CC BY
118
АНТИБОЛЬШЕВИСТСКАЯ РОССИЯ
Г. Иоффе
РЕВОЛЮЦИОНЕР ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ БОРИСА САВИНКОВА'
Душевный кризис
В марте 1921 г. между Советской Россией и Польшей в Риге был подписан мир. Эго дало основание советскому МИДу настаивать на том, чтобы Савинков, его окружение, штаб НСЗРиС покинули территорию Польши. Савинковцы, естественно, протестовали. Савинков лично обратился к Пилсудскому. Тот возмущался своими министрами, подчинявшимися «давлению Советов», говорил, что они ведут «настоящую торговлю живым товаром», но, увы, вынужден был оставаться «лишь негодующим свидетелем нарушения права убежища»1.
В сентябре 1921 г. по причине демонстративного отказа выезда из Польши Виктора Савинкова, А. Дикгоф-Деренталя, В. Ульвяницкош, полковникам. Гни-лорыбова и некоторых других членов руководства НСЗРиС польские власти выслали в Чехословакию с полицией. Спустя два дня туда же был отправлен и сам Савинков. Тогда 27 сентября на заседании Русского политического совета было решено: центр деятельности перенести в Прагу. Организация же в Польше, «буде на то последует согласие Польского генштаба, сохраняется»2. В Варшаве и Вильно ЦК НСЗРиС в качестве своих представителей оставил Е. Шевченко, Д. Философова и И. Фомичева.
Тем не менее потеря Польши как главной базы была сильным ударом по савинковскому Союзу. Савинков, правда, оптимистически заявлял, что и в Праге, а затем и в Париже, куда он приехал, НСЗРиС будет продолжать свою работу. Но в этих заявлениях было больше пропагандистского (как теперь говорят, пиара), чем отражения истинного положения вещей. Была потеряна поддержка польских властей, утрачены связи с одними организациями и ячейками НСЗРиС, усложнились или совсем порвались с другими, находившимися на советской территории. Но все же не депортация Савинкова и его окружения явилась толчком, вызвавшим процесс упадка НСЗРиС. Была другая, несравненно более общая и глубокая причина.
* Продолжение. Начало в № 1 (19), 2 (20), 3 (21) за 2009 г.
В марте 1921 г. X съезд РКП(б) по докладу Ленина принял постановление о замене продразверстки продналогом. За лето была восстановлена свобода торговли и разрешено частное предпринимательство - совершился переход к нэпу. Сейчас, по прошествии почти 90 лет, нам нелегко представить себе то колоссальное впечатление, которое произвело постановление партсъезда и последующие решения советского правительства на миллионы людей не только в РСФСР и других советских республиках, но и, по крайней мере, во всей Европе. Укоренившееся в ходе Гражданской войны представление о большевиках как о суровых воителях, безжалостно ломавших все основы жизни - частную собственность, торговлю, извлечение прибыли, то есть все то, что составляло рыночную экономику, где господствовала буржуазия, - это представление померкло, стало уходить в прошлое. Природа большевиков, наконец, меняется, наступает советский термидор, и жизнь, основой которой на протяжении веков являлся капитал, заявляет о своих естественных правах - таково было широко распространявшееся мнение. И оно все глубже проникало и в правящие круги Запада.
Раз большевизм отказывается от жестокостей военного коммунизма, при котором производитель фактически ставился под дуло государственного пистолета, если вместо этого вводится рынок с свободой торговли и частником - Западу необходимо учитывать эти перемены. Пусть большевистский нэп пока ограничивает рыночные отношения. Сила их может оказаться такой, что масштабы капиталистического сектора будут расти, и в конце концов он вытеснит большевизм окончательно. Значит, надо менять вектор отношений с Советами: от войны с ними переходить к поиску форм экономических отношений, выгодных потрясенному мировой войной Западу. Конечно, такой «расклад мышления» был свойствен в основном либеральным западным кругам. Но даже те, кто не верил в реформизм большевиков, с введением нэпа постепенно освобождались от страха перед пугалом мировой большевистской революции.
Значительное влияние переход к нэпу оказал и на русскую эмиграцию разных направлений. Эго, в частности, сказалось на расширении такого течения, как сменовеховство. Н. Устрялов, Ю. Ключников и другие сменовеховцы доказывали, что в России совершается неизбежный, закономерный процесс перерождения революции с ее мощным разрушительным потенциалом и столь же неизбежно идет процесс восстановления традиционных, национальных начал. Интернациональный большевизм эпохи Октября и Гражданской войны «перетекает» в национальный большевизм. Основываясь на этой тезе, сменовеховцы проповедовали идеологию примиренчества с Советами. Те, кто воспринимали ее, становились возвращенцами. Только в 1921 г. в Россию вернулось около 122 тыс. эмигрантов.
Всего происшедшего и происходящего не мог, конечно, не видеть и не сознавать его значения Савинков. Ему представлялось, что в случае дальнейшего развития нэпа события могут завершиться переворотом, вообще устраняющим большевизм. «Рано или поздно, - писал он, - ход событий приведет к переворо-
ту, который, вероятнее всего, будет не массовым, а термидорианским»3. Тут-то, полагал Савинков, и возникнет режим, «в котором мы пригодимся».
Любопытно, что мысль о «пригодности» Савинкова в условиях новой, нэповской, России появилась и у кого-то в советских верхах (у кого конкретно -мы не знаем). То, что в определенных кругах большевистской партии появилась некоторая готовность установить связь прежде всего с их социалистическими (хотя и не только!) противниками, не может вызывать удивления. Процесс примиренчества проник и в Советскую Россию. В советских учреждениях уже в начале 20-х гг. работало немало бывших меньшевиков, эсеров, даже кадетов. Но возможное приглашение Савинкова было необычным делом. Начиная с октября 1917 г. он вел вооруженную, кровавую борьбу с большевизмом, и примирение с ним казалось просто невероятным.
Тем не менее факт: в конце 1921 г. с Савинковым встретился полпред Советской России в Англии Л. Красин. Встреча состоялась в Лондоне. Выбор Красина для такой встречи, вероятно, не был случайным. После гражданской войны Красин был одним из наиболее последовательных сторонников нэпа, выступал за смягчение государственного контроля над экономикой.
Красин в самом начале разговора убеждал Савинкова прекратить борьбу с Советской властью. В том случае, если Савинков согласился бы с этим, ему предлагался высокий пост в Наркомате иностранных дел, где он сумел бы, по мнению Красина, использовать все свои знания и опыт. Например, помочь Советской России заключить выгодные для нее торговые договора с западными странами, получить займы и т.п. Но Савинков слишком верил в скорый переворот термидорианского типа, после которого он и «пригодиться», чтобы размениваться на «красинскую мелочь». Отвечая Красину, Савинков сказал, что он готов «сложить оружие» и начать работать на благо России, но при определенных условиях. Каких же? Власть в России должна быть передана свободно избранным Советам. Необходимо, далее, ликвидировать ГПУ, признать принцип мелкой земельной собственности. Фактически Савинков готов был «сложить оружие» в обмен на ликвидацию Советской власти в том виде, в каком она существовала в то время, и осуществление программы НСЗРиС.
Ясно, что на такие условия Савинкова Красин пойти не мог. Тем не менее он выразил надежду, что, как ему думается, эта встреча с Савинковым - не последняя. В Москве, куда он вскоре должен будет вернуться, им все будет доложено и, возможно, разговор для поиска компромисса продолжится. Этого, однако, не случилось.
...И Савинков почти беспрерывно колесил по Европе, встречаясь со многими лидерами западных стран. Они были знакомы ему еще со времен Гражданской войны, времен, когда он являлся одним из тех, кто представлял Белое движение, верховного правителя России адмирала Колчака. Тогда, в 1918 г., речь шла главным образом о проблемах активизации иностранной интервенции против
«Совдепии», и лидеры многих стран Европы прислушивались к Савинкову как сильному человеку в стане врагов большевизма. Тогда он был нужен. Теперь, если даже разговор об этом и заходил с Д. Ллойд Джорджем, У Черчиллем, Пил-судским, итальянским дуче Б. Муссолини, он, этот разговор, чаще всего не имел какого-либо практического значения. Времена изменились. В связи с окончанием Гражданской войны и на почве нэпа определился поворот от военного противостояния Советской России и капиталистического мира к тому, что позднее назовут мирным сосуществованием. Буржуазный класс все решительнее отбрасывал пропаганду, согласно которой он сражается против идей «безбожного коммунизма» и все отчетливее подтверждал, что ради экономической выгоды он готов «вести дела» и с «коммунистическим дьяволом», тем более, что дьявол как будто бы стал «очеловечиваться».
Перед конференцией в Каннах (январь 1922 г.), которая стала предтечей международной Генуэзской конференции, где впервые участвовали представители Советской России, Ллойд Джордж в беседе с Савинковым произнес неожиданную фразу о том, что каждая страна вправе устанавливать тот политический и экономический режим, который она считает приемлемым для себя. Вряд ли тогда Савинков согласился с Ллойд Джорджем: ведь он, как это следует из его беседы с Красиным, «оружия еще не сложил». Во всяком случае, Савинкову не удалось договориться с англичанами, а потом и французами об оказании помощи его Союзу. Несколько успешнее шли его переговоры на Аппенинах с Муссолини. Но и тот проявлял сдержанность, выразив готовность сотрудничать с Савинковым только в тех районах, где большевики, по его мнению, могли реально угрожать итальянским интересам. Муссолини произвел на Савинкова хорошее впечатление. В итальянском фашизме он увидел перспективу. В одном из писем в ЦК НСЗРиС он писал, что, по его мнению, будущее принадлежит фашизму. И понятно, почему: Европа переживала кризис парламентаризма. Люди разочаровались в тех политиках-болтунах, которые не умели предотвратить мировую войну, а потом наладить послевоенную жизнь...
Далеко не один Савинков увлекся итальянским фашизмом. Немало русских политиков-эмигрантов узрели в нем «здоровый национализм», способный вывести европейские страны из послевоенного кризиса и поднять их на новую ступень. Впрочем, длилось это увлечение недолго.
Савинков не пропустил ни Канны, ни Геную. Он старался повсюду быть поближе к советской делегации. В Генуе, действуя под фамилией Гуленко (журналиста из Константинополя), даже установил связь с советским резидентом и чуть было не оказался... в охране советской делегации. С какими намерениями Савинков искал сближения с посланцами Москвы? С враждебными, террористическими, как это часто утверждается в литературе? Или у него зрели какие-то иные замыслы? Во всяком случае, в «период Генуи» никаких терактов савинков-цы не совершили. Убийство полпреда В. Воровского в Лозанне не было делом
их рук. Позднее, допрошенный на Лубянке, Савинков говорил, что лишь в 1922 г. была попытка «берлинского покушения», из которой ничего, кроме конфуза, не получилось4. Для Савинкова стало очевидно, что теракты невозможны из-за разложения эмиграции5.
Нет, не для организации террористических актов Савинков старался оказаться в Каннах, Генуе, вообще поближе к представителям Советской России. Нечто иное, по-видимому, двигало им.
* * *
В 1923 г. в свет вышла новая книга Б. Савинкова (Ропшина) - «Конь вороной». Писал ее Савинков, вероятно, в 1922 г. События, описываемые в ней, относятся к более раннему периоду, в основном к тому времени, когда Савинков воевал в рядах Русской Добровольческой армии Булак-Балаховича. Частично главный герой «списан» с реального лица - полковника С. Павловского, частично -с самого Савинкова.
Книга написана в форме дневника, Ведет его главный герой - полковник Жорж. Он командует партизанским отрядом, в котором почти каждый так или иначе пострадал от Советской власти. «У Егорова сожгли дом и убили сына. У Вреде убили отца. У Феди убили мать», - записывает полковник. И все они утверждают, что сражаются теперь за Россию. За Россию? Вот поручик Вреде докладывает в волнении:
«- Юрий Николаевич, что же это такое? Я больше так не могу. Что мы -погромщики в самом деле? Вы знаете, что случилось?
- Что?
- Жгун застрелил еврея.
- Из-за чего?
- Из-за денег.
Выясняется - даже не из-за денег. За часы».
Таких фактов - грабежа, насилия, расстрелов пленных - десятки, несмотря на то, что приказы полковника строго настрого запрещают что-либо подобное. Кровавый след оставляет за собой отряд этого полковника Жоржа на белорусской и русской землях. Вот остатки отряда уходят из захваченного Ржева. И Жорж размышляет: «Чего я достиг?.. Вот опять знакомое, столетнее утомление. Нет хуже. Позади - опустелый лагерь, впереди... Но что впереди? Запылали деревни вокруг, свищет ветер, трещат пулеметы. Нет конца самоубийственной войне. Изошла слезами Россия, и исчах великий народ». Отряд Жоржа рассеян. Люди разошлись, разбрелись кто куда. Жорж попадает в Москву, где встречается с Ольгой. Образ этой любимой им женщины он пронес через все бои и походы. Он сливался, соединялся для него с самой Россией. Нет Ольги - нет для него России, нет России - нет Ольги. И вот их встреча. Ольга - коммунистка!
Она спрашивает Жоржа:
«- Так где же, по-твоему, правда? Ведь не в белых же?
-Нет.
- Не в зеленых же?
-Нет.
- Не в старых же партиях?
-Нет.
- Так где же?
- Не знаю... На заводе, в казарме, в деревне, у простых и неискушенных людей. Но не в вас...»
Жорж уходит. «Конь вороной» заканчивается примечательными словами. «Пальнули. И раненая, бьется Россия. Пальнули не только они, пальнули и мы. Пальнули все, у кого была винтовка в руках. Кто за Россию? Кто против? Мы?.. Они?.. И мы и они?»
В этом мучительном размышлении - тяжкие сомнения, которые начали терзать душу Савинкова, еще совсем недавно бескомпромиссного борца с большевизмом. Он всегда знал, как действовать, и действовал. А теперь?
О новой иностранной интервенции в Россию речи быть не могло. Антибольшевизм в России был разбит. Большевизм, казалось, перерождался, и интересы Запада менялись. Белая, зеленая, красная Россия - для него безразлично. Главное - собственные интересы и финансово-экономическая выгода. И он, Запад, будет поддерживать отношения с той Россией, которая в данный момент этому более всего соответствует. Красные победили - значит с ними и надо «иметь дело». Савинков понимал это.
А эмиграция?
Ничего, кроме неприятия, даже отвращения, она у него не вызывала. Политиканы и публицисты из эмиграции занимались поисками виновных в революции, схоластическим толкованием сущности большевизма, составлением прожектов постболыневистской России. А эмигрантская масса просто хотела выжить. В начале января 1923 г. Савинков писал С. Прокоповичу и Е. Кусковой: «...Для меня ясно, как божий день, что 1) монархисты провалились, эсеры провалились, кадеты провалились. Все партии провалились и ни одна из них не в силах и не в разумении построить новую Россию. 2) Эмиграция... в лучшем случае (Неразборчиво в тексте. -Г.И.)..., а в худшем - клубок интриг, мелких честолюбий, мелкой подлости и т.д. за исключением немногих отдельных людей. Я говорю, разумеется, о верхах... Отсюда ясно, что человеку с живой душой надо возвращаться в Россию и не стать, конечно, коммунистом или сменовеховцем... но работать в России легально, ибо при всех режимах можно быть полезным своему народу; либо, оторвавшись душевно и, если возможно, физически от гнилой эмиграции, найти в России людей, с которыми работать нелегально, ибо при всех режимах можно бороться за свободу... Но я не испугаюсь сказать,
что эмиграцию ненавижу так же, как коммунистов, и если на смену Ленину придут эмигранты, то бороться не стоит»6.
А что же Союз - НСЗРиС..? Во время допросов на Лубянке Савинков уверял: «К 1923 г. организация была совершенно разбита, Союза, в сущности, не было, людей не было, денег не было. А главное, передо мной стоял вопрос вообще о прекращении работы. Можете этому не верить, но это так и никак иначе»7.
В показаниях Дикгофа-Деренталя на Лубянке проскользнула очень важная, существенная фраза: «Мне кажется, у Б. В. Савинкова последнее время был большой душевный кризис»8.
И все больший, жгучий интерес вызывала у него Россия. Дикгоф-Дерен-таль свидетельствовал: «Ему казалось, что о происходящем в России мы имеем неверные сведения, и что здесь уже образовалась новая Россия, новый быт, новые отношения, которых мы за границей, по оторванности нашей, совершенно не знаем, и что нужно самому ему видеть все, дабы принять то или иное решение»9. Потому он и стремился быть поближе к русским, приезжавшим на Запад.
Примечания
1 ГА РФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 381. Л. 1-2об.
2 ГА РФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 406б. Л. 1.
3 ГА РФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 408. Л. 6-8.
4 Речь шла о покушении на наркома иностранных дел Г. Чичерина, остановившегося в Бер-
лине проездом в Геную. Но ничего не вышло. У одного из террористов «не выдержали нервы», и он не решился стрелять. Другой испугался и попросту сбежал. Третий перепутал место, откуда он должен был стрелять в Чичерина.
5 Борис Савинков на Лубянке. С. 72.
6 ГА РФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 408. Л. 6-8.
7 Борис Савинков на Лубянке. С.71.
8 Там же. С. 394.
9 Там же.
