CC BY
150
КОЛЛЕКТИВНАЯ ПАМЯТЬ В ЭТНОПОЛИТИЧЕСКОМ КОНФЛИКТЕ: СЛУЧАЙ НАГОРНОГО КАРАБАХА
Рауф КАРАГЁЗОВ
кандидат психологических наук, ведущий научный сотрудник Института стратегических исследований Кавказа (Баку, Азербайджан)
Многие исследователи этнических конфликтов признают, что коллективная память может служить мощным средством как разжигания, так и уменьшения насилия и межэтнических конфликтов1. Однако, несмотря на это признание, политологические исследования редко фокусируются на коллективной памяти. И, что наиболее удивительно, крайне редко исследуется роль коллективной памяти в возникновении и урегулировании этно-политических конфликтов.
Вероятно, одна из причин этого связана с неопределенностью и многозначностью самого понятия «коллективная память» как аналитической категории. Коллективную память часто смешивают с «плохими историями» групп друг о друге, историческими мифами, «древней ненавистью» или рассматривают как сумму памяти индивидов. По всей видимости, отсутствие четких дифференциаций вызывает у исследователей чрезмерную осторожность при ссылках на коллективную память. Эта осторожность обусловлена вполне понятным желанием исследователей защитить
1 Cm.: Petersen R. Understanding Ethnic Violence: Fear, Hatred, and Resentment in Twentieth-Century Eastern Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 2002; Rich P. Identity and the Myth of Islam: A Reassessment // Review of International Studies, 1999, No. 25. P. 425—437; Rothschild J. Ethnopolitics: A Conceptual Framework. N.Y.: Columbia University Press, 1982; Kaufman S.J. Modern Hatreds: The Symbolic Politics of Ethnic War. Ithaca: Cornell University Press, 2001; Smock D.R. Religious Perspectives on War. USIP Press, 2002.
себя от возможности быть обвиненными в использовании тезиса о существовании «древних этнических ненавистей». Данный тезис, к которому, кстати, склонно прибегать общественное мнение при объяснении причин многочисленных этнических конфликтов, неизменно вызывает острую критику со стороны специалистов.
Исследователи конфликтов часто подчеркивают ошибочность или упрощенность распространенного мнения о том, что в основе конфликта лежит «древняя ненависть» между сторонами конфликта, «плохие» истории друг о друге, о совершенных в прошлом злодеяниях и мечты о мщении. Указывается на упрощенность такого объяснения, поскольку само по себе наличие «вековой ненависти» не может вызывать конфликты (многие народы имеют такие истории друг о друге, однако вовсе не начинают конфликтовать). К тому же конкретные примеры часто, казалось бы, опровергают этот тезис (пример с бывшей Югославией, где межэтнические конфликты, по мнению исследователей, были вызваны политикой элит).
Наконец, как справедливо подчеркивают многие исследователи, крайне трудно доказать роль такого рода «вековых этнических ненавистей» в качестве первопричины разгорания этнических конфликтов. Указывается, что конфликты возникают по целому ряду различных причин, а о «вековых этнических ненавистях», как правило, вспоминают апостериори, уже после начала конфликта. В результате представ-
ление о том, что коллективная память может играть значимую роль в межэтническом конфликте, зачастую сводится лишь к простой констатации: коллективная память лишь перечисляется в списке различных факторов, так или иначе связанных с этническими конфликтами.
Тем не менее, несмотря на все эти аргументы, мы утверждаем, что коллективная память может быть весьма существенным фактором, подчас играющим ключевую роль в возникновении этнического/национального конфликта. Неспособность проследить и распознавать специфическую роль, которую коллективная память может играть в этнополитическом конфликте, несомненно, сужает усилия по предотвращению, равно как и эффективному разрешению подобных конфликтов. В этой связи представляется важным, чтобы в распоряжении политологов и политиков была такая модель коллективной памяти, которую можно применять для анализа конфликтов.
Исходя из вышесказанного, наша статья преследует две основные цели: во-первых, предложить такую концепцию кол-
лективной памяти, которую целесообразно использовать для анализа этнополити-ческого конфликта; во-вторых, продемонстрировать возможности использования нашей концепции коллективной памяти на конкретном примере армяно-азербайджанского конфликта вокруг Нагорного Карабаха. Если коллективная память действительно играет столь важную роль, то это особенно справедливо для большинства конфликтов, происходивших на Кавказе в последние годы существования Советского Союза и после его распада. В противоположность широко распространенному взгляду, что в зарождении противостояний ведущую роль играет социоэко-номический фактор, а культурный и/или религиозный факторы, «присоединяются» позднее, на следующих стадиях эскалации конфликта, такие ключевые конфликты на Кавказе, как между Арменией и Азербайджаном, о чем мы будем говорить ниже, проистекали главным образом из особенностей коллективной памяти этих народов, прежде всего из особенностей армянской коллективной памяти.
Социокультурная модель коллективной памяти: схематические повествовательные шаблоны и паттерны
Детальное описание модели коллективной памяти, о которой пойдет речь в данной статье, представлено в ряде наших работ, опубликованных ранее2. Поэтому мы изложим в краткой форме основные элементы нашей модели, которые будут иметь значение для последующего анализа конфликтов. Для нашей модели коллективной памяти важны некоторые идеи и категории, разработанные в русле социокультурного подхода3. В его рамках коллективная память рассматривается как обусловленная различными повествованиями (нарративами), прежде всего историческими. Исторические повествования (анналы, хроники, школьные учебники истории и т.д.) рассматриваются как культурные инструменты, способствующие коллективному запоминанию. При этом определенные свой-
2 См.: Garagozov R.R. Collective Memory and the Russian «Schematic Narrative Template» // Journal of Russian and East European Psychology, 2002, Vol. 40, No. 5. P. 55—89; Карагезов P.P. Метаморфозы коллективной памяти в России и на Центральном Кавказе. Баку: Нурлан, 2005; Карагезов P. Коллективная память и «политика памяти» в странах Центрального Кавказа // Центральная Азия и Кавказ, 2005, № 6 (42). С. 57—69.
3 См.: Wertsch J.V. Voices of Collective Remembering. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.
ства нарративов оказывают специфические воздействия на формирование коллективного запоминания. В качестве одного из таких свойств Дж. Верч выделяет абстрактную и обобщенную форму нарратива, лежащую в основе многообразных повествований, которую он обозначает как «схематический повествовательный шаблон»4. Такие шаблоны отличаются от одной культуры к другой, требуют специальной рефлексии для своего обнаружения и используются в качестве модели для построения сюжета о наиболее важных событиях своей истории, даже в случаях, явно не укладывающихся в эту схему. В качестве одного из таких шаблонов автор выделяет специфически русский схематический повествовательный шаблон, который он обозначает как «триумф над чуждыми (внешними) силами»5.
Наши исследования6 показали, что шаблоны формируются как продукт взаимодействия целого ряда условий и обстоятельств: политических, религиозных, социокультурных, исторических, даже психологических. В создании, сохранении и воспроизведении подобного рода шаблонов особую роль играют такие институты власти, как государство и церковь, контролирующие процесс исторического письма, производство и потребление исторических текстов. Далее шаблоны (при условии их «внедрения» в массовое сознание через различные формы культурной и исторической социализации) могут вести к образованию некоторой конфигурации коллективного опыта, определяемую автором этих строк как паттерн коллективного опыта, под которым понимаются устойчивые и структурированные восприятия и представления группы о своем прошлом, действиях и мотивации героев и действий чужих. Одной из особенностей паттерна является его свойство связываться, так сказать, «срастаться» с другими сторонами коллективного опыта, а также, говоря словами А.Л. Кребера и К. Клукхона, «эксплицироваться в поведении индивидов и групп»7.
Именно способностью «срастаться» с разными сторонами коллективного опыта можно объяснить удивительное свойство повествовательного шаблона воспроизводиться в новых условиях и в новых поколениях, даже избежавших традиционных программ исторического инструктажа. Этим же можно объяснить устойчивость самих паттернов, составляющих неотъемлемый элемент групповой идентичности.
Наличие такого рода культурных паттернов служит одним из оснований для поли-цивилизационной парадигмы С. Хантингтона, утверждающей, что конфликты в современном мире в значительной степени определяются культурными и цивилизационными факторами8. Этот тезис Хантингтона подвергся в литературе критическим замечаниям, в частности отмечалось, что его автор не раскрыл в своей работе готовность той или иной культуры к конфликту и насилию, агрессивному поведению9. В этой связи теория коллективной памяти, развиваемая в данной статье, позволяет несколько переформулировать тезис Хантингтона и ответить на данную критику следующим образом. Если даже отбросить тезис о фатальной предрасположенности тех или иных культур к агрессии против «чужих» культур, коллективная память содержит прошлые обиды, гнев и ненависть, которые при определенных условиях могут инструментализироваться политическими эли-
4 Ibid. P. 62.
5 Согласно автору, этот повествовательный шаблон состоит из следующих элементов: 1. Начальная ситуация... «Русский народ живет в мирной обстановке, не представляя угрозу другим, прерывается: 2. возникновением трудностей или агрессии со стороны внешней силы или агента, что ведет: 3. к периоду кризиса и великих страданий, которые: 4. преодолеваются благодаря триумфу над врагом, одержанному русским народом, действующим героически и в одиночку» (ibidem).
6 См.: Garagozov R.R. Op. cit.
7 Kroeber A.L., Kluckhohn C. Culture: A Critical Review of Concepts and Definitions. Papers Peabody Mus., 1952, Vol. 47, No. 1. P. 181—198.
8 См.: Huntington S.P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. New York: Touchstone Books, 1996.
9 См.: Senghaas D. The Clash within Civilizations. Coming to Terms with Cultural Conflicts. London: Routledge, 2002.
тами в качестве средства для разжигания конфликта и войны. Можно сказать, что наша модель коллективной памяти в некотором смысле действует по принципу, обратному известному принципу фрейдовской модели индивидуальной памяти. Если последняя, согласно Фрейду, действует по принципу «подавления», «вытеснения» отрицательных переживаний и воспоминаний о негативных травматических событиях, то коллективная память, напротив, как бы сфокусирована на прошлых обидах и трагических событиях. Эта особенность следует из нашей версии коллективной памяти, которая опирается на традицию идущих из средневековья исторических нарративов. В них фиксировались в первую очередь именно трагические, из ряда вон выходящие события типа войн, нашествий, голода и прочих бедствий; в конце концов, о чем было писать хроникерам, когда наступали мир и всеобщее благоденствие? Отсюда и весьма специфическое восприятие прошлого, и специфические формы коллективной памяти.
Вышеизложенное позволяет сделать ряд предположений. Во-первых, паттерны коллективной памяти могут инструментализироваться этническими антрепренерами и политическими элитами в средство разжигания этнополитического конфликта. Для этого политические элиты через проводимую ими «политику памяти» активируют в обществе прежние шаблоны, «включающие» культурные паттерны, которые мобилизуют население, внезапно вспоминающее о старых обидах, испытанных унижениях и насилии. Связанное с этим второе предположение: подлинное и долговременное разрешение конфликта возможно лишь при фундаментальном изменении политики памяти, способствующей развитию критического подхода к историческим текстам и учебникам истории, разработке и предоставлении обществу новых исторических нарративов, очищенных от «текстов ненависти» по отношению к противной стороне и т.д.
Карабахский конфликт в теоретическом ракурсе
Карабахский конфликт, как и всякий этнополитический конфликт, является сложным, запутанным, обладает огромным разрушительным эффектом, угрожающим одному из важных геополитических регионов земного шара.
Что, возможно, отличает данный конфликт от многих других, так это напластование огромного числа его ошибочных восприятий и интерпретаций. Это объясняется действием целого ряда факторов, среди которых можно выделить по крайней мере два. Первый: недостаток объективной и проверенной информации на начальном этапе карабахского конфликта во времена Советского Союза, когда вся информация тщательно дозировалась и порой искажалась центральными и местными коммунистическими властями. Второй из этих факторов: незнакомство многих наблюдателей и исследователей с историческими и культурными особенностями региона. Конечно, этот перечень можно продолжать, однако более важным представляется то, что, хотя с начала конфликта минуло свыше 18 лет, в течение которых в регионе произошли огромные изменения (в частности, распался Советский Союз, страны Южного Кавказа приобрели независимость, неизмеримо возросли возможности доступа исследователей и наблюдателей к самому региону), многое в этом конфликте, особенно касающееся причин, его породивших, до сих пор остается дискуссионным и не совсем ясным.
Хотя, как в свое время заметил один из исследователей10, этнополитические конфликты разгораются по одним причинам, а разрешение этих конфликтов связано с реше-
10 Kaufmann Ch. Possible and Impossible Solutions to Ethnic Civil Wars. B kh.: Nationalism and Ethnic Conflict / Ed. by M.E. Brown, O.R. Cote, S.M. Lynn-Jones, S.E. Miller. Cambridge, Mass.: MIT Press, 2000. P. 265—304.
нием уже других проблем, по нашему мнению, без понимания причин, вызвавших карабахский конфликт, едва ли будет достигнут долговременный мир в регионе. Разрешение данного конфликта не может считаться долговременным, если не учтены причины, вызвавшие его, и не предложены меры по их устранению или нейтрализации.
В связи с этим имеет смысл обратиться к рассмотрению начальной фазы конфликта, которая по своему размаху и последствиям оказалась для многих неожиданной. При этом мы не будем подробно останавливаться на событиях того периода, так как они известны и описаны в специальной литературе. Мы хотели бы обратить внимание читателей лишь на один аспект конфликта, а именно на этнополитическую мобилизацию11 армян Карабаха и Армении. Это явление представляется мне ключевым для понимания сути происходивших тогда и происходящих сейчас событий. Из данных, представленных в печати, известны семь эпизодов событий 1988 года12, которые вполне характеризуют темпы, масштаб и динамику происходившей этнополитической мобилизации армян.
■ Эпизод первый (начало): 13 февраля — группа карабахских армян, несколько сотен человек, провела в Степанакерте, на площади Ленина, несанкционированный политический митинг с требованием «воссоединения Нагорного Карабаха с Арменией (Армянской ССР)».
■ Эпизод второй: 15 февраля — заседание Союза писателей Армении, выступление известной армянской поэтессы С. Капутикян в защиту требований карабахских армян.
■ Эпизод третий: 18 февраля — митинг протеста против загрязнения среды в Ереване (по мнению наблюдателей, политические требования были закамуфлированы под экологическую тематику).
■ Эпизод четвертый: 20 февраля — 30 000 митингующих в Ереване поддерживают требования карабахских армян.
■ Эпизод пятый: 22 февраля — свыше 100 000 митингующих в Ереване поддерживают требования карабахских армян.
■ Эпизод шестой: 23 февраля — 300 000 митингующих в Ереване поддерживают требования карабахских армян.
■ Эпизод седьмой: 25 февраля — 700 000 митингующих в Ереване поддерживают требования карабахских армян.
Как можно видеть из этих данных, менее чем за две недели этнополитическая мобилизация армян в форме этнополитического протеста достигла максимальной интен-сивности13. Чем объяснить исключительно высокий уровень этнополитической мобилизации, достигнутый в предельно сжатые сроки?14 Хотя в имеющейся в нашем распоря-
11 Под этнополитической мобилизацией понимается процесс, в ходе которого этническая группа политизируется на основе осознания коллективных интересов и организуется в качестве коллективного субъекта, обладающего ресурсами для ведения политического действия (См.: Esman M. Ethnic Politics. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1994. P. 28).
12 Данные взяты в основном из книги: Де Ваал Т. Черный сад. Армения и Азербайджан: между миром и войной. М.: Текст, 2005 и сверены по мере возможностей с другими источниками.
13 Gurr T.R. Minorities at Risk: A Global View of Ethnopolitical Conflicts. Washington, DC: USIP Press, 1993.
14 Конечно, сами митинги, особенно начальные, были организованы подпольными или полуподполь-ными армянскими националистическими организациями, активизировавшимися в течение нескольких предыдущих лет (см.: Де Ваал Т. Указ. соч.). Однако в тот период эти подпольные или полуподпольные структуры еще не могли обладать мощными организационными, административными или информационными возможностями, необходимыми для столь интенсивной мобилизации населения в такие сжатые сроки.
жении литературе по исследованию конфликта мы и не нашли публикаций, где данное явление было бы предметом специального анализа, кажется, многие наблюдатели до сих пор склонны в той или иной форме разделять тот взгляд на причины, вызвавшие демонстрации армян, который еще на заре конфликта выразила главная советская газета «Правда»15. В частности, существующие подходы к конфликту видят причину его возникновения либо в «социальной, культурной, экономической или политической дискриминации армянского меньшинства, населяющего Нагорный Карабах, со стороны окружающего его азербайджанского большинства» либо как «вековую ненависть» между армянами и азербайджанцами как «несовместимыми между собой этническими или религиозными идентичностями», либо как некоторую комбинацию из этих факторов16.
Например, в работе С. Корнелла, которая выгодно отличается от многих других исследований стремлением найти теоретическую формулу для объяснения карабахского конфликта, возникновение армяно-азербайджанского конфликта автор объясняет наличием целого ряда факторов. В их числе: борьба «антагонистических идентичностей», вызванная «вековой ненавистью»; внешняя поддержка армянской диаспоры; отсутствие демократических институтов в бывшем СССР, что не давало возможности армянскому населению Карабаха открыто выражать свое недовольство и жалобы и т.д.
Взяв за основу концепцию этнополитического действия Т.Р. Гурра, исследователь объясняет этнополитическую мобилизацию армян, приведшую к конфликту, высоким уровнем их внутригрупповой сплоченности. Однако сам по себе высокий уровень внутригрупповой сплоченности не может являться достаточным условием для социальной или политической мобилизации группы. К тому же из работы С. Корнелла не ясно, например, какова причина недовольства и жалоб армянского населения НКАО. Как признает С. Корнелл17, нельзя уверенно говорить о жесткой социальной, экономической, культурной или даже политической дискриминации армянского меньшинства, которое имело неплохой, сравнительно с другими регионами СССР, экономический достаток и обладало собственной культурно-политической автономией. В дополнение к этому можно утверждать, что этот конфликт не является порождением «вековой ненависти»: армяне и азербайджанцы имеют много общего в культуре, неплохо ладили между собой и не воевали до конца XIX века.
Но если это не социально-экономические факторы и не жесткая дискриминация армянского меньшинства, то, быть может, в разжигании конфликта виновата «рука Москвы»? Однако в отличие от бывшей Югославии, где коммунистическое правительство в Белграде было повинно в разжигании межэтнической розни, центральное правительство в Москве едва ли можно обвинить в проведении аналогичной политики в рассматриваемый период. Таким образом, вновь остается в тени вопрос: что вызвало столь энергичную этнополитическую мобилизацию карабахских армян? Зато опять возникает сакраментальный вопрос: что же вывело на улицы Степанакерта и Еревана десятки тысяч армян?
15 В статье, посвященной карабахским событиям, газета «Правда» писала: «Что же вывело на улицы Степанакерта (прежнее название столицы НКАО. — Р.К.) и Еревана десятки тысяч армян? Ведь не одно желание территориального присоединения к Армении вывело на улицы Степанакерта десятки тысяч армян. Их вывело прежде всего недовольство недостатками в социально-экономическом развитии НКАО, ущемление в национальных и иных правах» (Эмоции и Разум. О событиях в Нагорном Карабахе и вокруг него // Правда, 21 марта 1988).
16 Cornell S.E. Conflict Theory and the Nagorno-Karabakh Conflict: Guidelines for a Political Solution? Stockholm: Triton Publishers, 1997.
17 Ibidem.
Томас де Ваал, один из первых исследователей, заметивший недостаточность отмеченных выше подходов к интерпретации карабахского конфликта, обратился к рассмотрению таких вопросов, как различающиеся исторические представления конфликтующих сторон о своем прошлом, официальная пропаганда ненависти, мифотворчество и т.п. Автор выделяет следующие факторы, вызвавшие данный конфликт: «Более чем какой-либо другой конфликт в Югославии или Советском Союзе, этот конфликт был неизбежен, потому что он уходил корнями во внутреннюю структуру взаимоотношений двух сторон в последние годы существования коммунистической системы. Четыре составляющих — отличные друг от друга национальные версии истории, оспариваемая территориальная граница, неустойчивая система безопасности и отсутствие диалога между сторонами — образовали трещины в фундаменте этих отношений, которые превратились в зияющую пропасть между Арменией и Азербайджаном с началом первых волнений. Но именно из-за новизны и глубины проблемы не было — или до сих пор не найдено — такого механизма, который позволил бы ее устранить»18.
На поставленный выше вопрос исследователь дает следующий ответ: «Как бы ни неприятно это было допускать многим наблюдателям, но смысл конфликта в Нагорном Карабахе станет яснее только в том случае, если мы признаем, что действия сотен тысяч армян и азербайджанцев подогревались глубоко укоренившимися идеями относительно истории, идентичности и прав (курсив наш. — Р.К.). И то, что эти идеи в значительной степени были опасны и иллюзорны, отнюдь не означает, что люди не верили в них со всей искренностью... Они расцвели в идеологическом вакууме, возникшем в конце существования Советского Союза, и получили новый импульс во время войны. Самым темным проявлением этих воззрений стали «повести о ненависти», пустившие такие глубокие корни, что, пока они существуют, ничего не может измениться в Армении и Азербай-джане»19.
Вывод Т. де Ваала о значительной роли противоположных и часто носящих характер мифа исторических представлений в возникновении карабахского конфликта представляется знаменательным. Можно сказать, что автор ориентирует исследование в правильном направлении, хотя и ограничивается общим выводом. Пожалуй, три момента, связанных с работой Т. де Ваала, вызывают критические замечания.
■ Во-первых, он проигнорировал более обширный контекст тюрко-армянских отношений (например, почему армяно-азербайджанские конфликты происходили в начале ХХ века), без которого трудно понять столь ожесточенный характер современного конфликта20.
■ Во-вторых, многие народы имеют «плохие истории» друг о друге, однако они не начинают конфликты. Вероятно, требуются специфические «плохие истории» и специфические условия для порождения конфликта, которые необходимо идентифицировать.
■ В-третьих, «повести о ненависти», о которых упоминает в своей работе Т. де Ваал, возникли не в последние годы существования СССР, как он полагает, а гораздо раньше; они существовали задолго до возникновения Советского Союза или Армянской и Азербайджанской ССР.
18 Де Ваал Т. Конфликт вокруг Нагорного Карабаха: истоки, динамика и распространенные заблуждения [URL: http://www.c-r.org/our-work/accord/nagorny-karabakh/russian/index.php], 14 августа 2006.
19 Де Ваал Т. Черный сад. Армения и Азербайджан: между миром и войной. C. 361.
20 Этот контекст хорошо представлен в работе: MaCarthy J., MaCarthy C. Turks & Armenians. A Manual of the Armenian Question. Washington D.C.: Committee on Education. Assembly of Turkish American Association. 1989.
Как будет показано дальше, «повести о ненависти» являются продолжением старой армянской историографической традиции, сохраняющей и воспроизводящей специфически армянский схематический повествовательный шаблон, уходящий своими корнями в средневековье.
Армянский схематический повествовательный шаблон: «окруженный врагами и мучаемый, но верный народ»
Как показало наше исследование21 для армянской историографической традиции характерно развитие своего схематического повествовательного шаблона, который можно обозначить как «окруженный и мучаемый врагами, но верный народ». Этот специфический армянский схематический повествовательный шаблон состоит из следующих основных компонентов:
1. начальная ситуация: армянский народ пребывает в славном и доблестном времени, которое нарушается вражескими происками, в результате которых
2. на армян обрушиваются враждебные силы,
3. армяне испытывают огромные мучения и страдания,
4. если армяне сохраняют верность своей вере, то преодолевают врагов, если же отступаются от веры, то терпят поражение.
Кроме того, для многих армянских исторических нарративов характерны так называемые «тексты ненависти» по отношению к иноверцам, представителям иных концессий и культур, что было объяснимо стремлением армянской церкви, являвшейся главным институтом, отвечающим за создание и хранение исторических сочинений, всячески сохранять и усиливать свое влияние на умы и чувства членов своей общины22.
Со временем, особенно в период с конца XVIII и до начала XX века, благодаря массовому изданию армянских исторических сочинений, преподаванию истории по этим книгам в религиозных армянских школах и т.д., данный шаблон начинает активно «внедряться» в коллективную память армян. Далее он, переплетаясь с различными сторонами коллективного опыта, превращается в паттерн армянской коллективной памяти, оказывающий свое специфическое воздействие на коллективное поведение, восприятие окружающих и мышление армян. В XIX веке, с наступлением секулярной «эпохи национализма», армянский схематический повествовательный шаблон подвергается некоторым модификациям со стороны армянских интеллектуалов, стремящихся заменить религиозную основу шаблона на националистическую. В конечном счете это им удалось: заменив понятие «армянская вера» термином «армянский народ» или «нация», армянская националистически настроенная интеллигенция модифицировала религиозную идеологему, по которой: «судьба армян ставится в зависимость от их приверженности своей вере», в новую, национальную, которая отныне могла быть выражена, едва ли изменив прежний рели-
21 См.: Карагезов P.P. Метаморфозы коллективной памяти в России и на Центральном Кавказе.
22 См.: Там же.
гиозно-культовый характер, примерно так: «судьба армян ставится в зависимость от их приверженности своему народу».
Другими словами, армянский схематический повествовательный шаблон, возникший в лоне армянской церкви, а позднее трансформированный и использованный армянскими националистами для реализации своих политических целей и амбиций, несомненно, акцентирует, ориентирует разные пласты армянской культуры (в том числе коллективную память) на опыт травмирующих воспоминаний, предрасполагает к весьма специфическому восприятию «своих» и «чужих». Результаты этого воздействия проявляются, например, в замеченной исследователями своеобразной организации психики, носящей черты «осадного менталитета», в восприятии себя как «острова цивилизованных христианских «европейцев» среди враждебного моря диких мусульманских ази-атов»23.
В свою очередь, трагические для армян события, произошедшие в Османской Турции в 1915 году, дали конкретное наполнение армянскому шаблону, который отныне принял следующий вид: «окруженный и мучаемый мусульманами-турками, христианский армянский народ».
Паттерны коллективной памяти и этнополитические манифестации: карабахский конфликт
По мнению автора этих строк, именно наличие данного специфического паттерна армянской коллективной памяти являлось важнейшим фактором, способствовавшим возникновению карабахского конфликта. Ввиду ограниченности рамками статьи кратко представим некоторые обоснования в поддержку данного тезиса.
Итак, «окруженный и мучаемый врагами, но верный себе народ» есть, как мы показали выше, паттерн армянской коллективной памяти и вместе с тем — главный армянский национальный миф, который «вытаскивается» наружу при возникновении определенных (точнее было бы сказать «неопределенных») ситуаций. Далее, как уже говорилось, вследствие известных трагических для армян событий в Османской Турции в начале ХХ века этот паттерн получает конкретное наполнение в образе турок как главных врагов, к которым заодно причисляются и азербайджанцы. В результате азербайджанцы воспринимаются армянами как враги, хотя азербайджанцы, в силу отсутствия такого паттерна в их коллективной памяти, долгое время не воспринимали армян как своих врагов.
В свою очередь, наличие такого паттерна коллективной памяти делает армян особенно подверженными страхам и опасениям за свою судьбу24, (в концепции межгруппо-вых стратегических взаимодействий Д.А. Лейка и Д. Ротшильда это обозначается как «этнические страхи»)25. Согласно данным авторам, наиболее часто в основе острого эт-
23 См.: Cornell S.E. Op.cit.; Herzig E.M. Armenia and the Armenians. В кн.: The Nationalities Question in the Post-Soviet States / Ed. by G. Smith. London: Longman, 1996.
24 В интервью Томасу де Ваалу один из армянских респондентов подчеркивает: «Страх быть уничтоженным, и уничтоженным не как личность, не индивидуально, а как нация, страх геноцида таится в душе каждого армянина» (Де Ваал Т.. Черный сад. Армения и Азербайджан: между миром и войной. С. 117).
25 См.: Lake D.A, Rothschild D. Containing Fear: The Origins and Management of Ethnic Conflict. В кн.: Nationalism and Ethnic Conflict. P. 97—131.
нического конфликта лежат испытываемые группами страхи по поводу своего будущего: а) страх ассимиляции; б) страх физического уничтожения. Эти страхи усиливаются особенно в периоды анархии и слабости государства и порождают так называемые «дилеммы межгруппового стратегического взаимодействия», ведущие к конфликтам. При этом этнические страхи могут быть порождены как рациональными (выбор в ситуации неопределенности), так и нерациональными (политические мифы, эмоции) факторами. Применительно к нашему случаю этнические страхи, усиливавшиеся все более возраставшей анархией и слабостью центральных властей, произрастают из особенностей коллективной памяти армян, содержащей указанный выше специфический паттерн.
Можно полагать, что «запуск» данного паттерна коллективной памяти способен был продуцировать «этнические страхи» у армян. «Запуск», то есть производство нарративов, воспроизводящих специфический армянский схематический повествовательный шаблон, которые были тиражированы в средствах массовой коммуникации, выступлениях этнических антрепренеров и лидеров и т.д. Ввиду ограниченности объема рамками журнальной статьи приведем лишь один пример такого нарратива, который, однако, представляет собой квинтэссенцию появлявшихся тогда в армянском общественном дискурсе нарративов и вобрал в себя все основные аргументы, использовавшиеся армянскими активистами в период зарождения конфликта. Речь идет об издании «Нагорный Карабах: Историческая справка», специально подготовленном Академией наук Армянской ССР и вышедшем в свет в 1988 году тиражом 45 000 экземпляров26. Эта небольшая брошюра состоит из пяти глав. Любопытно, что эта работа, претендующая на научно-справочный характер27, построена в полном соответствии с основными компонентами армянского схематического повествовательного шаблона.
■ Так, в первой главе («Нагорный Карабах с древних времен до 1917 г.») дана некоторая информация об историческом прошлом края, имеющая целью доказать идущую издревле его «принадлежность» армянам и Армении. При этом история реконструирована таким образом, чтобы вызвать у читателя представление о «славном» историческом прошлом края, населенного почти исключительно армянами, что полностью соответствует первому компоненту армянского схематического шаблона («армянский народ пребывает в славном и доблестном времени»).
■ Вторая глава («Нагорный Карабах в 1918—1923 гг.») освещает события, приведшие к созданию Нагорно-Карабахской Автономной области (НКАО) в составе Азербайджанской ССР. События изложены таким образом, чтобы показать «ошибочность» данного решения, принятие которого связывается со зловещей фигурой Сталина (в полном соответствии со вторым компонентом армянского шаблона: «на армян обрушиваются враждебные силы»).
■ Третья глава, самая маленькая («Проблема Нагорного Карабаха в свете ленинской концепции самоопределения наций»), несколько выпадает из схемы ар-
26 См.: Нагорный Карабах. Историческая справка / Под ред. Г.А. Галояна, К.С. Худавердяна. Ереван: Изд-во АН Армянской ССР, 1988.
27 В нашу задачу не входит рассмотрение степени правильности или ошибочности аргументов, представленных в данном сочинении. Пожалуй, единственное, что здесь следует отметить, это то, что поскольку данный труд ставит своей целью обосновать претензии одной стороны на Нагорный Карабах, то, как всякое сочинение подобного рода, он характерен чрезмерной односторонностью, тенденциозностью и селективностью в подаче материала и интерпретации событий.
мянского шаблона. Это можно объяснить необходимостью отдать дань коммунистической риторике, традиционным идеологическим штампам и постулатам марксизма-ленинизма в обществе, исповедовавшем коммунистическую идеологию.
■ Но уже в четвертой главе («Некоторые вопросы демографического и социальноэкономического развития НКАО») вновь воспроизводится, по сути, третий компонент армянского схематического повествовательного шаблона («армяне испытывают огромные мучения и страдания»), формулируемый в тезисах об экономическом, культурном и социальном, но главное, демографическом упадке, а именно, в уменьшении относительной доли армянского населения НКАО в сравнении с азербайджанским населением края28.
■ Наконец, последняя, пятая глава («О событиях в Нагорном Карабахе и вокруг него») полностью соответствует последнему компоненту армянского повествовательного шаблона («если армяне сохраняют верность своему народу, то преодолевают врагов»). В этой главе утверждается, что выступления армян в Карабахе и в Армении являются не случайными и не «инспированы извне», а отражают стремление народа «исправить несправедливость, допущенную по отношению к нему». При этом подчеркнута высокая сплоченность армян (в том числе зарубежных), которые перед лицом выпавших на их долю испытаний не сломлены и готовы продолжать свою борьбу.
Если в данном труде армянский схематический повествовательный шаблон облекается в формы более или менее принятые в научном дискурсе, то многие другие нарративы, появлявшиеся в этот период, гораздо более грубы и прямолинейны в следовании шаблону29.
Появление нарративов, воспроизводящих специфический армянский схематический шаблон, несомненно, способствовало актуализации паттерна армянской коллективной памяти («окруженный и мучаемый турками, но верный себе народ») с сопутствующими этническими страхами.
Именно «активация» армянского паттерна коллективной памяти породила ту мощную силу, которая в исключительно сжатые сроки привела к этнополитической мобилизации армянского населения, о которой исследователь пишет так: «После акций протеста в Карабахе по Советской Армении прокатилась волна массовых уличных демонстраций. И, хотя Армения была одной из самых гомогенных в этническом плане республик СССР, никто, в том числе и лидеры этих демонстраций, не мог предвидеть, какой мощный заряд энергии вырвется наружу. Казалось, вопрос о судьбе Нагорного Карабаха был способен затронуть самые чувствительные струны в душе каждого армянина. Пытаясь объяснить, каким образом карабахский вопрос смог вдруг вывести на улицы сотни тысяч людей, политолог Александр Искандарян использует термин «замороженный потенциал». По его словам, «карабахский фактор был заморожен, и требовалось совсем немного, чтобы он выплеснулся». Даже те, кто ничего не знал об общественно-политической ситуации в Нагорном Карабахе, эмоционально сопереживали армянам, жившим в окружении «турок» (в армянском просторечии это слово обозначает как собственно турок, так и азер-
28 Единственная таблица, имеющаяся в работе, называется «Численность и национальный состав населения НКАО» (см.: Нагорный Карабах. Историческая справка. С. 47).
29 Образцами грубого и прямолинейного воспроизведения шаблона могут служить, например, напоминающая армянам об их «врагах турках» книга армянского журналиста 3. Балаяна «Очаг», опубликованная в 1987 году в Ереване или 10 000 листовок, распространенных непосредственно накануне митингов (12—13 февраля 1988 г.) в Степанакерте (см.: Де Ваал Т. Черный сад. Армения и Азербайджан: между миром и войной).
байджанцев)»30. В известной мере эти воображаемые страхи армянского населения послужили мощным катализатором, вызвавшим его стремительную политическую мобилизацию.
Думается, что предложенная нами модель коллективной памяти помогает лучше объяснить явление этнополитической мобилизации армян, понять сам карабахский конфликт, а также расширить круг возможных рекомендаций по его разрешению.
Некоторые выводы применительно к решению конфликта
Проведенный выше анализ позволяет очертить возможные политические инициативы для достижения мира в регионе. Как только коллективная память идентифицирована в качестве существенного фактора в конфликте, усилия по управлению и его разрешению необходимо сконцентрировать на «политике памяти»31 и «политике идентичности»32, проводимых в Армении и Азербайджане. Нынешняя культивация исторических мифов, характерная для обеих сторон, едва ли способствует нахождению возможности примирения между сторонами конфликта. С точки зрения достижения долговременного мирного решения конфликта следует создать новую историю, которая в отличие от прежней не только руководствовалась бы принципами национального строительства, но и служила примирению между народами. При этом политические элиты должны отказаться от инициирования прежних шаблонов и дать «социальный заказ» на создание новых нарративов, способных внести новые исторические интерпретации, направленные на снятие враждебности противоборствующих сторон. Следует ожидать, что идея о необходимости написания новой истории может не вызвать большого сочувствия в обоих обществах, более того, вероятно встретит сильное противодействие со стороны сторонников насильственного решения конфликта. К тому же слабые демократические институты, отсутствие подлинно независимых академических структур, университетов и прессы в этих обществах являются серьезным препятствием для существенных модификаций нынешней политики памяти, проводимой в обоих государствах. В этой ситуации международное сообщество, заинтересованное в урегулировании конфликта, должно разработать и предложить специальную программу действий, что могло бы изменить политику памяти, которой сегодня придерживаются конфликтующие стороны. Одним из элементов такой программы может стать сравнение учебников истории и выявление ошибочных фактов, грубых националистических интерпретаций, явных стереотипов, предубеждений и т.п. Конечно, поскольку ни одно общество не может претендовать на то, что оно знает «истину» лучше, нежели другие, нельзя требовать, чтобы государства принимали версии истории, навязанные им извне. Но, руководствуясь идеей, что свободные обсуждения могут способствовать нахождению общих взглядов, целесообразно потребовать от государств принять участие в международном диалоге по истории, в частности, потребовать, чтобы государства взяли на себя обязательства представить свои школьные
30 См.: Де Ваал Т. Черный сад. Армения и Азербайджан: между миром и войной. С. 44.
31 Gillis J.R. Memory & Identity. The History of Relationship. В кн.: Commemorations: The Politics of National Identity / Ed. by J.R. Gillis. Princeton: Princeton University Press, 1994. P. 3—24.
32 Identity Politics and Women: Cultural Reassertions and Feminisms in International Perspective / Ed. by V.M. Moghadam. Boulder: Westview Press, 1994; Sampson E.E. Identity Politics. Challenges to Psychology’s Understanding // American Psychologist, 1993, Vol. 48, No. 12. P. 1219—1230.
учебники истории независимым зарубежным рецензентам и опубликовать эти рецензии у себя в стране33. Такого рода программы сразу после Второй мировой войны были реализованы в Западной Европе и имели огромное значение в воспитании новых поколений немцев, французов и других народов, освобождавшихся от гнетущих предрассудков и обид недавнего кровавого прошлого34. В этом контексте народы Азербайджана и Армении, также испытавшие на себе все последствия войны, могут и должны при содействии международных посредников открыть новые перспективы для мирного разрешения карабахского конфликта.
33 Cm.: Van Evera S. Hypotheses on Nationalism and War. B kh.: Nationalism and Ethnic Conflict. P. 26—60.
34 Cm.: Dance E.H. History the Betrayer: A Study in Bias. London: Hutchinson, 1960.
