотерпец, содержат цитаты, имеющие непосредственное отношение к образу Иисуса Христа. 4) В-четвертых, значение смерти князя в повестях всегда сводится к благодати, к началу жизни князя в Боге. Ориентированное в большей степени на создание образа убийцы, повествование об убиении Авеля из Временника Георгия Монаха, тем не менее, содержит некоторые из тех параметров, которые станут конституирующими для жанра древнерусской летописной повести о княжеской смерти: 1) Авель как жертва эксплицитно представлен почитающим Бога, имплицитной же характеристикой его можно считать пространственную организацию: Каин обманным путем выводит Авеля в открытое пространство («изидеве на поле»); 2) есть символическая связь его с Христом через символ жертвенного агнца, а эта связь раскрывает и 3) смысловое наполнение смерти Авеля. Между тем, Временник не содержит непосред-
ственного повествования об убийстве. Да и интерпретации образа Каина уделено существенно больше внимания.
Другое в древнерусском изложении той же истории: 1) в Речи Философа излагаются обстоятельства гибели Авеля, 2) имплицитно характеризующие как Каина (обманщика, лишенного свободной воли), так и Авеля (не совершающего никаких действий, обладающего свободой), 3) символическая параллель «жертва - Христос» в Речи Философа решается, разумеется, тем же способом: через образ жертвенного агнца, 4) чудо, произошедшее с телом Авеля, его нетленность, есть свидетельство избранничества Авеля, смерть для которого не конец существования и не наказание. Следовательно, многие черты повествования об убиении Авеля - это черты, определяющие жанр повести о княжеский смерти, первым образцом чего стала Повесть об убиении Борисове.
Список литература
1. Полное собрание русских летописей: в 1 т. Т.2. Ипатьевская летопись. М., 1998.
2. Мильков В.В. Древнерусские апокрифы. СПб., 1999.
3. Тихонравов Н.С. Памятники отреченной литературы: в 2 т. Т.2. М., 1863.
4. Творогов О.В. Беллетристические элементы в переводном историческом повествовании XI-XIII вв. // Истоки русской беллетристики: возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. М., 1970. С. 108 - 141.
5. Матвеенко В.А., Щеголева Л.И. Книги временные и образные Георгия Монаха: в 2 т. Т.1. Интерпретированный текст Троицкой рукописи. М., 2006.
6. Матвеенко В.А., Щеголева Л.И. Книги временные и образные Георгия Монаха: в 2 т. Т.1. Интерпретированный текст Троицкой рукописи. М., 2006.
7. Милютенко Н.И. Святые князья-мученики Борис и Глеб. СПб.,
2006.
8. Ранчин А.М. Князь-страстотерпец в славянской агиографии // Ранчин А.М. Вертоград Златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. С. 112-120.
9. Рудомазина Т.Б. Летописные повествования о княжеской смерти: жанрово-стилевой анализ: автореф. дис...канд.филол.наук. Елец, 2007.
T.Rudomasina
The narrative about the avels murder and the story of prince s murder: to the question about the genre formation
The article œvers the narratives about the Avel's murder from the Chronicle of George Amartol and the Story of passing years. The author makes a compositional and stylis-
tic investigation of appropriate texts and finds in these narratives signs, which constitute old-Russian genre of the story of prince s murder. Such literary form has firstly appeared in the Tale of Boris s murder.
Key words: annals, chronicle, composition, style, the story of prince s murder, hagi-ographic literature
Получено 10.10.2010 г.
УДК 811
Т.А.Сапронова, ассистент,(4872)357784, kozlovich1@yandex.ru(Россия, Тула, ТулГУ)
ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ АМЕРИКАНСКОГО ИМЕННИКА
Опираясь на статистические данные, автор анализирует состав и динамику развития американского антропонимикона.
Ключевые слова: антропонимия, частотный ономастикон, личное имя, популярные имена, имянаречение.
Специфику американской антропонимической системы определяет наличие в ней личных имен, которые по своему происхождению восходят к различным источникам: кельтским, древнееврейским, германским, греческим, латинским и славянским. Антропонимическим наследием первых поселенцев на территории Северной Америки являются библейские имена из Ветхого Завета, такие, как, например, мужские Benjamin (Бенджамин), Jacob (Джейкоб), Caleb (Кейлеб, Калеб) и женские Abigail (Абигайль), Ann (Энн), Ruth (Рут). Канонические библейские имена и традиционные европейские имена пользуются у американцев непреходящей популярностью, особенно на Юге и Юго-Западе страны [1].
На официальном сайте программы социального обеспечения США [2] опубликованы статистические данные по самым употребительным в Америке личным именам. Согласно статистике, среди популярных на протяжении 100 лет мужских имен фигурируют исключительно традиционные английские имена. Самым «активным» именем в американском мужском именнике выступает библейское имя Michael (Майкл). Это имя «не сдавало позиции» в течение 44 лет (первое место в рейтинге с 1954 по 1998 годы, второе в 1960 и с 1999 по 2008 годы и третье в 2009 году).
К самым частотным мужским именам в американском ономастико-не следует отнести имена:
John - библейское имя, пик популярности в 1880-е, далее постепенный спад популярности до 26-го места в 2009 году;
William - имя германского происхождения, по частотности не уступает имени John, в первой пятерке с 1910 по 1949 год, в 2009 году - пятое место в рейтинге популярности;
