CC BY
141
УДК 316.48:39
О. В. Халлисте
Роль исторической памяти в «защитном» этническом конфликте: актуализация травмы социальной идентичности
Историческая памятьявляется одним из важнейших факторов формирования защитного этнического конфликта вследствие непрожитых этнической группой исторических обид, обусловленных ощущением беспомощности. Данный тип конфликта вызывается так называемой дилеммой безопасности, основным «спусковым крючком» которой является страх этногруппы или, по крайней мере, неопределенность в отношении намерений группы. Источником страха чаще всего выступает историческое прошлое, сформированное в четких верованиях и убеждениях социальной группы о былых разногласиях и насилии. В результате происходит актуализация избирательной травмы, которая побуждает этногруппу к действиям в целях «защиты».
Ключевые слова: историческая память, этнический конфликт, защитный конфликт, образ врага, дилемма безопасности, актуализация прошлого, страхи, травма, историческая обида, этногруппа
Olga V. Khalliste
The role of historical memory in «protective» ethnic conflict: updating the trauma of social identity
Historical memory is one of the most important factors of formation of protective ethnic conflict due unlived ethnic group's historical grievances, caused a feeling of helplessness. This type of conflict is caused by the so-called security dilemma, which the main «trigger» is the fear of ethnic group or at least the uncertainty over the intentions of external groups. Historical past formed in social groups'beliefs in past disputes and violence is often a source of fear. In the result, the updating of the electoral injury that causes ethnic group to action in order to «protect» themselves.
Keywords: historical memory, ethnic conflict, protective conflict, image of an enemy, security dilemma, actualization of the past, fears, trauma, historical resentment, ethnic group
Историческая память определенной общности существует наряду с индивидуальной памятью и выступает механизмом трансляции социального опыта. Индивидуальная память опирается на историческую в силу своей ограниченности достаточно узкими пространственными и временными рамками. Человек не может помнить что было до его рождения, не может быть свидетелем всех событий, касающихся его этноса или нации, посему заимствует память национальную. Для того чтобы историческая память могла укрепить и дополнить индивидуальную память человека, необходимо, чтобы воспоминания, которые она несет, не были лишены связи с теми событиями, которые составляют прошлое индивида. Далее эти воспо-
22
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
минания отбираются, сопоставляются и классифицируются, исходя из личностного опыта, представлений, ценностей и установок.
В структуру исторической памяти входят: общественное сознание, которое представляется собой неовеществленную, духовную культуру (язык, самосознание, нормы поведения, традиции, обычаи и т. д.), памятники культуры, воплощающие культуру материальную (документы, артефакты), а также бессознательное, куда включаются архетипы и этнический генофонд, где формируются те особенности, позволяющие нам говорить о национальном характере.
Учет фактора исторической памяти чрезвычайно важен для преодоления межэтнической напряженности и предотвращения перерастания ее в этнический конфликт в силу свойства анализируемого феномена особенно глубоко фиксировать национальные обиды. Данный феномен необходимо изучать междисциплинарно, учитывая опыт как социологов, так и политологов, конфликтологов и психологов. В аспекте заявленной темы интересен подход известного психоаналитика и политолога Вамика Волкана, который в своих работах говорит о передаче травмы из поколения в поколения или о трансгенерационной передаче травмы. Вот как автор описывает механизм вложения: «Некоторые взрослые могут активно, но преимущественно бессознательно, вкладывать их собственную травматизированную самость и травматизированные объектные образы, неважно, связаны ли они с конкретной потерей или нет, в развитие самоидентификации их детей. Хотя ребенок, который становится резервуаром, не является полностью пассивным партнером, тем не менее, ребенок не инициирует этот перенос образов; это «другой» (взрослый) инициирует этот процесс». Т. е. в некоторых случаях, когда психика человека не способна справиться с пережитой травмой или как-то переработать ее, эта травма бессознательно передается потомкам, при этом дети становятся резервуаром для невыносимых чувств своих родителей или других близких людей.
Распространяя данный феномен на этническую общность, психоаналитик приходит к выводу о том, что «когда члены преследуемой или пострадавшей в конфликте группы не могут справиться со стыдом, унижением, беспомощностью, и не имеют возможность оплакать свои потери, они принуждают последующие поколения, посредством того, что известно как трансгенерационная передача травмы, завершить эти неоконченные психологические процессы»1. В результате возникает такое явление как «травма предков», которая может быть актуализирована спустя сотни и даже тысячи лет спустя (так называемый «коллапс времен»).
Однако в данной статье все же будет сделан акцент на социологическом анализе изучаемого феномена, который фокусирует внимание на коллективном, нормативном и культурно-семиотическом аспектах памяти о прошлом. Ведь в самом общем виде психологи обычно определяют память как отражение сознанием того, что было в прошлом опыте, путем запоминания, воспроизведения и узнавания. Но, как справедливо отмечают социологи, когда речь идет о социологическом анализе,
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
23
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
это ментальное явление, превращается в социально-ментальное или социокультурное2.
Историческая память нередко в современном мире становится предметом манипуляций политических элит в своих интересах (особенно это проявляется в этно-кратических обществах) и мобилизации этничности. Основными интересами элиты здесь могут выступать: политический (перераспределение власти, доступ к власти или ее укрепление, очернение политического противника) и экономический (подрыв или налаживание экономических отношений с другими государствами). Историческая память здесь становится избирательной, чему способствуют такие действия, как переписывание учебников истории, пропаганда исторических событий, освещенных в выгодном ракурсе, закрепление «новых» фактов на государственном уровне (государственные премии, награды, памятники «новым» или хорошо забытым героям).
Спекулирование на исторической памяти воспринимается большей частью людей, на которых оно направлено, по той причине, что сконструированный «образ врага» дает возможность оправдать свои поступки, негативный исторический опыт этноса, а также найти внешнего исторического врага, виноватого в сегодняшнем положении народа. Прошлое здесь начинает восприниматься через призму настоящего. Так, довольно показателен здесь пример Эстонии, где исторически обуславливается сегодняшнее неприятие частью эстонского населения всего, что связано с Советским Союзом, чествование и героизация ветеранов 20-й эстонской дивизии СС (Waffen-Grenadier-Division der SS (estnische Nr. 1)3, фальсификация исторических событий, их ложных толкований с применением така называемых «смягченных оценок фашизма».
В связи с вышеизложенным представляется интересным рассмотреть роль исторической памяти на примере так называемой целевой типологии этнических конфликтов, в соответствии с которой можно выделить защитные, статусные и геге-монистские этнические конфликты. Статусные конфликты возникают по причине предъявления претензий к существующему политическому положению этногруп-пы в данном обществе и требованию его изменить. Подобные требования связываются с территориальными практиками урегулирования конфликтов, а именно: формированием политической автономии, либо полным отделением и созданием нового независимого национального государства. Некоторые исследователи называют статусный конфликт сепаратизмом4, понимая под ним групповое стремление к отделению. Гегемонистский конфликт связан с требованием доминирующего политического положения этногруппы по отношению к другим этническим общностям (права так называемого титульного этноса). Сюда относятся требования привилегий определенной доминирующей этногруппы и ограничений другой или других групп в различных сферах жизни общества, начиная от участия в политических событиях, заканчивая возможностью открыто позиционировать себя
24
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
как представитель того или иного этноса и сохранять свою культурную самобытность. По мнению У. Альтерматта, подобные претензии могут быть обозначены как «этнизация» государства и общества, и могут реализовываться насильственными методами этнической политики на самых различных уровнях. Таким образом, здесь может быть использована и насильственная ассимиляция, и депортации, и геноцид5. И, наконец, защитный конфликт определяется как «межэтническая насильственная борьба, мотивированная потребностью в физическом выживании членов этногруппы»6. Представляется, что именно в данном типе этнического конфликта роль исторической памяти и проявление так называемых «культурных травм» проявляется в наибольшей степени. Защитный конфликт характерен в условиях либо полного отсутствия либо малоэффективного и разрушающегося централизованного правительственного контроля. Тогда для гарантии собственной безопасности и доступа к ограниченным материальным ресурсам этногруппы прибегают к вооруженной самопомощи.
В защитном конфликте основным фактором прибегания к этническому насилию, по мнению современных исследователей, является «дилемма безопасности» группы, проявляющая себя в случае, когда правительство оказывается неспособным контролировать правопорядок или выступает инициатором этнических репрессий. Страх насилия побуждает членов этногруппы к самозащите, и в итоге группы, конкурирующие между собой и естественным образом стремящиеся к выживанию в условиях отсутствия сильного правительства, начинают вооружаться с целью защиты собственной безопасности. Стремление к безопасности имеет определенные рамки, связанные с внешними группами, которые реагируют на угрозу ответной мобилизацией и вооружением. Дилемма безопасности заключается таким образом в следующих возможных вариантах: либо положиться на поддержку слабого правительства, либо увеличить свою безопасность комплексом ответных действий7.
Дилемма безопасности - проблема стратегического взаимодействия конфликтующих сторон, состоящая в том, что, стороны, относясь друг к другу с настороженностью и опаской, и не имея внешней защиты своего физического существования, принимают активные меры по обеспечению своей безопасности с помощью мобилизации и милитаризации, тем самым создавая угрозу существования друг друга, что является мощным конфликтогеном в эскалации конфликта.
По мнению Б. Позена, дилемма безопасности характерна для обществ со слабым центральным правительством, таких, например, как традиционные монархии стран Ближнего Востока и Африки в доколониальный период8.
Дилемма безопасности специфична в своем сохранении воинствующего этноцентризма групп-участников, и отсутствии доверия к ненасильственным способам урегулирования конфликта. Как отмечается многими исследователями, дилемма безопасности проявляется не только лишь в случае слабого правительства, но
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
25
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
и перед конкретной этнической группой в случае односторонней поддержки правительством антагониста. В подобной ситуации этническая группа теряет доверие правительству и оказывается вынужденной искать собственные меры самозащиты, даже в случае риска поражения.
Интересно здесь отметить связь дилеммы безопасности с такой характеристикой этнического конфликта, как синергизм. Синергетическая составляющая этнического конфликта предполагает такое состояние конфликтующих сторон, при котором при возбуждении, усилении активности одной стороны, происходит возбуждение и усиление активности второй, равным образом как при торможении (ослаблении активности) одной стороны конфликта происходит торможение второй. Термин «синергетика» в переводе означает «совместный», «согласованный», «действующий». Что же касается термина «синергизм», то он трактуется как особый тип связи, при котором возникает симметричное усиление или ослабление активности обеих систем. Таким образом, синергизм этнического конфликта - это такое состояние конфликтующих сторон, при котором при возбуждении, усилении активности одной стороны, происходит возбуждение и усиление активности второй, равным образом как при торможении (ослаблении активности) одной стороны конфликта происходит торможение второй.
Защитные этнические конфликты могут стать предтечей затяжной насильственной фазы этноконфликта. Ситуации дилеммы безопасности чаще возникают под влиянием стремительных социальных изменений, которые нарушают баланс в отношениях между государством и этногруппами. Данный баланс поддерживается с одной стороны, с помощью лояльности этногрупп конституционному порядку, а с другой, с помощью государственного обеспечения безопасности существования всех членов общества.
В научном дискурсе сегодня существует две основные объяснительные модели ситуации защитного конфликта - структурная и перцептивная. В первом случае дилемма безопасности неизбежна в силу того, что обусловлена внешними обстоятельствами и ведет к самовооружению как средству противостояния угрозе физического потенциального или реального насилия (как, например, в ситуации Югославии). Так, с позиции С. ван Эвера (S. Van Evera), защитный конфликт будет нейтрализован, если участники спора сохранят способность к добрососедству, а средства массовой информации не будут разжигать межнациональную рознь9. Во втором же случае возникновение дилеммы безопасности обуславливается манипуляциями национальным самосознанием с помощью информации.
Однако эти две объяснительные модели скорее дополняют, а не исключают друг друга, так как перцептивная ситуация может привести к структурной проблеме. Так, например, угроза собственной безопасности этногруппы может выявить неспособность к сохранению баланса, наличия этноцентризма, слабость правительства, уязвимость государственных структур и т. д.
26
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
Изначальной причиной возникновения дилеммы безопасности, которая является истоком защитного этнического конфликта, является беспокойство, обусловленное отсутствием стабильности и определенности в отношении намерений противника (в данном случае конкурирующей этногруппы). В результате чего может даже возникнуть страх, источником которого чаще всего как раз выступает историческая память о негативных событиях прошлого, так называемые «исторические обиды». Здесь проявляется закономерность, что если негативное событие, связанное с другой этнической группой, вызывает ассоциации с насилием, то акторы с большей очевидностью отдадут предпочтение самозащите в ситуации дилеммы безопасности. Следует отметить, что каждое новое поколение обращается к прошлому не только с целью осознания связей с минувшим и опоры на него, но и исходя из своих нынешних интересов. Представление об историческом прошлом является первым из компонентов национального самосознания и национальной политической культуры. Актуализированная политическая память, которая и есть историческое самосознание народа, предполагает ответы на вопросы: «Кто мы? Откуда пришли? Зачем существуем?». Культурные, исторические события осознаются людьми не просто как часть своего прошлого - по отношению к ним возникает субъективное ощущение связи, преемственность традиций. Историческая память не только социально дифференцирована, она подвергается изменениям. История самых разных культурно-исторических общностей знает множество примеров «актуализации прошлого», обращения к прошлому опыту с целью его переосмысления. Интерес к прошлому составляет часть общественного сознания, а крупные события и перемены в социальных условиях, накопление и осмысление нового опыта порождают изменение этого сознания и переоценку прошлого. В сети интерактивных коммуникаций происходит постоянный отбор событий, в результате чего некоторые из них подвергаются забвению, в то время как другие сохраняются, подвергаются переосмыслению и превращаются в символы групповой идентичности. Исторический опыт общества включает события, которые наложили отпечаток на «коллективную память» людей. К ним относятся войны, экономические и политические кризисы, оставившие яркие следы в обществе, имеющие значение для политического поведения.
Другие источники страха так же связаны с фактором исторической памяти, скорее даже с результатом манипулирования ею. Целью здесь может быть как легитимация существующего порядка с функцией позитивной социальной ориентации, так и, наоборот, противопоставление ему идеала утраченного «былого величия», формируя негативное восприятие происходящего, конструируя образ врага. Так, вторая причина беспокойства или страха связывается с потенциальной статусной депривацией этногруппы, т. е. с возможным лишением занимаемого положения и ограничением доступа к ресурсам, что может представлять угрозу дальнейшего существования всей группы. Отсюда представляется несостоятельным современ-
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
27
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
ное определение толерантности через понятие «терпимость». Однако сам процесс «терпения» не может быть долгим, он априори должен быть краткосрочным: терпеть иную культуру, иные традиции и обычаи человек может в качестве туриста, посещающего другие страны, в качестве студента вуза другого города и т. д. Таким образом, человек понимает, что он гость в данном месте, это не его территория, и он должен «потерпеть» даже если ему что-то не нравится. Однако, в настоящий момент программы, посвященные повышению уровня толерантности, подразумевают нечто совсем иное, что становится уже конфликтогенным фактором для разжигания межэтнических конфликтов, вплоть до возникновения ксенофобии. В подсознании человека всегда существует определенное противостояние «Мы» - «Они», еще К. Юнг писал о «коллективном бессознательном». Следовательно, человеку необходимо четко идентифицировать себя с «Мы». Я - гражданин своей страны, житель этого города, санкт-петербуржец, москвич и т. д. В результате складывается целый ряд характеристик, описывающих данную группу «Мы». Сюда может входить и язык, используемый данной группой, и определенные традиции, обычаи, нация, раса, конфессия и т. д. Одной из функций исторической памяти также является поддержание этой коллективной идентичности. Соответственно, если человек каждый день слышит непонятную для него речь, видит чуждые его культуре обычаи и т. д. -он воспринимает это как вторжение на свою территорию. Это своего рода форма самозащиты, потому что все, что остается непонятным, составляет группу «Они», по отношению к которой толерантность безусловно присутствует, но лишь в краткосрочной перспективе.
Еще в октябре 2010 г. канцлер Германии А. Меркель признала провал немецкой интеграционной программы, в феврале 2011 г. такое же заявление сделал Н. Саркози, бывший на тот момент президентом Франции. Данные примеры не исключение, а скорее закономерность в опыте построения мультикультурного общества в европейских странах. Зачастую понятие интеграции подменяется ассимиляцией, т. е. политикой полного растворения культуры одного этноса в культуре другого (титульного), что, как мы наблюдаем, встречает активное сопротивление со стороны представителей этнических меньшинств. Основная проблема здесь заключается в том, что акцент делается на изучении языка титульного населения, в то время как мигрантами и представителями этнических меньшинств особую значимость представляют социально-экономические аспекты жизни в стране, в городе. Так, например, в прибалтийских странах, по мнению властей, ограничение русского населения только собственным языком может вызвать его политическую сепаратизацию. В то же время проблемам социально-экономической интеграции практически не уделяется никакого внимания. Что же касается языково-коммуникативного направления, то на практике оно концентрируется на уменьшении доли образования на русском языке. Система образования здесь рассматривается как один из ключевых факторов процесса интеграции. С одной стороны, улучшается знание языка участ-
28
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
ников процесса интеграции, с другой же - через обучение языку регулируется социализация и создается привычка к сосуществованию двух культур.
Таким образом, как показал опыт стран европейского пространства, интеграция, основанная лишь на изучении языка, не оказалась успешной. Рассматривать «национальный вопрос» без учета национальной идентичности представляется невозможным.
Безусловно, Россия испокон веков была полиэтнического государством, и на данный момент в РФ насчитывается более 180 национальностей. И ни в коем случае не говорится о поиске путей формирования моноэтнического государства, это противоречит всей нашей тысячелетней истории. Россия изначально возникла и веками развивалась как многонациональное государство. Однако, вследствие непродуманной миграционной политики, избирательности применения закона со стороны властных структур, неуважения приезжих к обычаям, традициям порождает неприязнь среди местного населения вплоть до полного отторжение иных культур.
Ответная реакция на такую модель поведения - рост ксенофобии среди местного коренного населения, попытка жестко защитить свои интересы, рабочие места, социальные блага - от «чужеродных конкурентов». Люди шокированы агрессивным давлением на свои традиции, привычный жизненный уклад и всерьез опасаются угрозы утратить национально-государственную идентичность. Примеров здесь может быть множество: от празднования Ураза-байрам в Санкт-Петербурге в обстановке, близкой к хаосу и массовым погромам, шокирующего местное население, до недавнего случая в Москве, когда дагестанский свадебный кортеж проехал по улицам со стрельбой из оружия. Агрессивное, вызывающее, неуважительное поведение должно встречать соответствующий законный, но жесткий ответ, и в первую очередь со стороны органов власти, которые сегодня часто просто бездействуют.
Третий источник страха - межнациональное положение этногруппы, члены, которые проживают и пограничных государствах. Группа может опасаться, что внешнее правительство будет поддерживать другую группу по причине близких этнических связей. Так, например, возвращение Крыма в состав Российской Федерации вызвало истеричную реакцию в средствах массовой информации в Прибалтике, спекулируя на образе милитаризированного соседа, жаждущего присвоить себе все приграничные территории, на некоторых из которых русскоязычное население достигает более 90 % (по официальным данным на март 2013 г. эстонцев в Нарве было 3,8 %). В этом случае события примут цикличный характер с обратной связью: этническое напряжение в государстве будет поводом для вмешательства внешних сил под националистическим предлогом. Угроза внешнего вмешательства приведет к этническому расколу общества. Наконец, конкурирующие за власть и влияние элиты способны манипулировать этническим сознанием и внушать ложную внеш-
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
29
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
нюю угрозу, о чем уже говорилось выше. В качестве примеров информационного манипулирования сознанием населения с целью конструирования образа врага можно привести, например, распространение стереотипов в качестве достоверной информации (имперские амбиции россиян), фальсификации истории в ущерб интересам противника (на изданных в Японии картах и в учебниках Южные Курилы обозначены как японские), применение политики «двойных стандартов» в дипломатических отношениях («перезагрузка» отношений США и России), и др.
Таким образом, основной причиной, обуславливающей возникновение дилеммы безопасности (и, как следствие, защитного конфликта) является неполнота или искажение информации о намерениях этногруппы. Перманентная открытая межгрупповая коммуникация снизит взаимную настороженность и страхи, и предотвратит потенциальный насильственный конфликт. Причем необходимо подчеркнуть перманентность вследствие того, что информация имеет свойство постоянно обновляться и искажаться. Также нужно учитывать и тот факт, что этногруппы, которые выступали акторами насильственного этнического конфликта ранее, чаще находятся в ситуации дилеммы безопасности в настоящем времени.
Что же касается поведенческого аспекта участников защитного этнического конфликта, то здесь так же стоит обратить внимание на доступ этногрупп к ограниченным ресурсам. Можно выделить такие поведенческие практики, актуализирующие дилемму безопасности, как милитаризация образа жизни, что объясняется необходимостью защиты от насилия; конструирование образа врага, что приводит к так называемой дегуманизации этногруппы или даже ее «демонизации»; попадание в ловушку, когда насилие рассматривается как единственно возможная поведенческая практика доступа к ресурсам; и фатализм, усталость от борьбы за ресурсы и отчуждение, когда смыслом жизни становится лишь физическое выживание, и где характерен выход на передний план этнических элит. Такие практики наблюдались в странах, где имели место затяжные войны. Если рассматривать пространство Российской Федерации, то здесь в качестве примера может выступать Чечня. В качестве одного из видов поведенческих тактик в защитном конфликте следует также обозначить криминализацию этногрупп. Вследствие попытки предотвратить потенциальное ограничение доступа к ресурсам, группа может вступить во взаимодействие с организованной преступностью с целью материальных выгод либо каких-либо гарантий социальной защиты и помощи.
Таким образом, защитный этнонациональный конфликт основан на дилемме безопасности, мотивирован страхом за физическое выживание членов этногруппы в условиях отсутствия сильного правительства и сохранения оппозиционного этноцентризма в межгрупповых отношениях, где противники стремятся предотвратить ответную мобилизацию за счет:
- милитаризации этнических групп, их самовооружения;
- криминализации этнических групп;
30
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
- расширения этнической гомогенной территории, распространение насилия (этнические чистки)10.
Историческая память имеет особое значение в защитном механизме, становясь основным фактором конструирования «образа врага» и формирования страхов, обуславливающих возникновение дилеммы безопасности, приводящей к защитному этническому конфликту.
Примечания
1 Volkan V. D. Large-group psychology in its own right. URL: http: // vamikvolkan.com (дата обращения: 14.09.2015).
2 Репина Л. П. Опыт социальных кризисов в исторической памяти // Кризисы переломных эпох в исторической памяти. М., 2012. С. 3-37.
3 Вручение орденов и медалей, приемы на правительственном уровне. В 2008 г. был выпущен украшенный агитплакатами Эстонского легиона СС календарь, который продавался во всех книжных магазинах Эстонии.
4 См.: Сепаратизм // Большой юридический словарь / под ред. А. Я. Сухарева, В. Д. Зорькина, В. Е. Крутских. М.: Инфра-М, 1999. С. 620.
5 Альтерматт У. Этнонационализм в Европе / пер. с нем. С. В. Базарновой. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2000. С. 145-147.
6 См.: Чернобровкин И. П. Этнонациональный конфликт: природа, типы и социальный контроль. Ростов н / Д: Изд-во Ростов. ун-та, 2003. 192 с.
7 Posen B. R. The security dilemma and conflict // Survival. 1993. Vol. 35, № 2. P. 27-47.
8 Ibid. P. 30-31.
9 Evera Van S. Primed for Peace after the Cold War // International Security. 1999. Vol. 15, № 3. P. 5-57.
10Об этнических чистках в бывшей Югославии см.: Альтерматт У. Этнонационализм в Европе / пер. с нем. С. В. Базарновой. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2000. С. 3-17.
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
31
