CC BY
72
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2011. № 1
С.В. Власенко,
кандидат филологических наук, доцент кафедры английского языка при
факультете права Государственного университета — Высшей школы
экономики при Правительстве РФ (ГУ—ВШЭ); e-mail:_svetsign@stream.ru
РЕФЕРЕНЦИЯ И РЕФЕРЕНЦИАЛЬНОСТЬ В МЕЖЪЯЗЫКОВОМ ПЕРЕВОДЕ: ДИАХРОНИЧЕСКИЙ РАКУРС
В статье, являющейся логическим продолжением публикации в предыдущем номере «Вестника», предлагается диахронический подход к рассмотрению проблемы референции в межъязыковом переводе с позиций психолингвистики и когнитивной лингвистики. Референция полагается универсальным механизмом переводческого процесса и важнейшей составляющей переводческого мышления. Имплицитным доказательством этому служат исследования лингвистов-анти-коведов, приведённые в соответствующих комментариях к выполненным ими переводам древних текстов на русский язык. Анализ текстов-первоисточников и их переводов на современные языки, в частности на русский язык, выявляет сложные и референциально непрозрачные связи по линии текст—реальность, где понятие реальности накладывается на ирреальность, включая сосуществование живых и вымышленных персонажей, героев мифологических сюжетов, объектов и событий реального и ирреального/гипотетического мира глубокой древности.
Ключевые слова: альтернативные речеязыковые реализации в переводе, внетекстовая реальность, восприятие и понимание в переводе, древние тексты, межъязыковой перевод, аналитическое сопоставление переводческих прецедентов, референция, референциальность, референтные связи, референционная доступность, референционный крах, референционная перспектива, реальный/возможный мир древности.
Svetlana V. Vlasenko,
Cand. Sc. (Philology), Associate Professor at the English Department, Faculty of Law, State University — Higher School of Economics under the Russian Federation Government, Moscow, Russia; e-mail: svetsign@stream.ru
Reference and Referentiality in Interlanguage Translation: Diachronic Perspective
The paper revisits the topic elaborated in the earlier Translation Studies serial issue and suggests a diachronic approach towards reference in the interlanguage translation from within the psycholinguistics and cognitive linguistics perspectives. Reference viewed as the universal steering mechanism behind the translation process per se is believed to enable the translator's mental operations. This fact was implicitly evidenced in the respective notes by antique texts' translators who extensively reflected on their rendering of those texts into modern languages, including Russian. Source-text analysis against target language texts favored the translators' viewpoint on intricate and referentially opaque text—reality relations whereby such reality overlaps irreality comprising coexisting human beings with imaginary characters, mythical heroes, as well as real-life and fabled objects and events reflected in the source-language texts generated in high antiquity.
Key words: alternative cross-language renderings, beyond-the-text reality, high antiquity real/possible world, interlanguage translation, perception and comprehension in translation, reference, referentiality, referential accessibility, referential failure, referential perspective, referential relations, referential status, translation case-based analysis.
2 ВМУ, теория перевода, № 1
17
Традиционный сопоставительно-переводческий анализ не потерял своей актуальности и сегодня. Вместе с тем на современном этапе развития переводоведения критерии сопоставления текста-источника (ТО) и текста перевода (ТП) не могут не учитывать новых подходов когнитивной лингвистики в части репрезентации языками-коммуникантами знаний о мире и психолингвистики в части отражения картины мира воспринимающего и (или) переводящего субъекта в процессах текстовосприятия и текстопострое-ния независимо от используемых ими языковых кодов.
Проблематика референции в контексте научной парадигмы переводоведения детально рассматривалась в ряде публикаций, среди которых [Власенко, 1996, 1999, 2010а,б,в; Гарбовский, 2010а,б,в; Сорокин, 2001, 2003; Bell, 1993; Duff, 1991; Gutt, 1991; Nida, 1975]. Авторы отмечали наличие большого корпуса сопоставительно-переводческих исследований, позволяющих обосновать факт многообразного варьирования речевых/языковых (далее — языковых) средств, обозначающих референтно тождественные явления и ситуации, оценка статуса которых как полноценных переводных эквивалентов нелинейна и с трудом поддаётся объективизации. Вследствие этого представляется ценной всякая попытка тщательного и взвешенного анализа сопоставляемых текстов-источников с их переводами, в особенности при наличии нескольких признанных переводческих прецедентов для одного текста-источника. Здесь и далее по тексту под переводческими прецедентами понимаются тексты переводов, получившие статус литературных произведений в культуре принимающего языка.
В целях развития научной парадигмы переводоведения особую ценность, на наш взгляд, представляют переводы, выполненные переводчиками разных эпох. Изучение нескольких переводов одного классического произведения позволяет проследить или, по меньшей мере, приблизиться к пониманию удельного веса макро-контекстной составляющей в переводческом решении, корреляции качества перевода с прагматическими факторами. Не менее важным аспектом данного анализа являются идиоматичность и идиолектичность языка переводчиков, прямо коррелирующие с субъективной картиной мира — как языковой, так и когнитивной.
В настоящей статье сопоставляются межъязыковые переводы (далее — тексты переводов, ТП), выполненные на разных этапах развития ряда языков, с точки зрения сохранения переводчиками в конечном текстовом продукте существенных смысловых параметров оригинала. Анализируя переводы текстов прошлых столетий,
выполненные как современными переводчиками, так и переводчиками — современниками авторов оригиналов, мы прежде всего исходили из задачи отслеживания и фиксации внешне ненаблюдаемых механизмов языкового сознания переводчиков, определяющих своё конечное решение по означиванию тех или иных референтных пространств, сопряжённых с разными текстовыми манифестациями.
Теоретические вопросы референции в межъязыковом переводе, касающиеся когнитивных основ переводческого процесса, рассматривались в связи с культурологической дистанцией, возникающей при восприятии древних текстов переводчиками прошлых столетий и современными переводчиками. Выбранный ракурс анализа выдвигает на первый план вопрос о соотнесённости картин мира переводчика и автора текста-источника. Названная дифференциация картин мира переводчиков и авторов исходных текстов недостаточно изучена в переводоведении, вследствие этого рассмотрение данного вопроса в контексте прагматики перевода — его референциальных аспектов — сложная задача, потребовавшая от автора статьи обращения к текстам переводов с нескольких языков.
В настоящей статье под референцией понимается используемая переводчиком техника соотнесения текстовых представлений с внетекстовыми сущностями, а под референциальностью — способность текстовых представлений соотноситься с внетекстовыми сущностями. Наряду с этим референция рассматривается как базовый механизм межъязыкового перевода и как одна из операций смысловосприятия, сопровождающая акт перевода вне зависимости от комбинации языков-коммуникантов и позволяющая переводящим субъектам реализовывать такие речемыслительные действия, как связующий (интерпретирующий) вывод, индивидуальное умозаключение и логический вывод, посредством которых опознаются внеязыковые сущности, явления, события и состояния, репрезентированные в переводимых текстах [Власенко, 2010б, с. 4].
В контексте диахронического анализа нельзя не сослаться на переводы Священного Писания. Книги Ветхого и Нового Завета являлись основным объектом многих десятилетий исследований американского лингвиста Ю.А. Найды [Власенко, 1993; Nida, 1975; Waard, Nida, 1986]. Вместе с тем масштабы исследований древнего сакрального текста настолько широки и многоплановы, что любые беглые комментарии в отношении такого объекта переводческого анализа нецелесообразны и заведомо некорректны (со-
шлёмся лишь на некоторые [Алексеева, 2010; Бобырева, 2007; Яковенко, 2007; Waard, Nida, 1986]). Древние религиозные канонические тексты являются объектом быстроразвивающегося религиозного перевода. Укажем на следующие материалы конференций [В начале было Слово, 2008; ПБФС, 2009; Перевод Библии, 1996] и диссертаций, в которых сопоставляются ТП на трёх и более языках перевода одних и тех же текстовых фрагментов или цельных текстов, как, например, в диссертации финского перево-доведа Я.-Э. Эриксона (Jan-Erik Eriksson), где рассматривается техника перевода первой книги псалмов Давида с иврита и греческого языка на сирийский [Eriksson, 1989].
Учитывая цели данной статьи, сопоставим перевод названия древнейшего письменного памятника русской культуры «Слово о полку Игореве»1, выполненного с древнерусского языка на современный английский писателем-билингвом Владимиром Набоковым (1960), американским славистом Робертом Манном (1979) и переводчицей Ириной Петровой (1981):
Пример 1:
• Название текста-источника на древнерусском языке:
о Слово о пълку ИгоревХ, Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова (древнерус.) [The Lay, 1981 (1187), p. 25, 91];
• Название текста-источника на современном русском языке:
Повесть о походе Игоревом, Игоря, сына Святославова, внука
Ольгова (совр. рус.) [ibid., p. 93];
• Название текста-источника в переводах соответственно В.В. Набокова, Р. Манна и И. Петровой:
о The Song of Igor's Campaign, Igor son of Svyatoslav & grandson of Oleg [The Song, 1960, p. 55];
о The Song of Prince Igor [The Song, 1979];
0 The Lay of the Warfare Waged by Igor, Son of Svyatoslav, Grandson of Oleg [The Lay, 1981, p. 25, 91].
Просодические характеристики в переводе эпоса чрезвычайно важны, что не раз отмечалось специалистами по фоносемантике и переводоведению. Так, американский переводчик «Слова» Р. Манн предлагает свою версию социологемы-историзма в корпусе текста,
1 Небезынтересно отметить, что наиболее известные поэтические «внутрирус-ские» переложения «Слова» по рукописи XVIII в. принадлежат В.А. Жуковскому, К.Д. Бальмонту, Н.А. Заболоцкому и Д.С. Лихачеву.
а не в названии: Igor Sviatoslavich, Prince of Novgorod-Seversk [Mann, 1990, p. 1—2]. По-видимому, уместно говорить о «культурном слухе» переводчика по аналогии с музыкальным слухом. И действительно, названия «Слова» В.В. Набокова и И. Петровой отличаются «на слух». Предпочтение В.В. Набокова — The Song (букв. песнь, поэтическое сочинение) — звучнее и ярче, в то время как The Lay И. Петровой — лиричнее, но вместе с тем пафоснее. Не вызывает вопросов передача И. Петровой лексемы слово, справедливо приравненной к английскому слову lay (букв. «краткая баллада»)2. Объяснима просодическая потеря в переводе древнерусского поэтического повтора ...пълку ИгоревХ, Игоря, сына Святъславля..., ...походе Игоревом, Игоря, сына Святославова — повтора, сохранённого Д.С. Лихачёвым в переводе на современный русский язык, что позволило и усилило поэтическую просодию, характерную для древнерусского устного эпоса.
Очевидны расхождения средств передачи лексемы полк, представленной в англоязычном варианте словом campaign и лексической последовательностью the warfare waged by... (букв. война/военные действия, развязанные/инициированные кем-л.). Эквивалентность сополагаемых единиц обращает на себя внимание с точки зрения выбранного нами аналитического ракурса — референциального анализа в диахронном аспекте. Если исходить из собственного мнения В.В. Набокова, то он придерживался стратегии буквального перевода в широком понимании «буквализма». В частности, писатель утверждал, что «буквальная передача текста является переводом в истинном смысле слова» и что «"буквальный перевод" предполагает следование не только прямому смыслу слова или предложения, но и смыслу подразумеваемого». По его убеждению, так достигается «семантически точная интерпретация, не обязательно лексическая (относящаяся к передаче значения слова, взятого вне контекста) или структурная (следующая грамматическому порядку слов в тексте)» [Набоков, 1998, с. 555]. Другими словами, писатель утверждал, что «перевод может быть и часто бывает лексическим и структурным, но буквальным он станет лишь при точном воспроизведении контекста, когда переданы тончайшие нюансы и интонации текста оригинала» [там же]. Так, Н.М. Жутовская утверждает, что именно приведённое понимание было реализовано В.В. Набоковым в переводе «Слова» [Жутовская, 2004, с. 114].
2 Попутно заметим, что аналогичный выбор сделан И. Железновой в переводе на английский язык «Песни про купца Калашникова» (1837 г.) М.Ю. Лермонтова The Lay of Tsar Ivan Vassilyevich, His Young Oprichnik and the Stouthearted Merchant Kalashnikov [Lermontov, 1983 (1837)].
Противоположного взгляда придерживается переводовед-латинист К.И. Таузенд, которая, исследуя переводы латинского автора Боэция (ок. 480—524), пришла к выводу о неприемлемости использования «современных критериев оценки, выражающихся в терминах "вольный", "буквальный" по отношению к ранним переводам» [Таузенд, 2004, с. 216], с чем мы не совсем согласны. Полагаем, что речь может идти не о неприемлемости буквальности per se, а скорее о неприменимости таких весьма широких, но привычных для обыденного сознания нефилологов категорий оценки.
Слово «полк» репрезентирует некое объемлющее множество, расплывчатое по характеру и числу включённых компонентов. Что включал в себя полк в XII в., вряд ли можно назвать прозрачным вопросом для подавляющего большинства читающей аудитории. В данном случае обоснована очевидная экспликация референции, предложенная переводчицей И. Петровой, что позволило ей означить импликатуру события, проецируемого лексемой полк на временной континуум российской истории. Данное переводческое решение предельно иллюстративно для описанной нами техники связующего (интерпретирующего) вывода как окончательного переводческого решения. «Слово», как и другие литературные памятники, референтно определённому историко-культурному фрагменту развития страны, поэтому нет оснований для сомнения в корректности выбора соответствий в одном случае warfare ^ война, приёмы ведения войны [ВАРС, 1942, с. 558]; война, военные/боевые действия; боевые операции; приёмы ведения войны [АРВС, 1987, т. 2, с. 623] и в двух случаях campaign ^ поход, операция, военная кампания; служба в войсках во время кампании [АРВС, 1987, т. 1, с. 168]. Видимо, помимо «культурного слуха» начинают действовать механизмы «интраэтнического и интерэтнического» соперничества двух культур (термин Ю.А. Сорокина [Сорокин, 2006, с. 89]), взаимодействие которых опосредуют языки-коммуниканты. Как известно, «Слово» посвящено сражению, причём сражению проигранному, в связи с этим уместно детализировать факторы, определившие выбор тремя переводчиками ключевого слова полк.
Согласно словарю В. Даля, «полкъ — принятая единица для счёта войск» [ТСЖВЯ, 1990 (1882), с. 262]. Там же содержится добавление: «полчище — рать, войско, ополченье; полк, толпа, ватага; (мн. ч.) полчища — большой полк, сильная рать, войско». В толковом словаре русского языка с элементами этимологии приведены следующие значения: «полк — 1. воинская часть, обычно входящая в состав дивизии или бригады (авиационный, артиллерийский, ин-
женерно-сапёрный, танковый и т.п.); 2. (перен.) множество, толпа (разг.)» [ТСРЯВСПС, 2007, с. 687].
Близким к означенному В.В. Набоковым смыслу представляется толкование по интенсиональному значению слова «полк», приведённое в толково-словообразовательном словаре, однако приурочи-вание слова к контексту Руси вв., вероятно, не совсем точно:
«полк — 1. ополчение, выставляемое каждым городом во время войны (на Руси IX—XV вв.); 2. военная единица и административно-территориальный округ (на Украине в ХУП—ХУШ вв.); 3. войсковая единица с самостоятельным управлением и хозяйством, обычно входящая в дивизию или бригаду (перен. разг. множество, толпа)» [НСРЯТС, 2000, с. 201]. Релевантно для аргументации вербального выбора В. Набокова второе из четырёх значений, предложенных Толковым словарём русского языка: «полк — 1. самостоятельная войсковая единица, обычно входящая в состав войскового соединения — дивизии; 2. (истор.) часть войска с особым оперативным назначением; 4. (перен.) множество, толпа, стая, рой (разг.); 4. мн.ч. войско (поэт.) [ТСРЯ, 2000 (1939), с. 525]. И у Владимира Набокова, и у Ирины Петровой референтом полка является вовсе не войско, рать или ополчение, а событие, по поводу которого этот полк/войско было собрано. Иначе говоря, событийная референция полагается важнейшей и доминирующей составляющей в передаче названий произведений независимо от их жанра [Власенко, 2010в, с. 22—23]. Расширение фокуса референции и экспликация референтного пространства, продемонстрированные в Примере 1, ещё раз акцентируют внимание на значимости референционного аспекта переводческих решений.
Уместно сослаться на известного переводчика-востоковеда, китаиста и япониста М.Л. Гаспарова [Гаспаров, 2000], переведшего басни Эзопа и «Поэтику Аристотеля» и указывавшего на крайне тонкий баланс между мерой точности и вольности перевода, удержание которого, по его мнению, и составляет переводческий профессионализм (цит. по: [Калашникова, 2008, с. 152—153]). Полагаем целесообразным привести его мнение о лучших образцах переводческого творчества, отобранных по мастерству слова, точности выражения и изяществу стиля и способных служить переводческими прецедентами в переводе древней классики. По утверждению М.Л. Гаспарова, такой чести заслуживают перевод «Илиады» Гомера (VIII в. до н.э.) Н.И. Гнедичем, «Божественной комедии» Данте Алигьери (1265—1321) М.Л. Лозинским и баллады «Коринфская невеста» И.В. Гёте (1749—1832) А.К. Толстым. В контексте наших
рассуждений полагаем в особенности ценным замечание М.Л. Га-спарова об универсальности переводческой техники [там же, с. 152]. Представляется, что под универсальностью переводчик-востоковед, видимо, подразумевал технику расщепления словесной ткани, а в терминах нашей теории — установление референтных связей текста-источника с актуализированными в нём внетекстовыми ситуациями соответствующей культурно-исторической эпохи той или иной страны создания ТО. Таким образом, представляется обоснованным предложить термин культурологическая дистанция, который позволяет фиксировать особенности восприятия ТО воспринимающим/переводящим субъектом. Дистанция эта, очевидно, тем больше, чем выше культуроёмкость текста-источника, предъявляющая серьёзные требования к картине мира переводящего субъекта и накладывающая серьёзные ограничения на используемые им техники трансляции переводимого.
В указанном выше диахроническом исследовании переводов Боэция, выполненных на ранних этапах развития английского языка и культуры, отмечается зависимость процесса и результата перевода античной литературы от прагматических факторов, а также их корреляция с точностью воспроизведения оригинала. Так, К.И. Таузенд сопоставила латинский оригинал с четырьмя англоязычными версиями перевода: 1) древнеанглийским переводом короля Альфреда (IX в.), 2) среднеанглийским переводом Джефри Чосера (XIV в.), 3) ранненовоанглийским переводом Джорджа Колвила (1556 г.), 4) ранненовоанглийским переводом королевы Елизаветы I (1593 г.) [Таузенд 2004, с. 231]. Сопоставленные тексты переводов латинского оригинала на древнеанглийский, среднеан-
и и и и 3 и
глийский и ранненовоанглийский3 крайне иллюстративны в целях нашего анализа. Они позволяют сделать обоснованный вывод о наличии «экстрапереводческой сверхзадачи», обусловленной «различием в этапах становления и развития ИЯ и ПЯ, когда язык оригинала является высоким образцом национального литературного языка4, обладающего сформировавшейся нормой, узусом и жанрово-стилистическим разнообразием, а язык перевода5 находится на одной из донациональных или ранних национальных стадий своего формирования, не выработав ещё единой литературной нормы, многих жанров и стилей [там же, с. 215].
3 Последний в исполнении двух разных переводчиков.
4 Имеется в виду латинский язык.
5 Автор исследования имеет в виду разные этапы развития одного и того же языка перевода — английского, а именно древнеанглийский, среднеанглийский и ранненовоанглийский.
Стремление переводчиков облегчить восприятие произведений прошлых столетий, сделать описываемые события прошлого более доступными для понимания связано с гипотетическим «приближением» прошлого посредством «укорачивания» культурологической дистанции, «приближением» референтного пространства. В этой связи ключевым становится термин референционная доступность ТО или его единиц, последовательностей или фрагментов. Повышение доступности единиц ТО сопряжено с использованием техники референционной привязки. Перевод В.В. Набоковым «Слова», по мнению санкт-петербургского филолога Н.М. Жутовской, отличался от переводческой трактовки Д.С. Лихачёва, что, по нашему убеждению, предсказуемо и естественно, учитывая когнитивные и языковые картины мира двух выдающихся словесников. В контексте нашего анализа укажем на факты расхождения поверхностных реализаций, цитируемые Н.М. Жутовской, как неизбежные результаты индивидуализации смысловосприятия и интерпретации референтного пространства «Слова». Так, Н.М. Жутовская отмечает, что «Набоков использует различные английские написания для упоминаемого в исходном тексте слова "Дунай" — традиционное Danube, там, где слово это означает определённое географическое понятие ("затворивъ Дунаю ворота", "суды рядя по Дуная" и "дъвици поють на Дунаи"), и транслитерацию русского слова Dunay в том случае, когда речь идёт не о конкретной реке, а об отвлечённом художественном образе» [Жутовская, 2004, с. 119].
Дифференцируя в целях переводоведения эмпирический и гипотетический референт, мы исходим из необходимости учитывать в текстопостроении на переводящем языке частичную совместимость картин мира автора ТО, переводчика и целевой аудитории, для которых реальные или мыслимые сущности, реальные или возможные миры могут быть эмпиричны или гипотетичны в разной мере, что неизбежно скажется на выборе средств порождения ТП и его понимания [Власенко, 2010в, с. 8]. Подобная дифференциация референтов, с точки зрения восприятия переводящего субъекта, позволяет выявить корреляцию этого разграничения как функцию референционной доступности единиц или последовательностей ТО. В контексте наших рассуждений интересны случаи разного актуального членения предложений Д.С. Лихачёвым и В.В. Набоковым, выявленные Н.М. Жутовской, отмечавшей, что «вместо чтения Лихачёва "Копия поютъ! / На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ" Набоков сохраняет мусинскую разбивку строк на предложения: "Копия поютъ на Дунаи. / Ярославнынъ глас слышитъ"» [там же, с. 118—119].
Здесь также уместно сослаться на Т.М. Николаеву, которая исследует «Слово» в трёх измерениях, противопоставляя отражаемые им пространства: художественное, т.е. вымышленное, историко-культурное и реальное, географически опознаваемое пространство материального мира [Николаева 2001]. Исследователь использует денотатную привязку к упоминаемым в «Слове» географическим реалиям (к местности, городу, селению, реке, морю и т.п.) для определения фиктивности/реальности их существования в окружающей действительности посредством исчисления, своего рода инвентаря, всех упомянутых географических реалий и подсчёта количества совпадений между денотативной адресацией географических понятий с реально идентифицируемыми реалиями географического пространства в историческом прошлом или настоящем. При этом Т.М. Николаева ставила целью определить, «каково для настоящего времени процентное (количественное) соотношение прояснённых и непрояснённых реалий... и реалий, по существу омонимичных нашей современной "привязке"» [там же, с. 52]. Под «прояснёнными и непрояснёнными реалиями» Т.М. Николаева, несомненно, подразумевает референциальную доступность — наличие—отсутствие геореферента. Исследователь сама прямо указывает на приоритет денотативной совмещённости названия и места — каждое понятие будет сопоставляться с современной интерпретацией топонимов, а приоритетным принимается расхождение по денотату [там же, с. 53].
Т.М. Николаева заключает, что «географическая привязка в «Слове» остаётся частичной — очевидно, ровно настолько, чтобы быть и оставаться текстом художественным и в то же время быть рефлексом реальных исторических событий. Именно это отличало средневековые тексты, когда ещё не был выработан столь привычный для нас сейчас приём исторического романа, когда среди реальных и вполне узнаваемых мест движутся и живут никогда не существовавшие герои. Достаточно сравнить тексты «Слова» и рыцарские романы европейского Средневековья» [там же, с. 55—56]. Характерен следующий вывод Т.М. Николаевой: «Неконкретное противопоставление конкретному, настоящее — прошлому <...> Пространство "Слова", соединяющее историю с географией, ...собственные имена с нарицательными и полумифическими, становится многомерным и полусимволическим» [там же, с. 55].
Последнее утверждение, если не аналогично, то во многом созвучно наблюдениям известного российского переводчика-анти-коведа, византолога С.В. Поляковой, которая называет текстовое пространство «романной действительностью» как проявления «то первичного, реального, то вторичного, иллюзорного бытия (явь, сон, рассказ-воспоминание)», для которого характерна «зыбкость
переходов от действительно бывшего к иллюзорному». Объединённые пространства сна-яви, по мнению учёной, «начинают путаться, ускользать, сливаться, так как внимание не может справиться с нагромождением тождеств, и вследствие этого невозможным становится отличать реальное от его вариантных или иллюзорных форм» [Полякова, 2008а, с. 169].
В целях настоящей статьи полагаем целесообразным предложить трёхъязычный референционный анализ ТО и ТП. Подобного рода сопоставление проводится далеко не часто в силу сложности не только и не столько межъязыковых переходов, сколько удалённости культурных ландшафтов стран, на языки которых переведено оригинальное произведение. Произведение-источник — «Декамерон» Дж. Боккаччо — относится к периоду Средневековья — XIV в., точнее к 1353 г., — и по характеру принадлежит к аллегорическому произведению. Три перевода на русский, выполненные соответственно в конце XIX в., середине и во второй половине XX в., были изучены и прокомментированы итальянским исследователем-пе-реводоведом Кларой Монтеллой [Монтелла, 1978]. Ряд положений учёного, хотя и сделанный в рамках иной школы и терминологии, оказался по существу близким нашему видению классической проблемы межъязыковых соответствий. Вследствие этого мы сочли возможным привести мнение итальянского лингвиста в той части, в какой оно близко нашему.
Собственно референционный анализ коснётся трёх текстов переводов на русский, однако наличие оригинала на староитальянском языке и текста перевода на английском6, который выполнен столетие назад носителем английского языка, полезно хотя бы потому, что в большей степени приближает наше восприятие к изначальному авторскому замыслу и его образной перспективе, являясь средством наилучшей аппроксимации нашей профессиональной картины мира к распространённой практике литературного и переводческого творчества той эпохи; социокультурного фона, во многом определявшего литературные традиции и переводческие установки того периода с обусловленными им предпочтениями, запросами и вкусами. Цитируемый перевод произведения Дж. Бок-каччо «Декамерон» на английский язык принадлежит британскому
6 Decameron Web: English translation of the Italian text of "The Decameron" by Giovanni Boccaccio / Translated by J.M. Rigg, London, 1921 (first printed 1903) // The Italian Studies Department's Virtual Humanities Lab at Brown University. http://www. brown.edu/Departments/Italian_Studies/dweb/texts/DecShowText.php?myID=nov1010 &lang=eng (См. также: http://digilander.libero.it/il_boccaccio/translate_english/boc-caccio_the_decameron_tenth_day.html).
переводчику Дж.М. Риггу (Т.М. Rigg)7. Текст перевода, впервые опубликованный в Лондоне в 1903 г., выполнен в той манере и таком стиле изложения, которые были присущи тому времени, а именно: на основе литературоведческого подхода, нацеленного на максимально близкое соответствие языку оригинала. Подобные переводы в настоящее время называются дословными, или буквальными, и не расцениваются комплементарно (за исключением трактовки В.В. Набокова, процитированной в начале статьи). Вместе с тем не следует недооценивать важности данного перевода, полезного по меньшей мере в двух аспектах. Во-первых, этот текст даёт ясное представление о понимании переводчиками своей задачи и видении своей функциональной роли в приумножении всемирного литературного наследия, и, во-вторых, в целях нашей статьи этот текст, бесспорно, служит «слепком» поверхностной структуры итальянского оригинала и как таковой является своеобразным «промежуточным звеном» между итальянским источником и русскими переводами в том смысле, что хронологически на столетие ближе ко времени создания оригинала, чем ТП2 и ТП3. Кроме того, для англоязычных читателей небезынтересно увидеть литературный английский в столетней ретроспективе.
В контексте нашего исследования подобный диахронический анализ, пусть даже ограниченный объёмом статьи, позволяет пролить свет на психологические портреты переводчиков, «устройство» их творческой лаборатории: базовые исходные установки, набор методов и средств, т.е. всё то, что по умолчанию включено в переводческую технику, подчёркивая важность соотнесения картин мира автора средневекового оригинала и переводчиков, толкующих его произведения в иных социально-культурных условиях. Обратимся непосредственно к сопоставляемым текстам:
Пример 2:
ТО (1353 г.)
«E venuto il di che alle nozzepredeto avea, Gualtieri in su la mezza terza montó a cavallo, e ciascun altro che ad onorarlo era venuto; e ogni cosa opportuna avendo disposta, disse: "Signori, tempo è d'andarte per la novella sposa "; e messosi in via con tutta la compagnia sua pervennero alla villetta. <...> e lei trovata ... la quale come Gualtieri vide, chiamatala per nome, cioè Griselda, domandó dove il padre fossi, al quale ella vergognosamente rispose: "Signor mio, egliè in casa"» Boccaccio G. ^ht. no: [MomeOTa, 1978, c. 27]).
7 Укажем на существование и других англоязычных переводов Декамерона, в частности известного текста Дж. Пейна (John Payne) — 1990-е гг., а также Джона Флорио (John Florio) — 1620 г.
ТП1 (1903 г.) ТП2 (1885—1886 гг.)
«The day that he had appointed for the wedding being come, about half tierce he got him to horse with as many as had come to do him honour, and having made all needful dispositions: — "Gentlemen," quoth he, "tis time to go bring home the bride." And so away he rode with his company to the village; <...> [Gualtieri's bride come by. Whom Gualtieri no sooner saw, than] he called her by her name, to wit, Griselda, and asked her where her father was. To whom she modestly made answer: — "My lord, he is in the house"» [Пер. с итал. Дж.М. Ригга, 1903 (1921)]. «Настал условный день, и маркиз привёл все дела в порядок, сел на коня и сказал приближенным: "Государи мои, пора нам отправляться за невестою". И все поскакали весёлою вереницею в то селение, где жил отец наречённой <...> Гвальтьери называет её по имени Гри-зельдою, потом спрашивает: "Где отец твой?" — "Дома", — отвечала она и закраснелась, как алый мак» (Пер. с итал. К.Н. Батюшкова, цит. по: [Монтелла, 1978, с. 27]).
ТП3 (1955 г.) ТП4 (1970 г.)
«Когда настал день, назначенный им для свадьбы, Гвальтьери в половине третьего часа сел на коня, а с ним и все, явившиеся почтить его; распорядившись всем нужным, он сказал: "Господа, пора отправиться за невестой". Пустившись в путь, он вместе со всем обществом прибыл в деревушку. <...> Когда Гвальтьери увидел её, окликнув её по имени, то есть Гризель-дой, спросил, где её отец, на что она стыдливо ответила: "Господин мой, он дома"» (Пер. с итал. А.Н. Веселов-ского, цит. по: [Монтелла, 1978, с. 28—29]). «В день свадьбы, в семь часов утра, Гвальтьери и все его гости сели на коней. Отдав необходимые распоряжения, он сказал: "Синьоры! Пора ехать за невестой". Все тронули поводья и поехали в деревушку. <...> Гвальтьери, назвав её по имени, то есть Гризельдой, спросил, где её отец, на что она, застыдившись, ответила: "Дома, господин"» (Пер. с итал. Н.М. Любимого, цит. по: [Монтелла, 1978, с. 29]).
Референционный анализ. Разные поверхностные реализации, начиная с выбора лексических средств и заканчивая синтаксическими, в частности порядком слов, при выраженных идиолектах авторов ТП и вследствие этого заметной автохтонности их текстов несущественно влияют на репрезентацию референтного пространства, которое в ТП2 и ТП3 сохраняет близкое референтное тождество. Итальянская исследовательница перевода К. Монтелла прокомментировала ТП3 как текст, выполненный методом «синтаксической конденсации», позволивший переводчику Н.М. Любимову построить русскоязычный текст, «более соответствующий речевой норме русского языка» в сравнении с другими представленными ТП [Монтелла, 1978, с. 29].
В ходе проведённого референционного анализа обратила на себя внимание дистантность поверхностных реализаций хроноса — временной референции, а также предикации — предикативной референции. Ранее мы отмечали, что именно эти две области референции «высвечиваются» как порождающие наибольшее разнообразие поверхностных реализаций не только при соположении ТО и ТП в синхронном сопоставлении [Власенко, 2010б], но и диахронном. В отношении временной референции — «в семь часов утра» — К. Монтелла отмечает предпочтительность «реальной семантической эквивалентности», а не формальной передачи, использованной в ТП2 (перевод А.Н. Веселовского). К. Монтела указывает на непонятность ТП2 при отсутствии примечания или «избыточности текста, как это сделано у К.Н. Батюшкова, вообще опустившего» временной детерминатив [Монтелла, 1978, с. 29].
Подобные факты «опущений» были замечены и прокомментированы философом языка и семиотиком У. Эко, который, сравнивая переводы своих произведений на разные европейские языки, отметил, что смысловые переходы в переводе связаны с «сохранением существенных референций и непринуждённостью обращения с референциями побочными» [Эко, 2006 (2003), с. 190—191]. Кроме того, такие «опущения» временных рамок, видимо, указывают на сохраняющиеся своевольные хронотические передвижки авторов и переводчиков, впитавших дух и традиции литературы давнего или недавнего прошлого. Недавним прошлым по отношению ко времени создания «Декамерона» следует считать Античность.
В этой связи небезынтересно привести мнение переводчицы с древнегреческого византолога С.В. Поляковой об обращении античных авторов с фактором времени исходя из того, что «время повествования обычно в известной мере имитирует реальное соответственным расположением в пределах повествовательных фактов различной продолжительности» [Полякова, 2008а, с. 173]. Так С.В. Полякова отмечает резкое нарушение временных рамок и диспропорции событий и действий прошлого—настоящего—будущего, деконкретизацию и разбытовление действий в повествовании, включенность реального времени в ирреальное, когда «нарушен не только реальный ритм времени, в результате чего будущее, осуществляясь во сне, оказывается настоящим—прошлым», но и нарушена даже иллюзия сравнительной длительности его протекания [там же].
Сопоставим поверхностные реализации в сопоставленных текстах ТП1 — ТП4 по областям референции8:
Номинативная референция:
• the day appointed for the wedding ^ условный день (ТП2), день, назначенный [им] для свадьбы (ТП3), день свадьбы (ТП4);
• the bride ^ наречённая (ТП2), невеста (ТП3, ТП4);
• Gentlemen ^ государи мои (ТП2), господа (ТП3), синьоры (ТП4);
Обращение позволяет красноречиво проиллюстрировать культурную дистанцию между авторами переводов и представляемой каждым из них культурной средой. Наряду с этим нельзя не отметить культуроёмкость обращения Gentlemen и национальную привязку каждого переводческого решения к социуму: в данном случае первые два варианта (ТП2, ТП3) явно ориентированы на русскоязычную читательскую аудиторию и нацелены на минимизацию культурной дистанции, на реинтерпретацию в терминах культуры принимающего языка (по Я. де Ваарду и Ю.А. Найде), а автор перевода ТП4 сохраняет верность оригиналу, не признавая тем самым необходимости минимизации культурной дистанции, а подчёркивая дистантность культур, преодоление которой полагается многими ценной альтернативой расширению лингвокультуро-логической составляющей когнитивной картины мира адресатов.
Предикативная референция:
• having made all needful dispositions ^ привёл все дела в порядок, сел на коня [и сказал] (ТП2), распорядившись всем нужным, [сказал] (ТП3), отдав необходимые распоряжения, [сказал] (ТП4);
• [away he] rode with his company ^ поскакали весёлою вереницею (ТП2), пустившись в путь, ... [прибыл] (ТП3), тронули поводья и поехали (ТП4);
Заметим, что расщепление фокуса референции при репрезентации сюжетного действия носит выраженный субъективный характер, последовательно отражая вариативность образной составляющей поверхностной формы his company;
• [to whom she] modestly made answer ^ отвечала и закраснелась, как алый мак (ТП2), стыдливо ответила (ТП3), застыдившись, ответила (ТП4).
Уместно отметить, что расщепление фокуса референции при репрезентации описанного действия проводится переводчиками
8 Подробное описание дифференцированных областей референции см.: [Вла-сенко, 2010а]. Данная классификация, включающая четыре основные области — номинативную, предикативную, атрибутивную и модальную, подчинена целям сопоставительно-переводческого анализа ТО и ТП; она не пересекается с предметно-референтными областями реальности как сегментами знаний в картине мира, описанной Ю.Н. Карауловым и Ю.Н. Филипповичем в рамках концепто-графической концепции языковой картины мира [Караулов, Филиппович, 2009].
субъективно, при этом овнешнение эмотивного содержания наречной лексемы modestly отражает индивидуальный эмотивный опыт переводчиков как составляющую их языковой личности.
Атрибутивная референция (количественная):
• as many as had come to do him honour ^ приближённые (ТП2), все, явившиеся почтить его (ТП3), все его гости (ТП4);
Сопоставление ТО и ТП дает возможность наглядно увидеть перераспределение поверхностных реализаций — языковых средств, передающих смысл глубинного уровня. Приведённые тексты акцентируют различия в картинах мира и образности его восприятия, что находит соответствующее отражение в выборе языковых форм как овнешнённого «отпечатка» экзистенциальной картины мира автора ТО и переводчиков. В определённой степени сопоставленные переводы и референционный анализ подтверждают вывод К.И. Таузенд о том, что «прагматический аспект доминирует над лингвистическими аспектами в определении переводческой стратегии и её реализации» [Таузенд, 2004, с. 218]. Напомним, что прагматическая эквивалентность полагалась высшим уровнем эквивалентности в рамках советской школы перевода [Швейцер, 1988]. Картину мира переводчика следует относить к прагматическому аспекту.
Переводчик-византолог С.В. Полякова не только выполнила переводы знаковых произведений византийских авторов с древнегреческого языка, таких как «Метаморфозы или Золотой осёл» Апулея [Полякова, 1988], «Византийские легенды» [ВЛ, 2004], «Пёстрые рассказы» Элиана Клавдия [Элиан Клавдий, 1995] и др., но и проанализировала их с литературоведческих позиций и с позиций психолингвистики9. Данное утверждение обоснованно, несмотря на то что формально С.В. Полякова не позиционировала себя в качестве психолингвиста, но de facto работала именно интроспективно, фиксируя и документируя собственную переводческую рефлексию. Именно её комментарии, статьи и заметки о выполненных переводах с древнерегреческого, по нашему мнению, представляют золотой фонд переводческой рефлексии, заслуживающий самого пристального изучения. Так, анализируя переведённый ею роман средневекового писателя XII в. Евмафия Макремволита, С.В. Полякова характеризует сознание средневекового человека как органично включающего иллюзорный мир сновидений в качестве одной из «форм действительного бытия», сосуществование реального и ирреального мира в сознании и участие ирреалиса в процессах принятия жизненно важных решений. По мнению учёного, византийский человек воспринимал и ощущал действительность
9 Об этом свидетельствуют материалы кандидатской диссертации С.В. Поляковой, тезисное содержание которых опубликовано [Полякова, 2008б (1976), с. 248—249].
иначе, нежели современные читатели, чётко разграничивающие реальный мир и ирреальный. С.В. Полякова прямо указывает, что «обе эти сферы располагались в... сознании [византийского человека] много ближе, чем в нашем. Между сном, видением и тем, что происходит на самом деле, для него меньше разницы, чем для нас, и к снам он относится как к известию, предупреждению или обещанию, сообразно с их характером формируя действительность, будь то отказ от путешествия, выбор невесты, подготовка к походу, перемена профессии или образа жизни» (цит. по: [Полякова, 2008а, с. 172]).
Архетипы сознания авторов ТО, соотнесённые на поверхностном уровне с наборами языковых знаков, находятся вне времени и обычного порядка вещей, представляя общечеловеческие ценности и универсальные прототипические смыслы. Видимо, многие языковые реализации становятся понятными, если не исчерпывающе ясными, разным поколениям читателей, когда смысловые сущности, стоящие за теми или иными текстовыми воплощениями, скроены по координатным сеткам архетипических структур. Именно это обстоятельство имеет в виду С.В. Полякова, когда утверждает, что «античная художественная литература всегда имеет двойственный характер: её памятники являются выразителями идеологических достижений данной конкретной современности, оставаясь в то же время по своему образному составу архаическими структурами, порождёнными мифологическим мышлением» [Полякова, 2008б, с. 248].
Солидарное мнение выражает переводовед И.Ю. Шабага, которая утверждает, что «методика перевода с древнегреческого и латинского языков на русский значительно отличается от методики перевода с современных западноевропейских языков. Это отличие обусловлено прежде всего... разницей в мировосприятии античного и современного человека, что проявляется в несколько ином, по сравнению с современным, мышлении и в ином способе грамматического оформления понятийного аппарата» [Шабага, 2010, с. 386]. Автор подробно останавливается на грамматических особенностях классических языков — греческого и латинского, иллюстрируя сложности трансляции их значений в современный русский язык и указывая на необходимость дословного перевода как обязательной и практически неизбежной промежуточной фазы, сопровождающей создание ТП.
Наряду с постулируемым нами утверждением об обоснованности учёта культуроёмкости текста в любом переводе художественных текстов, включая поэтические, а также публицистические и историко-социальные тексты в особенности с древних языков, тре-
3 ВМУ, теория перевода, № 1
33
буется учёт характера референтного пространства как гипотетического в преимущественном числе случаев [Сорокин, Власенко, 1998].
В заключение отметим, что диахроническое рассмотрение проблематики референции и референциальности в переводе представляется важным исследовательским направлением переводоведения, изучение которого, вероятно, следует полагать целесообразным не только в контексте классических проблем, но и в рамках стремительной дифференциации его отраслей по референтным областям знаний10: военный перевод, медицинский перевод, финансовый перевод, юридический перевод, религиозный перевод, политехнический и др. Отметим особую ценность, которую имеет для теоретического переводоведческого анализа использование нескольких вариантов перевода для одного текста-источника. Такое соположение текстов в равной мере иллюстративно и доказательно. При этом верификация и обновление многих положений научной парадигмы переводоведения должны, видимо, базироваться на тщательном теоретическом исследовании фактов, выявляемых переводчиками в ходе параллельного соположения текстов на языках-коммуникантах, что позволит объективировать регулярные соответствия и закономерности, а также неизбежные переводческие антиномии в любых сопоставляемых языковых парах.
Список литературы
Алексеева М.О. Своеобразие пространства смыслов в терминологии русского православия // Труды Высшей школы перевода (ф-та) Моск. ун-та. Книга 1. 2005—2010. М., 2010. С. 314—322. Бобырева Е.В. Религиозный дискурс: ценности, жанры, стратегии (на материале православного вероучения): Автореф. ... докт. филол. наук. Волгоград, 2007.
Власенко С.В. Прагматика и перевод: взгляд американских учёных // Лингвистическое открытие Америки (1492—1992): Сб. науч.-аналит. обзоров / РАН. ИНИОН. М., 1993. С. 106—143. Власенко С.В. Факторы лакунизации текста (на основе анализа англоамериканских и русских текстов разного коммуникативного статуса): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1996. Власенко С.В. Проблема референции в переводе // Актуальные проблемы межкультурной коммуникации: Сб. науч. тр. МГЛУ. М., 1999. № 444. С. 24—33.
Власенко С.В. Текст как объект референции // Вопросы психолингвистики. 2010а. Вып. 1 (11). С. 115—132. Власенко С.В Референция и референциальность в межъязыковом переводе // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 22. Теория перевода. 2010б. № 4. С. 3—28.
10 В том смысле, в каком это аргументировано Ю.Н. Карауловым и Ю.Н. Филипповичем в связи с конфигурацией элементарных единиц знаний в языковой картине мира носителя языка [Караулов, Филиппович, 2009, с. 152—156].
Власенко С.В Смысловосприятие англо-русского переводчика: результаты одного психолингвистического эксперимента // Слово и текст: психолингвистический подход / Под общ. ред. А.А. Залевской. Тверь, 2010в. С. 15—37.
ВЛ: Византийские легенды / Сост. С.В. Полякова / РАН. СПб., 2004 (1972). (Литературные памятники).
В начале было Слово = In the Beginning was the Word: Библия Н.З. Евангелие от Иоанна 1, 1—17 (на 76 языках) / Гл. ред. М. Беерле-Моор. М.: Ин-т перевода Библии, 2008. (Текст абхаз., авар., адыг., азерб., алтайск., англ., армян., балкар., башкир., бежтин. и др. яз.).
Гарбовский Н.К. Отражение как свойство перевода // Труды Высшей школы перевода (фак-та) Моск. ун-та. Кн. 1. 2005—2010. М., 2010а. С. 98—106.
Гарбовский Н.К. Перевод и смысл: к постановке вопроса // Труды Высшей школы перевода (фак-та) Моск. ун-та. Кн. 1. 2005—2010. М., 2010б. С. 107—111.
Гарбовский Н.К. Герменевтический аспект перевода // Труды Высшей школы перевода (фак-та) Моск. ун-та. Кн. 1. 2005—2010. М., 2010в. С. 112—122.
Гаспаров М.Л. Записки и выписки. М., 2000. С. 322—323.
Жутовская Н.М. Владимир Набоков — переводчик «Слова о полку Иго-реве» // Слово о полку Игореве / Перев. на англ. яз. и коммент. В.В. Набокова; Вступ. ст. и сост. В.П. Старка / РАН. Ин-т русской литературы (Пушкинский Дом). СПб.: Академический проект, 2004. С. 113—119.
Калашникова Е. По-русски с любовью: беседы с переводчиками. М., 2008.
Караулов Ю.Н., Филиппович Ю.Н. Лингвокультурное сознание русской языковой личности. Моделирование состояния и функционирования. М., 2009.
Набоков В.В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб., 1998. С. 555.
Николаева Т.М. Три пространства Игорева похода: художественное, летописное, «реальное» // 200 лет первому изданию «Слова о полку Игореве»: Мат-лы Юбилейных чтений по истории и культуре древней и новой России (27—29 августа 2000 г. Ярославль—Рыбинск). Ярославль, 2000. С. 45—56.
Перевод Библии как фактор сохранения и развития языков народов РФ и СНГ: Совместная конференция Ин-та перевода Библии и Ин-та языкознания РАН (Москва, 24—26 сентября 2008 г.). М., 2009. http://www. ibt.org.ru/; http://www.ibt.org.ru/russian/info/program.pdf
Перевод Библии: Лингвистические, историко-культурные и богословские аспекты: Мат-лы конф. / Гл. ред. Б. Арапович (Москва, 28—29 ноября 1994 г.). М.: Ин-т перевода Библии. Рос. отделение, 1996.
Полякова С.В. «Метаморфозы, или Золотой осел» Апулея. М., 1988.
Полякова С.В. Из истории любовного романа: опыт интерпретации «Повести об Исминии и Исмине» Евмафия Макремволита // Евмафий Макремволит. Повесть об Исминии и Исмине : Мемориальное издание перевода и исследования Софьи Викторовны Поляковой. СПб., 2008а. С. 84—245 (Сер. Византийская библиотека. Исследования).
Полякова С.В. Семантика образности античного исторического эпоса (V в. до н.э. — I в. н.э.): Тезисы к дис. ... канд. филол. наук // Евмафий Макремволит. Повесть об Исминии и Исмине: Мемориальное издание перевода и исследования Софьи Викторовны Поляковой. СПб., 2008б. С. 248—249 (Сер. Византийская библиотека. Исследования).
Сорокин Ю.А. Переводоведческий триптих // Проблемы прикладной лингвистики — 2001 / Отв. ред. А.И. Новиков. М., 2001. C. 261—276.
Сорокин Ю.А. Переводоведение: статус переводчика и психогерменевтические процедуры. М., 2003.
Сорокин Ю.А. Лингвокультуральные конфликты: ретроспективный анализ // Вопросы психолингвистики. 2006. Вып. 4. С. 80—92.
Сорокин Ю.А., Власенко С.В. Переводческая рефлексия: эмпирический и гипотетический референт в переводе // Hermeneutics in Russia. Online Journal. Tver State University, Russia. 1998. Vol. 2. N 2. <http://www.tversu. ru/Science/Hermeneutics/1998-2/1998-2-10.pdf>
Таузенд К.И. Прагматический аспект переводов античных авторов (на материале ранних английских переводов латинского сочинения Боэция «Об утешении философией»): Дис. ... канд. филол. наук. М., 2004.
Шабага И.Ю. Особенности перевода с древних языков (от подстрочника к переводу) // Труды Высшей школы перевода (ф-та) Моск. ун-та. C. 386—397.
Швейцер А.Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты. М., 1988.
Эко У. Референция и глубинный смысл // Эко У. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе / Пер. с итал. А.Н. Коваля. СПб., 2006 (2003).
Элиан Клавдий. Пёстрые рассказы / Пер. с др.-греч.; Вступит. ст., прим. и указатель С.В. Поляковой. М., 1995 (Сер. Литературные памятники).
Яковенко Е.Б. Языковой образ человека в английских и немецких переводах Библии: опыт концептуального моделирования: Автореф. дис. ... докт. филол. наук. М., 2007.
BellR.T. Translation and Translating: Theory and Practice / Gen. ed. G.N. Cand-lin. L.; N.Y, 1993 (Applied Linguistics and Language Study).
Duff A. Translation. Oxford: Oxford Univ. Press, 1991.
Eriksson J.-E. The Hymns of David Interpreted in Syriac: A Study of Translation Technique in the First Book of the Book of Psalms (Ps 1—41) in the Pesitta: Diss. Uppsala: Uppsala univ., 1989.
Gutt E.-A. Translation and Relevance: Cognition and Context. Oxford, 1991.
Mann R. Lances Sing: A Study of the Igor Tale. Columbus (Ohio): Slavica Publishers, Inc., 1990.
Nida E.A. Words and Thoughts // Language Structure and Translation. Essays by Eugene A. Nida / Comp. by A.S. Dil. Stanford, 1975.
Waard J., Nida E.A. From One Language to Another. Functional Equivalence in Bible Translating. Nashville, 1986.
Лексикографические источники
АРВС 1987 — Англо-русский военный словарь: В 2 т. / Авт.-сост. Г.А. Суд-зиловский, В.М. Полюхин, В.Н. Шевчук и др. М., 1987.
ВАРС 1942 — Военный англо-русский словарь / Сост. А.М. Таубе. М., 1942.
НСРЯТС 2000 — Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. В 2 т. / Авт-сост. Т.Ф. Ефремова. М., 2000. Т. 2. П—Я (Библиотека словарей русского языка).
ТСЖВЯ1990 (1882): Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. / Авт.-сост. Даль В. Т. III. М., 1990.
ТСРЯ 2000 (1939) — Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. Д.Н. Ушакова. Т. 3. М., 2000.
ТСРЯВСПС 2007: Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов / РАН. Ин-т русского языка им. В.В. Виноградова / Отв. ред. Н.Ю. Шведова. М., 2007.
Цитируемая литература
Монтелла К. Замечания о русский переводах Боккаччо / Пер. с итал. П.С. Пантюхина // Тетради переводчика: Сб. ст. / Под ред. Л.С. Бархударова. М., 1978. Вып. 15. С. 23—31.
Слово 2004: Слово о полку Игореве / Пер. на англ. яз. и коммент. В.В. Набокова; Вступ. ст. и сост. В.П. Старка / РАН. Ин-т русской литературы (Пушкинский Дом). СПб., 2004.
The Lay 1981 (1187): The Lay of the Warfare Waged by Igor / Transl. into Modern Russian by Dmitry Likhachov; Transl. from Old Russian into English by Irina Petrova = Слово о Полку Игореве (на англ. яз. с паралл. текстами на древнерус., совр. русск. и англ. яз. / Пер. с дневнерус. на соврем. рус. Дмитрия Лихачева; Пер. с древнерус. на совр. англ. И. Петровой. M., 1981.
Lermontov M. The Lay of Tsar Ivan Vassilyevich, His Young Oprichnik and the Stouthearted Merchant Kalashnikov (1837) / Transl. from Russian by Irina Zheleznova. M., 1983.
The Song 1960 — The Song of Igor's Campaign. An Epic of the Twelfth Century / Transl. from Old Russian by Vladimir Nabokov. N.Y.: Vintage Book. A Division of Random House, 1960.
The Song 1979 — The Song of Prince Igor: Russia's Great Medieval Epic / Transl. into English by Rob.
