CC BY
910. Власов А.В. Федоренко С.А. Советская милиция как инструмент карательной и правоохранительной системы тоталитарного государства. - Ставрополь, 2009. - С. 131141.
11. Известия Пятигорского Совета рабочих, солдатских и горских депутатов. - 1918. -16 марта.
12. ГАКК. Ф.Р-201. Оп. 1. Д. 73. Л. 5.
13. ГАСК. Ф. Р-152. Оп. 1 Д. 90. Л. 4.
14. ГАРФ. Ф. Р-5827. Оп. 1. Д. 40. Л. 9.
15. ГАСК. Ф. Р-100. Оп. 1. Д. 183. Л. 10.
16. Вернандский В.И. Дневники 1917-1921. - Киев: Изд. Наукова думка, 1994. - С. 152.
ГОРЮНОВ ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ - преподаватель Краснодарского университета МВД России. Россия, Краснодар (т.: (8612) 258-34-14)
GORYUNOV VIKTOR NIKOLAEVICH - lecturer of the Krasnodar University of the Russian Interior Ministry. Russia, Krasnodar
УДК 343.163 (93/94)
ДУБИНИН М.Г.
РЕЛИКТЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ПРАВОСУДИЯ В УСЛОВИЯХ НЭПА
Ключевые слова: революционная законность, революционные трибуналы, чрезвычайная юстиция, новая экономическая политика, судебная реформа.
В статье исследована эволюция органов чрезвычайной юстиции в условиях перехода от политики военного коммунизма к новой экономической политике, показана неизбежность упразднения революционных трибуналов и замены их системой народных судов.
DUBININ M.G. RELICTS OF EXTRAORDINARY JUSTICE IN NEP
Keywords: revolutionary law, the revolutionary tribunals, the Extraordinary Justice, new economic policy, judicial reform.
The article analyses the evolution of extreme justice during the transition from a policy of military communism to the New Economic Policy, shows the inevitable abolition of the revolutionary tribunals and their replacement by a system of people's courts.
Разрушительные события 1917 г., изменившие весь ход исторического развития России среди прочего имели своим итогом ликвидацию достижений в сфере правосудия, которые были обеспечены многолетними усилиями реформаторов, начиная с судебной реформы 1864 года. После октябрьского переворота и периода тотального отрицания прошлого право стало полностью политизированным, отражавшим идеологию партийной олигархии. Оно стало одним из действенных инструментов, при помощи которого была воздвигнута
беспрецедентная по масштабам и последствиям репрессивная система тоталитарного государства. При этом в теории нового, советского права были регенерированы некоторые средневековые институты и инструменты.
Уже Декрет о суде № 1 закрепил ведущее значение партийного начала в вопросе о правовом регулировании общественной жизни, четко обозначив новые приоритеты в области законотворчества и судопроизводства. Прежде всего, он упразднил все существовавшие до революции судебные учреждения и приостановил все находящиеся в них дела, а также отменил законы, «противоречащие Декретам ЦИК Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов и рабоче-крестьянского правительства, а также программам-минимумам р.с.д.р. партии и партии с-р». (ст. 5 Декрета) [1]. Упразднив общие судебные учреждения, прокуратуру, адвокатуру, институт судебных следователей, Декрет о суде № 1 в конечном счете принципиально изменил правовое пространство России. На его основе вскоре был отвергнут сам принцип равенства всех перед законом и безгранично расширены рамки уголовной ответственнос ти.
На фоне последующей эскалации гражданского противостояния, в соответствии с нормами Декрета о суде № 2, большевистское правительство, наряду с «народными», учредило суды чрезвычайные «для борьбы против контрреволюционных сил, в видах принятия мер ограждения от них революции и ее завоеваний, а равно для решения дел о борьбе с мародерством и хищениями, саботажем и прочими злоупотреблениями торговцев, промышленников, чиновников и прочих лиц...» [2]. В условиях ожесточенной гражданской войны именно такие чрезвычайные органы (трибуналы) и стали главным олицетворением революционного террора.
В 1918-1920 гг. трибуналы фактически самочинно осуществляли правосудие. Зачастую они не считали необходимым «подчиняться и руководствоваться всеми существующими Декретами и циркулярами о ревтрибуналах» [3], осуществляли свою деятельность с существенным нарушением процессуальных норм. Их активность дополнялась «творчеством» различного рода специальных судов и органов, наделенных правом внесудебной репрессии (ВЧК, дезертиркомиссии, комиссии для несовершеннолетних и т.д.).
В целом в массиве уголовных дел, фигурантами которых являлись мирные обыватели, в 1920 г. в народных судах было рассмотрено только 22,3%, тогда как в ревтрибуналах - 35,3%, в чрезвычайных комиссиях - 30,4% [4]. Из общего числа лиц, отбывавших наказание в трудовых лагерях в 1919-1920 гг., больше половины попали туда на основании административных, а не судебных решений
[5].
Предпосылки для отказа от крайностей чрезвычайной трибунальной юстиции возникли лишь на завершающем этапе гражданской войны. В частности, в сентябре 1920 года Кассационный трибунал при ВЦИК рекомендовал всем трибуналам республики применять расстрел лишь в исключительных случаях. Применение же условных расстрелов признавалось совершенно недопустимым как на фронте, так и в тылу [6].
Признаком перехода к мирной жизни стало принятие 21 октября 1920 г. нового Положения о народном суде [7].
В целом неспособность «революционной законности», выстроенной не на юридических, а на политических принципах, обеспечить стабильность правовых отношений потребовала установления нового правопорядка, учитывающего общепризнанные правовые элементы (общезначимость, гарантированность и т.д.). «Бесправный режим и система произвола тормозят возрождение экономики» [8]. Понимание этой очевидной, хотя и не вполне приятной для власти истины потребовало новых подходов, породив призыв к укреплению уже не революционной, а социалистической законности.
Переход советского государства к новой экономической политике существенным образом изменил взгляды деятелей советской юстиции на конкретные цели деятельности судебной системы. Уже в 1921 г. они повсеместно настаивали на переподчинении всех судебных органов непосредственно Наркомюсту, упразднении губернских отделов юстиции с передачей их контрольных полномочий прокуратуре, введении принципа несменяемости судей в течение двух лет и т.д. [9]. По мнению большинства судей, нэп восстанавливал значение денежных взысканий в системе мер наказания. В частности, совещание председателей уездных бюро юстиции Терской губернии предлагало: «Необходимо ввести широкую систему применения денежных штрафов и лишения права заниматься торговлей и промыслом взамен тюремного заключения и принудительных работ» [10].
В итоге, с 1922 г. в стране развернулись масштабная кодификационная работа, началось проведение судебной реформы. В частности, принятие уголовного кодекса повлекло за собой восстановление институтов адвокатуры и прокуратуры.
Однако проблема доминирования норм чрезвычайной юстиции оставалась предельно острой ив 1921 г., в том числе после провозглашения перехода к новой экономической политике. При этом особое недовольство деятельность трибуналов вызывала у представителей партийного и государственного аппарата, которые считали их излишне независимыми, ориентированными на конфликты с местными властями. К примеру, рассмотрев 31 марта 1921 г. доклад заместителя председателя Ревтрибунала Литвинова, Новороссийский окружной партком РКП(б) установил, что «из оглашенных цифр рассмотренных дел трибунала видно, что дела носят характер мелких дел, главным образом советских и партийных работников, и серьезных дел против контрреволюционных элементов чрезвычайно мало», а потому принял решение: «Комитет считает карательную политику, проводимую им неправильной и в значительной мере направленной к подрыву авторитета местных выбранных советских органов» [11].
В итоге, требования мирного времени с неизбежностью отразились на порядке организации и деятельности трибуналов. В частности, уже летом 1921 года, согласно циркуляру ВЦИК, на местах было осуществлено слияние гражданских и военных Ревтрибуналов [12]. Важно отметить, что их значение и роль в репрессивной политике властей оставались весьма значительными.
Помимо дел о «контрреволюции», особое значение с 1921 г. приобрело репрессивное обеспечение продналоговых кампаний. Собственно, эти дела и являлись для ревтрибуналов основными. К примеру, циркуляр Кубано-Черноморского областного исполкома от 15 сентября 1921 г. гласил: «В связи с выполнением продналога, необходимостью репрессивного воздействия на злостно уклоняющихся от уплаты продналога, а также в связи с необходимостью ведения организованной борьбы с бандитизмом, предлагается Предревтрибунала Нелидову в срочном порядке организовать налоговые сессии трибунала в каждом отделе Кубчеробласти, выслав туда представителей, список коих с анкетами представить предварительно на утверждение президиума Облисполкома. Президиумам Отисполкомов выделить в качестве членов сессии по одному представителю от Политбюро и Отпродкома; последний одновременно является и представителем исполкома. Рассмотрению сессий должны быть поручены дела о бандитизме и неуплате продналога. Злостных бандитов приговаривать к высшей мере наказания, приводя приговоры в исполнение в течение 48 часов, если на соответствующий запрос не последует ответа Облисполкома по прямому проводу, задерживающего исполнение приговора» [13].
В последующем, особенно в связи с реорганизацией органов ВЧК, полномочия Ревтрибуналов в сфере борьбы с экономической преступностью еще более выросли. В частности, циркуляр Верховного трибунала ВЦИК от 4 марта 1922 г. содержал следующее: «Считаясь с тем, что судам вообще, Революционным Трибуналам в частности, предстоит внести оздоровляющую струю в Новые экономические отношения, нередко выливающиеся в разбазаривание народного достояния путем жесткой расправы над сознательными расхитителями и бессознательными по невежеству или неразумию их пособниками, Верховный Трибунал предлагает всем Трибуналам обратить самое серьезное внимание на вышеуказанные явления и в связи с переходом к Ревтрибуналам всех дел по борьбе с экономическими преступлениями из Чрезвычайных Комиссий» [14].
Однако дальнейшее усиление позиций отмеченных органов чрезвычайной юстиции было объективно ограничено начавшейся судебной реформой, поставившей власти перед лицом выбора между развитием конституционных либо чрезвычайных органов. Их параллельное существование представлялось весьма проблематичным. В частности, это стало очевидным при постановке вопросов о создании новых чрезвычайных трибунальных органов. К примеру, при обсуждении вопроса «о создании отделения Верхтриба в Ростове-на-Дону» местные работники признали: «Предстоящая реформа судоустройства, которая потребует много сил и времени. дает полное основание высказаться если не за нецелесообразность, то во всяком случае за преждевременность поднятия вопроса» [15].
Полагаем, что параллельное развитие различных судебных органов не имело ни материально-финансовых, ни кадровых предпосылок. В частности, по официальным статистическим данным за 1921 год среди народных судей было
66% с начальным образованием, 10% - со средним, 6% - вообще без образования и лишь 17% - с высшим юридическим [16].
В конечном счете по мере стабилизации внутриполитического положения в стране и формирования стройной системы народных судов, ревтрибуналы, представляя собою формирования чрезвычайного характера эпохи ожесточенной гражданской войны, становились все более чужеродными элементами в мирной жизни. Они не находили своего места в гражданской повседневности, воспринимались даже самими властями как ненужная обуза, как структура, отвлекавшая их от нормальной работы. Соответственно, пределы компетенции трибуналов в итоге были сведены к работе в армейской среде. Хотя и здесь, с упразднением в ноябре 1922 г. Верховного трибунала ВЦИК и учреждением Верховного суда, были осуществлены принципиальные изменения, связанные с созданием при военной коллегии Верховного суда института центральной военной прокуратуры [17].
Логическим завершением курса на отказ от чрезвычайной юстиции стало упразднение ревтрибуналов. Их вседозволенность, порождавшая злоупотребления и даже бесчинства, вызывала недовольство населения и явно не соответствовала духу времени. Трибунальная юстиция как чрезвычайная юстиция просуществовала до 1923 г., когда было введено в действие Положение о судоустройстве РСФСР, принятое 22 ноября 1922 г. на IV сессии ВЦИК IX с озыва.
Литература и источники
1. СУ РСФСР. - 1917. - № 4. - Ст. 50.
2. СУ РСФСР. - 1918. - № 26. - Ст. 420.
3. ГАРФ. Ф. Р-1005. Оп. 2. Д. 8. Л. 4.
4. Материалы НКЮ. - М., 1920. - Вып. 8. - С. 121.
5. ГАРФ. Ф.Р-130. Оп. 4. Д.735. Л. 3.
6. ГАРФ. Ф. Р-1005. Оп. 2. Д. 1. Л. 294.
7. СУ РСФСР. - 1920. - № 83. - Ст. 407.
8. Сорокин П.А. Современное состояние России // Новый мир. - 1992. - № 4. - С. 203.
9. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 5. Д. 18. Л. 41.
10. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 5. Д. 18. Л. 16.
11. ЦДНИКК. Ф. 9. Оп. 1. Д. 67. Л. 30.
12. ГАКК. Ф.Р-990. Оп. 2. Д. 97. Л. 29об.
13. ГАКК. Ф.Р-105. Оп. 1. Д. 133. Л. 84.
14. ГАКК. Ф.Р-990. Оп. 2. Д. 202. Л. 4.
15. ЦДНИКК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 313. Л. 7.
16. ЕСЮ. - 1922. - № 5. - С. 21.
17. СУ РСФСР. - 1922. - № 69. - С. 902.
ДУБИНИН МАКСИМ ГЕННАДЬЕВИЧ - аспирант кафедры истории Московского педагогического государственного университета (E-mail: bedelev@rambler.ru) DUBININ MAXIM GENNADJEVICH - post graduate student of the History Department of the Moscow State Pedagogical University. Russia, Moscow
